Главная страница 
Галерея  Статьи  Книги  Видео  Форум

Будённый С. М. Пройдённый путь. Книга первая: М.: Воениздат, 1958. — 448 с.


Назад                     Содержание                     Вперед

VI. Конный корпус в боях за Царицын

1

На юге России к этому времени развернул свои войска новый ставленник Антанты генерал Деникин. Наводненные иностранными военными миссиями, советниками и экспертами, вооруженные до зубов империалистами Англии и Америки войска Деникина двинулись с Кубани по трем основным направлениям: в сторону Крыма и Левобережной Украины, на Донбасс и через Донскую казачью область на Царицын. Поредевшие в период зимне-весеннего наступления, не имевшие достаточно оружия, боеприпасов, продовольствия армии Южного фронта не выдержали натиск деникинских полчищ и начали отход. Над Советской республикой вновь нависла смертельная опасность. Страна задыхалась в тисках голода, людские и материальные ресурсы были на исходе, промышленность и транспорт, разрушенные долгой войной и лишенные топлива, замирали, сельское хозяйство пришло в упадок.

Чтобы спасти революцию и страну от гибели, партия большевиков послала на фронт около половины всего состава коммунистов и ввела в стране систему военного коммунизма.

Эта система включала в себя ряд мероприятий, вызванных исключительно трудными условиями борьбы с врагами. Как известно, одним из таких мероприятий была продразверстка, введенная с целью учета и сбора излишков зерна у крестьян и распределения его по всей стране, главным образом по крупным промышленным центрам. По продразверстке излишки хлеба изымались у всех крестьян и в первую очередь у зажиточных и кулаков. [172]

Для того чтобы понять, какую роль играла продразверстка в развитии событий на Южном фронте, в частности, в Донской казачьей области, надо иметь в виду отличие экономического состояния не только казачества, но и крестьянства Дона от положения крестьян в центральных Российских губерниях.

Крестьяне центральных губерний страны вечно страдали от безземелья и неурожайности. Подавляющее большинство их находилось в кабале у помещиков и кулаков и своих хлебных запасов не имело. В казачьих же областях было достаточно плодородной земли. Здесь средний крестьянин, владевший земельным наделом или арендовавший землю у казаков по сходной цене, сплошь и рядом становился экономически вровень с кулаком центральных областей России. Он имел возможность рассчитаться за аренду земли, накопить у себя запасы хлеба и продавать излишки на рынке.

Не удивительно, что на Дону, Кубани, в Поволжье и на Северном Кавказе в 1919 году было много излишков зерна не только у кулаков, но и у среднего крестьянства. И поэтому-то, если в центральных губерниях продразверстка воспринималась крестьянством, как необходимая мера по борьбе с голодом в стране, а также и как мера экономической борьбы с кулаком, то крестьянство в казачьих областях под воздействием контрреволюционной агитации восприняло продразверстку как меру экономической и политической борьбы Советской власти не только против кулака, но и против всего крестьянства. Кроме того, нужно учитывать и то обстоятельство, что части Красной Армии, действующие на Дону, не имели централизованного продовольственного и фуражного снабжения, а снабжались за счет ресурсов крестьян, что тоже вызывало у них недовольство.

Используя все это в своих целях, донская контрреволюция подняла мятеж казаков, кулаков и отчасти середняков-крестьян в тылу Красной Армии. Мятеж охватил главным образом казачьи станицы и хутора верховья Дона и рек Медведицы и Хопер. В станицах Сухой Донец, Казанская, Мигулинская, Вешенская, Усть-Хоперская, Кумылжинская, Арчадинская, Клетская и других мятежники беспощадно расправлялись со сторонниками Советской власти и спешно создавали контрреволюционные повстанческие отряды. Созданием этих отрядов, преобразованных [173] впоследствии в воинские части, занимались офицеры и генералы войска Донского под руководством Мамонтова и Сидорина. Войсковой круг донского казачества после разгрома армии генерала Краснова, остатки которой вошли в подчинение штаба генерала Деникина, оставшийся без войск, снова развил бурную деятельность по сколачиванию вооруженных сил контрреволюции. Главари белого казачества теперь уже окончательно отбросили прочь прежний лозунг защиты Тихого Дона от большевиков и открыто повели агитацию за уничтожение всей Советской республики. С этой целью они налаживали тесные связи с Деникиным, устанавливали взаимодействие с войсками его так называемой «Добровольческой» армии. Связь донских мятежников с Деникиным представляла исключительную опасность для наших войск.

Уже бои в районе Хомутовской и Камышевахи и под Великокняжеской показали нам, что «Добровольческая» армия Деникина закончила свое формирование и перешла в наступление.

Деникин особенно форсировал наступление своей армии против 8-й и 9-й Красных армий, в тылах которых действовали мятежники. Он бросил против них конные корпуса генералов Шкуро и Науменко, пехотные корпуса генералов Май-Маевского, Кутепова и Слащева, а также ряд отдельных пехотных дивизий.

Положение 8-й и 9-й Красных армий стало чрезвычайно тяжелым. С фронта наступали хорошо вооруженные части деникинцев, а в тылу действовали донские мятежники. Ко всему этому Троцкий, являясь в то время председателем Реввоенсовета Республики, развалил работу по руководству боевыми действиями армий Южного фронта. Между армиями фактически отсутствовало взаимодействие, в результате чего 8-я и 9-я армии не сумели воспользоваться успешным наступлением 10-й Красной армии, затянули свое продвижение и не выполнили задачу по захвату Ростова — очага контрреволюции на юге страны. Неорганизованность и медлительность в наступлении 8-й и 9-й армий дала Деникину возможность отмобилизовать свои войска и перейти в наступление. Под ударами деникинских войск с фронта и повстанцев с тыла 8-я и 9-я армии к концу апреля вынуждены были начать тяжелый отход. [174]

Положение 10-й Красной армий было иным. На ее фронте инициатива находилась в руках наших войск. Части и соединения армии были достаточно боеспособными для дальнейшего наступления. В состав армии входило крупное маневренное соединение — конный корпус, способный противостоять коннице белогвардейцев. Тылы армии непосредственно не подвергались воздействию мятежников. Однако, несмотря на все эти преимущества, 10-я армия была вынуждена не только приостановить наступление, но и начать отход. Этот отход диктовался обстановкой, сложившейся в связи с отступлением 9-й армии. Командование нашей армии должно было иметь в виду, что Деникин, используя свое преимущество в подвижных частях и соединениях, может легко выйти на растянутые, незащищенные фланги армии и нанести удар с тыла.

Как показали дальнейшие события, противник так именно и стремился поступить. Против 10-й армии Деникин бросил в наступление группу войск под общим командованием генерала Врангеля. В состав этой группы, именуемой Кавказской армией, входили: конные казачьи корпуса трехдивизионного состава генералов Улагая и Покровского, смешанный корпус генерала Шатилова, вновь восстановленная пехотная дивизия генерала Виноградова и другие отдельные пехотные части и соединения. Уже в начале своего наступления противник конным корпусом генерала Улагая предпринял глубокий маневр в район станицы Граббевской с целью обойти левый фланг 10-й армии, захватить станцию Ремонтную и выйти, таким образом, в тыл наших войск.

Действиями корпуса генерала Улагая противник рассчитывал не только перерезать железнодорожную магистраль Царицын — Тихорецк, на которую опиралась 10-я Красная армия, но и отвлечь силы ее в этот район с тем, чтобы подготовить возможность удара на правом фланге нашей армии.

Располагая данными о намерениях противника, командарм приказал нашему конному корпусу выйти в район Граббевской и разгромить корпус генерала Улагая.

Мы выступили из Орловской 10 мая и 13 мая в 5 часов вечера на подступах к Граббевской завязали бой с двумя дивизиями противника (третьей дивизии корпуса Улагая тут не оказалось). [175]

Появление в этом районе конницы красных было для Улагая очень неприятной неожиданностью. Дивизии его не выдержали нашего удара и начали поспешный отход. До глубокой темноты мы продолжали преследование. Противник, спасаясь от полного разгрома, в беспорядке отошел за реку Маныч в направлении села Приютное, бросая по пути отхода орудия, пулеметы, лошадей.

К ночи корпус прекратил преследование противника и расположился на ночлег в станице Граббевской. Отбросив корпус Улагая за Маныч, мы тем самым ликвидировали попытку противника захватить железнодорожную магистраль Тихорецк — Царицын и выйти в тыл 10-й армии.

15 мая Конный корпус возвращался в станицу Орловскую. Весна была в разгаре. Вокруг простиралась необозримая степь, усыпанная цветущими тюльпанами. Бойцы восхищались густой, сочной травой — сколько корма для лошадей, сколько сена можно было бы накосить! И тяжело вздыхали, осматривая своих сильно похудевших коней. Я очень хорошо понимал их, знал, как они близко к сердцу принимают заботу о лошади. Уже около месяца в корпусе не было ни сена, ни соломы. Непрерывные бои и большие форсированные переходы не позволяли выгонять лошадей на выпасы. Правда, зернофуража было достаточно, но для лошади без сена или свежей травы все равно, что для человека без горячей пищи. Кони сдали в телах, и это тревожило бойцов. Ведь лошадь в бою для кавалериста, пожалуй, не столько средство передвижения, сколько оружие. Если лошадь худая, значит, на нее так же мало надежды, как и на неисправное оружие. Хорошая, сытая, выносливая, резвая лошадь придает кавалеристу смелость в атаке и уверенность, что в трудном положении она спасет его. Вот почему наши люди беспокоились о лошадях, кормили и поили их прежде, чем сами поедят, а иной боец подчас даже делился с лошадью своим пайком. Наш боец так заботился о своем коне не только потому, что он любил его, но и потому, что он хотел во всем превосходить противника, и прежде всего в таком оружии кавалерии, как конь. Благодаря отличному состоянию лошадей мы могли совершать стремительные броски, форсированные переходы на большие расстояния и появляться там, где белые нас не ожидали, внезапно нападать, стремительно [176] преследовать противника и быстро отрываться от него в случае неудачного для нас исхода боя.

Вот почему, когда мы проезжали степью, поросшей высокой, сочной травой, у всех, начиная от бойца и кончая командиром дивизии, стояла в глазах безмолвная просьба — сделать привал, накормить лошадей.

К сожалению, я не мог разрешить привала. Ставя задачу на разгром корпуса генерала Улагая в Граббевской, командующий армией информировал меня о том, что 8-я и 9-я армии отступают и правый фланг нашей армии остается открытым. В связи с этим командующий высказал предположение, что 10-я армия, возможно, вынуждена будет отойти на рубеж реки Сал, и приказал корпусу, не задерживаясь в Граббевской, после выполнения задачи возвращаться в станицу Орловскую, чтобы можно было перебросить его на любой из угрожаемых флангов армии. Вот почему пришлось отказать в привале. Не исключено также и то, думал я, что корпус Улагая был брошен в Граббевскую с целью отвлечь Конный корпус с главного направления наступления белых. Не случайно же корпус Улагая оказался в составе двух, а не трех дивизий. Возможно, третья дивизия была придана на усиление какой-то группировки белогвардейцев, и Улагай заранее решил отходить, увлекая за собой наш корпус в сторону от этой группировки.

Словом, надо было спешить, так как белые могли в любой момент перейти где-то в наступление. И действительно, во время движения корпуса к Орловской в районе хутора Кондрюченского разведка донесла, что у станицы Великокняжеской противник перешел в наступление, охватил с флангов 32-ю и 37-ю стрелковые дивизии и распространяется в район станции Ельмут. Я немедленно изменил направление марша корпуса с целью нанести контрудар прорвавшемуся противнику. Удачным маневром дивизии корпуса вышли в тыл противнику и, развернувшись из походных колонн, внезапно и одновременно атаковали 1-ю Пластунскую, 4-ю и 5-ю Кубанские конные дивизии белых.

Внезапность удара корпуса предрешила исход боя. Конные дивизии противника, преследуемые частями нашего корпуса, отступили за Маныч. Положение на фронте 32-й и 37-й стрелковых дивизий было восстановлено. [177]

В этом бою корпус разгромил 1-ю Пластунскую кубанскую дивизию, частью уничтожил, частью пленил, захватил шестнадцать орудий, два автоброневика и один грузовик. Захваченные машины были переданы автобронеотряду корпуса, в составе которого теперь уже находились шесть автоброневиков и три грузовые автомашины.

Послав донесение командующему армией о результатах боев под Граббевской и Великокняжеской, я отдал приказ о сосредоточении корпуса в хуторах севернее Великокняжеской.

2

Группировка деникинских войск, наступавшая против 8-й и 9-й Красных армий, стремилась захватить Донбасс и своим левым крылом выйти на Украину. Главной же задачей правого фланга деникинских войск был разгром 10-й Красной армии и овладение Царицыном.

Потерпев поражение под Великокняжеской, противник особой активности на левом и центральном участках фронта нашей армии не проявлял. Но в связи с тем, что 8-я и 9-я Красные армии отошли и правый фланг 10-й армии остался открытым, Егоров отдал приказ стрелковым соединениям армии отойти на рубеж реки Сал. Конному корпусу было приказано занять оборону на широком фронте по правому берегу реки Маныч и обеспечить стрелковым соединениям армии планомерный отход на новый рубеж обороны, а выполнив эту задачу, отходить вдоль железной дороги.

18 мая дивизии корпуса заняли оборону по берегу реки Маныча. Штаб корпуса расположился в Великокняжеской. В течение нескольких суток на фронте корпуса противник не предпринимал активных действий. Стрелковые соединения армии спокойно отошли и к 20 мая заняли оборону по северному берегу реки Сал. То, что белые не пытались преследовать их, вызывало у меня предположение, что они собираются нанести удар в другом направлении. С целью выяснения группировки и направления главного удара противника мы организовали разведку на широком фронте. Разведподразделениям было приказано непременно захватить пленных. По данным разведки и особенно по показаниям пленных и местных жителей, нам удалось установить, что белые, пользуясь успешным продвижением своей левофланговой [178] группировки, наступавшей в районе Донбасса, сгруппировали конный корпус генерала Покровского в составе трех дивизий в районе хутора Казачий Хомутец и форсировали Маныч на участке Жеребков, Дальний с задачей наступать в направлении Большая Мартыновка, Романовская, станция Котельниковская, чтобы, прикрываясь рекой Дон, обойти правый фланг 10-й армии и перерезать в районе Котельниковской железную дорогу на Царицын. Я немедленно донес командующему армией о предполагаемом намерении Покровского и вскоре получил приказание сосредоточить корпус в резерве командующего армией на северных скатах высот севернее населенных пунктов Кудинов, Тарасов, Андреевская, Плетнев.

25 мая корпус сосредоточился в указанном районе.

Это был первый день, когда наши дивизии собрались в одном месте. Позади были дни и ночи упорных боев и напряженных переходов. Люди и лошади утомились. Чтобы дать корпусу хотя бы небольшой отдых, мною было приказано сделать привал и выставить сторожевое охранение. В один миг бойцы расседлали лошадей, спутали их и пустили пастись. Не прошло и десяти минут, как весь корпус погрузился в крепкий сон. Широко по степи до видневшихся вдали высот раскинулись спящие полки. Высокая трава укрывала отдыхающих бойцов. Гулко разносился их храп, заглушающий монотонное стрекотание кузнечиков. Казалось, ничто не сможет нарушить этот сон людей.

Зрелище было необыкновенное. Я стоял и любовался им. Вот они, богатыри, защитники Советской власти. Корпус представлялся мне многоликим Антеем, набиравшим силы от родной матери-земли.

Однако и меня усталость клонила ко сну. Разостлав шинель под бричкой, на которой мирно спали ординарцы и трубач, я моментально уснул. Но спать пришлось очень немного. Сквозь сон я почувствовал, как кто-то толкнул меня в ногу. Открыв глаза, я увидел командующего армией Егорова.

— Прошу прощения, — шутливо сказал он, — что нарушил твой светлый сон. Ничего не сделаешь, уж такая у меня обязанность: не давать покоя даже тем, кто его законно заслуживает... Сколько, Семен Михайлович, нужно времени, чтобы собрать и построить корпус? — И, не дожидаясь ответа, он продолжал: — Противник сегодня [179] форсировал реку Сал в районе хутора Плетнева, пытается переправиться на правый берег крупными силами. Надо во что бы то ни стало сорвать переправу белых и уничтожить их переправившиеся части.

Я доложил командующему, что корпус будет построен в течение двадцати минут, и приказал трубачу трубить тревогу.

По сигналу трубача корпус пришел в движение, как растревоженный муравейник. Мы с командующим стояли и наблюдали, как одиночные всадники быстро группировались в отделения, отделения во взводы, взводы в эскадроны, эскадроны в полки. Не прошло и двадцати минут, как начальник штаба корпуса доложил, что корпус построен.

— Вот это дисциплина! — сказал Егоров и попросил меня распорядиться приготовить для него хорошую верховую лошадь.

Пока готовили лошадь, мы развернули карту, и я доложил командующему свои соображения о порядке действий корпуса. 6-я дивизия наносит удар с запада, со стороны Андреевской, а 4-я — с востока, со стороны хутора Гуреева, имея целью отрезать переправившихся белогвардейцев в хуторе Плетневе и уничтожить.

— Хорошо, — сказал Егоров, — я согласен с вашим решением и шестую дивизию поведу в атаку сам.

День был уже на исходе. Гасли последние лучи заходящего солнца, когда 4-я дивизия, прикрываясь складками местности, подтягивалась к правому берегу Сала. Следуя с 4-й дивизией, я видел в бинокль, как 6-я дивизия совместно с нашей отходящей пехотой завязала бой с противником.

Уже было темно, когда 4-я дивизия подошла со стороны хутора Гуреева почти вплотную к хутору Плетневу, с ходу развернулась и нанесла удар в тыл переправившимся частям противника. Все белогвардейцы, успевшие переправиться на правый берег Сала, были истреблены или захвачены в плен. Выброшенные на фланги дивизии пулеметы на тачанках в упор уничтожали бросившихся к реке белогвардейцев. В течение часа бой был закончен, и положение наших частей, занимаемое ими до переправы противника, восстановлено.

4-я дивизия выступила к месту прежнего расположения корпуса. [180]

На выходе из хутора Плетнева ко мне подскакали двое бойцов из походного охранения головного полка и доложили, что в четырехстах метрах западнее хутора лежит тяжело раненный командующий армией. Я сейчас же поскакал к указанному бойцами месту. Егоров был ранен в левое плечо. Я застал его лежащим рядом с убитой под ним лошадью. Два бойца пытались остановить у него сильное кровотечение. Я вытащил из кобуры седла своей лошади чистую рубаху, разовал ее на полосы и перевязал раненое плечо командующего, а потом с помощью бойцов осторожно положил его на пулеметную тачанку. Егоров молчал. Он попросил только снять седло с убитой под ним лошади и положить его рядом с ним на тачанку.

Приказав своему начальнику штаба сосредоточить корпус в районе севернее слободы Ильинка, я повез командующего на станцию Ремонтная, где стоял его поезд. В вагоне после оказанной ему врачебной помощи Егоров почувствовал себя лучше и стал оживленно рассказывать, при каких обстоятельствах он получил ранение. Оказалось, что вместо того, чтобы обойти противника с фланга, командующий решил помочь нашей отходившей пехоте и повел 6-ю дивизию вместе с начдивом Апанасенко во фронтальную атаку, не дожидаясь наступления полной темноты. Когда дивизия подошла на расстояние четырехсот метров к хутору Плетневу, с северозападной окраины его белые открыли ураганный огонь из станковых пулеметов. Под воздействием пулеметного, а также фланкирующего артиллерийского огня атака 6-й дивизии захлебнулась. В этой атаке и был ранен Егоров.

Поезд командующего готовился к отправке в Царицын. Прощаясь со мною, Егоров приказал мне возглавить руководство частями армии на фронте до тех пор, пока начальник штаба армии Клюев не примет обязанности командарма на себя.

К А. И. Егорову я относился с большим уважением. Я видел в нем крупного военного специалиста, преданного революционному народу, честно отдающего ему свои знания и опыт. Мне нравилось, что он держится скромно, не щеголяя своей образованностью, как это нередко делали бывшие офицеры. Особенно меня подкупала его смелость в бою, то, что он, командующий армией, [181] когда это необходимо, ходил в атаку вместе с красноармейцами.

Проводив раненого командующего в Царицын, я неожиданно встретил на станции Федора Прасолова — своего соседа по Платовской. Он служил в 20-м кавалерийском полку 4-й дивизии, в эскадроне моего брата Дениса.

— Федор, ты что здесь делаешь? — окликнул я Прасолова.

Прасолов остановил лошадей, и я подошел к нему.

— Вот хорошо, что я вас увидел, а то никак не доберусь, проклятые кадеты дыхнуть не дают! — сказал Федор и после этого уже ответил на мой вопрос: — За патронами я приезжал.

Он снял с брички грязный рваный мешок, наполовину чем-то набитый и туго перевязанный веревкой.

— Это кожух и валенки Дениса, возьми их, Семен Михайлович, а то не ровен час стянут.

— Зачем они мне? Денису и отдай, раз его добро.

Прасолов посмотрел на меня широко открытыми, испуганными глазами и опустил голову.

Почувствовав что-то неладное, я с тревогой спросил Прасолова:

— А где же Денис? Почему он не показывается мне на глаза?

Федор молчал... А затем, заикаясь, сказал:

— Нет нашего Дениса... Я думал, вы знаете... Пропал Денис — угробили его кадеты.

Я не мог этому поверить.

— Денис погиб?! Да что ты, Федор, мелешь!.. Где? Когда?

— Да я-то там не был. Кожух с весны у меня. На, говорит, Федя, вози вместе с патронами. Кожух-то у меня не простой, батя носил, — тихо, сквозь слезы говорил Прасолов. — Слыхал, наших выручать ездил с эскадроном да напоролся на кадетов. Мать же осталась в Платовской... Побили многих, а Дениса в живот ударило. Пока трясли его на бричке, он кровью изошел...

— Где же его похоронили? — перебил я Федора.

— До похорон ли было, Семен Михайлович, когда кадеты на хвосте сидели...

Холодной тяжестью легла мне на сердце весть о гибели брата. Думая о нем, я глядел на последнее, что [182] от него осталось — старый, в нескольких местах протертый отцовский полушубок да изношенные, с заплатами валенки.

Худой, оборванный Федор, сняв с головы порыжевшую кубанку, все так же потупившись, стоял у вещей Дениса.

— Возьми это себе, — показал я Прасолову на полушубок и валенки. — Да оденься ты мало-мальски, на бойца не похож, ходишь, как нищий.

Прасолов взял мешок, сунул в него вещи Дениса и, сгорбившись, пошел к своей бричке. Через пять минут он уехал, сердито прикрикивая на лошадей.

Долго стоял я неподвижно, вглядываясь в полыхающие вдали зарницы артиллерийской канонады. Вся короткая боевая жизнь Дениса прошла передо мной.

Мне вспомнилось, как однажды в такой же темный вечер прискакал Денис ко мне с донесением от Городовикова. Привязав свою взмыленную лошадь к пулеметной тачанке, стоявшей у окна штаба корпуса, он ворвался в штаб и, не поздоровавшись даже, начал рассказывать об удачном бое дивизии. В его черных, чуть прищуренных глазах сверкали искры боевого задора, энергичное, загорелое лицо светилось радостью победы. Мне тогда как раз нужен был расторопный командир для поручений. Выслушав Дениса, я предложил ему остаться при мне.

— Что ты, братуха! — удивился Денис. — Больше ты ничего не придумал, как привязать меня к своему хвосту? Нет, мое место там, где рубят кадетов! — И не желая слушать моих доводов, он заторопился, сунул мне пакет с донесением и ускакал в ночную темноту. С гордостью я подумал тогда о брате: из этого выйдет хороший командир. Совсем недавно еще вручали ему боевой орден Красного Знамени, и вот его уже нет в живых!

3

После боя у хутора Плетнева противник прекратил попытки прорвать оборону 10-й армии на этом участке и перегруппировал свои силы в направлении железной дороги Тихорецк — Царицын. Но когда мы укрепили оборону железной дороги, белые сосредоточили крупные силы перед флангами нашей армии и начали переправу через Сал, угрожая охватом наших фланговых стрелковых [183] частей. Вследствие этой угрозы 10-я армия начала отход на рубеж реки Аксай — Есауловский.

1 июня корпус получил приказ прикрывать отход стрелковых соединений армии на новый рубеж обороны. Выполняя этот приказ, части корпуса заняли оборону на широком фронте по линии населенных пунктов: Романовская, Нижний Жиров, Крюков, Моисеев, Ильинка, Кудинов, Андреевская, Гуреев. Сплошного фронта наша оборона не имела. Основные усилия были направлены на оборону вышеуказанных населенных пунктов, которые занимались отдельными частями и подразделениями корпуса. Промежутки между населенными пунктами брались под наблюдение боевого охранения, выставляемого частями. В задачу частей входило ведение разведки перед фронтом своего оборонительного участка и поддержание связи с соседями.

Стремясь прорвать растянутый фронт обороны конного корпуса, противник сосредоточил крупные силы на участке Романовская, Нижний Жиров и перешел в наступление.

С каждым днем атаки белогвардейцев становились упорнее. Противник все подтягивал и подтягивал новые силы. А я не мог перебросить на этот участок значительных подкреплений, не рискуя оставить без надежного прикрытия железную дорогу.

Назревала угроза прорыва обороны корпуса на этом участке. Во избежание прорыва белых в тыл наших частей было принято решение в ночь на 3 июня вывести корпус из боя и занять оборону на более выгодном рубеже — по правому берегу реки Аксай-Курмоярский, от станицы Верхне-Курмоярская до хутора Дарганов.

На этом рубеже обороны корпус в течение пяти суток вел упорные бои с противником. Несмотря на большие потери, белогвардейцы настойчиво атаковали, вводя в бой на правом фланге нашей обороны конные корпуса генералов Покровского, Шатилова и Улагая. Сюда же спешно подтягивались и пластунские (пехотные) соединения, находившиеся в оперативном подчинении генерала Врангеля.

7 июня белые повели особо энергичное наступление, рассчитывая превосходящими силами пехоты и кавалерии сломить сопротивление корпуса. На участке 6-й дивизии весь день не смолкала ружейно-пулеметная [184] стрельба и артиллерийская канонада. Жаркие схватки в конном и пешем строю следовали одна за другой. 6-я дивизия и часть 4-й дивизии ни на минуту не прекращали боя. Мужественно сражались в обороне красные кавалеристы. Содействовали успеху нашей обороны и исключительно удачное расположение позиций, а также мощность огневых средств корпуса. Артиллеристы и пулеметчики умело использовали для ведения огня занимаемые ими позиции.

К концу дня, не добившись успеха на участке 6-й дивизии, противник прекратил атаки. Однако ясно было, что, перегруппировав свои силы, он завтра попытается прорвать оборону корпуса на другом участке. К этому времени соединения 10-й армии отошли и закрепились на рубеже реки Аксай-Есауловский. Таким образом, корпус выполнил поставленную ему задачу. Учитывая это, а также и то, что корпус очень утомлен непрерывными боями, я решил ночью вывести его из боя и сосредоточить на станции Гремячая, а оттуда отвести вдоль железной дороги, за оборонительные позиции наших стрелковых соединений.

Отдав распоряжение начдиву Апанасенко — с наступлением темноты снять 6-ю дивизию с обороны, я поехал к правому флангу корпуса, чтобы ознакомиться с положением на этом участке. По пути пришлось заехать к начальнику снабжения корпуса Сиденко. Отдав ему необходимые распоряжения о перемещении тылов, я собрался уезжать, но снабженцы уговорили пообедать с ними.

Сидим мы на травке, обедаем, а мимо нас проходит высокий худой казак в изрядно поношенной венгерке и рваной шапке. Одежда казака запылена, вид усталый, на плече уздечка. Я окликнул казака и пригласил его поесть борща.

— Благодарствую, — ответил казак и присел около меня. Кто-то дал ему котелок с борщом, и он начал жадно, обжигаясь, есть.

— Откуда, станичник, идешь? — спросил я его.

— Да вот лошадь ушла, искал ее, сатану, а она как в воду канула.

— Конягу его, товарищ Буденный, видно, цыган Улагаю продал! — пошутил Сиденко. [185]

Услышав мою фамилию, казак опустил в котелок ложку и, часто моргая глазами, уставился на меня. Он даже рот открыл от удивления.

— Ну, что смотришь, не узнал?

— Да как вам сказать, шукаю я вас третий день.

Казак вскочил на ноги и растерянно посмотрел по сторонам.

— Прошу помиловать. Вот вы какой — добрым словом меня позвали и накормить приказали. А меня ведь, сукина сына, послали вас изловить или того... Но вижу — рука не подымется.

Казак вытащил из кармана револьвер и бросил его на землю.

— Нет, не подымается, можете меня стрелять.

— Коли сам признался, стрелять не буду.

— Тогда примите меня к себе, я буду честно служить у вас.

— Хорошо. Из какой ты станицы?

— Кубанский я.

— Эк занесло! Послать, что ли, его к казакам Колесова?

— Нет, я ж хочу при вас.

— Ишь ты! — и я пристально посмотрел ему в глаза.

Казак вытянулся:

— Виноват! Не вышло — стреляйте!

Я приказал Сиденко хорошенько допросить его и поехал в 4-ю дивизию.

В пути, поднявшись на одну высотку, я влез на скирду сена и стал наблюдать за селениями, занятыми противником. С этой высоты, расположенной юго-восточнее хутора Верхний Яблочный, в бинокль хорошо просматривались населенные пункты Похлебин, Майорский, Котельниковский.

Сначала незаметно было чего-либо заслуживающего внимания. Но вот около одного из этих населенных пунктов я вдруг увидел движение кавалерии. Продолжая наблюдение, я определил, что несколько конных полков белогвардейцев строятся в развернутом разомкнутом строю, один другому в затылок. Не трудно было определить, что противник строил боевой порядок в несколько эшелонов для атаки нашего корпуса в конном строю. Глубина боевого порядка обеспечивала противнику наименьшие [186] потери от артиллерийского огня, а также позволяла наращивать силы в атаке наших оборонительных позиций. Уже вечерело, значит ясно, что белые решили атаковать корпус ночью и тем самым уменьшить эффективность наших огневых средств. Они, очевидно, пришли к заключению, что бессмысленно продолжать дневные атаки наших позиций под ливнем артиллерийского и ружейно-пулеметного огня.

Белые готовили атаку на участок обороны 20-го кавалерийского полка 4-й дивизии, за позициями которого располагался 19-й полк этой же дивизии, выведенный в резерв. Больше частей на этом участке не было, и времени на переброску дополнительных сил и средств с других участков тоже уже не было. Что делать: либо обороняться либо отходить?

Отходить было уже поздно, так как белоказаки, увидев наш отход, немедленно начали бы преследование бригады, а это могло поставить ее в тяжелое положение. Поэтому я решил, что бригаде необходимо обороняться с тем, чтобы при подходе противника к нашим позициям обрушиться на него огнем всех огневых средств, расстроить его боевой порядок, а затем перейти в контратаку. 19-й и 20-й полки были одними из лучших в корпусе. Они располагали сильной артиллерией и достаточным количеством пулеметов. На эти полки можно было положиться.

Приняв это решение, я спрыгнул со скирды, сел на коня и поскакал на участок обороны 20-го полка. Ко мне навстречу уже спешил командир 1-й бригады Маслаков, который также заметил сосредоточение белогвардейцев. Я приказал Маслакову немедленно выдвинуть все пулеметы и артиллерию 19-го и 20-го полков на передний край обороны, а бригаду скрытно для противника построить для контратаки в конном строю двумя эшелонами (19-й полк в первом, а 20-й во втором эшелоне).

Такое построение боевого порядка бригады обеспечивало наращивание силы удара в ходе контратаки, а также затрудняло противнику определить силы контратакующих его частей конницы.

Вскоре Маслаков доложил, что артиллерия и пулеметы заняли указанные огневые позиции, а бригада построена для контратаки. [187]

И вот белые начали движение. Они двигались шагом, развернутым фронтом поэшелонно, полк за полком, строго соблюдая установленные дистанции. Белогвардейцев было так много, что, казалось, в наступающих сумерках ползет туча саранчи, поглощающая собой ослабевший свет дня.

Артиллерия бригады открыла беглый огонь по противнику. Колонна противника заколыхалась. Тускло блеснули тысячи клинков, и белогвардейцы галопом перешли в атаку. Но вот дружно застучали все сорок пулемётов бригады, и первый эшелон белогвардейцев, опрокинутый метким огнем, метнулся назад, сшибаясь со следующими за ним эшелонами. Атака противника захлебнулась. Наступило время контратаки. Я приказал выбросить на фланги бригады пулеметные тачанки и подал команду: «Шашки к бою! За мной, в атаку марш, марш!» 1-я бригада с места в карьер устремилась в контратаку, заглушая треск пулеметов мощным боевым криком «ура». Лавой катилась на врага бригада. Рядом со мной на крупном гнедом коне мчался комбриг Григорий Маслаков. Это был человек огромной физической силы и отчаянной отваги. Были в его поведении крупные недостатки, но храбрость в бою, умение личным примером увлечь за собой бойцов и добиться победы искупали их.

Сблизившись с противником, бригада врезалась в его боевой порядок, действуя шашками и револьверами. Трудно описать эту отчаянную рубку в ночной темноте. Лязг клинков, выстрелы, ругань, крики и стоны раненых людей, топот и ржание лошадей, треск пулеметов и гулкое уханье пушек впереди, позади, справа, слева. В темноте нельзя было различить, где свой, а где чужой, так как все кричали и ругались на русском языке. Только чувство подсказывало, где враг. Захваченный боем, я пробивался все дальше и дальше и не заметил, что зарвался слишком далеко. Как-то вдруг стало тихо и впереди никого не видно. В стороне проскакал казак. Я прицелился, но пистолет не выстрелил. Оказалось, что в обойме кончились патроны. Повернув обратно, я остановил лошадь и прислушался. Влево, впереди слышался шум боя. Одиночные выстрелы чередовались с нестройными залпами. Я извлек из пистолета обойму и стал набивать ее патронами. Вдруг справа и слева послышался стук копыт, и в это же мгновение меня кто-то потянул [188] за рукава шинели. Четыре казака справа и слева, ухватившись за полы и рукава моей шинели, закричали:

— Держи, держи его, сатану! Это красный!

— Кого держи, черт бы вас побрал! — крикнул я, решив выдать себя за белогвардейского офицера. — Я вам покажу, мерзавцы, какой я красный!

— Виноваты, ваше благородие. Не признали.

— А ну, вперед, за мной — приказал я казакам и поскакал в сторону боя...

Ну, думаю, вышел из положения. Но что делать дальше? Я все больше и больше прибавлял аллюр лошади, рассчитывая оторваться от казаков. Но казаки, видно, не намерены были отставать и держались от меня метрах в тридцати.

Выглянувшая из-за облаков луна осветила своим тусклым светом степь. Это уже было совсем не в мою пользу. При лунном свете казакам не трудно будет разобраться, за кем они следуют. Я еще больше прибавил скорость лошади и повернул ее влево — в ту сторону, где на расстоянии не более четырехсот метров шел бой. 1-я бригада шагом отходила от противника и отстреливалась. Белогвардейцы также шагом наступали и с лошадей вели огонь по нашим.

Тяжелая, словно свинцовая, тучка медленно надвигалась на диск луны. Кругом лежали трупы убитых людей и лошадей, слышались крики раненых. Я уже хотел круто повернуть вправо, к флангу отступавшей бригады, и выжидал только, когда туча закроет луну, как вдруг справа, в пяти шагах от меня, поднялся во весь рост человек и закричал:

— Товарищ Буденный, помогите!

Это кричал раненый Яша Гребенников, известный мне с самого начала боев. Я круто повернул коня в сторону следовавших за мной белоказаков и стал в упор расстреливать их из пистолета. Первым выстрелом был убит один из казаков, лошадью которого быстро овладел Гребенников. Второй казак выронил из рук шашку, схватился за живот и с криком поскакал в сторону. Остальные казаки, следовавшие за мной, повернув лошадей, скрылись в темноте.

Перестрелка между 1-й бригадой и белоказаками затихала. Видно было, что у казаков отпала охота продолжать наступление и они наступали лишь потому, что их [189] подгоняли офицеры. Мы с Гребенниковым ехали шагом, прислушиваясь в темноте к шуму боя. Вдруг казаки внезапно прекратили стрельбу и замерли на месте. Далеко слева послышалось и все больше и больше нарастало раскатистое многоголосое «ура». Мощный боевой клич ошеломляюще подействовал на белогвардейцев, и они, прекратив стрельбу, начали отходить.

Вскоре все стало ясно: 6-я кавалерийская дивизия двигалась к Гремячей; услышав шум боя, она повернула на выстрелы и атаковала белоказаков, ведущих бой с 1-й бригадой 4-й дивизии.

4

Во время марша корпуса к станции Гремячей начдивы докладывали мне о состоянии своих соединений. Апанасенко ругался:

— Проклятая контра, лезет, как волчья стая к добыче, не дает покоя ни днем ни ночью! Ну скажи, Семен Михайлович, сколько могут люди не есть, а главное не спать? Бойцы спят на ходу, валятся сонные из седел. Надо дать отдых людям, накормить лошадей.

Нельзя было не согласиться с Апанасенко. 6-я дивизия вот уже несколько суток вела ожесточенные бои, сдерживая во много раз превосходящие силы противника на главном направлении его удара. Люди сутками не спали, некогда было поесть, покормить лошадей. Только благодаря огромному напряжению человеческой воли части корпуса могли отбивать бесчисленные атаки врага и переходить в контратаки, только беспредельная преданность революции помогала еще нашим кавалеристам держаться в седле. Но и у героев есть предел возможностей.

Сдерживая противника на рубеже реки Аксай-Курмоярский, имелось в виду дать стрелковым соединениям 10-й армии побольше времени на подготовку обороны по рекам Аксай-Есауловский и Гнилой Аксай, а затем вывести части корпуса за оборонительные позиции нашей армии на отдых. Но нажим противника оказался значительно сильнее, чем мы ожидали. В течение четырех суток не удавалось предоставить отдыха ни одной части корпуса. Отход на станцию Гремячая, до которой оставалось не менее десяти километров, тоже не обеспечивал корпусу отдых, так как несомненно было, [190] что противник с утра перейдет в наступление вдоль железной дороги, в направлении, по которому мы согласно приказу командующего должны были отходить.

Посоветовавшись с начальником штаба и начдивами, я решил немедленно, под покровом ночи, сделать привал, чтобы люди отдохнули и накормили лошадей. В случае, если противник будет ночью наступать вдоль железной дороги, предполагалось нанести ему на рассвете внезапный фланговый контрудар и тем самым обеспечить корпусу отход в указанном направлении. Чувствовалось, что силы людей на исходе, надо было опасаться, что даже бойцы, назначенные в сторожевое охранение, не найдут сил держаться на ногах — свалятся и уснут. Пусть отдохнет весь корпус, до рассвета времени немного, решил я.

Для привала выбрали большую балку, по дну которой протекал ручей и росла густая трава. Я вызвал начальника снабжения корпуса Сиденко, начальника артиллерии Снежко, начдивов, приказал накормить людей и всем, начиная от бойцов и кончая начдивами, ложиться спать.

— На отдых даю ровно... — Я посмотрел на часы. До рассвета оставалось не более четырех часов. Это было очень мало. Но, чтобы ободрить бойцов и показать, что им спать придется все-таки приличное время, я сказал, что даю на отдых ровно двести сорок минут.

— Да, двести сорок — это много, — проворчал Апанасенко. — Постойте, — вдруг обратился он ко мне. — Все будут спать, а кто же будет охранять корпус?

— Охранять будем мы с Ковалевым. Ему как ординарцу комкора спать нельзя, раз комкор не спит. Начдивам выделить людей в сторожевое охранение и разрешить отдыхать им, пока я не разбужу. А вы, товарищ Снежко, распорядитесь поставить вон там, у обрыва балки, пушку и зарядить ее. Когда я выстрелю из пушки, всем садиться на первую попавшуюся лошадь и действовать без промедления.

Через несколько минут весь корпус спал.

Пришел Сиденко и доложил, что во всех полках бойцы не стали есть, а как только получили команду на отдых, так и повалились к ногам лошадей.

— Где там есть... Лошадь-то не каждый в силах был спутать. [191]

— Ну хорошо. Идите, отдыхайте, — посоветовал я огорченному начальнику снабжения.

Корпус спал. Я медленно объезжал спящих бойцов, приворачивая отбившихся в сторону лошадей. За мной, как тень, засыпая в седле и просыпаясь от резких толчков лошади, следовал ординарец Гриша Ковалев. Непривычную после горячих боев тишину изредка нарушали крики ночных птиц да всхрапывание пасущихся лошадей. Небо понемногу очищалось от облаков, становилось светлее. В глубоких низинах накапливался туман и окутывал серой пеленой спящих бойцов. Я поднялся на крутой обрыв балки, откуда просматривался весь лагерь корпуса. Все было спокойно. В сторону хутора Верхне-Яблочного отошло несколько лошадей. Я подъехал к ним и увидел по длинным хвостам, что лошади казачьи. Однако казачьи лошади в корпусе не были редкостью. Их часто захватывали в боях, и поэтому присутствию здесь казачьих лошадей я не удивился, подумал только, что бойцы не успели еще подрезать им хвосты.

Время, отведенное мною для отдыха, подходило к концу. Но как мало спали бойцы! Пока все тихо, спокойно — пусть спят еще час, то есть до полного рассвета, решил я.

Ковалев разбудил бойцов, назначенных в сторожевое охранение, а я расседлал лошадь, привязал ее на два повода, приготовил себе несложную походную постель — седло под голову и шинель, чтобы накрыться. Страшная усталость так и валила на землю. Несколько суток я не разувался. С трудом стянул сапог. Нога отекла, портянка перепрела. Я принялся было снимать второй сапог, как вдруг заметил, что к бойцу сторожевого охранения, сидевшему у чуть тлеющего костра из кизяка, подъехала группа всадников.

— Эй, станичник, дай прикурить, — крикнул один из них и наклонился, принимая тлевший кусок кизяка. Предутренний ветер раздул огонь и осветил лицо и грудь всадника. Спавшая с правого плеча бурка обнажила офицерский погон.

— Белые!

Меня как будто бы подбросило вверх. Схватив пистолет, я в два прыжка оказался около офицера и выстрелил в него в упор. Офицер, схватившись за раненое правое плечо, закричал: [192]

— Что ты, что ты делаешь! — Он никак не мог сообразить, что находится в лагере красных.

Выстрел поднял на ноги сотни людей. В один миг вокруг разъезда белогвардейцев выросло плотное кольцо бойцов с винтовками наперевес.

— Бросай оружие! Слезай с лошадей! — приказал я потерявшим рассудок белогвардейцам.

Тут же, допрашивая раненого офицера, я установил, что офицер по национальности осетин, является начальником разъезда от 2-й Терской дивизии корпуса Улагая. Но, что было еще интереснее, так это то, что 2-я Терская дивизия расположилась на привал в той же балке, где отдыхал наш корпус. Нас от противника, который тоже отдыхал, отделяло расстояние не более шестисот метров. Теперь мне стало понятно, чьих лошадей мы с Ковалевым приняли за трофейных.

Надо было действовать немедленно.

Я вызвал к себе начдивов и приказал им бесшумно построить дивизии. Через пятнадцать минут части корпуса были готовы к выполнению боевой задачи. 6-й дивизии было приказано выйти в тыл белых, отрезать им путь отхода на хутор Верхне-Яблочный, в юго-западном направлении и совместно с 4-й дивизией, которая должна охватить противника с северо-востока, атаковать его. Дивизии быстро двинулись в указанных им направлениях, и 2-я Терская дивизия, окруженная нашим корпусом, не успела еще проснуться, как была обезоружена. Лишь незначительной части белогвардейцев удалось спастись бегством.

Быстро разделавшись с 2-й Терской казачьей дивизией белых, корпус двинулся дальше, к станции Гремячей. Небольшой отдых поднял боевой дух бойцов. Они весело смеялись, рассказывая друг другу, как ловили не очухавшихся от сна белоказаков. Я вместе с начдивами, начальником штаба корпуса Погребовым ехал в голове колонны. Мы оживленно обсуждали дальнейший план действий корпуса и пришли к заключению, что прежде всего необходим хотя бы кратковременный отдых.

А отдых был возможен лишь при условии отхода корпуса за передний край обороны стрелковых соединений. Поэтому было принято решение в бой с противником больше не ввязываться, а отходить, прикрывшись с тыла [193] арьергардом. Получив необходимые указания, начдивы направились в свои дивизии.

Но здесь обстановка неожиданно изменилась. Высланные на фланги и в тыл корпуса разъезды донесли, что из Котельниковского вдоль железной дороги в направлении станции Гремячая движется большая колонна пехоты противника. По определению начальников разъездов, двигалась пехотная дивизия с артиллерией и обозами. Белые не заметили наших разъездов и, видимо, не предполагали, что тут могут быть красные.

Получив эти сведения, я решил использовать выгодную для нас обстановку и внезапно атаковать противника, не дав ему развернуться в боевой порядок. Местность этому благоприятствовала. Уже совсем рассвело, стояла спокойная тишина, рассеивался утренний туман, на востоке алел горизонт, готовый брызнуть первыми лучами жаркого летнего солнца.

Пехота противника спокойно продолжала движение, совершенно не подозревая нависшей над ней угрозы. Прикрываясь возвышенностью, мы с Погребовым рассматривали в бинокль противника.

— Смотрите, Семен Михайлович, до чего же причудливо вьется лента дороги, — заметил Погребов. — Их колонна совсем как змея.

— Так вот, Виктор Андреевич, — ответил я, — нам нужно разрубить эту змею на куски и прежде всего отрезать у них артиллерию. Как видите, артиллерия у них тяжелая, и она нам может пригодиться сейчас же.

— Почему вы думаете, что у противника тяжелая артиллерия и почему именно сейчас она может нам пригодиться? — спросил Погребов.

— Потому, что везут ее на волах — это вам во-первых. А во-вторых, посмотрите на возвышенность западнее Котельниковского, и вы увидите там скопление кавалерии противника.

— Да, действительно так, — согласился Погребов. — Семен Михайлович, может быть, нам и не следует вступать в бой с этой пехотой — еще попадем под фланговый удар казаков.

— Нет, Виктор Андреевич, упускать такого случая мы не имеем права. Да и бой, как это по всему видно, будет короткий... — И я приказал начштабу скакать к начальникам дивизий и передать мое приказание — немедленно [194] атаковать пехоту противника, а артиллерии, сосредоточившись на правом фланге корпуса, открыть огонь по кавалерии белых.

Погребов поскакал к начдивам. Через несколько минут корпус развернулся и перешел в атаку. Ошеломленная пехота и артиллерия белых, не оказав никакого сопротивления, бросили свое оружие и сдались в плен. Пленным артиллеристам было приказано немедленно открыть огонь по кавалерии.

— По какой кавалерии?! — удивились они.

— По казакам в Котельниковском живо, огонь!

И если стрельба легкой артиллерии корпуса не достигала цели, то захваченные у врага тяжелые шестидюймовые пушки быстро заставили белогвардейскую конницу скрыться за высоты.

Таким образом, на глазах у конницы противника была захвачена в плен его пехотная дивизия. Это была дивизия генерала Виноградова, восстановленная после того, как мы ее разгромили в Гнилоаксайской осенью 1918 года.

В итоге этого боя корпус захватил шестнадцать орудий, из них шесть шестидюймовых, семьдесят пулеметов, все обозы Астраханской пехотной дивизии и взял около пяти тысяч пленных. Здесь же был захвачен и расстрелян бойцами генерал Виноградов. Начальнику штаба корпуса, прибывшему к месту расстрела Виноградова, бойцы заявили, что этот генерал был перед ними в долгу еще с осени 1918 года, когда убежал от них из-под Гнилого Аксая.

Пленные были построены в колонны, и мы продолжали движение к станции Гремячей, выслав арьергард, способный обеспечить корпус от внезапного нападения противника с тыла. Кроме того, впереди, в тылу и на флангах, вели разведку разъезды.

Корпус начал движение, я сел в экипаж, рассчитывая в пути отдохнуть. Усталость клонила ко сну. Но вдруг поднялся шум.

— Что случилось? — спросил я ординарца.

— Да вон белый разъезд к нам заскочил, так наши хлопцы кинулись их ловить.

Я посмотрел в бинокль и увидел, что к левому флангу корпуса приближается группа всадников в белогвардейской офицерской форме, причем каждый всадник имеет [195] заводную (вторую) лошадь. К этой группе белых спокойно подъезжал наш разъезд. Они сблизились, не проявив друг к другу никакой враждебности, и вместе направились в нашу сторону. Оказалось, что всадники, которых мы приняли за белогвардейский разъезд, были наши бойцы, переодетые в офицерскую форму. Эти бойцы накануне, во время ночного боя, попали в плен к белым. Комендант штаба белогвардейского соединения приказал на ночь посадить пленных в кузницу и охранять, рассчитывая утром допросить их и расстрелять. Однако ночью, воспользовавшись плохой охраной, бойцы выбрались из кузницы, проникли в комендатуру, расправились там с группой спящих офицеров и, овладев их оружием, обмундированием и лошадьми, бежали.

5

К вечеру 8 июня корпус вышел за оборонительные позиции 10-й армии и сосредоточился в районе Громославка, Ивановка, Абганерово. В течение двух дней части корпуса отдыхали и приводили себя в порядок, пополнялись боеприпасами, сдавали пленных и лишнее трофейное имущество.

Стрелковые части 10-й армии под прикрытием нашего корпуса хорошо подготовили в инженерном отношении первую линию обороны, проходившую по правым берегам рек Аксай-Есауловский и Гнилой Аксай от станицы Потемкинской до Мал. Дербенты. Готовилась и вторая линия обороны по реке Мышковка и далее на восток — Капкинский, станция Абганерово, Плодовитое, Райгород На обоих рубежах местность позволяла выгодно расположить огневые позиции пулеметов, артиллерии и обеспечивала широкий обстрел перед фронтом обороны и на ее флангах. Кроме того, оборона 10-й армии на этих рубежах лишала противника возможности широкого маневра конницей на флангах, так как правый фланг нашей армии упирался в Дон, а левый фланг далеко уходил в почти безжизненные солончаковые степи, где не было населенных пунктов и важнейшего для конницы — хорошей питьевой воды.

Лишенный широкого маневра на флангах, противник вынужден был бы прорывать оборону 10-й армии с фронта. Но для прорыва обороны необходима пехота, которой у белых было недостаточно. Следовательно, противнику [196] пришлось бы спешивать кавалерию, а казачьи конные части, как известно, шли на это неохотно и в пешем строю дрались плохо.

Таким образом, у 10-й армии были все условия для того, чтобы остановить наступление противника. Наличие в резерве армии Конного корпуса еще более укрепляло оборону. Корпус всегда мог быть использован на самых угрожаемых участках для контратаки и удара по флангам и тылам противника. Следовало полагать, что стрелковые соединения 10-й Красной армии прекратят, наконец, отход без выстрела, встретят противника упорной обороной и создадут условия для перехода армии в наступление.

Тем более велико было мое удивление, когда на второй день отдыха нашего корпуса был получен приказ Реввоенсовета армии на отход ее частей на новый рубеж обороны по рекам Карповка, Червленная и далее на восток по населенным пунктам Солянка, Большие и Малые Чапурники, Светлый Яр. В приказе имелась также в виду полукруговая оборона Царицына с флангами, примкнутыми к Волге, и линия этой обороны намечалась по населенным пунктам Песковатка, Садки, Заварыкин, затем по рекам Тишанка, Дон, Карповка и далее к Волге — Райгород.

Конному корпусу было приказано занять оборонительный рубеж стрелковых соединений армии по рекам Аксай-Есауловский и Гнилой Аксай и прикрывать отход 10-й армии.

Я попросил оставить на оборонительных позициях хотя бы временно 32-ю стрелковую дивизию. Но на мою просьбу последовал категорический отказ. Оставался в силе приказ — занять корпусом оборону на широком фронте и действовать в конном или пешем строю в зависимости от обстановки.

11 июня корпус занял оборону на указанном ему рубеже. Задача, поставленная корпусу — обороняться на широком фронте, была явно непосильной. Однако задержать продвижение противника до отхода 10-й армии на новый рубеж обороны надо было во что бы то ни стало. Не имея сил и средств выполнить эту задачу позиционной обороной, мы начали поиски новых форм и тактических приемов борьбы с врагом. Дивизии заняли оборону на основных направлениях движения противника с [197] таким расчетом, чтобы обеспечивалось постоянное взаимодействие между ними в интересах выполнения задачи корпуса. С таким же расчетом располагались и полки в полосе дивизии. Это взаимодействие уже в первые дни полностью оправдало себя и явилось началом рождения так называемой «тактики идти на выстрел», сущность которой заключалась в том, что все командиры, начиная от командира взвода, взяли себе за правило идти на помощь соседу по первому выстрелу, не дожидаясь указаний свыше. Благодаря этому мы всегда могли быстро сосредоточивать необходимые силы на угрожаемых участках и наносить эффективные внезапные удары по противнику с флангов и тыла.

Другой формой борьбы являлось ночное, заранее подготовленное нападение на отдельные части и подразделения противника, расположенные в населенных пунктах. Разведывательные органы устанавливали место расположения белых, а также систему их сторожевого охранения, и в намеченную ночь полк или бригада внезапно налетали на противника, громили его части, штабы и тылы, а к рассвету возвращались на занимаемые позиции.

Новым и неожиданным для противника явились и действия частей и соединений корпуса непосредственно за своими разведывательными подразделениями или действия полков и даже бригад в качестве разведывательных органов. Разведка белых действовала обычно мелкими подразделениями и на большом удалении от главных сил. Это позволяло нам, действуя крупными силами, уничтожать разведку противника или же на ее плечах неожиданно врываться в расположение белогвардейцев.

Таким образом, исходя из конкретно сложившейся обстановки, были найдены новые тактические приемы борьбы, позволившие корпусу выполнить, казалось бы, непосильную для него задачу.

Опыт убеждал нас, что белогвардейское командование организует действия частей и соединений по строго установленной схеме. Даже в тех случаях, когда обстановка явно требовала решения, соответствующего создавшимся условиям, белые генералы и офицеры слепо следовали шаблону. Так, например, зная, что мы хорошо изучили их организацию сторожевого охранения, они все-таки не отступали от раз навсегда установленного [198] порядка, продолжали нести службу охранения по-прежнему и за это жестоко расплачивались. То же самое надо сказать о привычке располагаться на ночь в населенных пунктах, от которой они никак не могли отказаться.

Уже первые бои с белыми показали, что противник, концентрируя артиллерию в одном месте, зачастую оставляет ее без надежного прикрытия. Мы учли это и стали наносить удары по артиллерии противника, рассчитанные на ее захват, и одновременно усилили охрану своей артиллерии пулеметами. В результате почти во всех боях противник терял свою артиллерию.

В то время как белые вели наступление днем, а ночью отдыхали, мы, добиваясь внезапности и стремительности нападения с флангов и тыла, часто использовали для этой цели ночь. Белым это, конечно, не нравилось, они вели боевые действия на основе положений, выработанных еще в девятнадцатом веке, и возмущались, что мы нарушаем законы войны, действуем по-партизански.

В боях Конного корпуса на рубеже реки Аксай-Есауловский и Гнилой Аксай родилось много нового в тактике активной обороны на широком фронте. Творческая инициатива нашего командного состава во многом способствовала тому, что в течение нескольких дней корпус был хозяином положения и диктовал свою волю превосходящему в силах противнику. Непрерывные налеты на занятые белыми станицы и хутора, действия частей в составе разведывательных органов по всему фронту деморализовали противника, приводили его в состояние постоянной тревоги и неуверенности.

Когда наши ночные налеты вынудили противника не спать ночью, мы начали производить налеты не только ночью, но и днем. Это привело к тому, что белогвардейцы оказались окончательно сбитыми с толку.

Придерживаясь устава, «яко слепой стенки», белогвардейское командование во всех случаях, когда мы действовали не по уставу, теряло самообладание и способность принять ответные меры. Иной раз самые простые, подсказанные обстановкой и здравым смыслом действия ставили его в тупик. В этом, пожалуй, не было ничего удивительного: сказывалась выучка у иностранцев, засилие которых в старой русской армии общеизвестно. Конечно, огромное значение имело и то, что офицерскому [199] составу белогвардейских войск, находившемуся в плену окостеневших представлений о войне, чуждому солдатской массе, у нас противостояли командиры из народа, рожденные революцией, воспитанные большевистской партией, учившиеся искусству войны на поле боя у самой жизни, видевшие перед собой благородные цели борьбы, люди поразительной отваги и смелой инициативы. Своей выдумкой, дерзкой военной хитростью они сбивали противника с толку, сеяли в его рядах растерянность и панику. Таковы были Городовиков, Морозов, Литунов, Тимошенко, Апанасенко, Мирошниченко, Пивнев, Баранников, Кузнецов, Мироненко, Усенко, Вербин, Алаухов, Стрепухов, Гончаров и десятки других славных героев красной кавалерии и творцов ее тактики.

Пленные офицеры показывали, что Деникин огорчен неспособностью своих генералов — Врангеля, Покровского, Шатилова, Улагая организовать решительное наступление против 10-й армии и тем, что они пасуют перед дерзостью красных кавалеристов. Пленные говорили, что их генералы бросают каждый раз жребий, кому первому наступать на наш Конный корпус.

Не знаю, действительно ли они бросали жребий, но одно несомненно — белые наступали нерешительно, и, если бы 10-я армия осталась на занимаемом рубеже обороны, противник, по моему убеждению, никогда бы не сумел взять Царицын.

10-я армия имела все возможности успешно обороняться, и не только обороняться, но и перейти в наступление. Однако этого, к сожалению, не случилось. К 16 июня 10-я армия отошла и заняла оборону на рубеже Песковатка, Карповка, Басаргино, Отрадное. Конному корпусу было приказано выйти в резерв за правый фланг армии, в район хутора Вертячий.

С оборонительного рубежа по рекам Аксай-Есауловский и Гнилой Аксай корпус снялся среди белого дня, при совершенном бездействии со стороны противника. Разведка донесла, что противник обнаружил отход корпуса и начал продвижение лишь на третий день после того, как корпус оставил оборонительные позиции.

Надо сказать, что обстановка на фронте 10-й Красной армии начала ухудшаться после ранения Егорова у хутора Плетнева, когда армия осталась без твердого руководства. Она готовила оборонительные рубежи, а потом, [200] как правило, не принимая серьезного боя с противником, передавала эти рубежи Конному корпусу и вновь отходила. Такой отход подрывал дисциплину в частях, порождал неверие в свои силы и страх перед войсками белогвардейцев, особенно перед его кавалерией. Подвижность противника пугала не только бойцов и командиров стрелковых частей и соединений, но и Реввоенсовет армии.

В Реввоенсовете не было дружной, коллективной работы, и это чувствовалось во всей жизни армии. Члены Реввоенсовета Легран, Сомов, Ефремов без согласования между собой отдавали противоречивые распоряжения. Л. Л. Клюев, будучи хорошим начальником штаба, оставшись за командующего, не смог, очевидно, по слабости своего характера проявить должной воли, настойчивости и принципиальности и других качеств, необходимых для командарма.

Члены Реввоенсовета, особенно Ефремов, вмешиваясь в дела командующего, запустили руководство деятельностью политических органов в стрелковых соединениях, и вследствие этого политико-воспитательная работа в частях ослабла. Вражеские элементы воспользовались этим и стали внедрять в ряды армии пораженческие настроения. Поползли ложные слухи, что 8-я и 9-я армии разгромлены, что Деникин занял Курск, Орел и стремительно продвигается к Москве. Люди стали терять веру в победу, участились случаи дезертирства бойцов.

Подготовка оборонительной линии у Царицына с примкнутыми флангами к Волге создавала впечатление, что командование 10-й Красной армии намерено упорно оборонять город с тем, чтобы в последующем перейти в наступление. В то же время мне лично приходилось слышать от Ефремова и даже от Клюева, что армия не имеет сил, способных противостоять натиску белых. По моему убеждению, такое неверие в силу наших войск порождалось только паническими настроениями. По численному составу 10-я армия превосходила наступавшую на Царицын группу генерала Врангеля. Превосходство противника в коннице, что особенно пугало Реввоенсовет армии, можно было ликвидировать умелой организацией оборонительных действий. Это убедительно показали бои Конного корпуса на рубеже обороны по рекам Аксай-Есауловский и Гнилой Аксай. Ко всему этому следовало [201] бы направить работу политического аппарата в армии на усиление борьбы против белогвардейской пропаганды, сеющей пораженческие настроения, поднять веру людей в свои силы.

С удовлетворением могу сказать, что Конный корпус не поддавался влияниям белогвардейской агитации и не терял веру в победу. И в этом огромную роль сыграла та неоценимая работа, которую проводил наш дружный коллектив политработников, возглавляемый сначала Кузнецовым, а после его ранения бывшим паровозным машинистом, потомственным пролетарием А. А. Кивгелой, очень чутко разбиравшимся в людях и умевшим организовать политическую работу. Конечно, и в части Конного корпуса проникали распускаемые врагами слухи, но они сейчас же разбивались веским большевистским словом наших политработников. Высоко поставили достоинство наших комиссаров такие люди, как Бахтуров, Детистов, Берлов и многие другие политработники, крепившие революционное сознание, организованность, дисциплину и порядок в Конном корпусе, а впоследствии и в Первой Конной армии. [202]


Назад                     Содержание                     Вперед



Рейтинг@Mail.ru     Яндекс.Метрика   Написать администратору сайта