Главная страница 
Галерея  Статьи  Книги  Видео  Форум

Будённый С. М. Пройдённый путь. Книга первая: М.: Воениздат, 1958. — 448 с.


Назад                     Содержание                     Вперед

XI. Первая Конная армия

1

После непродолжительного отдыха в Касторной Конный корпус продолжал наступление, преследуя в беспорядке отступающие на юг части конных корпусов Шкуро и Мамонтова. В это же время под воздействием советских войск с фронта и флангового удара Конного корпуса отступали на юг и пехотные части «Добровольческой» армии Деникина. Местами отступление их проходило неорганизованно, по собственной инициативе полков и даже батальонов, потерявших между собой связь. В результате создалось своеобразное наслоение противников: впереди отходили разбитые части корпусов Мамонтова и Шкуро, за ними двигались, преследуя их, части Конного корпуса, на которых сзади нажимала пехота белых, преследуемая стрелковыми соединениями 13-й и 14-й Красных армий.

Сначала такое положение было не только терпимым, но даже в какой-то мере и выгодно нам. Однако, когда стало известно, что противник подтягивает силы, чтобы остановить Конный корпус, когда отрыв корпуса от стрелковых соединений увеличился, а тылы его попали под воздействие отступающих белогвардейских войск — такое положение уже было не в нашу пользу.

Во время боев под Касторной телефонно-телеграфные линии были повреждены на всех направлениях. Корпус потерял связь с соседними армиями и главное со штабом фронта. Ничего не зная о положении и задачах 8-й и 13-й армий, трудно было определить, в каком направлении наиболее целесообразно наступать корпусу.

Обстановка, как она складывалась по данным разведки корпуса, по показаниям пленных и перебежчиков, [317] по сведениям, полученным от местных жителей, диктовала необходимость наступления корпуса вдоль железной дороги на Старый Оскол и далее на Новый Оскол, где сосредоточивались силы белогвардейцев для укрепления стыка Донской и «Добровольческой» армий. Но ведь оставалась в силе директива Реввоенсовета Южного фронта от 9 ноября, которая требовала нанести удар Конным корпусом в район Солнцево-Ржава. Теперь наносить удар и этом направлении было уже нецелесообразно, так как белые на фронте 13-й армии и без того беспорядочно отступали.

Исходя из реальной обстановки, я принял решение развивать достигнутый успех, то есть наступать вдоль железной дороги на юг, углубляясь в стык деникинских армий.

Теперь, когда враг был сломлен и отступал по всему фронту, пришло время решать главную стратегическую задачу — стремительным ударом через Донбасс на Ростов рассечь основные силы белых на две части и громить поодиночке «Добровольческую» и Донскую армии.

Успешно решить эту задачу могли лишь подвижные войска, а единственным подвижным родом войск в то время являлась конница. Однако использовать для этой цели части войсковой конницы было невозможно. В отрыве от своей пехоты и без поддержки ее войсковая конница в силу своей маломощности становилась легкой добычей крупных кавалерийских соединений противника. В составе войск фронта имелось одно крупное кавалерийское соединение — Конный корпус. Но и он по ряду причин не мог успешно выполнить такую сложную задачу. Одной из этих причин было отсутствие в корпусе органа, способного разрабатывать крупные оперативные задачи. Другой не менее важной причиной было то, что корпус по своей штатной структуре не имел таких тыловых учреждений, которые освобождали бы его от зависимости в снабжении от армейских органов.

Как уже говорилось, раньше корпус прикрепляли на довольствие к стрелковым армиям, которые фактически ничем не снабжали его. Чистой формальностью оказалось и прикрепление корпуса на довольствие к фронтовым тыловым учреждениям.

Если корпусу трудно было выполнять роль ударной силы по разъединению Донской и «Добровольческой» [318] армий, то такой ударной силой могла быть Конная армия. Только Конная армия, подчиненная фронту, либо непосредственно Главкому, опирающаяся на свои оперативные органы и собственные тылы, могла с успехом разрубить деникинский фронт и своим стремительным продвижением в оперативную глубину противника во взаимодействии с общевойсковыми армиями обеспечить разгром армейских группировок Деникина.

Решение о создании Конной армии уже было принято Реввоенсоветом Южного фронта, но я еще не имел об этом официального известия. Впервые я услышал о создании Конной армии от начальника 11-й кавалерийской дивизии Матузенко, сообщившего мне при встрече в Касторной, что его дивизия включена в состав Конной армии.

18 ноября, продолжая продвигаться на юг вдоль железной дороги Касторная — Старый Оскол, Конный корпус занял станцию Горшечное, Богородицкое, Гнилое. 19 ноября преследование противника продолжалось. Дивизии получили задачу сосредоточиться в районе Борки, Котово, Терехово, чтобы в дальнейшем овладеть городом Старый Оскол.

Чем ближе к Старому Осколу, тем больше нарастало сопротивление противника. Белые сумели перегруппировать и привести в порядок части корпусов Мамонтова и Шкуро и подтянули два бронепоезда.

20 ноября 6-я дивизия и резервная бригада Колесова, выдвигаясь в указанные им районы, встретили упорное сопротивление 10-й конной дивизии белых. В результате боя более пятисот белоказаков было зарублено и взято в плен. Особо отличилась в бою резервная бригада Колесова, впоследствии включенная в состав 6-й дивизии как ее 4-я бригада.

По сведениям разведки и показаниям пленных, было установлено, что в район Старого Оскола спешно перебрасывались с Царицынского участка фронта части конного корпуса генерала Улагая и чеченская дивизия. Туда же отошли части Мамонтова и Шкуро. Имелись также данные, что в тылу Конкорпуса в районе города Тим белые проявляют активность, сосредоточив там шестнадцать орудий и значительные силы пехоты.

Получив эти сведения, я приказал 6-й кавалерийской дивизии ускорить продвижение с тем, чтобы перерезать [319] железную дорогу с юга от Старого Оскола и не допустить переброски подкреплений противника. 62-му кавполку 11-й дивизии было отдано распоряжение форсированным маршем двинуться в город Тим с целью разгрома расположенного там противника и ликвидации угрозы нападения на тылы Конного корпуса.

21 ноября корпус сосредоточился в районе Котово, Терехово, Болото, Борки.

Левофланговые части 13-й армии к этому времени выходили на линию Отужень, Рождественная, Максимовка. Правофланговые части 8-й армии вышли к Березовке, Хвощеватке и Синие Липяги.

В этот же день корпусу был отдан приказ овладеть Старым Осколом. 11-я дивизия должна была, наступая в направлении Углы — Старый Оскол, разгромить противника и выйти на линию Стойло, Песчаная Пристань. 6-я дивизия наносила удар из-за левого фланга 11-й дивизии в направлении Верхне-Атаманского, имея задачей отрезать и разгромить противостоящую группу противника и выйти на рубеж Верхне-Атаманское, Сорокине. 4-я дивизия, составляя резерв корпуса, двигалась в стыке между 11-й и 6-й дивизиями с целью развить их успех в ходе боя.

22 ноября дивизии перешли в наступление.

В то время когда фланговые дивизии совершали глубокий обход Старого Оскола с востока и юга, 4-я дивизия, отрезав действующие бронепоезда белых, ворвалась на станцию Старый Оскол и почти без выстрела захватила в эшелонах прибывшую сюда бригаду корпуса Улагая. Была захвачена и вторая бригада Улагая, подходившая к Старому Осколу с юга. Произошло это так: впереди и позади эшелонов бригады было разобрано железнодорожное полотно. Оказавшись под угрозой уничтожения из пулеметов, выдвинутых нашими бойцами по обе стороны железной дороги, белоказаки выскакивали из вагонов вместе с лошадьми в глубокие кюветы, забитые снегом. Никаких подмостков, либо приспособлений для выгрузки не было, и удивительно, что ни одна лошадь не получила увечий, без чего не всегда обходится даже организованная выгрузка.

Таким образом, две бригады 2-й Кубанской дивизии Улагая почти полностью были взяты в плен. Следовавшей за ней 4-й Кубанской дивизии удалось выгрузиться [320] и вступить в бой. Однако части 6-й кавалерийской дивизии сломили сопротивление кубанцев, и они, неся большие потери, стали поспешно отходить на юг в направлении Нового Оскола.

В этом бою 6-й дивизией был уничтожен Сводный кавалерийский полк князя Гагарина, убит был и сам Гагарин.

Пленные офицеры показали, что корпус Улагая был спешно переброшен с Царицынского участка фронта с целью противодействовать операциям советских войск в обход правого фланга «Добровольческой» армии. Корпус прибыл в составе двух дивизий, одну из которых Улагай так неожиданно для себя потерял.

К 12 часам 22 ноября Старый Оскол был полностью очищен от белогвардейцев и занят частями Конного корпуса. В этот же день поступило донесение, что 62-й полк 11-й кавалерийской дивизии достиг города Тим, пленил там отдельные группы пехоты противника и захватил одиннадцать орудий.

Интересную картину наблюдал я на станции Старый Оскол, забитой белогвардейским охвостьем, не успевшим убежать из города. С семьями и багажом, на своих огромных сундуках, разнообразных корзинах, сумках и чемоданах восседало это мрачное воронье на перроне и на вокзале. А в это время шустрые бойцы из хозяйственных команд наших полков тут же подбирали брошенное противником военное имущество и различные грузы, аккуратно складывая их на повозки.

Все трофеи поступали в обозы частей и передавались в тылы корпуса либо ближайшим стрелковым армиям.

Растаскивание трофеев, воровство, мародерство в корпусе пресекалось беспощадно.

Полную противоположность нашим частям представляли белогвардейские войска. К этому времени открытый грабеж принял в деникинской армии потрясающие размеры. Грабили все — от рядового казака до генерала, грабили в одиночку и организованно, грабили бедных и богатых. На Дон, Кубань и Терек из захваченных белыми районов центральных областей России и Украины вывозилось все, что можно было вывезти.

«Главное командование вооруженными силами юга России», как именовали себя Деникин и его штаб, разрешало грабеж, думая этим задобрить казаков. Но этот [321] беззастенчивый грабеж так же, как и страшный кровавый террор деникинцев, сослужили им плохую службу. От Деникина и его сторонников отвернулось подавляющее большинство населения, жившее под вечным страхом грабежей, порок, расстрелов и виселиц.

Если в период красновщины крестьяне-середняки колебались и частично переходили на сторону белых, либо придерживались нейтралитета, то теперь, натерпевшись от деникинцев, они готовы были бороться против них с оружием в руках.

Даже сравнительно зажиточные слои населения ждали, когда красные прогонят узурпаторов и пресекут погромы.

С исключительной теплотой и радостью встречало наши наступающие части трудящееся население — и в хуторах, и в селах, и в городах наших бойцов и командиров принимали как родных, делились с ними и пищей и одеждой, несли последнее. Даже мелкие торговцы, имевшие свои небольшие лавчонки, добровольно отдавали для бойцов все, что могло пригодиться в бою и походе.

От населения и пленных мы знали, что деникинские войска разлагаются: не только солдаты, но и офицеры, теряя веру в победу, дезертируют из своих частей, разбегаются даже старые казаки — самая стойкая гвардия белых.

В близлежащих районах, еще занятых белыми, усиливалась борьба краснопартизанских отрядов. Они активно действовали по всей Харьковской губернии, в районах Белгорода, Купянска, Волчанска — громили белогвардейские тыловые учреждения, склады, подрывали мосты и разбирали железные дороги.

Такова была обстановка в лагере белых, когда мы вступили в Старый Оскол.

Здесь я официально узнал о решении Реввоенсовета Южного фронта создать Конную армию. Я был глубоко удовлетворен тем, что членами Реввоенсовета Первой Конной армии назначались товарищи К. Е. Ворошилов и Е. А. Щаденко.

Большой опыт Ворошилова по организации 10-й Красной армии и руководству ею должен был очень помочь нам в решении многих вопросов, в частности в деле [322] создания армейского аппарата Конной армии (штаба, политуправления, тыловых учреждений и др.).

Щаденко имел большую практику по формированиям частей, что тоже было очень важно в предстоящей нам работе.

Я с нетерпением ожидал приезда Ворошилова и Щаденко, чтобы вместе с ними приступить к организации Первой Конной армии.

2

Из Старого Оскола корпус успешно продвигался в направлении Нового Оскола. Однако 24 ноября наступление корпуса пришлось приостановить потому, что в ходе стремительного продвижения частей отстали тыловые подразделения. Надо было подтянуть их. Кроме того, необходимо было снабдить части продовольствием, фуражом, боеприпасами, а в связи с наступлением холодов теплой одеждой. И, главное, по-прежнему не было связи с соседями и штабом фронта, не была известна дальнейшая задача корпуса.

Перед фронтом корпуса противник оставался все тот же: части корпусов Мамонтова и Шкуро, пополненный корпус Улагая, которым теперь командовал генерал Науменко, а также отдельные конные полки и пластунские батальоны.

О контрнаступлении противник не помышлял. Как правило, он отказывался и от контратак. Обычно белые отходили рассредоточенно, сдерживая наши передовые части ружейно-пулеметным огнем. Но как только основные силы Конного корпуса развертывались для атаки, противник быстро свертывался в колонны и отходил под прикрытием арьергардов. Не оказывая серьезного сопротивления, белые вместе с тем стремились отходить более или менее организованно, сохраняя свои силы.

26 ноября корпусу был отдан приказ продолжать наступление в общем направлении на Новый Оскол.

С утра следующего дня, отбрасывая арьергарды противника, дивизии успешно продвигались вперед. Но чем ближе корпус подходил к Новому Осколу, тем большее сопротивление оказывали белые. Так, во второй половине 27 ноября деникинцы силами двух кавалерийских полков перешли в контрнаступление из района Велико-Михайловки в направлении Малое Городище, Бубново. Однако [323] энергичным ударом 2-й кавалерийской бригады 6-й дивизии противник был рассеян. Но вскоре белые вновь при поддержке четырех бронепоездов повели наступление, теперь уже из района станции Чернянка. Однако и эта попытка наступать провалилась. 6-я дивизия начала обходить станцию Чернянка. Белоказаки, опасаясь окружения, поспешно отошли к Новому Осколу. Удачным артиллерийским обстрелом два бронепоезда противника были повреждены, но белогвардейцы сумели их взять на буксир и увести в Новый Оскол.

В результате боя 27 ноября мы пришли к выводу, что противник стягивает к Новому Осколу и к Велико-Михайловке крупные силы донских и кубанских казаков, стремясь задержать наше продвижение. Вместе с тем стало известно, что из Нового Оскола пехотные части противника отходят на Валуйки. Снова перед нами стояла задача, куда же направить удар корпуса? Директивой Реввоенсовета Южного фронта 19 ноября приказывалось «...стремительно преследовать отступающего противника в общем направлении Старый Оскол, Короча, Белгород...»

Но обстановка после взятия Конкорпусом Старого Оскола диктовала иное решение. Вся действующая против Конного корпуса кавалерия противника начала отход на юг вдоль железной дороги Старый Оскол — Валуйки, пытаясь сдерживать наши передовые части заслонами в крупных населенных пунктах и железнодорожных станциях, а также на естественных препятствиях. Если в направлении на Валуйки противник отходил более или менее организованно, то перед фронтом 13-й Красной армии, наступающей в направлении Белгорода, белые отступали небольшими разрозненными группами, лишенными общего управления. Это особенно чувствовала правофланговая 11-я кавалерийская дивизия, в расположение которой то и дело попадали заблудившиеся отряды белогвардейской пехоты.

Какой же смысл был в наступлении Конкорпуса на Белгород, раз в этом направлении мы не имели серьезного противника? Перехватывать в районе Белгорода мелкие пехотные подразделения белых — задача ли это для корпуса? Это могло только притупить наступательный порыв наших частей. Но главное, наступая на Белгород, корпус дал бы свободу действия крупным силам [324] конницы белых в районе Нового Оскола. Они не замедлили бы перейти в контрнаступление и, в частности, нанести удар во фланг Конного корпуса. Короче говоря, наше наступление в направлении Белгорода было бы на руку противнику, принимавшему лихорадочные меры по укреплению стыка между Донской и «Добровольческой» армиями, по предотвращению прорыва наших войск в Донбасс.

Оценив создавшуюся обстановку, я принял решение разгромить противника в районе Новый Оскол, Велико-Михайловка и в дальнейшем действовать по обстановке, добиваясь связи со штабом Южного фронта.

28 ноября частям корпуса было приказано выдвинуться в южном направлении и занять исходный район для наступления на Новый Оскол. В первой половине 29 ноября дивизии вышли в район: 4-я — Верхнее Кузькино, Лозное; 6-я — Васильев Дол, Тростенец; 11-я заняла 61-м кавполком город Короча, а к 18 часам сосредоточилась в Малом Городище и Бубнове.

29 ноября частям корпуса было приказано овладеть городом Новый Оскол. Главный удар наносился из района Лозное 4-й и 6-й кавалерийскими дивизиями в юго-восточном направлении, охватывая Новый Оскол с запада и юга. 11-я кавалерийская дивизия выдвигалась в район Анновки с задачей обеспечить правый фланг корпуса от ударов противника с направления Яблоново, Короча (схема 10).

С утра 30 ноября завязались ожесточенные бои на подступах к Новому Осколу. Весь день 4-я дивизия вела упорные бои за Велико-Михайловку. Используя естественные препятствия, белогвардейцы несколько часов отражали наши атаки. И лишь к вечеру, попав под сильнейший артиллерийский огонь и фланговые удары частей 4-й дивизии, противник дрогнул и, бросая обозы, стал отходить на юг в направлении Барсук, Сидоровка.

Против 6-й кавалерийской дивизии, наступавшей вдоль железной дороги, оборонялись конные казачьи части и подразделения 2-го Кавказского пехотного полка при поддержке двух бронепоездов.

Наиболее упорные бои разгорелись в районе Холки. Но и здесь сопротивление противника было сломлено. 6-я дивизия заняла станцию Холки. [325]

К вечеру, когда я находился в штабе 4-й кавалерийской дивизии, ко мне прискакал связной из штаба корпуса с запиской Погребова. В записке говорилось, что командующий Южным фронтом Егоров и член Реввоенсовета Южного фронта Сталин прибыли в Воронеж и собираются 2 декабря выехать к нам. Вместе со Сталиным и Егоровым приедут Ворошилов и Щаденко. Командование фронта просит сообщить, где в это время будет находиться штаб Первой Конной армии{19}.

Прочитав записку Погребова, я здесь же составил следующую телеграмму. [326]

«Командующему Южным фронтом Егорову, члену РВС фронта Сталину.

Рад Вас встретить в В. Михайловка (15 верст западнее Н. Оскол), куда сегодня переходит штарм Конной. Случае дальнейшего продвижения штарма у церкви В. Михайловка будут оставлены курьеры и караул»{20}.

Отдав необходимые указания Городовикову, я поехал Б штаб 6-й кавалерийской дивизии, находившийся в Холки, чтобы с утра 1 декабря лично руководить наступлением 6-й кавалерийской дивизии на Новый Оскол.

Ночь прошла сравнительно спокойно. Но чуть забрезжил рассвет, как 4-я и 6-я дивизии завязали бои.

4-я дивизия, охватив населенные пункты Барсук, Беломестное, Ольховатка, принудила корпус генерала Науменко бросить занимаемые позиции и поспешно отойти в Слоновку.

На фронте 6-й дивизии белые, цепляясь за железную дорогу, прикрываемую двумя бронепоездами, пытались удержаться на подступах к Новому Осколу. Кавалерия и пехота противника не рисковали выйти из-под прикрытия своих бронепоездов, очевидно боясь попасть под атаку частей 6-й дивизии. Чтобы сломить сопротивление противника, начдиву Тимошенко было приказано перебросить бригаду Книги на восточную сторону железной дороги, а остальными двумя бригадами, оторвавшись от железной дороги, обходить Новый Оскол с запада.

В то время как 2-я и 3-я кавалерийские бригады, возглавляемые Тимошенко, обходили Новый Оскол, 1-я бригада Книги топталась перед противником на месте.

— В чем дело? Почему первая бригада не атакует противника? — спросил я начальника штаба 6-й дивизии.

— Так, видимо, Книга выжидает, — ответил он.

Мы поскакали к первой бригаде. Действительно, комбриг Книга укрыл полки в оврагах и поглядывал в бинокль на бронепоезда противника, которые, отходя к Новому Осколу, вели редкий огонь по бригаде.

— Товарищ Книга, вы почему упрятали бойцов, как сурков, в землю?

— Так, товарищ командарм, стреляет проклятый, — и он указал в сторону бронепоездов. [327]

— Где стреляет? Противник отходит и, конечно, не потому, что вас испугался. Вторая и третья бригады уже атакуют Новый Оскол, а вы топчетесь на месте!

— По коням! — ошалело закричал Книга, и через несколько минут 1-я бригада, подымая тучи снега, промчалась мимо бронепоездов противника, держа направление на северо-восточную окраину Нового Оскола.

1-я бригада считалась лучшей в дивизии. Она состояла из добровольцев — беднейших ставропольских крестьян, глубоко уважавших своего комбрига. Они считали его, тоже крестьянина, своим выдвиженцем и почтительно называли по имени и отчеству. Он не был лихим рубакой, но зато умел простыми словами воодушевить людей и повести их за собой в стремительную атаку.

В 13 часов Новый Оскол был взят. 2-я и 3-я бригады 6-й дивизии закрепились в городе, а бригада Книги как в воду канула. Лишь на второй день стало известно, что 1-я бригада, выбив из Нового Оскола части корпуса Мамонтова, продолжала их преследовать весь день. Белые отступали прямо на восток.

За ночь корпус Мамонтова оторвался от 1-й кавалерийской бригады и к утру 2 декабря неожиданно для себя натолкнулся в городе Бирюче на стрелковые части 8-й Красной армии. Для частей 8-й армии появление корпуса Мамонтова было еще более неожиданным, чем и воспользовались белоказаки. Они захватили в плен до тысячи наших пехотинцев, а остальных погнали на северо-восток. Но, преследуя нашу пехоту и одновременно уходя от преследования кавбригады Книги, мамонтовцы натолкнулись на части 12-й и 16-й стрелковых дивизий 8-й армии, продвигавшихся к Бирючу и Алексеевке из Синих Липяг. Связанные с фронта 12-й и 16-й стрелковыми дивизиями и попав под удар бригады Книги с тыла, белоказаки бросили пленных и семь захваченных вместе с ними пушек, оставили часть своих обозов, застрявших в снегу, и спешно отступили к Алексеевке.

Остаток дня и почти всю ночь я находился в 6-й кавалерийской дивизии, расположенной в Новом Осколе. Больше всего меня беспокоило отсутствие связи со штабом фронта, а также и с Воронежем, где, как мне сообщил Погребов, находились Сталин и Егоров. Надо было во что бы то ни стало получить задачу для дальнейших действий Конармии. Этого требовала создавшаяся [328] обстановка. После овладения Новым Осколом Конармия не могла продвигаться дальше на Валуйки, куда отступали основные силы противника, если директива Реввоенсовета Южного фронта о наступлении на Белгород оставалась в силе. Поэтому я настойчиво требовал от своего начальника штаба добиться связи с Южным фронтом. Для организации связи мною был выделен бронепоезд, который тянул за Конармией телефонно-телеграфный провод. Однако Погребов при каждом моем запросе докладывал, что связи установить не удается, что провод перехватывают или рвут продвигающиеся за корпусом части 42-й стрелковой дивизии 13-й армии. Кончилось тем, что я выругал Погребова и приказал ему переместить штаб армии в Велико-Михайловку, где ждать меня, продолжая добиваться связи с фронтом.

В ожидании, пока удастся связаться со штабом фронта или пока приедут в армию Егоров и Сталин, а с ними Ворошилов и Щаденко, назначенные членами Реввоенсовета армии, я решил прекратить наступление. Это решение мною было принято еще и для того, чтобы подтянуть тылы армии и дать частям небольшой отдых, который был им, безусловно, необходим, так как от Старого Оскола Конармия наступала по заметенным снегом проселочным дорогам. Особенно измучились наши артиллеристы и пулеметчики, двигавшиеся с передовыми частями дивизий.

3

2 декабря, направляясь в 4-ю дивизию, я выехал из Нового Оскола с ординарцем Николаем Кравченко еще затемно. Было морозно. Резкий ветер сбивал с гребней сугробов сухой снег и уносил его в холмистую даль. Холод пробивался под одежду, мороз щипал лицо. Я плотнее надвинул папаху, поднял воротник шинели и прибавил аллюр лошади.

Дорога вела через высотку, на которой, словно грибы, расположились небольшие кустики. Выехав на гребень высоты, мы неожиданно столкнулись с колонной наших бойцов — пехотинцев. Бойцы шли гуськом, в затылок друг другу. Хвост колонны терялся вдали за холмами, окутанными предрассветной дымкой. Одеты бойцы были пестро и плохо: одни в потрепанных солдатских шинелях разных образцов — русского, английского, немецкого, [329] другие в рваных полушубках, армяках или куртках. Особенно истрепана у бойцов была обувь. Многим ее заменяло намотанное на ноги тряпье.

Передним бойцам продвигаться было труднее, так как они протаптывали тропу остальным, ломая ногами затвердевшую корку снега. Уставшие делали шаг в сторону, пропускали вперед более сильных и, встав в строй, продолжали поход.

Я придержал коня и спросил бойцов:

— Братцы, вы кто такие?

— Чего спрашиваешь, не видишь, что ли!

— Да вижу, что бойцы. А какой части?

— 3-й бригады 42-й стрелковой дивизии, — ответил молодой худощавый боец, одетый в рваный полушубок и черную, похожую на воронье гнездо, папаху.

— Чего каркаешь, сорока? — сердито прикрикнул на молодого заиндевелый коренастый бородач, видно старый солдат. — Нешто каждому встречному говорят какой части? А может это шпион, — кивнул в мою сторону бородач.

— Так ведь командир он, сразу можно признать, — оправдывался молодой боец.

— Командир, командир, — подтвердил мой ординарец.

— Куда же вы идете? — продолжал я расспрашивать бойцов.

— Как куда? Наступаем согласно приказу.

— Наступаете! А где ваши командиры, где винтовки?

— Командиры позади, едут на санях. Там и наши винтовки. Мы же идем с тылу. Вон в той деревне выдадут винтовки, погреемся да и дальше.

— Вот что, ребята: вы дальше той деревни не ходите. Там за высотками белые казаки, заберут они вас в плен, а то и порубят.

— Чего белые, когда впереди Абыденный — ты, брат, не сбивай нас, сами знаем куда идтить.

— Нет, там белые! Красные заняли Новый Оскол. Держитесь левее — и вы свяжетесь с нашей 6-й кавалерийской дивизией.

— Да ты нас не агитируй! Абыденный давно ушел вперед.

— Так я и есть Абыденный, — засмеялся я, догадываясь, что речь идет обо мне. [330]

Старый солдат снял папаху, посмотрел на меня, как бы прицеливаясь, и сказал:

— Тоже мне Абыденный нашелся!

— Дураки, слушать надо, правду вам говорят, — вмешался Кравченко.

— А ты проваливай своей дорогой, молод учить-то. Поднялся шум.

— Ну, Николай, поехали. Там наша застава задержит их.

Колонна растянулась по полю и, казалось, не будет ей конца.

К утру мороз начал крепчать. Мы подъезжали к поселку Барсук, где по донесению Городовикова должен был остановиться штаб его дивизии.

Перед глазами у меня все еще стояла нескончаемая цепочка бойцов-пехотинцев, мерзнущих в своей плохой одежонке, должно быть голодных, но упорно пробиваюшихся вперед, к желанной победе. «В каких неимоверно тяжелых условиях люди борются за свою народную власть, за землю и свободу», — думал я.

Городовикова мы отыскали быстро. Несмотря на ранний час, он и его начальник штаба Косогов были уже на ногах. Ока Иванович доложил мне о ходе прошедших боев. Я в свою очередь информировал его о своем решении прекратить наступление армии впредь до уточнения задачи и указал порядок действий 4-й дивизии. В частности один из полков дивизии я приказал разместить в Велико-Михайловке в связи с тем, что сюда должно было приехать командование фронта.

Городовиков предложил мне завтрак, но я не спал ночь и так устал, что было не до еды. Не снимая гимнастерки, я лег в постель Городовикова, но поспать не пришлось: прискакал боец с донесением от Тимошенко.

В донесении говорилось, что 3-я бригада 42-й стрелковой дивизии, продвигавшаяся к линии фронта без оружия, попала под удар белоказаков и потеряла около полутора сотен человек; бригада была бы полностью уничтожена, если бы не подоспели на помощь части 6-й кавалерийской дивизии.

— Вот вам и результат наступления «согласно приказу», — вслух подумал я и рассказал Городовикову о [331] своей встрече с 3-й бригадой, а в заключение прочел донесение Тимошенко.

— Эх, попал бы мне командир этой бригады... — зло бросил Городовиков. — Стрелять надо таких и больше ничего.

Взволнованный участью 3-й стрелковой бригады, я долго молча ходил по комнате.

Вдруг дверь распахнулась и в комнату ввалился здоровенный краснолицый детина. Обращаясь ко мне, он забасил:

— Вы будете кавалерийский начдив? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я командир 3-й бригады 42-й стрелковой дивизии. Представьте себе, второй день ищу свою бригаду, а ее и след простыл. Вот вам и пехота — не шагает, а летит...

Я, до боли сжав кулаки, шагнул навстречу вошедшему.

— А, вот вы где! Вот как вы командуете!

Городовиков, положив руку на кобуру нагана, искоса угрожающе поглядывал на краснолицего.

— Где вы были, когда бойцов вашей бригады рубили казаки? — едва сдерживая себя, спросил я этого горе-комбрига.

Он залепетал что-то невразумительное и, озираясь по сторонам, начал пятиться к двери, споткнулся о порог комнаты и с грохотом вывалился в сени. Городовиков бросился за ним и ловко угостил его тумаком. Вернувшись, Ока Иванович пожаловался:

— Зло берет, упустил. Здоровый, черт, я его... а он на лошадь вскочил и ускакал.

Расстроенный и возмущенный случаем с 3-й стрелковой бригадой, я поехал в Велико-Михайловку, решив найти начальника 42-й дивизии и арестовать его. Но найти начдива сорок второй мне не удалось. Побывав в частях и осмотрев в Велико-Михайловке помещения, приготовленные для штаба армии, поздно вечером я приехал в Новый Оскол.

Меня встретил комендант штаба армии Гонин.

— Где Погребов? — спросил я Гонина.

— Да носится где-то со связью, товарищ командарм. Опять какой-то полк 42-й стрелковой дивизии перехватил провод...

Вскоре в штаб прибежал Погребов. В ответ на мой вопросительный взгляд он, поеживаясь, развел руками... [332]

Я сердито накинулся на него.

— Какая сатана там перехватывает связь?

В это время в комнату к нам вошли два командира и представились. Один из них оказался начальником штаба 42-й стрелковой дивизии, второй — начальником связи этой дивизии.

— Вот вы мне и нужны. Кругом отличается 42-я стрелковая дивизия, а начальника не найдешь!

Я был намерен отчитать их так, чтобы помнили всю жизнь, но вбежал Гонин и прервал меня.

— Связь в семи километрах от Нового Оскола перехватила 42-я стрелковая дивизия, — доложил Гонин. — Связисты 42-й дивизии потянули провод в город.

— Как это потянули? — обратился я к начальнику штаба дивизии.

— Возможно, что так, — ответил тот. — Но вы не беспокойтесь, связь тянут в штаб дивизии, а мы к вашим услугам.

— Ну хорошо, — согласился я. — Вы только проследите за своими людьми. Со связью у меня скандал и все из-за ваших частей. Давайте сверим часы и ровно через четыре часа доложите мне, что связь с фронтом установлена. Вот мой начальник штаба. Держите с ним связь.

Все ушли... Я лег спать и ровно через четыре часа проснулся.

Вошел Погребов.

— Связь есть? — спросил я.

— Нет, Семен Михайлович.

— Как нет?

— Куда-то пропали эти из сорок второй дивизии.

Я вышел из себя.

— Где Гонин? Пусть сейчас же подает сани!

В сани сели я, Погребов, начальник снабжения армии Сиденко и Гонин. Приехали в штаб 42-й стрелковой дивизии, а там, кроме часового, — никого.

В помещении штаба дивизии, освещенном тусклым светом фитиля, стоял длинный конторский стол да несколько старых, ободранных стульев. В маленькой прихожей были свалены в кучу несколько мешков с бумагами, десяток катушек с проводами и какие-то полуразбитые ящики.

— Где начальство? — спросил я у часового. [333]

— Не знаю.

— А что же ты здесь стоишь?

— Вот свалили, — часовой кивнул на кучу имущества, — поставили и стою.

Я устало опустился на стул: какие негодяи! И как я им мог поверить! Наговорили и скрылись.

— А вы тоже хороши, не проверили этих мошенников! — напустился я снова на Погребова и Гонина.

Вдруг дверь распахнулась и в помещение вошел человек в венгерской куртке и папахе с малиновым верхом. Я взглянул на вошедшего и решил: начдив сорок второй; я его ищу, а он тут собственной персоной.

— Где ваша третья бригада? — резко в упор спросил я вошедшего.

— Какая бригада?

— Вон как! Подумать только — какая бригада! Да вы ничем не отличаетесь от своих подчиненных, вы такой же, как и командир этой бригады!

Вошедший снял пенсне и, слегка приоткрыв рот, с удивлением рассматривал меня.

— Позвольте сказать... — попытался он прервать меня.

— Что сказать? Сказать, что вы все-таки начдив... и кричать на вас не всякому позволено... Бездельник вы, а не начдив!

— Это неслыханно! Кто вас уполномочил кричать на меня?

— Там люди гибнут по вашим дурацким приказам, а вы — кто уполномочил!!!

Видно поняв, что словами меня не убедить, он достал из кармана документ и положил на стол. Стоявший рядом со мной Погребов посмотрел документ и испуганно сказал:

— Семен Михайлович! Вы ошиблись! Это не начдив, а член Реввоенсовета 13-й Красной армии и Наркомфин Украины товарищ Пятаков!

Извинившись и объяснив Пятакову, чем было вызвано мое возмущение, я уехал в штаб армии.

К утру Погребов доложил, что связь установлена и что из штаба фронта получено устное указание — действовать на Валуйки впредь до приезда в армию командования фронтом, которое уточнит задачу. [334]

Вскоре меня вызвали к прямому проводу для разговора со Сталиным.

— В чем дело? — спросил Сталин. — Меня ночью подняли и доложили, что у вас был неприятный разговор с Пятаковым. Как это произошло?

Я доложил. После этого Сталин передал, что он с командующим фронтом приедет к нам, вероятно, 6 декабря.

4

С утра 4 декабря Конармия продолжала наступление и к вечеру, выбив противника из Волоконовки, сосредоточилась в районе Александровка, Ютановка, Волоконовка.

5 декабря был отдан приказ на преследование противника с задачей перерезать линии железных дорог Волчанск — Купянск и Валуйки — Купянск. В дальнейшем имелось в виду овладеть Валуйками и наступать на Купянск.

Несмотря на оттепель и тяжелые дороги, наступление Конармии продолжалось успешно. Противник был подавлен морально и физически. Его разъезды и полевые караулы при появлении наших передовых частей, не принимая боя, отходили. По показаниям пленных, конные и пехотные части белых вследствие больших потерь, понесенных ими в последних боях, были малочисленны.

Штаб Первой Конной армии находился по-прежнему в Велико-Михайловке. Следовало бы перемещаться за наступающими частями, но я приказал Погребову задержаться, чтобы принять в Велико-Михайловке командование Южным фронтом и членов Реввоенсовета Конармии.

Вечером 5 декабря я вернулся из передовых частей 6-й кавалерийской дивизии в Новый Оскол, куда, как это мне было уже известно, следовал поезд с Егоровым, Сталиным, Ворошиловым и Щаденко. Поезд командования шел с большой осторожностью, так как железнодорожное полотно и мосты, разрушенные при боевых действиях, восстанавливались наспех и не всегда надежно. Когда поезд прибудет в Новый Оскол, никто точно не знал, поэтому я решил не ждать его, а поехать в Велико-Михайловку, оставив в Новом Осколе на станции для встречи командования коменданта штаба армии Гонина с тройкой лошадей, впряженных в сани, набитые сеном, [335] и с полуэскадроном бойцов. Никакого другого транспорта, кроме саней, мы, к сожалению, не могли предоставить командованию: легковых автомобилей в то время в Конармии не было, а наши автоброневики, по плохим дорогам перевозившиеся конными упряжками, действовали в передовых частях дивизий.

Егоров и Сталин с Ворошиловым и Щаденко приехали в Велико-Михайловку ночью. Представившись, я проводил их на приготовленные им квартиры.

Утром 6 декабря состоялось первое заседание Реввоенсовета Первой Конной армии. По существу же это было совместное заседание Реввоенсоветов Южного фронта и Конармии. Оно началось с того, что я представил командованию старший командный и начальствующий состав Конной армии: врид начальника штаба армии Погребова, политического комиссара армии Кивгелу, начальника политического отдела армии Суглицкого, начальника оперативного отдела штаба армии Зотова, начальника разведывательного отдела штаба армии Тюленева, начальника снабжения армии Сиденко, начальников дивизий Городовикова, Тимошенко и Матузенко, начальников штабов и политических комиссаров дивизий. Это было руководящее ядро командного и политического состава, на которое должен был опереться Реввоенсовет армии при выполнении боевых задач, поставленных перед Первой Конной армией.

После представления командованию Южным фронтом и членам Реввоенсовета армии начальствующий состав дивизий разъехался по своим соединениям.

Первым на заседании выступил Егоров. Он сказал, что Первая Конная армия создается Реввоенсоветом Южного фронта как оперативно-стратегическая подвижная группа войск для решения главной идеи плана разгрома Деникина.

— Эта идея заключается в том, — продолжал Егоров, — чтобы стремительным ударом через Донбасс на Таганрог расчленить Донскую и «Добровольческую» армии белых и во взаимодействии с 8-й и 13-й Красными армиями разгромить их. Имея в виду это основное назначение армии, — сказал Егоров, — и надо практически решать вопросы организации ее боевых частей и соединений, армейского аппарата и тыловых органов. [336]

После Егорова выступил Сталин. Он говорил о том, что Конная армия создается не только впервые в истории, но и вопреки желаниям некоторых больших военных руководителей и, прежде всего, председателя Реввоенсовета республики Троцкого.

— Нельзя закрывать глаза на то, — продолжал Сталин, — что Троцкий и ряд военспецов придерживаются мнения, что создание Конной армии надуманная, больше того, неграмотная в военном отношении задача. Они утверждают, что в первой мировой войне кавалерия себя не оправдала, что на смену кавалерии пришла подвижная техника. Но что делать, если у нас нет подвижной техники, если у нас не хватает даже винтовок? Ответ один: надо против массовой конницы противника создавать свою массовую конницу, как единственный в наших условиях подвижный род войск, как силу, способную противостоять казачьей кавалерии. Многие из руководящих товарищей не верят в успехи Конной армии. Вам предстоит доказать обратное.

«Наша задача сейчас заключается в том, — сказал Сталин, — чтобы рассечь фронт противника на две части, не дать частям Деникина, расположенным на Украине, отойти на Северный Кавказ. В этом залог успеха. И эту задачу мы возложим на Первую Конную армию. А когда мы, разбив противника на две части, дойдем до Азовского моря, тогда будет видно, куда следует бросить Конную армию — на Украину или на Северный Кавказ.

Эта задача очень ответственная, — подчеркнул Сталин, — она требует максимум сил и напряжения. Конной армии придется идти через Донбасс, ее может ожидать отсутствие фуража. Но, с другой стороны, ее будет встречать пролетариат Донбасса, который ждет нас и отдает все, что может, — с этим фактом нужно считаться. Руководство фронтом примет в свою очередь все меры к тому, чтобы в кратчайший срок доставить Конной армии необходимый фураж и продовольствие»{21}.

Затем выступил я и начал с того, что подчеркнул отличие гражданской войны от первой мировой. Последняя была в основном позиционной, со сплошным фронтом в виде траншей и колючей проволоки, и поэтому [337] естественно, что кавалерия в этих условиях не могла показать всех своих возможностей. Гражданская же война — война маневренная, линии ее фронтов, имеющие огромную протяженность, часто лишь условные линии, и поэтому роль кавалерии в этой войне, как наиболее маневроспособного рода войск, огромна. Бои за Воронеж, Касторную да и весь боевой путь вначале 4-й кавалерийской дивизии, потом Конного корпуса наглядно доказали необходимость создания кавалерийских соединений и объединений, которые решали бы задачи не в интересах стрелковых дивизий или армий, а в интересах фронта или нескольких фронтов, как самостоятельно, так и во взаимодействии с общевойсковыми армиями.

Далее я сказал, что почти все стрелковые дивизии Красной Армии имеют или эскадрон, или полк, или даже бригаду кавалерии. Но конные части стрелковых дивизий не могут противостоять крупным кавалерийским соединениям противника и играют лишь ограниченную роль войсковой конницы, выполняющей мелкие тактические задачи и разведывательную службу в интересах своих дивизий.

В заключение я выступил за объединение войсковой кавалерии и, в частности, предложил подчинить Конной армии 8-ю кавдивизию червонного казачества, как это и предполагалось в телеграмме Сталина на мое имя от 28 октября 1919 года.

Егоров высказался против моего предложения, сказав, что стрелковые части привыкли взаимодействовать с войсковой конницей и поэтому объединение последней отрицательно повлияет на успехи нашей пехоты. Он заявил, что пока не может подчинить 8-ю кавдивизию Конной армии еще и потому, что ее предполагается использовать для ввода в прорывы и охвата опорных пунктов противника и главным образом на Украине.

Потом началось обсуждение конкретных организационных вопросов и слово взял Ворошилов.

Первым встал вопрос об организационной структуре армии. Было решено оставить обычный для того времени в Красной Армии армейский тип без промежуточных корпусных объединений, то есть если раньше предполагалось создать Конную армию из двух кавалерийских корпусов, каждый двухдивизионного состава, то [338] сейчас пришли к решению не создавать корпусных объединений, а подчинить дивизии непосредственно Реввоенсовету Конной армии. Стрелковые армии того периода также не имели у себя корпусных объединений. Это объяснялось не столько недостатком командных кадров для штабов корпусов, сколько существовавшим тогда мнением, что корпусные штабы отгораживают армейское командование от непосредственного руководства частями и соединениями армии. Было признано необходимым в дальнейшем довести состав армии до пяти кавалерийских дивизий.

Рассмотрев вопрос о штатной структуре, решили взять пока за основу штат полевого управления армии, входящей в состав фронта, объявленный в приказе Реввоенсовета республики № 477 от 26 декабря 1918 года.

Большой интерес вызвал вопрос о стрелковых частях в Конармии. Я настаивал, чтобы при армии, в непосредственном подчинении Реввоенсовета, были стрелковые части, которые бы служили осью маневра кавалерийских соединений. Согласились на том, что для начала необходимо подчинить Конной армии в оперативном отношении две стрелковые дивизии.

Были приняты решения также о создании отдела формирования (впоследствии он был реорганизован в Упраформ Конной армии), об организации колонии-лазарета с командой выздоравливающих, о представлении к наградам наиболее отличившихся в боях бойцов и командиров, а некоторых частей — к Почетным красным знаменам. Решено было просить триста орденов Красного Знамени и представить в Реввоенсовет фронта списки достойных награждения с описанием их боевых подвигов.

На заседании Реввоенсовета были решены также вопросы о политическом комиссаре Кивгеле и исполняющем должность начальника штаба армии Погребове.

Я высоко ценил комиссара Кивгела. Он прошел большой боевой путь с Конным корпусом и пользовался заслуженным авторитетом среди наших бойцов, командиров и политработников. Я предлагал назначить его членом Реввоенсовета армии. Меня поддержал Сталин, но против выступили Ворошилов и Щаденко, мотивируя это тем, что чем больше будет членов Реввоенсовета, тем больше будет и безответственности в руководстве армией, [339] Егоров поддержал Ворошилова и Щаденко и предложил использовать Кивгелу на другой работе. Жаль было расставаться с боевым товарищем, но пришлось согласиться с этим во имя единства руководства армией.

Начальником штаба Конной армии решили вместо Погребова назначить Мацилецкого. Его знали Ворошилов и Щаденко. Я Мацилецкого не знал, и поэтому мне трудно было защищать Погребова, к которому Сталин и Ворошилов относились отрицательно и не без оснований. (Сталин после заседания говорил мне: «Как это вы держите Погребова? Он же пьяница». Я отвечал ему, что Погребов грамотный командир и умеет работать, выпить он действительно любит, но его можно держать в руках.)

Когда обсуждался вопрос о начальнике штаба армии, Погребов, присутствовавший на заседании, молча покусывал губы. Видно было, что ему тяжело.

На этом закончилось первое заседание Реввоенсовета Первой Конной армии.

Потом перед членами Реввоенсовета фронта и членами Реввоенсовета армии прошли торжественным маршем Особый резервный кавалерийский дивизион и 19-й кавалерийский полк 4-й дивизии.

После завтрака, происходившего у меня на квартире, Сталин предложил отдохнуть, а вечером собраться на второе заседание Реввоенсовета, и все охотно согласились, что отдохнуть надо, так как очень устали.

Когда я проводил Сталина на отведенную ему квартиру, он задержал меня, еще раз попросив объяснить, как это произошло, что я принял Пятакова за начальника 42-й дивизии и грубо отругал его.

Закончив объяснение, я сказал:

— Может быть, немножко хватил лишнего, но не мог я, Иосиф Виссарионович, спокойно отнестись к гибели бойцов 3-й бригады 42-й дивизии.

— Но вы же могли поручить разобраться Особому отделу и поставить вопрос о наказании начдива перед Реввоенсоветом армии или фронта... Горячиться в таких случаях нельзя.

Сталин умолк, прошелся по скрипучему полу комнаты и, повернувшись ко мне, спросил вдруг:

— А вы член партии?

— К сожалению, нет. [340]

— Почему?

Я сказал, что большевиком считаю себя давно, по крайней мере с августа 1917 года, когда в Минске выполнял задания фронтовой партийной организации большевиков, когда под руководством Фрунзе проводил разоружение «дикой» дивизии в Орше. А разве потом, в своей станице, я не боролся за дело большевистской партии, когда участвовал в создании Советской власти и организации краснопартизанского отряда?

— Все, что вы делали, действительно партийное дело, наша большевистская работа, — сказал Сталин. — Надо было подать заявление в партийную организацию, под руководством которой вы работали. Почему же вы этого не сделали?

— События развивались настолько быстро, — ответил я Иосифу Виссарионовичу, — что сначала просто времени не было на соблюдение всех формальностей. А потом как-то не получалось, хотя я хотел вступить в партию и не раз подавал заявления об этом в Политуправление 10-й армии. Возможно, товарищи не могли разобраться, время было горячее, но ответа на мои заявления не последовало.

В подтверждение своих слов я подал Сталину копию одного из заявлений в Политуправление 10-й армии, которое было датировано 19 марта 1919 года.

— Да, нехорошо быть командарму беспартийным, — заметил Сталин. — Я поставлю этот вопрос на предстоящем заседании Реввоенсовета Конармии. Вам легче будет командовать, когда вы будете коммунистом и в полную меру используете себе в помощь силу и влияние партийных организаций.

Вечером состоялось второе заседание Реввоенсовета. На этом заседании командующий фронтом конкретизировал задачу Первой Конной армии.

Он сказал, что Конармия, усиленная 9-й и 12-й стрелковыми дивизиями, в качестве ударной группы войск, рассекающей деникинский фронт на всю его оперативную глубину, должна развить стремительное наступление в направлении Валуйки, Сватово, Лисичанск, Попасная, Дебальцево, Иловайская, Кутейниково, Матвеев Курган и, захватив Таганрог, выйти к Азовскому морю. Таким образом глубина удара армии будет составлять четыреста — пятьсот километров. [341]

После обсуждения во всех подробностях задачи Конной армии Сталин поставил вопрос о приеме меня в РКП (б). Было решено считать меня членом РКП (б) с 19 марта 1919 года, то есть с момента подачи моего последнего заявления о приеме в партию. Рекомендовали меня в партию товарищи Сталин, Ворошилов и Щаденко. Политуправлению армии было поручено провести мой прием в партию на собрании коммунистов и оформить все надлежащим порядком.

В заключение был составлен и подписан приказ № 1 о преобразовании Конного корпуса Южного фронта в Первую Конную армию следующего содержания:

«Приказами Реввоенсовета Республики и Южного фронта Конный корпус Южного фронта (т. Буденного) преобразован в Первую Конную армию. Во главе управления армии поставлен Революционный Военный Совет в составе Командующего Конармией т. Буденного и членов Реввоенсовета тт. Ворошилова и Щаденко.

На Реввоенсовет Конармии возложена чрезвычайно тяжелая и ответственная задача — сплотить части красной конницы в единую, сильную духом и революционной дисциплиной Красную Конную армию.

Вступая в исполнение своих обязанностей, Реввоенсовет, напоминая о великом историческом моменте, переживаемом Советской республикой и Красной Армией, наносящей последний смертельный удар бандам Деникина, призывает всех бойцов, командиров и политических комиссаров напрячь все силы в деле организации армии. Необходимо, чтобы каждый рядовой боец был не только бойцом, добровольно выполняющим приказы, но сознавал бы те великие цели, за которые он борется и умирает. Мы твердо уверены, что задача будет выполнена и армия, сильная не только порывами, но сознанием и духом, идя навстречу победе, беспощадно уничтожая железными полками и дивизиями банды Деникина, впишет еще много славных страниц в историю борьбы за рабоче-крестьянскую Советскую власть.

Да здравствует 1 Конная Красная Армия!

Да здравствует скорая победа!

Да здравствует мировая советская власть!»{22}. [342]

В конце заседания Сталин объявил, что за успешное командование корпусом и за разгром конницы Мамонтова и Шкуро ВЦИК РСФСР постановлением от 24 ноября 1919 года наградил меня золотым боевым оружием (шашкой) с орденом Красного Знамени на нем, а Реввоенсовет Южного фронта — золотым портсигаром.

Портсигар Сталин вручил мне здесь же, на заседании Реввоенсовета, а золотую шашку с орденом — на следующий день утром в торжественной обстановке, перед строем особого резервного кавдивизиона.

5

7 декабря, когда Конармия заняла Волоконовку и развернула наступление на Валуйки, Егоров, Сталин, Ворошилов и Щаденко решили поехать в район боевых действий армии.

Сталин и Егоров отправились в санях. С ними поехал и кинооператор Э. Тиссэ. Ворошилов, Щаденко, Городовиков и я отправились верхом на лошадях. За нами следовал особый резервный кавдивизион.

Стоял безветренный морозный день. Далеко вперед простиралась заснеженная безлесная равнина. Зимняя тишина нарушалась лишь нашим движением да далекими раскатами артиллерийской стрельбы.

Ехали долго. Я уже начал было волноваться, что дивизии ушли далеко. Пожалуй, лучше было бы, думал я, проехать на станцию Слоновка, а оттуда бронепоездом в Волоконовку...

Проехали Богдановну, и Городовиков стал уверять меня, что скоро мы увидим его части.

— Обязательно надо в твою дивизию ехать? — недовольно спросил я.

— А как же, Семен Михайлович, обязательно!

Вдруг совсем близко застучал один, потом второй станковый пулемет, захлопали винтовочные выстрелы. Через наши головы со свистом пролетели снаряды и разорвались метрах в ста позади нас. Мы с Окой Ивановичем выскочили на высотку и увидели, как крупные массы кавалерии противника в конном строю перешли в атаку против нашей 4-й дивизии. Дивизия встретила атаку противника артиллерийско-пулеметным огнем и развертывалась [343] для контратаки. Я послал Городовикова руководить дивизией, а сам стал наблюдать за ходом боя. Ока Иванович подскакал к своей дивизии и повел ее в контратаку. Началась отчаянная кавалерийская рубка. Полки 4-й дивизии врезались в массы кавалерии противника, но, обладая большим численным превосходством, белые постепенно, сначала их отдельные всадники, а затем и целые подразделения, стали просачиваться на фланги наших частей.

Особенно большое скопление противника оказалось на левом фланге дивизии, вблизи которого мы находились. Подъехали Ворошилов, Сталин, Егоров и Щаденко. Я попросил их укрыться в селе, но они категорически отказались. Между тем левый фланг. 4-й дивизии все больше захлестывался противником. Наши левофланговые части, упорно отбиваясь, начали отходить. Создавалась реальная угроза обхода противником фланга дивизии и захвата белогвардейцами командования Южным фронтом. Я подскакал к Егорову и Сталину. Они сошли с саней, поднялись на возвышенность и в бинокли следили за ходом боя. На мою просьбу уехать Сталин ответил коротко: «Нет!»

Что делать? Белые вот-вот могут прорвать фронт 4-й дивизии. 6-я и 11-я дивизии, видно, ушли вперед — на их помощь рассчитывать нельзя.

Особый резервный кавдивизион — это все, что было у меня под руками. Но этот дивизион стоил хорошей кавалерийской бригады. Эта красная конная гвардия либо умирала, либо побеждала.

Вырвав клинок из ножен, я указал на скопление кавалерии белых и бросил кавдивизион в атаку. Начавшие было отходить под напором превосходящих сил противника левофланговые полки 4-й дивизии, почувствовав энергичную поддержку дивизиона, перешли в контратаку. Смятый натиском 4-й дивизии и кавдивизиона, противник бросился бежать на юго-восток, в сторону Волоконовки.

Не прошло и десяти минут, как белогвардейцы резко изменили направление своего бегства. Они повернули на юго-запад, снова попав под удар 4-й дивизии, а затем, преследуемые нашими частями, скрылись за холмами.

Кинооператор Э. Тиссэ перебегал с «позиции» на «позицию», стремясь запечатлеть на пленке быстро менявшиеся [344] картины боя. Каково же было его разочарование, когда выяснилось, что впопыхах он орудовал незаряженным аппаратом.

Мы поняли, что произошло на поле боя, лишь после того, когда стали известны все события, развернувшиеся на фронте Первой Конной армии с утра 7 декабря.

Части корпуса Мамонтова, выбитые из города Бирюч 8-й Красной армией, сосредоточились на левом фланге Первой Конной армии, действовавшей в направлении Валуйки. В то время как 6-я дивизия, выполняя поставленную ей задачу, двинулась в направлении станции Мандрово и заняла Фощеватое, корпус Мамонтова во взаимодействии с корпусом Науменко нанес удар на Волоконовку с целью задержать движение Первой Конной армии на Валуйки. В Волоконовке находились тыловые подразделения 6-й дивизии. Попав под удар крупных масс конницы белых, они начали отход на северо-запад, увлекая за собой белогвардейцев в направлении движения 4-й кавалерийской дивизии.

Начдив шестой С. К. Тимошенко, узнав о нападении белых на Волоконовку, прекратил наступление в направлении Мандрово и, оставив в Фощеватое прикрытие, перебросил главные силы дивизии в район Покровки, откуда развил стремительное наступление в тыл корпуса Мамонтова.

Под внезапный удар 6-й дивизии попала 9-я Донская казачья дивизия Мамонтова. Потеряв много убитыми и пленными, она начала отход на северо-запад, в район, где шел бой 4-й кавалерийской дивизии с главными силами конницы Мамонтова.

Решительный контрудар 4-й дивизии и быстрый маневр 6-й дивизии поставил белых в тяжелое положение. Белоказаки дрались отчаянно, упорно стремясь вырваться из тисков Конармии. Они потеряли ориентировку, не понимали, где их тыл и где фронт, бросались в разные стороны и везде встречали дружные удары наших полков.

После боя наступила гнетушая тишина, нарушаемая стонами раненых да голосами санитаров, хлопотливо подбиравших их.

Сталин, Ворошилов, Егоров, Щаденко и я медленно проезжали по почерневшим холмам, устланным трупами людей и лошадей. [345]

Все молчали, скорбно оглядывали следы жестокой кавалерийской сечи. Тяжело было смотреть на обезображенные шашечными ударами тела людей.

Сталин не выдержал и, обращаясь ко мне, сказал: — Семен Михайлович, это же чудовищно. Нельзя ли избегать таких страшных жертв? Хотя при чем здесь мы? — И он снова погрузился в раздумье...

Вечером мы проводили Сталина и Егорова на станцию Бибиково, откуда они бронепоездом уехали в Новый Оскол. [346]


Назад                     Содержание                     Вперед



Рейтинг@Mail.ru     Яндекс.Метрика   Написать администратору сайта