Главная страница 
Галерея  Статьи  Книги  Видео  Форум

Казаков В. И. На переломе. — М.: Воениздат, 1962. — 192 с. — (Военные мемуары). Тираж 65.000 экз.


Назад                     Содержание                     Вперед

На Смоленщине и в Подмосковье

1

Для каждого из нас война начиналась по-разному. Меня она застала в Москве. Я тогда занимал должность начальника артиллерии 7-го механизированного корпуса. Части и соединения корпуса были расквартированы в Московской области. В его составе насчитывалось около 1000 танков, до 500 орудий и минометов.

С 13 по 20 июня 1941 года штаб корпуса по разработанному ранее плану проводил рекогносцировку в районе Калуги и Тулы. Рекогносцировкой руководил командир корпуса генерал-майор В. И. Виноградов. Участвовали в ней начальник политотдела корпуса полковой комиссар И. И. Михальчук, начальник штаба корпуса полковник М. С. Малинин, заместитель командира корпуса по танковому вооружению инженер-полковник В. И. Борейко, начальник оперативного отдела Н. И. Жиряков и другие офицеры штаба, командир калужской танковой дивизии генерал-майор танковых войск Ф. Т. Ремизов с группой офицеров штаба дивизии. Участвовал в ней и я с начальником оперативного отделения штаба артиллерии корпуса майором Н. П. Сазоновым.

Вечером 20 июня мы получили приказание возвратиться в Москву, а утром 21 июня последовало новое распоряжение, которое насторожило нас. Командиру корпуса было приказано срочно вывести части из лагерей, а артиллерии прекратить учебные боевые стрельбы на полигоне в Алабино и возвратиться в пункты своей постоянной дислокации. Кроме того, командир корпуса получил приказание выделить мотоциклетную роту, обеспечив ее боеприпасами, для укомплектования штаба одного [6] из фронтов. Приказания отдавались поспешно, во всем чувствовалась нервозность. Начинало пахнуть порохом.

По подразделениям поползли тревожные слухи, вызывающие взволнованные разговоры и различные догадки. О войне офицеры думали и говорили по-разному. Молодежь вообще мало верила в реальность военной опасности, а старшие и наиболее дальновидные офицеры понимали, что война назревает, но и они не теряли надежды на возможность избежать ее. Только в одном, пожалуй, все были единодушны: если грянет война, то она будет короткой и завершится полным разгромом врага. Так уж мы были воспитаны.

Командование корпуса не получило ни информации об обстановке, ни указания привести соединения и части в боевую готовность.

Вечер был субботний. Большинство офицеров, отдав необходимые распоряжения младшим командирам, разошлись по домам или уехали за город, намереваясь провести выходной день на лоне природы. О том, что началась война, они узнали только в полдень 22 июня из правительственного сообщения, переданного по радио. Каждый без вызова поспешил в штаб. Весь офицерский состав собрался только к 17 часам. Здесь были и офицеры запаса, приписанные к штабу и частям корпуса. Их вызвали еще к 15 июня для прохождения сборов.

Спустя сутки после начала войны части корпуса были приведены в боевую готовность. Но три дня они оставались на своих местах. Напряжение и беспокойство с каждым днем нарастало. Положение усугублялось нервозностью штаба округа. Дело порой доходило до курьезов. Например, отправкой в распоряжение Ленинградского военного округа лишь одной зенитной батареи 37-миллиметровых орудий в течение дня через каждые 20–30 минут интересовались то из штаба Московского военного округа, то из Генерального штаба. Теперь это может вызвать улыбку: батарею отправили с курьерским поездом.

Наконец вечером 24 июня корпус получил задачу. Он должен был войти в состав резерва Ставки и сосредоточиться в районе Гжатска.

Свой первый марш к фронту мы совершали по автостраде Москва — Минск. Управление корпуса и танки [7] перевозились по железной дороге. В голове колонны шла мотострелковая дивизия, которой командовал полковник Я. Г. Крейзер. Танковые дивизии вели на фронт генерал-майор Ф. Т. Ремизов и полковник И. Д. Васильев.

Гжатск миновали без задержки, так как при подходе к городу через офицера связи Генерального штаба получили новое распоряжение: сосредоточиться в районе Вязьмы. Но и в Вязьме мы не задержались. В пути получили третье распоряжение: продолжать марш на Ярцево и далее на Смоленск.

Корпус двигался безостановочно, делая только привалы для отдыха. Распоряжения, которые мы получали одно за другим, вызывали невеселые мысли, тревогу, сомнения. И как не сомневаться, если видишь, что высшее командование не знает твердо, куда нас направить? Такую махину в течение суток назначают уже в третье место! Хорошо, что не пришлось менять направление движения. Так мы думали в те дни, будучи еще неискушенными в войне, не зная, что творилось в первые дни на фронтах. Позже мы могли вернее определить причины трехкратного изменения задач нашего корпуса. Причина, думаю, была одна: быстрое продвижение вражеских войск. Обстановка резко менялась и неизбежно вызывала частые изменения решений командования.

Конечным пунктом нашего назначения была Орша. Но обстановка вновь изменилась. Впереди скопилось много воинских эшелонов, преградивших нам путь. В ночь на 26 июня штаб корпуса прибыл отдельным поездом на станцию Смоленск и дальше следовать не мог. Там и пришлось нам выгружаться, организовывать управление дивизиями. А дивизии находились где-то впереди.

В Смоленске нас встретил командующий 20-й армией генерал-лейтенант Ф. Н. Ремезов, начальник штаба генерал-майор Т. Ф. Корнеев и начальник артиллерии генерал-майор артиллерии В. С. Бодров. Штаб этой армии был сформирован на базе бывшего Орловского военного округа и прибыл в Смоленск незадолго до нас.

Командарм сообщил, что наша мотострелковая дивизия должна занять оборону западнее Орши. Остальные дивизии корпуса предназначались для обороны участка [8] Витебск — Рудня — Богушевск — Орша. Правее от Полоцка, в направлении Витебска, занимала оборону стрелковая дивизия полковника Н. А. Гагена. Слева от Орши никаких войск не было. Наш разведывательный полк под командованием полковника Н. И. Труфанова должен был вести разведку от Орши до Могилева.

А где находится противник, каковы его силы хотя бы на этом направлении, какие войска ведут бой с ним? Нам, как никогда раньше, требовалось знать сложившуюся обстановку. И как же мы были удивлены и разочарованы, не получив ясного ответа ни на один вопрос! Командарм не знал, как идут боевые действия на том направлении, где ему предстояло руководить войсками. Он даже не знал, где расположен штаб Западного фронта, в состав которого входила его армия.

Штаб фронта не смог еще наладить устойчивую связь с армиями, а армии не имели связи между собой. Поэтому информация сверху вниз и между соседями первое время была совершенно неудовлетворительной.

Столкнувшись с таким положением, невольно пришлось вновь задуматься над всем происходившим. В сознании никак не укладывалось, что командующий армией ставит корпусу задачи, не имея никакого представления об обстановке на фронте.

Настроение мое не улучшилось и после разговора с начальником артиллерии армии генералом Бодровым. Кто, как не он, мог бы дать мне исчерпывающие указания о порядке пополнения боеприпасами!.. Сейчас трудно даже поверить, но тогда — это было действительно так: генерал Бодров и начальник штаба полковник Н. П. Любимов, не знали, где находятся артиллерийские склады.

Тут уже мне стало ясно: нужно действовать самостоятельно. Ведь если начнется бой, подчиненные мне артиллеристы и танкисты будут требовать боеприпасов не от генерала Бодрова, а от меня. Офицеры артиллерийского снабжения корпуса, имевшие на это дело особое чутье, конечно, разыскали склады с боеприпасами и вооружением. Находились эти склады не так уж далеко. Однако факт оставался фактом: осведомленность армейского командования даже в самых насущных вопросах была до обидного ничтожной. [9]

По боевому составу и вооружению наш корпус был вполне способен отразить наступление передовых частей противника, дать ему по зубам. Но в обороне мы не засиделись. Через несколько дней произошла смена армейского командования. На должность командующего 20-й армией прибыл генерал-лейтенант П. А. Курочкин. Корпус без мотострелковой дивизии, оставшейся под Оршей, получил новую задачу. Вместо того чтобы использовать преимущества заблаговременно подготовленной обороны и условия, при которых можно подготовить достойную встречу врагу, нам приказали наступать.

Сейчас, спустя много лет, мне трудно сказать, чем руководствовалось командование фронта, принимая такое решение, но его печальные последствия запомнились навсегда. По замыслу командования мы должны были наступать на Бешенковичи, Лепель, Сенно. И вот корпус опять на колесах, опять в движении.

О результатах первого нашего боя тяжело и горестно вспомнить. Хорошо организованная воздушная разведка противника обнаружила выдвижение частей корпуса. Поэтому враг заблаговременно подготовился к отражению нашего наступления.

Надо заметить, что переход к обороне на этом направлении был выгоден для врага. К тому времени тылы немецко-фашистских войск растянулись и не могли в достаточной степени снабжать наступавшие части горючим.

Противник господствовал в воздухе, а мы ни разу не видели своей истребительной авиации над районом действия корпуса. Единственным средством борьбы с вражескими самолетами были зенитные дивизионы танковых и механизированных дивизий. Но в каждой из них было по одному 12-орудийному дивизиону, вооруженному 37-миллиметровыми пушками. Этого оказалось совершенно недостаточно, чтобы хоть как-нибудь защитить войска от вражеской авиации.

Наземных войск у нас было столько же, сколько у противника. Конечно, такой силы для наступления недостаточно. К тому же местность благоприятствовала врагу. Он притаился, замаскировался и до поры до времени не открывал огня. Наши танки были видны ему как на ладони. [10]

Таким образом, мы как бы поменялись ролями с противником, добровольно отдав ему свои преимущества.

В начале наступления корпуса я и майор Сазонов находились на наблюдательном пункте вместе с командиром 14-й танковой дивизии И. Д. Васильевым, комиссаром И. М. Гуляевым и начальником артиллерии Е. П. Липовским. И все мы видели, как начался бой. Дивизия наступала на Бешенковичи. Танкисты бесстрашно ринулись вперед, без пехоты, при очень слабой артиллерийской поддержке. Ведь дивизия имела только 24 122-миллиметровых гаубицы. Когда танки приблизились на дальность прямого выстрела, противник открыл по ним сильный артиллерийский огонь. Головные танки начали отвечать, но вражеские орудия быстро поразили их. На поле боя становилось все больше наших подбитых танков, многие из них горели. Все же танкисты, волна за волной, продолжали наступление. Некоторые танки даже вклинились в оборону противника. Но в воздухе появилась вражеская авиация. Ее сильные бомбовые удары еще более увеличили наши потери.

Большой урон понесла и дивизия генерала Ремизова, наступавшая на Сенно. О ее действиях я узнал позже из докладов своих офицеров и рассказов очевидцев.

Командиры дивизий доложили командиру корпуса об обстановке. По их твердому убеждению, дальнейшее наступление было бесполезно, оно могло только увеличить и без того тяжелые потери в людях и танках. Начальник штаба М. С. Малинин, комиссар И. И. Михальчук и я были того же мнения.

Мы настойчиво просили В. И. Виноградова прекратить наступление и донести командующему армией о сложившейся обстановке. Но командир корпуса не принял во внимание ни докладов командиров дивизий, ни настоятельных просьб своих ближайших помощников. Он приказал продолжать наступление. Соединение еще около трех дней вело кровопролитные бои, которые, как мы и предвидели, не принесли успеха. Остатки корпуса 13–15 июля были выведены в район Вязьмы на формирование.

Анализируя проведенные бои, мы выявили серьезные недостатки в организации и действиях наших танковых частей. Нам было ясно, что в составе танковых соединений [11] нужно иметь более мощные артиллерийские и минометные подразделения. Требовалось и достаточное количество зенитных средств для надежной борьбы с воздушным противником.

Одним из наиболее крупных недостатков оказалось слабое управление артиллерией. У нас не хватало средств связи. А главное, у офицеров штаба артиллерии корпуса еще не было боевого опыта. Обо всем этом пришлось серьезно задуматься.

2

Начальник штаба Западного фронта В. Д. Соколовский 21 июля передал штабу нашего корпуса приказание командующего фронтом прибыть к утру следующего дня в Ярцево в подчинение генерал-майора К. К. Рокоссовского. Там 17 июля была создана так называемая группа войск Рокоссовского, у которой своего штаба еще не было. Мы-то и должны были составить ее штаб.

Глубокой ночью 22 июля командир корпуса, начальник штаба, начальник разведки и я прибыли в окрестности Ярцево. Начали разыскивать Рокоссовского. Нам сказали, что он находится где-то в блиндаже, в расположении штаба 38-й стрелковой дивизии. Ночь была темная. Автомашины с потушенными фарами медленно ползли от одной рощи к другой. В темноте чуть не столкнулись со встречной машиной. Кто-то властным голосом спросил:

— Что за люди?

М. С. Малинин в тон незнакомцу ответил:

— Мы тоже хотим знать, с кем имеем дело.

К нам приблизился генерал-лейтенант в сопровождении двух офицеров с карабинами наготове. И мы вспомнили, что уже видели его несколько дней назад. Тогда наш корпус отходил к Вязьме. На одной из переправ через реку Вопь образовалась большая пробка. И там неизвестно откуда появился этот генерал. Он пытался навести порядок в частях и расчистить себе дорогу. Это не удалось, и генерал быстро уехал искать для себя другой маршрут.

Представившись, командир корпуса доложил, кто мы и кого ищем. Оказалось, что и генерал едет к Рокоссовскому. [12]

Вскоре совместные поиски увенчались успехом. Нам посчастливилось встретить какого-то офицера, который знал, где находится Константин Константинович, и проводил к нему. Нельзя сказать, что будущий наш командующий устроился с комфортом. Он спал в своей легковой машине ЗИС-101.

Прибывший с нами генерал бесцеремонно разбудил Рокоссовского. Тот спросонок спросил, кто и зачем его будит. Тогда генерал почти ласково сказал:

— Вставай, вставай, Костя!

Рокоссовский выбрался из машины, и на наших глазах оба генерала дружески обнялись. Мы оказались невольными свидетелями их разговора. Ночного гостя интересовало, какие части находятся в распоряжении Рокоссовского. Затем последовало указание, что нужно вести активные действия в районах Соловьевской и Ратчинской переправ. Из их разговора мы узнали, что где-то на правом фланге действует 101-я танковая дивизия, а в распоряжении Рокоссовского находятся еще 38-я и 108-я стрелковые дивизии. Кроме того, группа его войск пополнялась всеми, кто выходил из «окружения».

В 1941 году, особенно в первые месяцы войны, нам не раз приходилось слышать об «окружении», являвшемся чаще всего плодом больного воображения трусов и паникеров. В действительности же окружение наших войск случалось далеко не так часто, как о нем говорили. Но нередко после прорыва противником нашей обороны в его тылу оказывались некоторые подразделения советских войск, потерявшие связь с командованием. Вот такие-то подразделения и части, стремившиеся вновь соединиться со своими войсками, и попадали в группу Рокоссовского.

Вскоре деловой разговор сменился воспоминаниями о совместной службе до войны где-то на Дальнем Востоке и в Белоруссии. Пошли расспросы о семьях. И тут Рокоссовский рассказал, что он даже не знает, где находятся его жена и дочь. Перед войной он командовал 9-м механизированным корпусом, штаб которого находился в Новоград-Волынском. Там жили и все семьи офицеров управления корпуса. Когда началась война, Рокоссовский вскрыл мобилизационный пакет и сразу же выступил с корпусом на Ровно, Луцк, Ковель. Как и многие офицеры, он не успел даже попрощаться с семьей. [13]

В то время когда корпус выдвигался к Ковелю, немецкие войска параллельными дорогами шли на Новоград-Волынский, Житомир, Киев. В сложившейся обстановке Рокоссовский вынужден был повернуть свое соединение обратно, на восток. Тем временем немецко-фашистские войска успели захватить беззащитный Новоград-Волынский, и частям корпуса пришлось отвоевывать его. Враг был выбит и понес при этом немалые потери. Но семей офицеров в городе уже не было, и никто не мог толком сказать, где они. В первые месяцы войны таких человеческих драм было очень много, и мы хорошо понимали, как тяжело должно быть нашему новому командующему.

Незнакомый генерал-лейтенант заторопился. Он уехал, не сказав нам ни слова. Попрощался только с Рокоссовским. Командир корпуса Виноградов представился новому командующему, представил всех нас, доложил о задаче, полученной от начальника штаба фронта В. Д. Соколовского, и о состоянии своего штаба.

После официальной части нашего разговора, выбрав удобный момент, я спросил у Рокоссовского о незнакомом генерал-лейтенанте. Только тогда мы узнали, что это был заместитель командующего Западным фронтом А. И. Еременко, который, однако, пробыл на этой должности очень недолго, и нам больше не пришлось встречаться с ним.

Первая встреча с Рокоссовским оставила у нас какое-то двойственное впечатление. Константин Константинович был сдержан и уравновешен. Выводы о создавшейся обстановке он делал ясные, определенные и неопровержимые по своей логике. Высокий, стройный и подтянутый, он сразу располагал к себе открытой улыбкой и мягкой речью с чуть заметным польским акцентом.

Но первое наше впечатление испортил не очень радушный прием. В разговоре с ним мы уловили настороженность и даже признаки недружелюбия. Сначала было непонятно, в чем дело, но вскоре все объяснилось. Рокоссовский ждал, что к нему пришлют штаб 44-го стрелкового корпуса, и сомневался, сможет ли штаб механизированного корпуса справиться с управлением войсками. Но его опасения были напрасны. Не боясь показаться нескромным, могу сказать, что штаб нашего [14] корпуса был хорошо подготовлен, слажен и имел достаточный опыт в управлении даже общевойсковыми соединениями. В новых условиях он сразу начал четко работать и за короткий срок завоевал прочный авторитет в войсках и симпатию Рокоссовского.

Мое мнение имеет убедительное подтверждение. Группа войск Рокоссовского просуществовала недолго, а сам он в августе был назначен командующим 16-й армией, членом Военного совета которой был генерал А. А. Лобачев. Армия уже участвовала в боях и, естественно, имела свой штаб. Однако Рокоссовский добился назначения представителей нашего штаба на основные руководящие должности. Так, начальником штаба 16-й армии стал полковник М. С. Малинин, начальником оперативного отдела — полковник И. В. Рыжиков; я был назначен начальником артиллерии, а майор Н. П. Сазонов — начальником оперативного отделения штаба артиллерии армии. Это окончательно выявило отношение к нам Рокоссовского, с которым Михаил Сергеевич Малинин и я уже не расставались почти до конца войны.

3

Кадровые артиллерийские полки 16-й армии были хорошо подготовлены в мирное время и успешно справлялись с боевыми задачами в сложной обстановке. Хорошими организаторами показали себя начальники артиллерии 38-й и 108-й стрелковых дивизий полковники Сиваков и Корольков. Уже в первых частных операциях, которые проводились в районе Ярцево, Сущевской и Соловьевской переправ, огонь нашей артиллерии наносил большой урон противнику.

В конце июля к нам прибыла 16-я батарея «катюш» под командованием старшего лейтенанта И. Т. Денисенко. Впервые мы увидели это новое и грозное оружие. Хотя прислали всего одну батарею (четыре установки), хлопот и забот с ней было очень много. Тогда «катюши» считались секретным оружием и использовались в бою с невероятными предосторожностями.

Достаточно сказать, что доступ к этим «недотрогам» разрешался только командующим армиями и членам военных советов. Даже начальнику артиллерии армии [15] не разрешалось их видеть. Таково было распоряжение фронта. На позиции установки выезжали под специальной охраной. Произведя залп, боевые машины немедленно давали задний ход и мчались в тыл.

Сейчас такие меры предосторожности могут вызвать улыбку. А тогда это не только раздражало, но и очень мешало правильному использованию гвардейских минометных частей.

К счастью для дела, К. К. Рокоссовский оказался человеком решительным и не терпящим формализма. Взяв на себя ответственность, он поручил мне организовать залп «катюш». Первый удар гвардейские минометы нанесли по ярцевскому вокзалу. 64 мины понеслись в расположение врага. Скорость их полета была небольшой, и мы хорошо видели в воздухе темные снаряды с огненными хвостами. Через несколько десятков секунд раздался грохот, подобный раскатам грома. Участок обстрела покрылся шапками разрывов. Эффект превзошел все ожидания. Гитлеровцы побежали даже со смежных участков. А в зоне обстрела мы позже увидели множество трупов. В течение нескольких часов со стороны противника не было слышно ни одного выстрела. Наши пехотные части без боя захватили вокзал и школу. Взятые на этом участке пленные, когда их спрашивали, как им понравились наши «катюши», только восклицали:

— О-о-о!!!

А глаза лучше всяких слов говорили, какого страху мы нагнали на фашистов.

В нашем присутствии производились залпы и по Соловьевской переправе. Результат был потрясающий. Оставшиеся в живых фашисты бросили боевой участок и в течение двух суток не решались приблизиться к нему. [16]

За это время наши части, отходившие от Смоленска, успели переправиться через реку и выйти в указанные им районы.

В августе и начале сентября армия занимала оборону под Ярцево и наступательных действий не вела. В то время мы получили указание командующего фронтом И. С. Конева разработать план артиллерийской контрподготовки, что для всех нас было тогда малознакомым делом. Правда, в специальной литературе кое-что было написано об опыте артиллерийской контрподготовки под Верденом в 1916 году. Очень немного и весьма расплывчато говорилось о ней и в нашем уставе. Но нам тогда было не до литературы, а практическим применением этих уставных положений мы никогда раньше не занимались. Пришлось действовать самостоятельно, по своему разумению. В тяжелых муках мы вынашивали свои решения и дерзали.

В полосе нашей армии наиболее вероятным было наступление противника на правом фланге, вдоль автострады Минск — Москва, на стыке с 19-й армией. Поэтому сюда, в полосу действий 101-й танковой дивизии и правого фланга 38-й стрелковой дивизии, мы выдвинули всю артиллерию резерва Верховного Главнокомандования — пять полков. Кроме того, к участию в контрподготовке были привлечены артиллерийские полки 101-й танковой, 38-й стрелковой дивизий, часть артиллерии соседней 64-й стрелковой дивизии.

Организуя контрподготовку, мы стремились к наиболее эффективному использованию огня всей артиллерии армии в сочетании с огнем пехотного оружия. Так как орудий и минометов у нас оказалось недостаточно, а авиации не было совсем, пришлось изыскивать какой-то особый метод одновременного подавления всех важных объектов в расположении противника.

Поступив против всяких правил, мы решили начинать контрподготовку огневым налетом по вражеской артиллерии и другим объектам, удаленным на 6–8 километров от переднего края. После этого намечалось переносить огонь из глубины по рубежам скачками через 300–400–500 метров и таким образом сближать его с огнем пехотного оружия. Командарм утвердил этот план.

Искушенные артиллеристы сейчас могут сказать, что наши приемы вовсе не обеспечивали «достижения решительной [17] цели». Но тогда мы были очень довольны своим творчеством, тем более что оно принесло нам успех. Больше того, наша самодеятельность сыграла значительную роль в октябре при отражении наступления немцев на Москву.

Проведенная нами 2 октября артиллерийская контрподготовка заставила противника отказаться от наступления на нашем участке, вдоль автострады. Фашистское командование было вынуждено искать обходные пути, теряя дорогое время. Свой удар противник перенес севернее, в направлении города Белый.

Сейчас я далек от мысли считать непогрешимым свое решение, принятое под Ярцевом. Но в те дни мы гордились достигнутыми результатами. Видимо, действовавшие перед нашей армией немецкие дивизии, опьяненные первыми успехами и сравнительно быстрым продвижением на восток, не ожидали встретить такое сопротивление нашей армии. К тому же артиллерийский огонь оказался мощным и действенным благодаря своей точности и внезапности. Все это привело противника в замешательство. Еще бы! Как тут не растеряться: рассчитывали победно шествовать в Москву, до которой было рукой подать, и вдруг попали под шквал губительного артиллерийского огня! Это явно противоречило геббельсовской пропаганде, которая изо дня в день возвещала о «почти полном разгроме» Красной Армии, о «скором захвате» Москвы и «победоносном окончании войны».

Свой рубеж мы удерживали более двух месяцев, преграждая противнику путь к столице. Наши войска сумели нанести ему такой сильный удар, что он вынужден был отказаться от дальнейших попыток к активным действиям на этом направлении.

4

Потерпев неудачу 2 октября, противник подтянул свежие силы и перешел в наступление на других направлениях. К вечеру 4 октября наши 19, 16 и 20-я армии оказались глубоко охваченными с обоих флангов вражескими войсками. Штаб фронта находился в Касне, севернее Вязьмы. Командный пункт неоднократно перемещался, [18] пренебрегая элементарными требованиями маскировки, в течение трех месяцев пользовался открытой связью. Это привело к тому, что его обнаружила вражеская воздушная разведка. Налет авиации нанес штабу большие потери. Связь его с армией стала неустойчивой, а 4 октября совершенно прекратилась.

Вечером 4 октября в блиндаже у Рокоссовского собрались член Военного совета армии А. А. Лобачев, начальник штаба М. С. Малинин, начальник особого отдела В. С. Шилин и я. Только что мы начали обсуждать создавшееся положение, как в блиндаж вошел заместитель командующего армией по военно-воздушным силам и с ним летчик, приземлившийся в районе нашего командного пункта.

Летчик привез распоряжение, подписанное И. С. Коневым, по которому мы должны были к исходу 5 октября выйти на восточную окраину Вязьмы, сдав свой участок 20-й армии. При этом сообщалось, что в распоряжение 16-й армии будут переданы в районе Вязьмы пять стрелковых дивизий. 16-я армия должна была наносить удар через Юхнов и уничтожить противника, прорвавшегося к Калуге. Распоряжение было написано на клочке бумаги, и уж только одно это говорило, что творится в вышестоящем штабе.

Последующие события показали, что, ставя нам такую задачу, командование фронтом имело скудное представление о сложившейся обстановке и совершенно не учитывало реальных возможностей войск. Но эти выводы родились позже. А в тот вечер, получив распоряжение фронта, все мы стремились к одному: выполнить приказ как можно быстрее и лучше. И если нам не удалось решить поставленную задачу, то уж, во всяком случае, не по вине командования армии.

Прибыв в указанный район, штаб армии расположился восточнее Вязьмы и все еще не имел связи со штабом фронта. Дивизии, которые должны были войти в подчинение 16-й армии, выдвигались на рубеж западнее города. Помню, когда наш штаб сосредоточивался под Вязьмой, к нам еще до наступления темноты заехал начальник оперативного управления фронта генерал-лейтенант Г. К. Маландин. Сведения об обстановке в армиях у него были весьма неопределенные. Подтвердив решение фронтового командования нанести удар по [19] противнику в направлении Калуги силами 16-й армии, он уехал разыскивать штаб фронта.

Рокоссовский и Лобачев решили поехать в Вяземский районный комитет партии и оттуда связаться с Москвой, чтобы уточнить общую обстановку и задачу армии. Но через какие-нибудь пять минут после их приезда в райком в городе появились немецкие танки. Это были передовые части 3-й и 4-й вражеских танковых групп. 7 октября к Вязьме подошли и главные силы противника, отрезав наши войска, находившиеся западнее и юго-западнее города. Это явилось для нас крупной неудачей в первые дни битвы под Москвой.

Рокоссовский и Лобачев, не задерживаясь, объехали занятые немцами улицы и вернулись в штаб.

Не стало связи ни со штабом фронта, ни с войсками, оборонявшимися западнее Вязьмы. Между штабом армии и ее дивизиями действовали войска противника. Рокоссовский собрал ближайших помощников и объявил свое решение послать в войска офицеров штаба. Они должны были пробраться через занятую немцами территорию и поставить дивизиям задачу на прорыв в северовосточном направлении. Штаб армии командующий решил перевести в Туманово, расположенное в 8–10 километрах от автострады — между Вязьмой и Гжатском.

Назначенные начальником штаба М. С. Малининым офицеры отправились в дивизии. Штаб армии переехал в Туманово и оставался там до утра, ожидая донесений от войск. Связи все еще не было, хотя начальник связи армии полковник П. Я. Максименко делал настойчивые попытки установить ее, А пока мы сидели в Туманово, до нас стороной дошли сведения, что немцы уже в Гжатске. Западнее Вязьмы нам удалось связаться с 18-й ополченской дивизией Ленинградского района Москвы под командованием генерал-майора П. Н. Чернышева. Дивизия, получив задачу, начала пробиваться в направлении Туманово, к нам.

Утром 7 октября Рокоссовский приказал выслать несколько групп разведчиков в направлении Гжатска и на автостраду восточнее Туманово. Подойдя к автостраде, разведчики наткнулись на немецких автоматчиков. Завязалась перестрелка. Наши бойцы вернулись к середине дня и доложили, что на автостраде уже хозяйничают немцы. [20]

К. К. Рокоссовский созвал расширенный Военный совет. Собрались мы в полуразрушенном блиндаже в лесу, где до нас располагались какие-то тыловые части. Шел мелкий холодный дождь. Перекрытие блиндажа кое-где протекало. Было сыро и неуютно. Но с временными неудобствами можно было мириться. Мы ведь не собирались задерживаться в Туманово.

Беспокоило другое. Дожди не сулили ничего хорошего. Нам предстояло двигаться по проселочным и лесным дорогам, которые очень скоро стали труднопроходимыми. А это предвещало новые беды.

Экстренное заседание Военного совета было примечательно противоречивостью мнений его участников. Первым обсуждалось предложение организовать сильный отряд из личного состава штаба и полка связи и с боем прорываться по автостраде на Гжатск. Многие надеялись найти там штаб фронта. Рокоссовский с едва уловимой улыбкой спокойно слушал каждого говорившего, и нельзя было понять, как он относится к этому плану. Кстати, член Военного совета Лобачев накануне тоже считал, что штаб фронта находится в Гжатске, и пытался лично убедиться в этом. Он поехал в Гжатск на броневике, минуя автостраду. Но вблизи города его обстреляли из малокалиберной противотанковой пушки. В броневик попало три снаряда. Один из них угодил под сиденье, замотался в ветоши и не взорвался. Хотя дивизионному комиссару повезло, все же нетрудно догадаться, как он себя чувствовал.

Но вернемся к заседанию Военного совета. Некоторые предлагали оставаться на месте и ждать подхода наших дивизий из-под Вязьмы, а когда они прибудут, начать активные действия.

Все ждали, что скажет командующий, какое из двух предложений он примет. Но Рокоссовского не удовлетворило ни одно из них.

В воцарившемся молчании он спокойно и уверенно объявил свое решение, простое, ясное и, пожалуй, единственно правильное в создавшейся тогда обстановке.

Константин Константинович отверг план прорыва к Гжатску по автостраде, так как это не сулило ничего, кроме бесславных жертв и разгрома штаба. Судя по данным разведки, количество войск противника на автостраде [21] и в самом Гжатске с каждым часом увеличивалось. Сидеть же на месте и пассивно ждать, когда подойдут наши дивизии, командарм не хотел. В такой запутанной и быстро менявшейся обстановке это означало надеяться на авось, что было не в характере Рокоссовского.

Командующий решил отвести штаб на 20–30 километров от автострады и обойти Гжатск с севера, рассчитывая выйти в расположение своих войск. По решению Рокоссовского были организованы три колонны из личного состава штаба и рот полка связи. Центральную колонну возглавлял сам командующий. Вместе с ним отправлялись член Военного совета А. А. Лобачев и начальник штаба М. С. Малинин. Левой колонной командовал, кажется, командир полка связи. Командовать правой колонной было приказано мне.

Мы выступили 7 октября, примерно в 7–8 часов вечера. А через два-три часа передовая разведка центральной колонны встретила генерал-майора П. Н. Чернышева с его штабом и передовыми частями дивизии, которые двигались примерно в том же направлении, что и наш штаб. Командующий подчинил эту дивизию себе, и наши силы умножились.

Если встречу с дивизией Чернышева многие из нас считали счастливой случайностью, то для Рокоссовского она не была неожиданной. Как выяснилось позже, определяя направление движения колонн нашего штаба, он учитывал, что если дивизия П. Н. Чернышева не натолкнется на серьезные препятствия, то она встретится с нами.

Перечитывая эти строки, ловлю себя на мысли: как неузнаваемо изменились тогда многие понятия, каким новым содержанием наполнились когда-то такие привычные и вполне мирные выражения, как «маршрут движения», «направление движения колонн» и т. п. Бывало, при выезде на учения или на боевые стрельбы, выбирая маршруты, мы заботились главным образом о том, чтобы дорога была получше, а путь покороче. Кроме соблюдения графика марша, самой большой заботой командиров было предотвратить какие бы то ни было несчастные случаи, или, как у нас принято говорить, ЧП. Вопрос о горючем тоже не очень волновал, потому что его всегда [22] было достаточно. Настоящие трудности приходилось испытывать только во время движения по дорогам, занесенным снегом или размытым дождями.

На войне же было не так. Появилось новое реальное понятие: противник — и все стало другим. И вот, выбирая маршруты для колонн нашего штаба, мы уже заботились не о качестве дорог, а о безопасности движения. Учитывали и господство противника в воздухе, и близость его наземных войск. Поэтому, стремясь обойти стороной наиболее опасные районы, мы невольно удлиняли маршрут.

При той неразберихе и сумятице, которые создались в районе действий нашей армии, положение со снабжением стало вообще очень тяжелым. Когда немцы прорвались к Гжатску, тылы оказались отрезанными от войск. Снабжение на некоторое время совершенно прекратилось. Многие артиллерийские части из-за полного отсутствия горючего вынуждены были при отходе сжигать или приводить в негодность тракторы с орудиями и автомашины, чтобы они не достались врагу. Во время передвижения никогда не исключалось столкновение с противником.

Положение, в котором оказался штаб 16-й армии, было не из легких. На территории, по которой мы тогда шли, уже побывали немецкие части. Мы в любой момент могли столкнуться с противником и, следовательно, вступить в бой при самых неожиданных обстоятельствах. Казалось бы, что об этом говорить? Бой на войне — явление обычное, естественное. Но ведь наши «войска» состояли из офицеров различных родов войск и служб, в том числе снабженцев, финансистов. Кроме них было немало делопроизводителей, медиков и большое количество писарей. В лучшем случае многие из них умели прилично стрелять из винтовки и пистолета. Но все они были совершенно не подготовлены к ведению боя, да еще в таких своеобразных условиях.

Однако нам сопутствовала удача. Правда, в двух колоннах при встречах с небольшими группами противника несколько раз складывалось довольно тяжелое положение. А колонна, которой командовал я, только один раз столкнулась с группой вражеских мотоциклистов. Это было рано утром 8 октября при переходе через дорогу Гжатск — Ржев. Офицеры и солдаты, шедшие в голове [23] колонны, сначала услышали стрекотание моторов, а потом увидели и самих мотоциклистов. Их было восемь или десять. Вражеские мотоциклисты чувствовали себя не очень уверенно и двигались медленно, с оглядкой. Этим и воспользовались наши товарищи. Человек сорок успели залечь у дороги и открыть огонь из винтовок, автоматов и даже из пистолетов.

Лично я видел один мотоцикл. Потеряв водителя, он свалился в кювет. Но офицеры штаба уверяли меня, что удалось удрать только двум мотоциклистам. Тогда нам некогда было заниматься подробностями этого «сражения». Я подал команду, и колонна, быстро перевалив через дорогу, продолжала свой путь.

Пройдя более 50 километров по проселочным и лесным дорогам, наши колонны переправились через реку Гжать в районе совхоза Пречистое, обошли Гжатск с севера и начали сосредоточиваться в деревне Федюково. Мост через Гжать оказался занятым немецкими мотоциклистами. Но охрана его была слабой. Наши разведчики в коротком бою быстро справились с ней и таким образом расчистили путь колоннам штаба.

Наш штаб остался без войск, если не считать 18-ю дивизию народного ополчения. Не было у нас и артиллерии, застрявшей где-то в районе Вязьмы. Многие полки, оказавшись отрезанными от своих тылов, не могли перемещаться из-за отсутствия горючего.

На путях отхода мы видели оставленную нашими войсками технику. В 18 километрах севернее Вязьмы, недалеко от Туманово, наткнулись на беспомощно стоявшие 203-миллиметровые гаубицы с исправными тракторами, но без горючего. Орудия принадлежали 544-му артиллерийскому полку 24-й армии. При них находились расчеты, которые на что-то еще надеялись. Они ждали, что вот-вот подвезут горючее и можно будет выводить орудия.

В тот день в штаб артиллерии армии явился перепачканный маслом, начавший обрастать непонятного цвета бородой тракторист 544-го артиллерийского полка (имени его, к сожалению, никто не запомнил). Со слезами на глазах он стал просить горючее для своего трактора. Пришлось дать ему бочку солярки. Но не прошло и часа, как к нам заявились еще пять или шесть [24] трактористов этого полка и тоже настойчиво добивались горючего. По личному распоряжению К. К. Рокоссовского им были отданы последние наши запасы. Позже, в декабре 1941 года, когда 544-й полк прибыл в состав нашей армии, мы узнали, что благодаря настойчивости и инициативе трактористов все орудия удалось вывезти из-под Вязьмы и полк сохранил боеспособность.

Немало и других печальных картин довелось повидать нам на дорогах отхода. Но и тогда случались у нас маленькие радости фронтовых будней. Для нас, артиллеристов, радостными были те дни, когда удавалось огнем своих орудий отражать яростные атаки врага, наносить ему тяжелые потери. Радостно было своими глазами видеть, как от прямых попаданий снарядов загораются немецкие танки, взлетают в воздух обломки блиндажей и машин.

Заканчивая описание событий, связанных с отходом нашего штаба, хочется отметить одно примечательное явление, которому мы не могли не порадоваться. Я уже говорил, что в первые месяцы войны очень часто употреблялось слово «окружение». Это было отвратительное, паническое по своему содержанию слово, а не военный термин, уместный только в определенных случаях.

Случалось так, что паникеры, услышав пулеметные очереди или даже винтовочные выстрелы в каком-нибудь направлении, кричали: «Нас окружили!», «Мы окружены!» В подобных случаях, если не находилось твердой командирской руки, подразделения теряли волю к борьбе, поддавались панике и становились легкой добычей врага.

В этой связи мне хочется с чувством особого удовлетворения отметить, что когда наш штаб оказался в тяжелом положении, когда почти со всех сторон были враги, я ни разу не слышал, чтобы офицер или боец произнес паническое слово «окружение». В колоннах царили полное спокойствие и возможный в тех условиях порядок.

Я глубоко убежден, что в этом большая заслуга К. К. Рокоссовского, который в самых сложных ситуациях не терял присутствия духа, неизменно оставался [25] невозмутимым и удивительно хладнокровным. Окружающие заражались его спокойствием и чувствовали себя уверенно. В его присутствии совершенно невозможно было проявить признаки беспокойства или, что еще хуже, растерянности. Было просто стыдно. Рокоссовский покорял всех своей изумительной чуткостью и справедливостью. Будучи строгим, он никогда не унижал достоинства человека. Все эти качества Константина Константиновича благотворно влияли на весь личный состав штаба. Его по-настоящему любили и глубоко уважали.

В сохранении спокойствия и уверенности личного состава штаба армии и находившихся с нами подразделений связи, саперов и других большая заслуга принадлежала партийно-политическому аппарату. Все офицеры политотдела армии находились в подразделениях, на самых трудных и опасных участках. Члены Военного совета и политический аппарат армии неустанно работали с коммунистами, комсомольцами, всеми бойцами и командирами, вдохновляя людей, вселяя в них веру в победу.

5

13 октября штаб армии прибыл в район Можайска. В городе находился новый командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков, который приказал Рокоссовскому принять можайский боевой участок. Но утром 14 октября Рокоссовский получил от него новое распоряжение: выйти со штабом в район Волоколамска и подчинить себе все части, расположенные на широком фронте от Московского моря до Рузы. Можайский боевой участок мы передали 5-й армии, которой в те дни командовал Д. Д. Лелюшенко.

Начиная с этого времени, для нас кончилась пора скитаний. Выйдя на волоколамское направление, 16-я армия начала действовать в обновленном составе.

Прибыв 15 октября в Волоколамск, штаб артиллерии армии разместился в здании райфинотдела. В городе оставались почти все жители, которые надеялись, что мы дальше не пустим немцев. Работали магазины и учреждения. Но длинные очереди за хлебом, озабоченные лица перебегавших улицы людей, раскрытые настежь [26] двери комнат в райисполкоме и райкоме партии, сидевшие там работники в верхней одежде и многое другое — все это говорило о том, что город стал прифронтовым и готовится к эвакуации.

Случайно мне довелось наблюдать большую группу женщин, пришедших к секретарю райисполкома просить о выдаче положенных им пенсий. Многие из них были с детьми на руках, которые, видимо, чувствовали, что творится что-то непонятное, страшное, и заливались слезами. Но силен оказался дух формализма у сидящего перед ними чиновника. Был неприемный день, и секретарь райисполкома отказал просительницам. Пенсии были выданы только после вмешательства райкома партии. А через несколько часов, оставив в открытом столе печати и штампы, секретарь райисполкома навсегда покинул свой кабинет.

Признаюсь, тяжело было видеть большую человеческую беду, страшную трагедию города.

Армия готовилась к упорной обороне, в ее состав помимо 18-й ополченской дивизии вошли кавалерийские соединения генералов Л. М. Доватора, И. А. Плиева, К. С. Мельника и 316-я стрелковая дивизия генерала И. В. Панфилова. Дивизия Панфилова была полнокровная и хорошо обеспеченная всем необходимым. В ее подчинении находился полк курсантов пехотного училища имени Верховного Совета Союза ССР под командованием Героя Советского Союза полковника С. И. Младенцева.

Армии были приданы 289-й и 296-й истребительно-противотанковые артиллерийские полки, 138-й и 528-й пушечные артиллерийские полки, два дивизиона Московского артиллерийского училища, два полка и три дивизиона [27] «катюш». По тому времени артиллерии у нас оказалось не так уж мало, и мы воспрянули духом.

Нужно было выяснить, что за части прибыли и какова их боеспособность. С этой целью все мы, офицеры штаба артиллерии, выехали в полки. Меня особенно интересовали истребительно-противотанковые части, которым предстояло первыми принять удар вражеских танков. Полки майора Ефременко и капитана Алешкина порадовали меня. Больше половины их личного состава уже участвовало в боях. Артиллеристы горели желанием драться с врагом, не подпускать его к Москве.

Так же, по-боевому, были настроены и люди тяжелого пушечного артиллерийского полка капитана З. Г. Травкина. Они заверили, что будут сражаться до последнего снаряда, до последнего вздоха.

Во всех полках прошли митинги, партийные и комсомольские собрания, сыгравшие огромную роль в моральной подготовке личного состава к боям за Москву. Мне довелось побывать на одном из этих собраний, в полку капитана Травкина. Коммунисты выступали немногословно, но горячо и убежденно. Все они говорили о самом главном — о своем месте в бою. Говорили не вообще, а конкретно, в зависимости от специальности каждого. Сурово, с особым волнением звучали их слова о защите столицы нашей Родины.

Мне были очень понятны чувства и мысли, владевшие ими. Московское море, Волоколамск, Руза... Все эти дорогие сердцу места становились полем жестокого сражения, до них докатилась война! И совсем, совсем близко Москва! Эта мысль была невыносимо тягостной и заставляла нас действовать решительней, чем когда-либо. И мы, несмотря на постигшие нас неудачи в начале войны, не сомневались, что не отдадим Москву врагу.

Получив новые войска, штаб 16-й армии энергично взялся за организацию обороны на волоколамском направлении. Мы знали, что противник сосредоточил здесь до 20 танковых и моторизованных дивизий, но для продолжения наступления у него не хватало сил и средств. Главной причиной этого были огромные потери в живой силе и боевой технике. Кроме того, вражеские тылы оказались чересчур растянутыми и в войсках ощущался острый недостаток горючего и боеприпасов. Противнику [28] понадобилось некоторое время, чтобы пополнить свои дивизии и подготовиться к дальнейшему наступлению.

Мы должны были воспользоваться передышкой и подготовиться к отпору. У артиллеристов оказалось особенно много работы. На нашем рубеже имелся всего один противотанковый ров, да и то лишь на левом фланге армии. Поэтому вся тяжесть и ответственность за противотанковую оборону ложилась на артиллерию, которой для этой цели при столь широком фронте оказалось не очень много. Имевшиеся средства приходилось использовать экономно.

Наиболее танкоопасным направлением мы считали стык с 5-й армией в районе совхоза Болычево, Красная Зорька, Федосьево, куда и направили основные усилия. Но как мы ни изворачивались, а достаточно надежную и прочную противотанковую оборону создать нам не удалось.

Из имевшихся трех истребительно-противотанковых артиллерийских полков один (525-й) придали 1075-му стрелковому полку 316-й дивизии для усиления рот первого эшелона. На танкоопасных направлениях каждой стрелковой роте других полков придали не более четырех — шести орудий. Конечно, для боя с многочисленными танками их было недостаточно.

Мы понимали, что предстоят неравные бои, так как противник располагал большим количеством танков. Тем не менее артиллеристы делали все возможное, чтобы достойно встретить врага. Расчеты тщательно оборудовали огневые позиции: отрыли глубокие окопы и щели, создали перед своими орудиями минные поля.

По распоряжению Рокоссовского командир 316-й стрелковой дивизии генерал Панфилов оставил в своем резерве 296-й истребительно-противотанковый полк для отражения особенно сильных танковых атак на опасных направлениях. 289-й полк составил армейский резерв. Таким образом, мы имели возможность усилить противотанковую оборону, где это понадобится в ходе боя.

Противник не заставил себя долго ждать. В середине дня 16 октября он начал наступление на левом фланге нашей армии, нанося удар в направлении совхоза Болычево. Было ясно, что он стремится попасть в стык между нашей и 5-й армиями, рассчитывая на его уязвимость. [29]

На этом участке вражеское командование ввело в бой до 60 танков с батальоном моторизованной пехоты. Удар пришлось принять 5-й роте 1075-го полка 316-й стрелковой дивизии. Роте было придано пять противотанковых пушек, расположенных на западной и южной окраинах Болычево. Артиллеристы встретили первую атаку организованным огнем.

О подробностях этого тяжелого боя мне рассказывали позже его непосредственные участники. Кроме того, я получал очередные боевые донесения и выслушивал доклады по телефону. Все это позволило мне достаточно ясно представить, как сражались артиллеристы.

В очень короткий срок наши пушки подбили шесть танков и три орудия. Два танка подорвались на минах, а один свалился с моста при переправе через реку Колоповка. Остальные танки, а вместе с ними и мотопехота, встреченные столь негостеприимно, откатились назад.

Первая атака была отбита. Вражеские танкисты начали ее очень лихо, уверенные в превосходстве своих сил, а следовательно, и в легком успехе. Но стоило им увидеть свои задымившиеся машины, как их боевые порядки дрогнули. А когда на поле боя запылали или застыли на месте почти десять танков, вражеские танкисты сочли за благо покинуть поле боя. Мы поняли, что меткий огонь наших артиллеристов производит сильное впечатление на противника.

В 17 часов гитлеровцы вновь начали наступление на том же направлении, бросив в бой 50 средних и тяжелых танков и батальон моторизованной пехоты. 30 бронированных машин окружили 5-ю стрелковую роту с ее пятью противотанковыми орудиями. Рота организовала круговую оборону и вступила в неравный бой. Опять вся тяжесть боя с танками легла на плечи артиллеристов. До наступления темноты они успели подбить и поджечь еще 8 танков. Видя безуспешность своих атак на этом направлении, немцы вторично отошли, и 5-я стрелковая рота несколько улучшила свое положение.

На следующий день враг усилил нажим в другом месте, стремясь обойти совхоз Болычево. По-видимому, он счел его прочным узлом сопротивления.

В середине дня 17 октября на позиции наших подразделений двинулось до 100 танков. Противнику удалось [30] овладеть населенными пунктами Красная Зорька и Федосьево. Пытаясь продвинуться дальше, он натолкнулся на организованный огонь противотанковой батареи. Судьба этой батареи сложилась трагично. 25 вражеских танков с бронемашинами зашли ей в тыл. Нашим четырем орудиям пришлось действовать на два фронта, не имея никакого пехотного прикрытия. Артиллеристы, сражаясь исключительно стойко и мужественно, подбили несколько танков. Тогда на горстку смельчаков обрушился огонь со всех сторон. Вражеские танки подавляли батарею огнем орудий и пулеметов. Самолеты обстреливали ее из пулеметов с воздуха. Три наши пушки были подбиты. Расчеты с одним уцелевшим орудием попытались отойти в восточном направлении. Но путь на восток преграждал противотанковый ров. Все же, преодолевая неимоверные трудности, остатки батареи к исходу дня вышли из боя. Батарея потеряла двух офицеров, одного сержанта и шестнадцать солдат.

Стремясь во что бы то ни стало добиться успеха, враг с каждым днем наращивал силу удара. 18 октября он предпринял атаку в направлении Игнатково, Жилино, Осташево, введя в бой до 150 танков с полком моторизованной пехоты. Навстречу этой массе танков был брошен 296-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк и две батареи 357-го артиллерийского полка 316-й дивизии.

На этот раз артиллеристам пришлось особенно туго. Всю тяжесть боя они приняли на себя, так как пехота 1075-го стрелкового полка начала отходить в направлении Становища. Лишившись прикрытия, артиллеристы вынуждены были вести бой не только с танками противника, но и с его пехотой.

В этом бою противник за очень короткий срок потерял 29 танков. Но и наши артиллеристы понесли немалые потери в людях. Кроме того, огнем противника было уничтожено 9 наших орудий и 9 тракторов.

Противник имел превосходство в силе и наступал, не считаясь с потерями. Ему удалось занять Бражниково, Жилино, Иваньково, а в ночь на 19 октября форсировать реку Руза и овладеть Осташевом. Затем утром, стремясь развить свой успех, он бросил в направлении Спасс-Рюховское 35 танков. Наша разведка установила, [31] что на южном берегу Рузы, в районе Жилино, сосредоточилось еще свыше 100 танков.

Было ясно, что противник не собирается останавливаться на достигнутом. Однако и мы не сидели сложа руки, а приняли необходимые меры. Уже к утру на этом направлении развернули армейский противотанковый резерв и установки «катюш».

Командир 289-го полка Н. К. Ефременко и комиссар С. Ф. Немиров прибыли в Спасс-Рюховское еще вечером 18 октября. Позже они рассказывали мне, что весь этот большой населенный пункт был сплошь забит пехотой 316-й стрелковой дивизии и им с трудом удалось разыскать генерала Панфилова, чтобы ознакомиться с обстановкой и получить задачу.

Я прибыл в Спасс-Рюховское рано утром 19 октября, когда оно уже опустело. Пехота отошла, и в селении хозяйничал один Ефременко. Николай Карпович доложил мне, что провел с подчиненными командирами рекогносцировку, в течение ночи расставил на наиболее танкоопасных направлениях свои батареи и надежно оборудовал их боевые порядки.

Признаюсь, я не поверил этому. Но, проверив, убедился в правдивости его доклада. Стало ясно, что Ефременко очень опытный артиллерист, сумевший быстро организовать надежную противотанковую оборону. По телефону я переговорил со всеми командирами батарей, и от всех услышал четкие доклады о полной готовности.

Надежность противотанковой обороны на этом участке подтвердилась в боях. При первой же попытке приблизиться к Спасс-Рюховскому противник потерял 7 танков.

Отличились и «катюши» капитана И. Н. Анашкина. Они дали залп по Жилино и подбили там около 20 танков.

В тот день противотанковая артиллерия отбила несколько атак. Во время одной из них 3 вражеских танка прорвались на батарею капитана Л. А. Шипневского и начали «утюжить» ее. Затем 2 танка направились к наблюдательному пункту командира полка, а один остался на батарее.

Казалось, у орудий никого не осталось в живых. У остановившегося на батарее танка открылся люк, и вражеские танкисты вылезли из машины с явным намерением [32] посмотреть на результаты своей работы. И произошло неожиданное. Из окопов, по которым много раз прошли гусеницы фашистских танков, выскочили батарейцы и в упор расстреляли ошеломленных гитлеровцев.

Да, еще и еще раз пришлось убедиться в значении глубокого окопа. Наши бойцы оказались неуязвимыми для танков противника. Самообладание, мужество и воинское мастерство позволили им выйти победителями в неравном бою.

До наблюдательного пункта два неприятельских танка не добрались. Разведчики полка подорвали их гранатами.

На этом участке не было сплошного фронта, чем и воспользовался противник. 20 октября под прикрытием тумана несколько его танков прошли незамеченными через боевые порядки нашей пехоты и проникли на южную окраину Спасс-Рюховского. Но здесь их встретил огонь орудий 289-го полка. Артиллеристы тут же подбили один танк, и он свалился в кювет у дороги, а два других были уничтожены противотанковыми орудиями пехоты. Остальные повернули обратно.

Враг больше не решался наступать на этом направлении. [33]

6

Только через пять дней противник возобновил наступление. На этот раз он направил удар севернее. После ввода в бой до 120 танков ему удалось сломить упорное сопротивление наших войск и 25 октября овладеть станцией Волоколамск. На этом направлении героически сражалась панфиловская дивизия вместе с 525, 296 и 289-м истребительно-противотанковыми артиллерийскими полками. В тот день огнем противотанковых орудий было подбито и сожжено 53 танка, уничтожено более батальона пехоты противника. Но и наши потери были велики.

Мне удалось восстановить некоторые, далеко не полные, данные о потерях артиллерии, которые в какой-то мере дают представление о напряженности и кровопролитности этих боев. 296-й полк потерял убитыми и ранеными 108 человек, 12 орудий и 4 трактора. В 289-м полку было разбито 12 орудий. В этом полку пришлось взорвать 13 тракторов, их невозможно было вывести с огневых позиций. В 525-м полку по той же причине взорвали 7 пушек. Почти вся противотанковая артиллерия была потеряна. Положение становилось катастрофическим.

Вечером я доложил Рокоссовскому, что на следующий день некому будет вести борьбу с вражескими танками. И это было действительно так. Рокоссовский тут же позвонил Жукову. Разговор с ним был не из приятных, но за ночь к нам перебросили из Московской зоны обороны три зенитных артиллерийских полка, вооруженных 37-миллиметровыми пушками.

С утра 26 октября танки противника снова пошли в наступление, но после жестокого боя отошли в исходное положение, понеся значительные потери. Присланные ночью зенитные полки сослужили нам большую службу. Но, причинив большой ущерб врагу, они сами почти полностью потеряли боеспособность. Опять надо было докладывать Жукову. Рокоссовский поручил этот неприятный разговор мне. Я же счел за благо не обращаться непосредственно к командующему фронтом, а позвонил командующему артиллерией фронта генералу И. П. Камера. Пришлось выслушать очень много упреков и грозных слов, но к утру мы все же получили еще [34] два полка 37-миллиметровых зенитных пушек. Нельзя сказать, что они представляли собой очень надежное средство борьбы с танками, но нам ничего не могли дать другого. Мы и такой помощи были рады.

Оборонительные бои под Москвой продолжались в ноябре и частично в декабре. Чем ближе подбирался враг к столице, тем упорнее дрались наши войска. Огнем с места, непрерывными контратаками, которые предпринимались силами полков и дивизий, а иногда и контрударами армии, мы вынуждали противника замедлять темпы его наступления.

Артиллерийские части понесли большие потери. В некоторых противотанковых полках уцелело лишь пять — семь орудий. Но до Москвы оставались считанные километры. Враг подступал уже к районному центру Ново-Петровское и занял Скирманово. Командующий армией принял решение организовать сильную контратаку и выбить немцев из этого населенного пункта.

Командир 523-го пушечного артиллерийского полка капитан З. Г. Травкин создал разведывательную группу, которая ночью проникла в Скирманово и уточнила расположение вражеских огневых средств. Добытые разведчиками сведения были использованы при планировании огня и во многом способствовали успеху контратаки.

За день до этого к нам прибыл майор Томилин, который еще 7 октября был послан из Туманово в артиллерийские части для передачи им распоряжения об отходе. Ему удалось тогда пробраться в эти полки, но вывести их он не смог. Его уж не чаяли видеть, и вдруг он предстал перед нами. С большой бородой, но в своей форме, со всеми документами и личным оружием!

Майор рассказал о путях движения колонн, о численности и расположении сил противника в Скирманово. Он сообщил еще одну важную подробность: немцы не могли продолжать наступление из-за отсутствия горючего. Эти сведения были очень важны для нас.

Контратака прошла удачно. После короткой артиллерийской подготовки наша пехота выбила противника из Скирманово и захватила 20 орудий, 26 танков, несколько автомашин, много стрелкового оружия. Танки и машины были забиты награбленными дамскими сорочками, детским бельем, трикотажем, игрушками. После «разгрузки» танки пошли на вооружение бригады М. Е. Катукова. [35]

Таким образом, в полосе нашей армии противник лишился возможности развивать наступление на Москву по кратчайшему пути. И все же, несмотря на этот успех, положение 16-й армии оставалось очень напряженным, особенно на правом фланге.

В течение ноября противник яростно рвался к Москве, но, встречая всюду упорное сопротивление, нес большие потери. Поэтому он часто менял направление своих ударов, стараясь найти уязвимые места в нашей обороне. Чтобы приблизить руководство к войскам, штаб нашей армии очень часто менял свое местоположение в зависимости от направления активных действий противника. За полтора месяца он перемещался девять раз.

В связи с этим нельзя не вспомнить с благодарностью многих тружеников войны. Когда речь заходит о боях, то обычно говорят о подвигах и героизме пехотинцев, танкистов, артиллеристов, летчиков. При этом часто забывают, что успехи и победы во многом зависят от скромного и по-настоящему героического труда связистов, саперов и многих других специалистов.

Совместные действия войск не могут быть успешными, если между ними нет постоянно действующей, устойчивой связи. Без такой связи немыслимы и успешные действия артиллерии.

В дни боев на волоколамском направлении из-за частого перемещения штаба армии нашим связистам пришлось свернуть и вновь проложить в общей сложности сотни километров провода. Какое же физическое напряжение потребовалось от тружеников связи! Но ведь недостаточно только установить связь, надо еще непрерывно следить за ее работой и вовремя устранять всевозможные неисправности!.. Основной же неисправностью линий связи в боевой обстановке являлись ее порывы, которые солдатам приходилось устранять сплошь и рядом под огнем противника, с риском для жизни.

Поскольку разговор зашел о связистах, не могу не вспомнить случай с одним из связистов батареи 289-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка, происшедший во время тяжелых боев за Спасс-Рюховское. Об этом эпизоде подробно рассказали мне командир полка Н. К. Ефременко и очевидец — член Военного совета армии А. А. Лобачев.

...Бой был в самом разгаре. Батарея старшего лейтенанта [36] Капацына уже подбила 17 танков. Но противник все возобновлял атаки. В критический момент боя замолчало одно орудие. Командир батареи послал связиста младшего сержанта Стемасова узнать, в чем дело. Прибежав туда, Стемасов увидел пушку, лафет которой засыпало землей. Из орудийного расчета остался в живых только наводчик Неронов. Ему, как умел, помогал тракторист Чоботов. Все трое начали откапывать лафет и тут выяснили, что орудийная панорама разбита. Наводчик побежал за запасной панорамой. В это время показались вражеские танки... Сохраняя присутствие духа, младший сержант решил стрелять по ним. Он ведь был артиллерийским связистом, а хорошие командиры и телефонистов обучали действовать у орудий. Правда, Стемасов раньше не стрелял из пушки, но со стороны наблюдал и знал, как ведут огонь по танкам. И он начал действовать. Для пробного выстрела через ствол навел орудие в стоявший невдалеке стог. Выстрел получился удачный. Тогда Стемасов стал наводить орудие в приближавшийся танк. С помощью Чоботова зарядил орудие и произвел выстрел. Танк судорожно дернулся и замер на месте. В следующее мгновение из него вырвались языки пламени. Затем младший сержант подбил еще танк.

Но вот наводчик вернулся с панорамой, и орудие стало полностью боеспособно. Три смельчака за короткий срок подбили еще семь танков.

В пылу боя они не заметили, что группа танков зашла им в тыл. Но и в эти критические минуты Стемасов и его товарищи не растерялись. На их счастье, трактор не пострадал от обстрела, и Чоботов быстро «слетал» за ним. Через лес, без дороги он вывел свое орудие из опасной зоны. По пути смельчаки подобрали нескольких раненых. [37]

Командир полка майор Н. К. Ефременко представил Стемасова к награждению орденом Красного Знамени. Однако член Военного совета армии А. А. Лобачев, присутствовавший при разговоре со Стемасовым, более высоко оценил его действия. Он сказал, что Стемасов совершил выдающийся подвиг и вполне заслужил высшую правительственную награду. Вскоре был объявлен Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Петру Дмитриевичу Стемасову звания Героя Советского Союза.

7

В конце ноября крайне сложная, чреватая тяжелыми последствиями обстановка сложилась и на клинско-солнечногорском направлении. Утром 21 ноября К. К. Рокоссовский с группой офицеров штаба выехал на правый фланг армии, где наступление превосходящих сил противника сдерживали кавалеристы и курсанты школы ВЦИК.

В районе Клина шли тяжелые бои, и Рокоссовский счел нужным самому присутствовать на этом участке, чтобы лично руководить боевыми действиями. К исходу следующего дня он передал по телефону распоряжение М. С. Малинину, чтобы утром 23 ноября я прибыл в Клин для организации противотанковой обороны, перебросив туда необходимое количество артиллерии.

Мне пришлось для этой цели снять с истринского направления 289, 296-й истребительно-противотанковые и 138-й пушечный артиллерийские полки. Командиры полков получили от меня приказание срочно сняться с позиций и, проехав за ночь по маршруту Истра, Тушино, Сокол, Химки, Солнечногорск, к 7 часам утра 23 ноября прибыть в Клин. За ночь артиллеристам предстояло покрыть расстояние более чем в 150 километров.

На рассвете 23 ноября и я выехал по тому же маршруту. Часов в 6 или 7 утра, подъехав к Солнечногорску, увидел на шоссе походные колонны наших артиллерийских полков, хотя, по моим расчетам, они должны были находиться уже в Клину. На шоссе стояло много пехоты и артиллерии. На фронт шли только что сформированные части: все солдаты в новеньком обмундировании, орудия свежей покраски. По всему было видно, что они не [38] собираются двигаться дальше и чего-то ждут. Я заподозрил неладное.

Командир 289-го полка Н. К. Ефременко доложил, что в Солнечногорске находится генерал Ревякин и подчиняет себе все подходящие к городу части, а дальше двигаться не разрешает. Сам генерал с какими-то офицерами расположился в помещении почты.

Я знал В. А. Ревякина еще до войны, когда он был комендантом Москвы. Мы не раз встречались, особенно в дни подготовки к парадам, в которых регулярно участвовала наша Пролетарская дивизия. На этот раз он был особенно обрадован встрече со мной.

Командующий фронтом приказал ему организовать оборону Солнечногорска силами двух батальонов укрепленного района и артиллерии. Ревякин просил помочь организовать противотанковую оборону.

Странные дела происходили на некоторых участках фронта! Ведь В. А. Ревякин знал, что я являюсь командующим артиллерией армии и у меня своих забот полон рот. И тем не менее он считал, что я должен был бросить дела первостепенной важности, прекратить выполнение приказа своего командующего и заняться другим делом.

Пришлось разочаровать его. Я доложил, что тороплюсь в Клин, где меня ждет мой командарм К. К. Рокоссовский. Ответ командующего обороной Солнечногорска чрезвычайно удивил меня. Ревякин сказал, что Клин уже занят противником и Рокоссовского там нет.

Не доверять Ревякину не было оснований, и меня охватила тревога за судьбу Рокоссовского и Лобачева. Я терялся в догадках относительно их местопребывания и решил пока дальше не ехать, а заняться организацией противотанковой обороны Солнечногорска. По моему мнению, это было в интересах нашей армии, которая действовала в той же полосе. Не теряя дорогого времени, срочно созвал командиров артиллерийских полков, поставил им боевые задачи. Сроки установил жесткие: не более двух часов на рекогносцировку, развертывание и приведение полков в полную боевую готовность на новых рубежах.

За эти два часа я решил получше разобраться в обстановке. В городе оказалось много госпиталей, переполненных ранеными. Какие-то старшие санитарные начальники стремились быстрее эвакуировать их поглубже в тыл. [39]

По улицам сплошным потоком двигались машины, военные повозки и крестьянские телеги, переполненные ранеными. Сплошного фронта севернее и западнее Солнечногорска не было. Мы не слышали ни одного выстрела. Ревякин считал, что противник находится в 20–30 километрах и сможет подойти к городу не ранее, чем завтра утром.

Тем временем сопровождавший меня офицер штаба артиллерии армии майор Виленский занялся хозяйственными делами. Кстати, я обратил внимание на то; что в книгах о войне действующие лица почти никогда не едят, и иной раз складывается впечатление, что они вообще живут «святым духом». А ведь мы существа земные, и ничто земное нам не чуждо. И на войне нужно питаться. Но у офицеров и генералов, выполнявших оперативные задания, регулярность питания, конечно, часто нарушалась.

Так получилось и с нами в Солнечногорске. Последний раз я, Виленский и шофер Курбатов ели накануне вечером. Виленский почувствовал голод и шепнул командиру 289-го полка Ефременко, что мы со вчерашнего дня ничего не ели. Этого было достаточно, чтобы хлебосольный хозяин начал действовать. Было немногим больше 12 часов, когда он явился ко мне и предложил позавтракать в тылах полка, разместившихся в небольшой деревеньке в двух километрах от города. Там нас пригласили в чистенькую хатку, и мы, не раздеваясь, уселись за стол. Нас оказалось четверо: я с Виленским, Ефременко и комиссар полка С. Ф. Немиров.

Подъехать к домику было трудно, и шофер Курбатов отказался оставить машину без присмотра на дороге. Ему принесли поесть в машину.

Завтрак продолжался не более 20–30 минут. Я уже подумал, что успею побриться. В последние три дня на [40] эту процедуру не хватало времени, и я изрядно Зарос жесткой щетиной. Но побриться не удалось. Где-то недалеко послышался треск автоматных очередей и ружейных выстрелов. Немиров, ближе всех сидевший к выходу, выскочил на крыльцо, но почти сразу же вбежал обратно. На его лице застыло выражение не то тревоги, не то удивления, а может быть, и того и другого. Он прокричал неестественно громко, словно все мы были глухие:

— По огородам идут немецкие автоматчики!

Смысл такого неожиданного сообщения не сразу дошел до сознания. Нам казалось это совершенно невероятным. Но достаточно было посмотреть в маленькое оконце, чтобы рассеялись всякие сомнения. Вражеские автоматчики были уже совсем близко. Продвигались они медленно, воровато, осматривались и, уперев в животы свои лейки-автоматы, поливали свинцовым дождем впереди лежащую местность.

Кроме нас, в деревне уже никого не осталось. В 1941 году на фронте случалось и такое!

Мешкать было нельзя. Прячась за хатами и сараями, мы по огородам и садам пробрались к моей машине. Курбатов был наготове. Он даже не стал дожидаться, когда мы рассядемся. Машина рванулась вперед с открытыми качающимися дверцами. Каждая потерянная секунда могла стать для нас роковой. Пули угрожающе посвистывали уже совсем близко.

Автомашина благополучно выбралась на Ленинградское шоссе, и мы попали в деревню Пешки, в 6–8 километрах южнее Солнечногорска. К этому времени противник почти без боя овладел городом, но дальше не пошел. Думаю, что у него не было достаточных сил продолжать наступление, да и разведка его, пожалуй, знала далеко не все, что у нас делалось на этом участке. А дела наши были, прямо скажем, плохи. Южнее города наших войск почти не было.

По шоссе из Москвы к Солнечногорску двигалось немало военных и гражданских машин. Мы организовали заслон и начали задерживать все автомобили, идущие из Москвы. Старшие машин и отдельные водители пытались протестовать против нашего «самоуправства». Никто из них не верил, что фашистские войска так быстро захватили Солнечногорск. [41]

Мое положение — начальника артиллерии без артиллерии — было незавидным. Связи ни с кем не было, и я не знал, что делается на других участках фронта. Будучи старшим по званию, решил задерживать всех военнослужащих с оружием, все разрозненные подразделения и организовать хоть какую-то оборону в районе Пешки. К 17 часам мне удалось собрать до батальона пехоты, эскадрон кавалерии из дивизии генерала Плиева и десять орудий из полка Ефременко. Три батареи (двенадцать орудий) этого полка застряли где-то между Солнечногорском и Клином и оказались во вражеском тылу.

Н. К. Ефременко беспокоился за судьбу артиллеристов и долго ломал голову над тем, как выручить их из беды. Обдумав решение такой нелегкой задачи, он послал в батареи несколько наиболее надежных тягачей и небольшую группу солдат для охраны. Командовал этой группой заместитель командира полка майор В. Л. Краснянский. Храбрый и энергичный офицер блестяще справился с порученным делом. К вечеру он привел помимо трех батарей полка еще четыре немецких орудия с приличным запасом снарядов.

По своей скромности Краснянский мало рассказывал о подробностях этой экспедиции. На вопрос, как все это ему удалось, он отвечал немногословно:

— Проскочил на полном газу у немцев под носом, потому что водители у нас орлы, а фрицы — шляпы. Вот и вся стратегия.

Почти весь полк Ефременко был в сборе. Для обороны небольшого участка это — большая сила.

В результате общих усилий на окраине Пешки была организована оборона. Ответственность за нее я возложил на старшего по званию и наиболее опытного офицера Н. К. Ефременко. До утра за этот участок можно было оставаться спокойным. Мы по опыту знали, что фашисты не решатся наступать ночью. С наступлением темноты я выехал в штаб армии. Нужно было срочно доложить командованию фронта о положении в районе Солнечногорска.

Рокоссовский и Лобачев все еще не вернулись. Поэтому я пошел к М. С. Малинину и без прикрас рассказал о создавшемся положении под Солнечногорском. М. С. Малинин очень хорошо понимал, что творится на Ленинградском шоссе. Он тут же позвонил начальнику штаба фронта [42] В. Д. Соколовскому и доложил обо всем, что слышал от меня.

Соколовский не поверил. Заявил, что в Солнечногорске генерал Ревякин, у которого достаточно сил, чтобы отразить наступление противника.

Положив трубку, Михаил Сергеевич попросил меня еще раз подробно рассказать о положении под Солнечногорском. Меня это разозлило. Я еще раз повторил все, о чем уже говорил, и ушел к себе поесть чего-нибудь. Ведь без малого 12 часов некогда было даже подумать о еде.

Не успел я сесть за стол, как прибежал адъютант Малинина и доложил, что меня срочно вызывают в штаб. Когда я вошел к начальнику штаба, он разговаривал по ВЧ с фронтом, а увидев меня, знаками подозвал к себе и доложил по телефону:

— Товарищ командующий, передаю трубку Казакову.

Без энтузиазма взял я трубку и представился. Услышал властный недовольный голос командующего фронтом Г. К. Жукова. Командующий был очень резок и разносил меня на чем свет стоит. Он назвал меня паникером, упрекнул, что я отсиживаюсь в штабе армии, обстановки не знаю и вообще ничего не понимаю в военном деле. Наконец Жуков уверенно заявил, что Солнечногорск надежно обороняется под руководством Ревякина. Когда он выговорился, я, с трудом сдерживая себя, доложил, что действительно в 12 часов в городе был Резякин, но мне совершенно точно известно и то, что примерно с 14 часов там находятся немцы. На этом наш разговор закончился. Жуков приказал позвать к телефону Малинина, и я не без удовольствия передал ему трубку.

Из дальнейшего разговора Малинина с Жуковым я понял, что вера Жукова в Ревякина поколеблена. Командующий фронтом приказал Малинину срочно направить к Солнечногорску все резервы армии, но Михаил Сергеевич вынужден был огорчить его, доложив, что все резервы армии уже задействованы, их нет даже в стрелковых дивизиях и полках.

Несмотря на достаточно четкий доклад Малинина, командующий фронтом потребовал принять любые меры, чтобы предотвратить распространение противника от Солнечногорска к Москве. Нам с Михаилом Сергеевичем пришлось изрядно потрудиться и поломать голову, чтобы [43] собрать хоть немного войск для отправки под Солнечногорск. На нашем левом фланге положение тоже было сложное. В районе Истры вели тяжелые бои 9-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Белобородова и 11-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Чернышева. И все-таки нам удалось, как говорят, «с кровью» оторвать с истринского направления два стрелковых батальона и один истребительно-противотанковый артиллерийский полк, направив их под Солнечногорск.

Рокоссовский и Лобачев появились в штабе только глубокой ночью. Мы сразу оживились и буквально накинулись на них с расспросами. Но Константин Константинович сразу же отразил нашу «атаку»:

— Товарищи, не до сантиментов сейчас. Михаил Сергеевич, доложите обстановку на фронте.

Константин Константинович был полон энергии и решимости. Глядя на него, трудно было догадаться, что последние двое суток он провел в непрерывном нервном напряжении и почти без сна.

Выслушав доклад, Рокоссовский сказал, что обстановка еще сложнее, чем мы представляем. Помимо Клина и Солнечногорска враг овладел Рогачевом, и его танки рвутся к каналу Москва — Волга.

Около 3 часов ночи раздался телефонный звонок. На этот раз по ВЧ командарма вызывала Ставка Верховного Главнокомандования. Спрашивали об обстановке в полосе нашей армии. Рокоссовский доложил о ее сложности, об отсутствии сплошного фронта и необходимых резервов. Мы узнали еще об одной беде. Немцы заняли Красную Поляну. Местные жители успели сообщить по телефону, что там устанавливаются дальнобойные орудия для обстрела Кремля. Ставка требовала от армии держаться и обещала к утру прислать свежие части. Перед артиллерией была поставлена задача воспретить обстрел Кремля.

Во время этого разговора у Рокоссовского созрело четкое решение. Он распорядился задержать на марше два батальона и артиллерийский полк, посланные под Солнечногорск, и направить их в район Черной Грязи, в 6 километрах от Красной Поляны. Мне он приказал к рассвету направить в тот же район два пушечных артиллерийских полка резерва Верховного Главнокомандования и два-три дивизиона «катюш», которые должны были в 7 часов [44] 24 ноября открыть огонь по Красной Поляне. Артиллерийским полкам предстояло пройти за ночь большой и трудный путь. Дорога была каждая минута. На счастье, связь с ними работала хорошо, и мне удалось отдать необходимые распоряжения по телефону.

Все пришло в движение. Полки двинулись в новый район. Офицеры штаба разъехались для контроля марша частей и встречи их в пунктах назначения.

В 4 часа из штаба фронта передали, что к утру в распоряжение 16-й армии прибудут танковая бригада Ф. Т. Ремизова, артиллерийский полк Л. И. Кожухова и четыре дивизиона «катюш». Рокоссовский приказал мне и начальнику бронетанковых войск армии Г. Н. Орлу выехать в район Черной Грязи и там лично принять эти части, поставив им задачи. Не задерживаясь, мы отправились туда и прибыли вовремя. Искусные водители сумели темной ночью, не зажигая фар, довольно быстро проехать по фронтовым дорогам Подмосковья, забитым идущими на фронт войсками.

Танковая бригада начала выдвигаться к Красной Поляне еще до рассвета. Около 7 часов ее разведка была обстреляна огнем артиллерии и танков противника. Но как раз в это время заговорила наша артиллерия. На врага, засевшего в Красной Поляне, обрушился мощный огонь наших орудий и «катюш». В его расположении начали рваться снаряды, загорелись машины. Противник открыл ответный огонь из орудий и танков, но на этот раз бесспорное огневое превосходство было на нашей стороне. Огонь его артиллерии начал заметно ослабевать, но сопротивление пехоты и танков было сильное. Бой продолжался весь день. С наступлением темноты наши танкисты при поддержке артиллерии ворвались в Красную Поляну, захватили много пленных, машин и орудия, предназначавшиеся для обстрела столицы. Противник вынужден был отойти на 4–5 километров.

Н. П. Сазонов, побывавший в Красной Поляне, рассказывал, как ликовали местные жители, которым посчастливилось очень быстро избавиться от оккупантов. Ликовали и наши пехотинцы, танкисты, артиллеристы, радуясь, что удалось отогнать врага подальше от родной Москвы и не позволить ему вести обстрел древнего Кремля. [45]

В тот же день мне довелось вместе с К. К. Рокоссовским и А. А. Лобачевым вновь побывать в деревне Пешки, под Солнечногорском. Командующий фронтом приказал нашему командарму организовать там отпор врагу. Добираться до места пришлось кружными путями, так как далеко не все дороги были свободны от противника. Константин Константинович считал, что распоряжение фронта поступило слишком поздно, но ехал к Солнечногорску с большим желанием сделать все возможное, чтобы выполнить приказ.

Однако нам недолго пришлось быть в Пешках. Вскоре после нашего приезда противник начал обстреливать деревню, а затем на ее северной окраине появились вражеские танки. День клонился к концу. Из деревни мы выбирались огородами, потом спустились в неглубокую лощину, а оттуда пошли к оставленным невдалеке машинам.

Немцы открыли бешеную стрельбу трассирующими пулями. Кругом рвались снаряды. К. К. Рокоссовский шел впереди, то и дело приговаривая: — Не отставать, держаться вместе... Если кого ранит, выносить на себе.

Он, как всегда, был спокоен, в его голосе не было ни тени тревоги. Мы благополучно добрались до своего штаба.

8

Хотя наши войска наносили врагу тяжелые потери, но под натиском превосходящих сил вынуждены были отходить к Москве. Войска 16-й армии сначала отступили на рубеж западного берега Истринского водохранилища и реки Истры, а затем на рубеж Новоселки, Клушино, Матушкино, Крюково, Нефедьево, Ленино.

С отходом наших войск к Истре связано воспоминание об одном немаловажном случае. Это произошло после оставления нами Волоколамска. Командующий фронтом Жуков вызвал Рокоссовского в район Истры и предложил ему принять командование вновь создававшейся конной армией. Константин Константинович не хотел оставлять свою, полюбившуюся ему, 16-ю армию и высказал мнение, что командовать конной армией можно назначить кого-либо другого, а он согласен принять ее в свое оперативное подчинение. Командующего конной армией тогда так и не назначили, а ее уже сформированный штаб все же был подчинен Рокоссовскому. Командующий артиллерией [46] этой армии полковник П. С. Семенов некоторое время исполнял роль моего заместителя.

Рокоссовский предложил командованию фронта свой план использования свежих кавалерийских соединений и некоторых танковых частей. Он считал необходимым расположить их во второй линии на рубеже Истринского водохранилища, создав таким образом глубину обороны на этом направлении. План этот не был принят. Кавалерийские и танковые части использовались для усиления войск 16-й армии. В результате такого решения рубеж Истринского водохранилища не был занят нашими частями, и при отходе соединений 16-й армии в ее тылу не оказалось войск, готовых оказать сопротивление. Поэтому противник сравнительно легко овладел этим рубежом.

Трудно, конечно, утверждать, но я убежден, что, если бы план Рокоссовского был тогда принят, вряд ли немцам удалось бы добиться такого успеха. И как знать, может быть, на этом направлении вся обстановка сложилась бы иначе... К счастью, отход на рубеж Крюково, Ленино был последним. К началу декабря враг обессилел.

Несмотря на непрерывные и тяжелые бои, наши войска нашли в себе достаточно сил продолжать активные действия. Части прославленной дивизии Панфилова 3 декабря начали бои за возвращение Крюково, которые в дальнейшем переросли в общее контрнаступление на всем фронте нашей армии. Организовать и осуществить контрнаступление было нелегко. В ноябрьских боях наши части очень поредели и устали. Наступление с решительными целями без помощи фронта и Ставки было немыслимо. И эта помощь пришла.

К первым числам декабря в составе нашей армии имелось довольно значительное количество войск: шесть стрелковых и одна кавалерийская дивизия, кавалерийский корпус, четыре танковые и четыре стрелковые бригады. Что же касается артиллерии, то ее у нас было больше, чем в любой армии, сражавшейся в те дни под Москвой: семь полков стрелковых дивизий и пятнадцать полков резерва Верховного Главнокомандования. Кроме того, армии было придано семь дивизионов реактивной артиллерии. Всего у нас насчитывалось более 900 орудий и минометов и 70 установок «катюш». Очень плохо обстояло дело только с зенитными средствами. У нас имелось всего два зенитных дивизиона. [47]

К тому времени на наше направление прибыли из резерва Ставки 1-я ударная и 20-я армии, имевшие в своем составе новые, полнокровные соединения. Это предвещало важные перемены на фронте. Людей охватило воодушевление, все они горели одним желанием — наступать!

Командующий армией 6 декабря отдал приказ о переходе армии в общее наступление. В бой за Крюково вступили 17-я стрелковая, 1-я гвардейская танковая бригады, а потом и 44-я кавалерийская дивизия. Поддерживали их три артиллерийских полка, что позволило сосредоточить на одном километре фронта более 40 орудий и минометов. По тому времени это составляло значительную плотность артиллерии. Основной удар наносился двумя стрелковыми полками, наступавшими в два эшелона на километровом фронте.

В первые дни нашего наступления бои за Крюково и некоторые другие населенные пункты носили особенно ожесточенный характер. В районах Рождествено, Нефедьево, Снигири, Ленино противник несколько раз переходил в контратаки и вынуждал наши части отходить с потерями. Но эти контратаки стоили ему дорого. Например, в боях за Крюково и Каменку фашисты потеряли много пехоты, 54 танка, 77 автомашин, 7 бронемашин и 9 орудий. Огромный урон понесли они от огня нашей артиллерии. В Нефедьево после наших огневых налетов было найдено более 1000 трупов вражеских солдат. В те дни особенно успешно действовали «катюши». Немцы называли их «пушками смерти». В Лунево и Владычино огнем 523-го пушечного артиллерийского полка было уничтожено около 400 вражеских солдат, несколько минометных батарей, 2 орудия и 7 автомашин с боеприпасами. Наши пехотные части овладели этими пунктами, не встретив сопротивления.

В течение 6, 7 и 8 декабря наши войска сбили противника с занимаемых им рубежей, и он начал стремительный отход. В те дни артиллеристам было нелегко. Нам стало ясно, что в организации широкого наступления у нас еще нет достаточного опыта. В этот ответственный период артиллерия усиления и даже часть дивизионной артиллерии начала отставать от пехоты. Что же случилось? Дело в том, что многое мы не предусмотрели, не успели сделать, а в некоторых случаях у нас просто не хватило необходимых средств. [48]

На дорогах в те дни царил досадный беспорядок. Расчистка их была организована плохо, и даже на Волоколамском шоссе имелась только одна снежная колея. Регулирование движения частей хромало. Из-за этого образовывались пробки. Много хлопот доставляли заминированные участки, потому что у нас не хватало средств для обезвреживания мин.

При отступлении немцы взорвали истринскую дамбу, что вызвало повышение уровня воды в реке. Переправы строились под огнем вражеской артиллерии, работа шла медленно. К началу преследования противника удалось построить только одну переправу близ истринского городского музея. Поэтому даже артиллерия стрелковых дивизий смогла переправиться на другой берег через один — три дня после своих стрелковых частей. О быстрой переправе артиллерии усиления мы могли только мечтать.

Три пушечных артиллерийских полка отстали настолько, что смогли вступить с бой только 23 декабря, когда противник откатился на рубеж реки Руза.

Но не следует думать, что артиллерийское командование оставалось пассивным или просто смирилось с создавшимся положением. Офицеры штаба артиллерии, не зная ни сна ни отдыха, носились по фронтовым дорогам, чудом проскакивали или объезжали бесчисленные пробки, разыскивали отставшие части и помогали им продвигаться за войсками.

Наступление... Многие склонны подразумевать под этим словом только наступающую густыми цепями пехоту, несущиеся, впереди танки, бесчисленное множество разрывов снарядов и мин, гул самолетов, бомбовые удары. Но это, если можно так выразиться, только лицевая сторона медали. Надо взглянуть на ее обратную сторону, чтобы получить приблизительное представление о наступлении в целом. Оно может развиваться успешно и без задержек, если за передовыми частями неотступно следуют их вторые эшелоны с многочисленными тыловыми подразделениями и артиллерия. В то же время должны выдвигаться на исходные рубежи танковые и кавалерийские корпуса, предназначенные для развития успеха. Все это значит, что за передовыми частями должен хлынуть поток войск, представляющий собой десятки тысяч людей, тысячи автомашин и повозок, большое количество орудий, [49] танков... Если сказать образно, весь этот поток до определенного времени как бы замкнут в отдельных водоемах (в районах сосредоточения или на позициях), связанных с основным руслом реки наступления небольшими каналами (проселочными, полевыми и лесными дорогами). Для достижения успеха необходимо, чтобы поток войск, устремляющийся за наступающими частями, набирал силу из этих водоемов в определенной последовательности, подчиненной основному замыслу. Но само по себе в жизни так получиться не может. Для этого нужна четкая организация и непрерывное руководство, управление всей массой войск.

С началом нашего наступления все части и тылы быстро выходили из занимаемых ими районов и устремлялись вперед, чтобы не отстать от наступавших соединений. При таких благих намерениях, но при отсутствии четких планов и регулирования они вместо быстрого продвижения вперед мешали друг другу, создавали заторы на дорогах, отставали от передовых частей. В результате этого наступавшая пехота, лишаясь поддержки вторых эшелонов, бесперебойного пополнения боеприпасами, горючим и продовольствием, снижала темпы наступления и несла тяжелые потери. Наступление в целом могло захлебнуться. В то же время сгрудившиеся на дорогах соединения второго эшелона, артиллерия и тыловые части нередко становились беззащитной жертвой авиации противника. Жизнь преподала нам тяжелые уроки, но они пошли на пользу.

В середине января 1942 года, в разгар наступательных боев, произошло знаменательное событие. В нашу армию приехал Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкин. По поручению Президиума Верховного Совета СССР он вручил правительственные награды многим командирам, политработникам и бойцам, в том числе и артиллеристам, отличившимся в боях под Москвой. Медаль «Золотая Звезда» и орден Ленина были вручены и Герою Советского Союза младшему сержанту 289-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка П. Д. Стемасову.

Весть о правительственных наградах с большой быстротой разнеслась по частям и еще выше подняла боевой дух войск. Наступление продолжалось. [50]

9

Примерно 20 января 1942 года штаб нашей армии, без войск, был переброшен под Сухиничи. Нам предстояло принять там часть фронта 10-й армии вместе с несколькими ее дивизиями. Фронт этой армии был большой — до 150 километров. С нашим прибытием он сократился вдвое.

В районе Сухиничей мы встретились с командующим 10-й армии генерал-лейтенантом Ф. И. Голиковым и командующим артиллерией армии генерал-майором артиллерии Г. Д. Пласковым.

Это была моя первая встреча с Пласковым. Впоследствии нам довелось долго воевать вместе, и у меня было много случаев убедиться в подлинном героизме этого человека.

Г. Д. Пласков хорошо знал свой участок, артиллерию армии и многое уже сделал для подготовки операции.

Знакомясь с новыми войсками, я завидовал Пласкову. Да и как было не завидовать, если в 10-й армии артиллерия стрелковых дивизий и все артиллерийские части резерва Верховного Главнокомандования были совершенно свежие, полностью укомплектованные и боеспособные!..

Ко времени нашего приезда в составе армии действовало восемь стрелковых дивизий, а в ее артиллерии насчитывалось более 1000 орудий и минометов.

Заботами Г. Д. Пласкова и его начальника штаба полковника И. В. Плошкина артиллерийская подготовка была уже тщательно спланирована. Достаточно имелось и боеприпасов. Словом, все было подготовлено для нанесения мощного артиллерийского удара.

И вдруг мы столкнулись с неожиданностью. Несмотря на то что артиллерийская подготовка проводилась четко, пехота не имела успеха. Генерал Пласков тяжело переживал [51] неудачу и поделился со мной своими мыслями. Его мнение совпало с моим.

Дело в том, что накануне наступления выпало много снегу. В поле намело огромные сугробы. А наши пехотинцы шли в атаку в полушубках и валенках, нагруженные вещевыми мешками и оружием. Они еле передвигали ноги. Быстрого броска не получилось. Тем временем противник пришел в себя и оказал сильное сопротивление.

Следующий день принес новую, но уже приятную неожиданность. Из дивизий сообщали, что противник оставил свои позиции и отошел на 6–7 километров к западу, на рубеж Попково. Сначала непонятно было, в чем дело. Казалось, в действиях противника не было никакого смысла. Лишь впоследствии выяснилось, почему это произошло.

Оказывается, до немцев дошел слух, что под Сухиничи прибывает армия Рокоссовского, имя которого уже получило у них достаточную известность. Но, не имея точных сведений, они не знали, что прибыл только штаб 16-й армии, а количество войск оставалось прежним. И вот, боясь мощного удара двух армий, немецкое командование сочло за благо без боя отвести свои части на другой рубеж.

После взятия Сухиничей наши армии в условиях снежной и холодной зимы продолжали наступать с большим или меньшим успехом. Штаб расположился в Сухиничах. И здесь нас постигло несчастье. 8 марта был тяжело ранен К. К. Рокоссовский. Надо же было так случиться! Константин Константинович зашел в домик к начальнику штаба М. С. Малинину. Там же были А. А. Лобачев и я. В это время противник начал артиллерийский обстрел города. Один из крупных осколков влетел в окно и попал К. К. Рокоссовскому в спину. Ранение оказалось тяжелым, и нам не без труда удалось перенести командарма в блиндаж. С большими предосторожностями Константина Константиновича перевезли в армейский госпиталь в Козельск, а оттуда во фронтовой госпиталь, размещавшийся в здании Тимирязевской академии в Москве. Все мы тяжело переживали отсутствие своего командарма. Больше всего нас беспокоило его здоровье. Ведь он был очень плох, когда его отправляли в госпиталь.

Усилия врачей принесли вскоре свои плоды. Почувствовав себя лучше, Константин Константинович начал писать нам теплые письма. Он интересовался жизнью [52] армии, ставшей ему родной и близкой, и делами каждого из нас. Мы подробно отвечали, и он постоянно был в курсе всех армейских событий.

В конце мая Рокоссовский возвратился на фронт, в свою армию. Но в июне, совершенно неожиданно для нас, Ставка отозвала его и назначила командующим войсками Брянского фронта. Не успели встретиться — и вновь пришлось расставаться! К счастью для многих из нас, расставались мы ненадолго.

Сразу же по приезде на новое место Константин Константинович позвонил в 16-ю армию и спросил Малинина и меня, согласны ли мы ехать к нему, чтобы и дальше воевать вместе. Его предложение взволновало и обрадовало нас. Нетрудно догадаться, что мы без колебаний согласились. Однако не все прошло гладко с нашим новым назначением. Ставка согласилась с Рокоссовским, но командование Западного фронта почему-то возражало. Константину Константиновичу стоило немалых усилий выдержать «бой» за нас. Все же вопрос решился положительно. Первым на Брянский фронт выехал М. С. Малинин. Вслед за ним и я поехал на новое место.

На должность командующего 16-й армией прибыл генерал-лейтенант И. X. Баграмян, выросший к концу войны в крупного полководца, хорошо известного всей стране. Новый командарм оказался высокообразованным и культурным человеком. 16-й армии везло на командующих!

Иван Христофорович быстро вошел в курс дел и понял, что штаб армии сколочен, дружен и имеет уже свои традиции. Поэтому он не стал менять установившиеся порядки, что сразу же должным образом оценили офицеры и генералы. Но мне не пришлось вместе с ним участвовать в сколько-нибудь значительных делах. Надо было собираться в дорогу. Мне предстояли встречи с новыми людьми, новые дела.

Во время переезда к месту назначения я много думал, с чего начать свою деятельность на новой должности и с какими трудностями придется мне встретиться. Я старался осмыслить все, что мне было известно о работе командующего артиллерией Западного фронта опытного генерала И. П. Камера и его штаба. Перебрал в памяти все значительные события с начала войны. И оказалось, что за весь этот немалый срок мы, командующие артиллерией армий, не получали от фронта никаких указаний [53] по использованию артиллерии. Вспомнилось только указание об артиллерийской контрподготовке под Ярцевом.

Каждый командующий артиллерией армии действовал по-своему, в меру своих способностей и знаний. Нами нередко допускались ошибки и просчеты, за которые на войне расплачиваются кровью.

Обо всех наших действиях мы доносили командующему артиллерией фронта и не получали никаких замечаний. Создавалось впечатление, что множество различных оперативных документов, получаемых от штабов артиллерии армий, штаб артиллерии фронта проглатывал не разжевывая и не разбирая вкуса. Никогда мы не видели у себя и офицеров штаба артиллерии фронта. Сейчас это может показаться неправдоподобным, но почти за год пребывания в составе Западного фронта мы единственный раз видели в войсках нашей армии начальника оперативного отдела штаба артиллерии фронта полковника Г. Д. Барсукова. Он приезжал контролировать отвод артиллерии от Волоколамска.

От чего все это зависело? У меня сложилось мнение, что так получилось по двум причинам. Во-первых, И. П. Камера находился в плену старых представлений. Я знал его еще по мирному времени, когда он был начальником артиллерии 10-го стрелкового корпуса. Тогда он был отличным организатором, энергичным, опытным артиллеристом. Но в те времена существовало мнение, что штабы артиллерии армии — это органы распределения артиллерии и снабжения ее всем необходимым для ведения боя. Никто не учил нас, командующих артиллерией стрелковых корпусов, — и тем более наши штабы — управлять артиллерией, планировать ее огонь. А на войне с первого дня это стало насущной и основной задачей. И вот мы учились в боях, варились в собственном соку, не получая помощи от командующего артиллерией фронта.

Во-вторых, И. П. Камера совершенно игнорировал свой штаб и не использовал его по прямому назначению. Насколько можно было тогда судить, он великолепно обходился без штаба. Вся «оперативная документация» умещалась в записной книжке, с которой мы видели его в войсках. За год у него сменилось четыре начальника штаба. Некоторые из них были хорошо подготовленные, образованные штабные офицеры. Любой командующий [54] артиллерией фронта мог только мечтать о таких начальниках штаба.

Конечно, недостатки человека со стороны виднее. И вообще-то критиковать, подмечать ошибки других много легче, чем самому избегать их. Но анализ всегда полезен. И я сделал для себя определенные выводы. Справедливости ради должен отметить, что командующий артиллерией Советской Армии Н. Н. Воронов и его начальник штаба Ф. А. Самсонов вопросами применения артиллерии занимались куда больше, чем И. П. Камера. По многим вопросам мы получали из Москвы очень полезные указания.

Командованию артиллерии Советской Армии принадлежит большая заслуга в разработке нового метода действий артиллерии в наступательных операциях. По указанию Н. Н. Воронова этот метод был подробно разработан лично Ф. А. Самсоновым.

10

Направляясь к новому месту назначения, я заехал в Москву, побывал у командующего артиллерией Советской Армии генерал-полковника артиллерии Н. Н. Воронова. Встреча была теплой. Мы знали друг друга много лет по совместной службе в Московской Пролетарской дивизии. Николай Николаевич дал много полезных советов и указаний, а на прощание выделил мне виллис, оказавшийся очень нужным на дорогах Брянской области. На этом виллисе я с адъютантом старшим лейтенантом А. Я. Свинцицким и прибыл утром 20 июля в штаб Брянского фронта. Штаб располагался в большой деревне Нижний Ольшанец в 15 километрах восточнее Ельца.

Знакомясь с офицерами штаба артиллерии, я с удовольствием констатировал, что попал в сколоченный и хорошо подготовленный коллектив. Штаб артиллерии Брянского [55] фронта четко руководил действиями артиллерии. Стиль его работы был заложен еще первым начальником штаба полковником Ф. А. Самсоновым, назначенным впоследствии начальником штаба артиллерии Советской Армии.

К моему приезду начальником штаба артиллерии фронта был полковник С. Б. Софронин, высококультурный штабной офицер, накопивший к тому времени немалый боевой опыт. Он ввел меня в курс дел, обстоятельно ответил на все вопросы и подробно охарактеризовал офицеров штаба. Из его слов я узнал, что все офицеры штаба участвовали в боях с первых дней войны, в отделах не отсиживались и часто выезжали в войска на самые беспокойные участки. Следовательно, они знали обстановку и состояние артиллерии не только по донесениям и отчетам, но и по личным наблюдениям.

Отделы штаба размещались в хатках. Во дворе одной из них, где помещался штаб оперативного отдела, Софронин завел меня в небольшой сарай. Там я впервые встретил подполковника Е. И. Левита. В этом «рабочем кабинете» он примостился у небольшого грубо сколоченного столика и писал отчет о действиях артиллерии фронта в июне 1942 года.

Меня заинтересовал этот отчет. Дело в том, что в июне немцы осуществили прорыв на стыке Брянского и Воронежского фронтов. Удар вражеских танков пришелся по левому флангу 13-й армии, в которой служил тогда Левит. Разработка плана противотанковой обороны и вообще действий артиллерии происходила при его участии. Армейский план составлялся так, как указывала директива бывшего командующего артиллерией фронта генерал-майора артиллерии М. П. Дмитриева.

Спросив, какие выводы делаются в отчете, я заметил, [56] что задел больное место. Левит начал горячо доказывать, что артиллерию в этих боях использовали неправильно, а директива командующего артиллерией фронта была ошибочной. Докладывал он убежденно, обнаруживая правильное понимание сущности боя с танками и задач артиллерии в обороне. Должен заметить, что взгляды его совпадали с моими.

В штабе артиллерии фронта я встретил и других толковых и грамотных офицеров: полковника Д. К. Кузьмина, с которым учился на курсах усовершенствования еще в 1928 году, подполковника Н. И. Колоярцева, майора В. А. Венедиктова и других. Со всеми этими офицерами мне пришлось впоследствии сталкиваться в различной боевой обстановке, и они всегда оправдывали мое мнение, сложившееся при первой встрече.

Состав штаба я изучал очень внимательно. Мне на опыте войны пришлось убедиться, что непрерывно и гибко управлять подчиненными войсками можно только тогда, когда есть работоспособный, оперативный штаб. При хорошем штабе всякое решение или распоряжение будет своевременно исполнено и доведено до частей.

Должен признать, что в больших успехах действий артиллерии огромная заслуга принадлежала штабу, хотя ее часто приписывали моему личному руководству. И, если уж быть откровенным, я считал своей заслугой то, что, пожалуй, больше многих других начальников ценил работу офицеров своего штаба и уделял серьезное внимание их подбору, сколачиванию работоспособного коллектива. И вообще мне кажется, что штабные офицеры заслужили теплое слово благодарности. Их труд на войне был сложен, порой изнурителен. Выполняя будничную работу, они много раз проявляли подлинный героизм, рисковали жизнью и при самых тяжелых обстоятельствах оставались верными долгу, самоотверженно выполняли свою задачу.

Штаб артиллерии пользовался авторитетом. К его помощи часто прибегали оперативный и разведывательный отделы штаба фронта. Единственно чем был я недоволен, — между обоими штабами не чувствовалось тесных взаимоотношений. Артиллеристы были во многом ущемлены. Достаточно сказать, что штаб артиллерии почему-то размещался на отшибе, вдали от основных отделов штаба фронта и от узла связи. Далеко не все офицеры штаба допускались на узел связи для выполнения своих [57] прямых обязанностей. А если они и допускались, то пользовались средствами связи в последнюю очередь. Из-за этого затруднялось управление артиллерией.

Тут вспомнилась 16-я армия. Благодаря влиянию Рокоссовского в ней установились хорошие отношения между нашими штабами. И я решил добиться такого же взаимодействия на Брянском фронте. Это мне удалось без особого труда, потому что я получил полную поддержку Рокоссовского и Малинина. М. С. Малинин дал строгое указание начальникам отделов и коменданту штаба создать необходимые условия для штаба артиллерии, и при первом же переезде на новое место мы разместились намного удобнее. Коренным образом изменилось и отношение к нам на узле связи. Вскоре все убедились в пользе этого, и взаимодействие штабов значительно улучшилось.

На Брянском фронте мне предстояло иметь дело с артиллерией четырех армий, в состав которых входило восемнадцать стрелковых дивизий, два кавалерийских корпуса и пять стрелковых бригад. Здесь я впервые встретил соединение совершенно новой для меня организации — 2-ю истребительную дивизию под командованием полковника Н. Ф. Михайлова. Она состояла из двух бригад, и каждая из них имела один противотанковый полк, роту противотанковых ружей, батальон автоматчиков и другие подразделения.

В составе фронта насчитывалось около 70 артиллерийских и минометных полков различных типов, из которых половину составляли полки резерва Верховного Главнокомандования. Всего имелось около 2 тысяч орудий и минометов всех калибров и более 100 установок полевой реактивной артиллерии «катюш». По тому времени такая группировка артиллерии считалась значительной. Протяженность фронта составляла более 300 километров, а штаб фронта находился в почтительном удалении, примерно в 100 километрах от переднего края.

Мне хотелось поскорее выбраться в войска, проверить состояние артиллерии и ее штабов, выяснить характер местности, на которой предстояло действовать. Общая обстановка была вполне благоприятна для этого. На фронте наступило так называемое затишье. Лишь некоторые армии предпринимали частные операции, не вносившие [58] существенных изменений. Немцы после прорыва на Касторное закреплялись на занимаемых рубежах.

Объезжая армии, я знакомился с новыми людьми. Командующие артиллерией и их штабы производили хорошее впечатление. Но характерным для них было отсутствие опыта в организации и проведении крупных наступательных операций. С начала войны их печальной участью были непрерывные отходы, порой беспорядочные, под натиском превосходящих сил врага. Этим армиям приходилось вести тяжелые оборонительные бои, не имея достаточного количества артиллерии. Войска познали и горечь окружения в Брянских лесах, из которого, впрочем, они с честью вышли, хотя и понесли большие потери. Год войны многому научил артиллеристов Брянского фронта, но еще многое предстояло им познать. На смену отходам и многочисленным оборонительным боям приближалась пора долгожданных наступательных операций. К ним-то и надо было готовиться. Но, как выяснилось на деле, готовность к выполнению огневых задач во многих артиллерийских частях была недостаточной.

Помнится такой случай в 3-й армии. Мы прибыли с командующим артиллерией армии М. М. Барсуковым на наблюдательный пункт командира одной из батарей 420-го армейского пушечного артиллерийского полка. Командир батареи показал нам очень красиво исполненную схему огня в обороне. Карта была испещрена условными знаками, изображавшими участки подвижного и неподвижного заградительного, сосредоточенного огня. Казалось, сунься противник на этом участке, так он и щели не найдет, не сможет безнаказанно приблизиться к нашему переднему краю. Всюду его поразит заранее подготовленный огонь артиллерии.

Все это мне понравилось. Но я захотел проверить, как быстро откроет батарея огонь и какова будет его точность. Надо сказать, что по нашим артиллерийским порядкам время на открытие подготовленного, или, как у нас говорят, планового, огня должно исчисляться секундами и уж никак не минутами.

Каково же было мое удивление и негодование, когда батарея не смогла своевременно открыть огонь по указанному мною участку! На вызов «подготовленного» огня командир батареи затратил столько времени, что уже не было смысла попусту расходовать снаряды. После первой [59] неудачи, думая, что произошло какое-то недоразумение, я приказал открыть огонь по другому участку. И опять потянулись минуты томительного ожидания. Командующий артиллерией армии генерал Барсуков и командир полка подполковник Подольский чувствовали себя очень неловко, хотя до этого печального факта они держали себя достаточно уверенно, чтобы не сказать больше.

Начали разбираться, в чем дело. Оказалось, что, передав командиру батареи разработанную схему, ни один из старших начальников ни разу не удосужился проверить выстрелом точность и быстроту открытия огня. Этот случай насторожил меня и послужил серьезным уроком для многих. Лично я наглядно убедился и прочно усвоил, что нельзя доверять без проверки даже самым красиво исполненным документам. Штаб артиллерии фронта упустил такой важный вопрос, как постоянная боевая готовность артиллерии. Здесь считали, что этим делом в полной мере занимается армейское командование.

Как ни странно, а затишье на фронте в какой-то мере даже мешало нам наводить жесткий порядок в частях. Наши указания выполнялись в армиях медленно или, во всяком случае, не так быстро, как хотелось. Многие офицеры думали, что над ними, как говорится, не каплет, и действовали не очень энергично, даже с прохладцей. Но общими усилиями командующих артиллерией и их штабов нам удалось расшевелить наши части. Дела пошли лучше. Мы наметили новые меры повышения боевой готовности артиллерии фронта, но многие из них не удалось претворить в жизнь. Новое назначение разрушило все мои планы.

К. К. Рокоссовский 1 октября 1942 года был назначен командующим войсками Донского фронта, куда одновременно с ним убыл и его бессменный начальник штаба М. С. Малинин. 3 октября вслед за ними и я выехал к новому месту назначения.

Итак, на Брянском фронте я пробыл совсем недолго, всего два с половиной месяца, но узнал много нового, получил первый опыт работы командующего артиллерией фронта. Здесь я познакомился с интересными людьми — командующим 13-й армией генералом Н. П. Пуховым, командующим 38-й армией генералом Н. Е. Чибисовым и другими генералами. Но пожалуй, самое сильное впечатление оставили встречи с командирами танковых корпусов [60] и в особенности с волевым, энергичным и решительным командиром танкового корпуса генералом П. А. Ротмистровым. Позже мне снова довелось встретиться с ним, и я убедился, что первое впечатление не обмануло меня. За короткий срок пребывания на Брянском фронте я успел не только привыкнуть, но и сродниться с коллективом штаба артиллерии. Искренне жаль было покидать боевых товарищей. Но я надеялся, что со многими из них расстаюсь ненадолго. [61]


Назад                     Содержание                     Вперед



Рейтинг@Mail.ru     Яндекс.Метрика   Написать администратору сайта