Соловьи в пустыне не поют — это известно всем. Наш городок стоял не в пустыне, а довольно далеко от неё, — в гладкой, как ладонь, степи, на берегу Сухоречки. Но соловьи здесь тоже не водились. Этих пташек мы знали только по картинкам да по басне Крылова, где соловей и щёлкал и свистал. На тысячу ладов, тянул, переливался, Басня нам нравилась, но мы понятия не имели о том, как эта птичка щёлкает, свищет, переливается и прочее. Не представляли мы себе и рощи, где могла рассыпаться какая-то соловьиная дробь. Рощ у нас не было и в помине. На весь городок росло одно единственное дерево — старый тополь во дворе исполкома. Тополь наполовину высох, и серая зелень торчала на нём клочьями, как шерсть на облезлом верблюде. Летом над городком висели тучи горячей пыли, в пяти шагах нельзя было увидеть человека, солнце походило на раскалённый пятак, и мы смотрели на него, ничуть даже не прищуриваясь. А зимой кружились в степи мутные бураны. В эту пору не то что за пять шагов, но и за два шага не было видно ни зги. Учительница Ксения Петровна говорила, что «зга» значит колечко на дуге, к которому привязывают колокольчик. Ксения Петровна объясняла много непонятных слов, а то, чего она не знала, подробно растолковывал нам сторож исполкома Гурий Липатыч. Было ему лет девяносто, а то и сто. Он на любой вопрос отвечал. За девяносто лет, конечно, многому можно научиться. Поэтому, как что попадалось непонятное, ребята тут же бежали к Липатычу. Новому человеку наши места казались унылыми. Сейчас я понимаю, что так оно и было, но тогда мы обижались, если какой-нибудь приезжий говорил: — Ну и скучно вы живёте! Ни деревца, ни воды... — Почему скучно? — спорили мы. — Обыкновенно живём. Это вам просто не повезло. Вы не тогда приехали. Вот если бы весной, так у нас в Сухоречке воды через край, и степь, как изумруд, зелёная, и цветов — уйма: тюльпаны, маки, пионы... Мы помалкивали, конечно, что такая весёлая жизнь длилась всего две-три недели, а затем наступал зной. Из пустыни дул горячий ветер — суховей. Цветы никли, трава выгорала, степь становилась жёлтой, колючей, и овцы переходили речку, не замочив копыт. Вода бежала уже где-то под камнями и там чуть-чуть поблёскивала. Вот точно такой же разговор про скучную жизнь вели мы с москвичом Петей Вороновым. Он приехал к нам в городок надолго, так как собирался кончать здесь школу-десятилетку, и поступил в наш, третий класс. Петя рассказывал нам о Москве, а ребята сидели и время от времени ахали. Но однажды он начал плести такое, что мы даже застеснялись. А сказал нам Петя вот что: — Скоро жизнь у вас пойдёт другая. Вот как только папа разведёт здесь лес... — Какой лес? — закричали мы. — Обыкновенный лес, — продолжал Петя. — Деревья разные. Тут мы стали его подзадоривать: — Ты ещё скажи: вишни, мол, яблоки, груши, абрикосы... — Ну да, — говорит он. — Так и скажу: вишни, яблоки... И так нам стало обидно, что побежали мы тут же к Липатычу, а Пете-вруну даже «до свидания» не сказали. Липатыч сидел во дворе исполкома и, слушая нас, курил свою вечную трубочку-носогрейку. — Человек, ежели захочет, всегда добьётся, — неопределённо сказал он. — Значит, и лес в степи может развести? — не выдержал я. — Погоди, малец, — поморщился Липатыч, — ты меня не перебивай. Так вот: всего добьётся. Но в природе всё по закону расписано. Леса там растут, где вода да прохлада. А южней лесов степи начинаются. Дальше, значит, где жара да сушь, откуда к нам суховеи дуют, пустыни пойдут, а за ними горы или море-окиян. И супротив природы не попрёшь. На нашей земле, кроме телеграфных столбов, ничего не вырастет. — А тополь? — возразили мы. — Ну что ж тополь... — хмыкнул Липатыч. — Один в поле — не воин. За сто лет только один тополь и вырос. Да и тот, должно быть, какой-то ненормальный. И он жалостно поглядел на высокую метлу с клочьями пыльной зелени. Мы тоже посмотрели на тополь, вздохнули и подумали, что Липатыч, должно быть, прав. Но Ксения Петровна рассердилась и на нас, и на Липатыча. — Вы должны запомнить, — говорила она, — если лес человеку нужен, он его вырастит. И тут мы узнали, что лес большую пользу нам приносит. Без него, оказывается, реки мелеют, земля портится, горячий ветер зерно выдувает, и от этого бывают неурожаи. А если на пути суховея поставить зелёные заборы из деревьев, то ветер ударится об эту преграду, задержится и ослабеет. Мы узнали, что деревья влагу хранят, что снег под деревьями да под кустами не так скоро тает, и земля становится уже не такая сухая, и на ней действительно яблоня или даже абрикос может вырасти. Вот так-так! Выходит, зря мы Петю обидели. А вскоре пришлось мне покинуть родные места потому, что отца перевели на работу в волжский город Вольск. Тут только я понял, что это такое, когда говорят: «город утопает в зелени». Здесь же в городском саду услышал я соловья и пожалел своих дальних ребят-товарищей. Даже письмо им написал о том, как соловей поёт. Слов для этого у меня было маловато, и я призанял их у дедушки Крылова. Ребята мне ответили. В нашем городке всё было по-старому. Писали мне, что деревьев в городе ещё нет, что вместо соловьёв по-прежнему свистят в степи суслики, что старый тополь живёт-поскрипывает, а Липатыч сердится и говорит, что время пошло ненормальное: раньше, мол, старики сказки рассказывали, а сейчас наоборот пошло: молодые — старым. За шесть лет, что прожили мы в Вольске, я только одно это письмо и получил. И сам больше не писал. Город новый, товарищи новые, не до писем было... Мало-помалу стал я забывать родной городок. А когда переходил я в восьмой класс, отец мне и говорит: — Хочешь, Сергей, на родину съездить? Я туда на несколько дней отправляюсь. Интересно посмотреть, как наш городок поживает. * * * * Мы вышли из вагона. Странная прохлада охватила нас, и сквозь сладкую дрёму издалёка дошёл до меня глуховатый голос отца: — Пойдём пешком, Сергей. Поглядим, каким он стал, наш родной городок. Тёмная аллея повела нас от станции вглубь какого-то сада. Сквозь чёрные ветви деревьев блеснула голубая полоска — это было озеро. Большая серебряная луна отражалась на нём, как в зеркале... И я вдруг испугался: вдруг всё это сон, вдруг я проснусь — и всё исчезнет... И я тихо сказал отцу: — Не торопись, ты меня разбудишь. А отец засмеялся, но тоже тихо ответил: — Ты думаешь — это сон? Это не сон, а самая настоящая явь. Слушай! — и он сжал мою руку. И тут я услышал чудесную соловьиную трель, затем раздался нежный переливчатый свист, похожий на звуки флейты, щёлканье, и певучий поток будто полетел с огромной высоты по хрустальным ступенькам. — Слушай, Сергей, — снова донёсся до меня сквозь соловьиное щёлканье отцовский голос, — это соловьи... Ты не услышишь их уже до будущего года... Утром, проснувшись от давно знакомого резкого степного солнца, я подошёл к окну, распахнул его настежь и увидел широкую площадь родного городка. В самом центре площади зеленел небольшой скверик. А за ним стоял знакомый дом исполкома, окружённый чёрными свечами тополей. Среди них тянулся к небу высокий, тощий, почти совсем без зелени старый тополь. Днём всё выглядело немножко не так, как ночью. И деревья были не такие пышные, тонкий слой степной пыли покрывал листву. Всё было по-другому: школа, где я учился, стала будто поменьше, Ксения Петровна казалась не такой строгой, и мои товарищи стали почти взрослыми. А Петя Воронов, должно быть, давно позабыл о том, как мы не верили ему и думали, что он нас обманывает. Ребята рассказывали мне, как вместе со всеми запрудили они Сухоречку, как сажали лесные полосы — деревья и кустарники. Зелёным щитом прикрыли они городок и землю вокруг него от горячих ветров. — А яблоки у вас тут растут? — спросил я, вспомнив нашу первую ссору с Петей. — Вот тут ты рановато приехал, Серёжа, — засмеялся он. — Но осенью можешь попробовать яблочка. Мы соберём первый урожай в нашем школьном саду. Сад зеленел позади школы. Меж деревьев стояли пчелиные ульи, и рядом с ними грелся на солнышке старенький, седой Гурий Липатыч. — Ему уже больше ста. Ты с ним погромче, Сергей. Он стал плохо слышать. — Здравствуйте, Гурий Липатыч! — закричал я, подходя к нему. Он пристально поглядел на меня слезящимися глазками. — Никак Серёжка? — нерешительно прошамкал Липатыч. — Ишь какой вырос! — Нынче все растёт, Липатыч, — громко сказал я. — Даже леса в степи растут. И наш старый тополь уж не один воин в поле. — А что я говорил, — оживился Липатыч. — Я ж тебе говорил: человек, ежели захочет, всего добьётся. Он тебе землю-матушку переворошит, сады в пустынях разведёт, заместо суслика соловья свистеть заставит. Мы с ребятами переглянулись, но Петя Воронов сказал тихо: — Это ничего. Где ж ему всё запомнить. Хорошо, что он не забывает главного: человек всего добьётся, если захочет. | |
Просмотров: 302 | |
Всего комментариев: 0 | |