Батов П.И. В походах и боях. — М.: Воениздат, 1974. Издание 3-е, исправленное и дополненное

1941 году осенью мне пришлось участвовать в боях за Крым на Перекопе и Ишуньских позициях. Крымский полуостров тогда обороняла отдельная 51-я армия. Ее можно обвинить во многих смертных грехах: Крым мы не удержали. Однако нужно сказать и следующее: эта армия, созданная наспех, плохо вооруженная, в течение тридцати четырех дней сдерживала одну из лучших армий гитлеровского вермахта. Немцы понесли большие потери, а главное — было выиграно время для эвакуации в Крым одесской группы войск, без чего вряд ли была бы возможна длительная оборона Севастополя.

Беда 51-й армии заключалась в том, что, во-первых, она не имела боевого опыта и была недостаточно технически вооружена; во-вторых, те силы и возможности, которыми она располагала, использовались подчас неумело, без учета сложившейся обстановки. Тем не менее ее войска героически обороняли перешейки, честно выполняя свой долг. Я имею прежде всего в виду 156-ю дивизию под командованием генерала Платона Васильевича Черняева и 172-ю дивизию (по крымскому счету — третью), которую в ходе боев готовил прекрасный офицер полковник Иван Григорьевич Торопцев, а в самые тяжелые для нее дни возглавил волевой, инициативный и храбрый полковник Иван Андреевич Ласкин. Они сделали все возможное. Позволю себе привести выдержку из письма бывшего сержанта-артиллериста, а ныне декана филологического факультета педагогического [6] института г. Орджоникидзе Г. И. Кравченко: «На всю жизнь сохраню я чувство любви к нашей сто пятьдесят шестой дивизии, в которой служил с тридцать девятого года и начал трудные дни войны, — чувство любви к ее командирам, политработникам, которые вполне заслужили глубочайшее уважение народа». Лестно для офицеров оставить такую память в чутком сердце солдата... И я взялся за перо, чтобы представить читателю свидетельства очевидца и участника тех жестоких боев, горьких для нас по их исходу, рассказать о замечательных людях, беззаветно сражавшихся за родную землю. В великой победе нашего парода над фашистской Германией есть и их доля. Немалая доля!

Кстати скажу сразу же: командовавший осенью 1941 года 11-й немецкой армией Эрих Манштейн оказался крайне необъективным и нечистоплотным мемуаристом. В крымских главах книги «Утерянные победы» он по крайней мере в четыре раза преувеличил количество наших войск, оборонявших Перекопский перешеек и Ишуньские позиции; например, он приписал нам три дивизии из 9-й армии, отходившей из-за Днепра по северному берегу Сивашей (мы были бы счастливы, если бы в действительности получили их в то время); особенно разыгралась его фантазия при описании обилия современной военной техники, которой якобы были оснащены наши войска. Сошлюсь лишь на следующие анекдотические сведения: в боях за Перекоп и Турецкий вал, пишет, не стесняясь, фашистский генерал, было захвачено 10 тысяч пленных, 112 танков и 135 орудий. Если бы генерал Черняев имел тогда такие силы, вряд ли Манштейн носил бы кратковременные лавры «покорителя Крыма». Бои действительно были труднейшие для обеих сторон, но в них фашистским войскам на участке главного удара противостояла всего одна наша дивизия — 156-я со своими штатными артиллерийскими средствами. Она заставила противника уважать себя настолько, что для оправдания больших потерь Манштейн вынужден воспользоваться явной фальсификацией фактов. Ниже будет видно, как в действительности развертывались события.

В Крым я попал неожиданно, перед самым началом войны. 13 — 17 июня 1941 года в Закавказье, где я был заместителем командующего округом, проходили учения. [7]

Только вернулся с них — узнаю, что мне приказано срочно прибыть в Москву. Начальник штаба округа генерал Ф. И. Толбухин подготовил все необходимые справки и материалы по нуждам Закавказского военного округа для доклада наркому и краткую памятную записку. Мы располагали убедительными данными о том, что крупные ударные группировки немецко-фашистских войск сосредоточиваются у западных границ нашей страны. Как говорится, уже пахло грозой, поэтому я счел нужным особо остановиться на выводах по обстановке и на имевшихся у нас сведениях о положении на наших границах.

Выслушав доклад, маршал С. К. Тимошенко поставил меня в известность о том, что я назначен на должность командующего сухопутными войсками Крыма и одновременно командиром 9-го корпуса. При этом маршал ни словом не обмолвился о том, каковы должны быть взаимоотношения с Черноморским флотом, что делать в первую очередь, если придется срочно приводить Крым в готовность как театр военных действий. Он лишь вскользь упомянул о мобилизационном плане Одесского военного округа, куда организационно входила территория Крыма, и отпустил меня, тепло попрощавшись и пожелав успеха на новом месте службы. Это было 20 июня 1941 года.

На симферопольском аэродроме меня встретил начальник штаба 9-го стрелкового корпуса полковник Н. П. Баримов с несколькими штабными командирами. Поодаль стоял видный генерал с орденом Красного Знамени на груди. Как оказалось позднее, когда он представился, это был командир 156-й дивизии генерал П. В. Черняев.

Солнце закатилось, и Симферополь отдыхал от изнурительной жары. Жизнь в городе текла безмятежно, в поведении как гражданских, так и военных людей не было ни малейших признаков ожидания тревожных событий. Так, по крайней мере, казалось на первый взгляд. Начальник штаба говорил, что дивизия Черняева — единственное соединение стрелковых войск, по-настоящему сколоченное и подготовленное.

Еще в Крыму была 106-я дивизия, сформированная совсем недавно на Северном Кавказе на базе территориальных частей и укомплектованная едва наполовину. В составе войск Крыма имелись также 32-я кавалерийская [8] дивизия, которой командовал весьма опытный командир полковник А. И. Бацкалевич, Симферопольское интендантское военное училище, Качинское военное училище ВВС. На полуострове дислоцировались тыловые части Одесского военного округа и местные органы военного управления.

— Сто шестая дивизия на хорошем счету, — докладывал Баримов. — Там подобрались опытные командиры и политработники, под стать своему комдиву полковнику Первушину. Несмотря на молодость, это очень способный, талантливый командир. Да вот генерал Черняев его лучше знает. Алексей Николаевич Первушин не так давно был у него в сто пятьдесят шестой заместителем...

Комдив ответил, что может дать только лестный отзыв.

— Но сейчас ему туговато, — добавил Черняев, — ведь он только что назначен на дивизию, до этого командовал кавалерийским полком, а в финскую был офицером для особых поручений при командарме второго ранга Штерне.

Я рад был тому, что среди командиров соединений есть воспитанник Г. М. Штерна. Этого талантливого, с высокой общей и военной культурой человека я знал еще по боям в Испании. Штерн немало сил отдал созданию народно-революционной республиканской армии в Испании.

Конечно, у Г. М. Штерна Первушину многому удалось поучиться, но главной школой для него стал Дальний Восток...

— Там учили воевать по-настоящему...

Мне были понятны эти слова комдива: имя маршала В. К. Блюхера, опыт, накопленный ОКДВА под его командованием, были широко известны командирам и политработникам Красной Армии.

Своим низким хрипловатым голосом Черняев докладывал о жизни и боевой учебе полков в лагерях. Он тревожился тем обстоятельством, что техническая вооруженность дивизии далека от современных требований. Автотранспорта почти что нет, значит, в маневре связаны: территория огромная, к тому же мы в ответе за всю линию побережья, а случись что, все передвижения частей придется совершать на «одиннадцатом номере» (так бойцы окрестили пеший способ хождения). О своих подчиненных [9] командир дивизии рассказывал живо, добираясь, как говорится, до сокровенной струнки. Помнится, о начальнике разведывательного отделения капитане Лисовом он отозвался так: «Недавно в Москве кончил разведкурсы, знания имеет, по натуре к делу подходит — хитер, как запорожец, черта за нос проведет». В свое время читатель удостоверится, как такое дело получалось у капитана Николая Васильевича Лисового. Я о нем сохранил самые хорошие воспоминания.

— Разрешите узнать последние новости, — говорил Черняев. — Мои командиры хотят знать, чего ждать и к чему готовиться. Позавчера в полках был лектор из Москвы. Так вот, он сказал, что не надо преувеличивать значение заявления ТАСС от четырнадцатого числа. Он сказал, что нам известно, кто такие правители Германии. Мне уже звонил Юхимчук, есть у нас такой командир полка, до того дотошный, доложу вам, что спасу от него нет, — ему все вынь да положь, как в академии... Звонил и спрашивал, кому верить — газетам или лектору.

Условились, что завтра утром буду в дивизии, соберем товарищей и потолкуем. Главное — готовность дивизии должна быть на высоте, поскольку время тревожное. С таким напутствием комдив был отпущен. Штаб 9-го корпуса разместился в гостинице в центре города, он еще был на чемоданах — управление корпуса недавно перевели сюда с Кавказа. Работали со штабными офицерами допоздна, и наконец, когда остался один, можно было подвести итог первым впечатлениям. Итог выходил не очень утешительным. Я имею в виду не людей, наоборот, первое знакомство с людьми обнадеживало, но общее положение дел выглядело нехорошо. Нарком наименовал мою должность громко, а войск у «командующего сухопутными войсками Крыма», как говорят, кот наплакал. Две дивизии неполного состава с их четырьмя артполками тоже неполного состава. У самого корпуса все дело упиралось в организацию и укомплектование. Своей штатной артиллерии не имеет, не говоря уже о танках; войска связи и саперные части в зародыше. Думалось: все зависит от того, сколько времени нам отпустит судьба на то, чтобы привести оборону Крыма в должный порядок. Судьба ничего не отпустила. Едва забрезжил рассвет, явился начальник штаба и, стараясь быть спокойным, сказал: [10]

— Получены данные. Только что противник бомбил города Украины и Крыма.

В этот первый авиационный налет немцы применили наряду с фугасными и зажигательными бомбами также и морские магнитные мины с целью блокировать боевые корабли в их базах, однако часть мин упала на берег и в городе. Война показала свой грозный облик. Наши люди в частях и на военных кораблях встретили начало войны спокойно, с твердой уверенностью, что Гитлер понесет неминуемое поражение. Между прочим, не могу забыть одну деталь этого дня. Мне рассказывал позже Герой Советского Союза Федор Иванович Винокуров (тогда он был в 156-й дивизии секретарем дивизионной партийной комиссии), что при первом авианалете несколько бомб разорвалось на территории штаба дивизии. Жертв, по счастью, не было. Собрали еще теплые осколки и положили на стол. Тут были и начальник штаба полковник Гончарук, и начподив батальонный комиссар Гребенкин, и, конечно, вездесущий Лисовой, и даже такой хладнокровный человек, как начальник артиллерии дивизии полковник Полуэктов. Они стояли и смотрели на куски рваного железа. Кто-то проговорил: «Так вот чем убивают людей...»

С началом войны Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед сухопутными войсками Крыма задачу вести оборону побережья и не допустить высадки как морского, так и воздушного десанта, а перед Черноморским флотом — обеспечить господство наших военно-морских сил на Черном море. Это было единственно возможное и правильное решение. Не учитывать опасности вторжения с моря было нельзя. В нашей памяти еще слишком свежи были десантные операции гитлеровцев на Крите и в Норвегии. И зря некоторые историки упрекают Генштаб в том, что он будто бы сразу дал Крыму неправильную установку. Ошибку совершили позже, когда неудачи наших войск на Южном фронте создали для Крыма новую ситуацию, а инерция противодесантной обороны продолжала действовать, крайне мешая сосредоточению всех сил на севере полуострова.

Полученная задача обязывала нас определить место и роль 9-го отдельного стрелкового корпуса в общей [11] обороне Крыма. Судьба полуострова тесно связана с судьбой Черноморского флота. Следовательно, обязанность сухопутных войск состояла в том, чтобы всемерно способствовать боевым действиям Черноморского флота и его авиации, располагавшейся (до осени 1941 года) на равнинной, северной части полуострова, постараться как можно скорее добиться дружной и согласованной работы с командованием флота. Силами 9-го стрелкового корпуса мы должны были построить рубежи обороны, необходимые для защиты Севастополя с суши. С такими мыслями я и явился к командующему флотом. Отношения сразу наладились хорошие. Военный совет Черноморского флота заслушал мой доклад о боевых порядках сухопутных войск при противодесантной обороне побережья, рассмотрел построение системы огня артиллерии стрелковых дивизий и ее взаимодействие с корабельной и береговой артиллерией и т. п. Мы также представили наш план строительства оборонительного рубежа — внешнего укрепленного пояса — по высотам со стороны Симферополя, чтобы прикрыть Севастополь с суши, если противнику удастся высадить десант. Этот рубеж, включавший две линии траншей полевого типа, был в течение июля построен при огромной помощи местного населения. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, помню, сам предложил нам морские мины для установки на сухопутных рубежах. В помощь войскам было выделено шесть артиллерийских батарей. На рубежах появились орудия, снятые с ремонтирующихся кораблей. Были созданы артиллерийские группы поддержки сухопутных войск с моря (сюда входили линкор «Парижская коммуна», крейсеры «Красный Крым», «Красный Кавказ» и некоторые эсминцы). В Утлюкский залив вошли канонерские лодки Азовской военной флотилии, для поддержки войск на Арабатской стрелке высадился отряд морской пехоты. Сотрудничество налаживалось. То, что мы успели сделать, помогло затем в трудной борьбе на Перекопском валу и Ишуньских позициях.

Однажды в конце июня 1941 года, при переговорах с Москвой, маршал Б. М. Шапошников мне говорил: «Вы понимаете, голубчик мой, что успех немецкого десанта в Крыму до крайности обострил бы положение не только на Южном фронте. Из Крыма один шаг на Тамань и к кавказской нефти. Принимайте все меры противодесантной [12] защиты как на берегу, так и внутри Крыма. Как у вас отношения с Октябрьским?» Я ответил, что лучших отношений желать не нужно, и доложил о том, что делается: обе стрелковые дивизии укрепляют оборону побережья, 156-я несет охрану его юго-восточной части, от Керчи до Севастополя, а 106-я — на юго-западе, включая Евпаторийское побережье. Против воздушных десантов мы выставили 33 истребительных батальона, созданных с активной помощью пограничных войск. В основном они из местных жителей, ядро составилось из коммунистов и комсомольцев. Эти батальоны контролируют железную дорогу Армянск — Феодосия и районы, удобные для посадки самолетов.

О перешейках, соединяющих Крым с материком, разговор тогда не шел. Да и не мог он в то время идти. Армии Южного фронта вели бои еще западнее Кишинева, и при наших весьма ограниченных средствах и полной неподготовленности Крыма как театра военных действий было бы непростительно распылять силы для решения задачи, являвшейся в июне второстепенной Только в середине июля обстановка заставила меня заняться перешейками. Тогда для этого были и реальные возможности и действительная нужда.

Таким образом, в течение первого месяца войны части и соединения всех родов и видов войск вместе с населением Крыма довольно успешно укрепляли полуостров. Сухопутные войска рыли, строили поты, дзоты, учились отражать десанты, а флот, помогая им совершенствовать оборону побережья, силами своей авиации наносил удары по Констанце, Плоешти и Черноводскому мосту через Дунай. Кроме того, с первых дней войны были высланы в активный поиск подводные лодки на позиции у Босфора, Варны и Констанцы — в ожидании входа в Черное море сил извне. В конце июня наши корабли совершили набеговую операцию в районе Констанцы.

В своих воспоминаниях, опубликованных «Военно-историческим журналом» в 1968 году, вице-адмирал И. Д. Елисеев справедливо подчеркнул: «Уместно заметить, что на Черноморском театре военных действий враг не решился высаживать десанты, так как опасался сил нашего флота, и в частности кораблей эскадры». [13]

Адмирал флота Советского Союза И. С. Исаков писал мне по этому поводу: «У немцев не было реальных возможностей для высадки (тоннаж, прикрытие, поддержка с моря), даже если бы они смогли выделить в десант 2 — 3 дивизии... Но, как видно, все были заражены психозом десанта, причем морского. Такие настроения должен был первым ликвидировать ЧФ».

Поскольку Ставка Верховного Главнокомандования и Южный фронт тогда не интересовались положением в сухопутных войсках Крыма — им было не до нас, — нам приходилось получать ориентировку преимущественно через штаб флота. У меня сохранились выписки из разведывательных и других штабных документов того времени. Чего тут только нет! 22 июня: в Констанце готовится десант... авиаразведкой обнаружены 10 транспортов противника... направление на Крым. 24 июня: на траверзе Шохе обнаружена подводная лодка... концентрация судов в районе Констанцы свидетельствует о подготовке десанта... на аэродромах Бухареста скопление шестимоторных транспортных самолетов для переброски парашютистов. 27 июня: итальянский флот проследовал через Дарданеллы в Черное море для высадки десанта в Одессе и Севастополе. 28 июня: подтверждается наличие в Констанце 150 десантных катеров. В первой половине июля то же самое — из района Констанца, Тульча, с аэродромов Румынии можно со дня на день ждать десантов, как морских, так и воздушных. 7 июля штаб Дунайской флотилии сообщил, что из портов Болгарии и Румынии в неизвестном направлении вышли 37 транспортов с войсками...

Приходилось то и дело поднимать войска по тревоге, которая оказывалась напрасной. Как-то в начале июля под утро раздался телефонный звонок. У аппарата оперативный дежурный по штабу корпуса:

— Получены данные о высадке воздушных десантов в районе Алуштинского перевала, в тылу Севастополя и морских десантов на Керченском полуострове.

Мы прочесали леса и горы. Никого не обнаружили. Через несколько дней история повторилась. Областной комитет партии вынужден был призвать к порядку местных работников, поддававшихся разным слухам. Секретарь обкома В. С. Булатов вызвал руководящих товарищей, мы с ними провели инструктивную беседу. Местные власти [14] и партийные организации помогли создать сеть постов воздушного наблюдения и связи, разработали ночную световую сигнализацию, установили постоянное дежурство ответственных лиц на узлах связи. Принятые меры оправдались. В горах были запеленгованы и обезврежены радиостанции, передававшие противнику данные о дислокации наших войск, о слабо подготовленных к обороне участках побережья. Удалось выловить вражеских лазутчиков, распространявших панические слухи, «ракетчиков», «сигнальщиков». Но все это отвлекало от главной задачи, вызывало необходимость перегруппировок, дополнительного выделения подразделений. Силы распылялись.

Со всей остротой встала задача доукомплектовать части и соединения, создать для сухопутных войск солидные резервы, сколотить их в меру предоставленных нам прав и переложить на них часть неотложных инженерных оборонительных работ. В. С. Булатов горячо поддержал мобилизацию тылового ополчения. Помощь обкома партии была неоценима. Но душой всего этого огромного дела стал человек, с которым меня свел случай.

Настроение основной массы трудящихся Крыма было самое боевое. Ко мне как командующему на суше ежедневно шла масса людей — рабочие, комсомольцы, старые крымские партизаны — с требованием немедленно послать их на фронт, с резолюциями митингов, с предложениями по борьбе с возможными высадками врага. Народ хотел воевать с ненавистным врагом и требовал от нас организации и руководства. Однажды в кабинет вошла энергичная блондинка, на вид лет тридцати пяти.

— Я жена Мокроусова — Ольга Александровна, — сказала она. — Вы ведь знаете моего мужа?

Удивленно смотрю на нее. Но память уже кое-что подсказывает.

— Это тот Мокроусов, знаменитый партизан двадцатых годов? Я не имел счастья знать этого героя, но наслышан о нем.

— Все-таки, генерал, вы его знаете, он мне говорил, что встречал вас в Испании. Вас ведь там звали Фрицем Пабло, правда?

— Батюшки мои, а его-то как там называли?

— Савин. [15]

— Вот теперь знаю и даже хорошо знаю вашего мужа, славного военного советника Арагонского фронта. Где же он?

— Взял свой вещевой мешок и пошел в Первомайск на призывной пункт... А я подумала, что, может быть, Алексей будет здесь нужнее, и вот пришла.

Звонок в Первомайск к генералу Никанору Евламппевичу Чибисову (командующему войсками Одесского округа). Через несколько дней я уже обнимал своего друга и соратника. Он был назначен моим заместителем но формированию тылового ополчения. Ольга Александровна Мокроусова тоже активно включилась в работу. С помощью местных организаций был проведен добровольный набор в ополчение. Вскоре его ряды насчитывали 150 тысяч человек. Отсюда мы черпали кадры для военно-строительных отрядов, а потом на базе ополчения были сформированы три стрелковые дивизии.

Большую оперативность, высокую организованность при формировании дивизий, особенно в подборе кадров командного и политического состава, укомплектовании политорганов, в создании партийных и комсомольских организаций в батальонах проявили члены бюро областного комитета ВКП(б). Неоценимую помощь в этом весьма важном деле оказали Симферопольский, Керченский, Севастопольский, Феодосийский, Евпаторийский горкомы ВКП(б).

Тесный контакт местных партийных организаций с начальниками политорганов соединений помогал успешно решать вопросы, связанные с мобилизацией населения для оборонительных работ, устройством противотанковых заграждений, препятствий, строительством дорог, аэродромов.

Выбор и назначение А. В. Мокроусова на работу по формированию частей и отрядов ополчения оказался весьма удачным. Его имя было хорошо известно в Крыму, и это сыграло немаловажную роль в успехе работы.

А. В. Мокроусов родился в 1887 году в селе Поныри Курской губернии в крестьянской семье. Рано лишившись родителей, уехал на заработки в Таврическую губернию. Батрачил у помещиков, был чернорабочим в Крыму, шахтером в Донбассе. Уволенный за участие в революционных событиях 1905 года, Мокроусов скитался [16] в Поволжье, Оренбурге, Ташкенте, в Закавказье и на Кубани, живя случайными заработками. В 1909 году был призван на военную службу в Балтийский флот. Служил матросом на эсминце «Прыткий» в Гельсингфорсе. В 1912 году за революционную агитацию был арестован и посажен в плавучую тюрьму. С помощью подпольщиков бежал в Швецию, имея на руках паспорт на имя Савина Алексея Васильевича. С 1912 по 1917 год Мокроусов побывал в Дании, Англии, Австралии и Аргентине. Работая в этих странах на заводах, в морских портах, рудниках, участвовал в рабочем движении. Лишь после Февральской революции А. В. Мокроусов вернулся на родину с группой политических эмигрантов. Партия послала его в Петроград, на флот. А. В. Мокроусов стал вожаком революционных матросов, в Октябре командовал отрядом балтийцев. Потом работал по поручению партии на кораблях Черноморского флота.

В водовороте борьбы с белоказаками на Дону водил на калединцев свой отряд и Мокроусов. То было в начале 1919 года. А в дни, когда части Красной Армии под руководством М. В. Фрунзе брали Перекоп, партизанские отряды легендарного Мокроусова освободили Судак. По приказу Реввоенсовета Республики № 92 от 25 февраля 1920 года за боевые отличия в боях А. В. Мокроусов награжден орденом Красного Знамени. Приказ подписан заместителем председателя РВСР Э. М. Склянским{1}.

По окончании гражданской войны А. В. Мокроусов находился на руководящей хозяйственной работе. Но загорелась борьба народа за свободу в Испании, и Алексей Васильевич Мокроусов уже там, в числе первых добровольцев — посланцев народа социалистической державы.

За свою долгую жизнь я встречал много интересных людей, но из них, пожалуй, еще только один человек обладал такой же страстной целеустремленностью и неутомимой изобретательностью в борьбе с врагом — это генерал X. Д. Мамсуров. В Испании наш дорогой Ксанти (так его там величали) помогал защитникам республики организовывать разведку. К сожалению, еще не [17] настало время, чтобы в полный голос рассказать о деятельности этого высокоодаренного человека, а настанет время — многие будут читать и удивляться и радоваться тому, что наш народ вырастил таких прекрасных людей...

При встрече пришлось поругать А. В. Мокроусова за излишнюю скромность. Ну что это за мода — бывший комбриг берет вещевой мешок и отправляется на призывной пункт, когда такая нужда в знающих и опытных военных кадрах...

— Это самый нереволюционный поступок в твоей жизни!

Он усмехнулся и сказал, что готов делать все, что потребуется для укрепления обороноспособности Крыма. Главное, что Мокроусов знал многих людей, знал не по спискам и анкетам, а по существу — кто чего стоит и к чему может быть пригоден. Для организации ополчения это было чрезвычайно важно. Удалось привлечь многих способных людей, которые впоследствии прославились как умелые командиры и политические работники в крымских дивизиях, а позже в партизанских отрядах. Назову бывшего партизана Спиридона Трофимовича Руденко. Хороший из него получился командир батальона. В боях на Ишуньских позициях и на реке Чатырлык он доставил противнику много крупных неприятностей. Василий Макарович Гнездилов стал комиссаром полка в 172-й дивизии, очень любили его бойцы, верили ему. К сожалению, судьба послала этому товарищу трудные испытания. Во время контрудара на Перекопский вал Гнездилов был в первом батальоне первого эшелона в двухдневных жестоких боях. Тяжелораненый, оказался в плену и прошел ад Освенцима. После войны он жил в родном Крыму. Пусть эти строки будут данью признательности за все, что он успел сделать в самое трудное для нас время.

Среди первых добровольцев в нашем ополчении оказался интереснейший человек — А. И. Находкин. Ему тогда шел пятьдесят седьмой год. За плечами богатая жизнь: из рабочей семьи, с девяти лет работал по найму, знал баррикады девятьсот пятого года, а в гражданскую войну начал командиром отряда Красной гвардии и вырос до комиссара бригады. Участвовал в разгроме Врангеля в Крыму, сражался в Северной Таврии, на Кубани в дивизии И. Ф. Федько, С. К. Тимогаенко. На долю А. И. Находкина выпало счастье трижды встречаться, [18] слушать В. И. Ленина — в апреле 1917, в ноябре 1918 и в марте 1919 года. С августа 1918 по июль 1919 года находился в тылу врага в Крыму вместе с Д. И. Ульяновым.

Тяжелое ранение заставило его, инвалида второй группы, более двадцати лет носить особый корсет. Несмотря на это, он очень просил зачислить его хотя бы в ополчение. «Я бился с беляками, гнал их из Крыма и сейчас не могу — понимаете, не могу! — быть в стороне...» Мы его приняли, и Находкин командовал батальоном, затем полком ополченцев и многих научил понимать войну, привил первые навыки воинской дисциплины.

Уже в июле на строительстве оборонительных сооружений было занято больше 40 тысяч человек. Днем и ночью рыли рвы, возводили долговременные огневые точки. И не только вокруг Севастополя. В Феодосии, например, был отрыт противотанковый ров от моря до гор.

Положение войск на Южном фронте резко ухудшилось. 17 июля 9-я армия, действовавшая на левом его крыле, оставила Кишинев, а в начале двадцатых чисел немцы форсировали Днестр. Север Крыма требовал внимания. Вместе с комдивом 106-й дивизии мы отправились на Перекопский перешеек. За полковником Первушиным я заехал в совхоз «1 Мая» близ с. Фрайдорф (Чернове), где размещался его штаб. Я любил бывать в этом боевом коллективе. Он был молод — дивизия едва насчитывала три месяца со дня рождения. Но в штабе уже чувствовалась необходимая слаженность. Когда я сравнивал наших комдивов, то в одном отношении отдавал предпочтение Алексею Николаевичу Первушину: у него была более правильная, более высокой военной культуры манера управления. Генерал Черняев обладал несравненно большим опытом и пользовался у себя в дивизии глубоким авторитетом. Однако для него штаб являл собой лишь группу лиц для поручений. А полковник Первушин добивался, чтобы штаб дивизии стал творческим коллективом, рабочим аппаратом управления. Командиры и политработники ценили такое отношение к себе, ценили доверие и платили активностью и тем настроением дружной спайки, без которого хорошего штаба никогда не получится. Начальником штаба дивизии служил [19] полковник Иван Александрович Севастьянов, знаток штабной службы, с академическим образованием, а его правой рукой. начальником оперативного отделения, был майор Анатолий Михайлович Павловский, совсем еще юноша (впоследствии на Днепре он получил звание Героя Советского Союза).

Самой большой любовью комдива пользовались командиры-артиллеристы и прежде всего начальник дивизионной артиллерии полковник Борис Петрович Лашин, человек глубоких знаний и большого опыта (он еще в царской армии командовал батареей). Зато артиллеристам больше всего и доставалось. Кого особенно любишь и уважаешь, с того в десять раз больше требуешь, это понятно.

Как раз в тот момент, когда я заехал за комдивом, в штабе дивизии подводили итоги учебных стрельб. Некоторые батареи не получили высокой оценки, и Первушин устроил полковнику Лашину внушение по всем правилам. Начальник артиллерии только кряхтел. Комиссар дивизии полковой комиссар Иван Иванович Баранов, из ленинградских рабочих, не упустил возможности ради шутки подцепить артиллериста; «Ну что, дворянин, попался?» Лашин взвился: «Товарищ комдив, зачем он меня обижает? Ну, служил в царской армии, так что из этого?» Первушин с улыбкой поглядывал на своих ближайших помощников и заместителей. Атмосфера разрядилась.

— Брось, Иван Иванович, — сказал он комиссару, — не заводи полковника. Он же сердечник, доведешь его до госпиталя. Кто тогда будет командовать артиллерией?

Лашин действительно был очень больным человеком и держался только высоким чувством ответственности. Работал самоотверженно и вместе с командиром 574-го артполка полковником Григорием Борисовичем Авиным высоко поднял мастерство артиллеристов дивизии. Когда пришлось 106-й после вражеского прорыва на Перекопе завернуть свой левый фланг и встать на пути противника в районе Карповой балки, немцы, несмотря на многочисленные попытки, там не прошли. Вспоминая те дни, генерал Первушин говорил мне:

— В этом главную роль сыграли наши артиллеристы. Лашин и Авин тогда спасли честь нашей дивизии.

В стрелковых полках люди работали дни и ночи, совершенствуя оборону Евпаторийского побережья и учась [20] отражению морских десантов. Особенно выделялся 442-й полк. Во всех его батальонах были уже отрыты окопы полного профиля, построены дзоты, создана система ложных окопов, на каждую батарею оборудовано по три позиции. Машины и лошади надежно укрыты. При этом проявлено много выдумки и инициативы. Недалеко от берега поставлены в море лодки, наполненные горючим. В случае ночного нападения — стрельба зажигательными пулями: пылающая жидкость покрывала поверхность воды, и враг — как на ладони. Применяясь к местности (очень крутой обрыв берега), товарищи придумали оригинальный окоп для 76-миллиметровых пушек: орудие находилось глубоко под землей, а в нужный момент подкатывалось к амбразуре в береговом отвесе.

Готовил 442-й полк и затем водил его в бой полковник Семен Андреевич Федоров. Хотелось бы, чтобы это русское имя, как и имя полка, сохранилось в истории обороны Крыма, тем более, что сам полковник не дожил до светлого дня победы. В Крыму вражеская сталь его миновала, хотя он и был в самом центре кровопролитных боев, когда Армянск четыре раза переходил из рук в руки. Он погиб в 1942 году под Ростовом, в тяжелом бою: войска отступали, а тяжелораненый полковник с горсткой бойцов оказался окруженным на своем КП. Пробиться к нему не удалось. В последний раз его видели при следующих обстоятельствах. К командному пункту на взлобке высоты мчатся фашистские танки, раненый командир приподнялся на одной руке, а другой махнул бойцам: «Уходите, уходите, вам еще воевать до победы, а я уже не жилец». Стальной был характер!

Итак, мы с комдивом поехали осматривать рубежи Перекопского перешейка. Вскоре перед нами на много десятков километров на север раскинулась ровная, будто прокатанная мощным катком, выжженная южным солнцем степь. Ляжешь, и то издалека будешь виден. Самое безрадостное зрелище, особенно когда представляешь это голое пространство как возможную арену военных действий. Полковник, точно подслушав мои мысли, сказал: — Если тут придется воевать, солдату приткнуться негде.

Перекопский перешеек, соединяющий Крым с материком, имеет ширину от 8 до 23 километров. Длина его 30 километров. Тут проходит шоссейная дорога к Каховской переправе через Днепр и железная дорога [21] Джанкой—Херсон. Самое узкое место находится на севере, у деревни Перекоп, где еще в старину перешеек был перегорожен так называемым Перекопским валом. Несколько южнее его расположен небольшой поселок Армянск. На юге перешеек достигает 15 километров ширины, и здесь находятся пять довольно крупных озер. Дефиле между ними получили название Ишуньских позиций — по имени близлежащей деревни. С востока Перекоп омывают Сиваши, с запада — Каркинитский и Перекопский заливы Черного моря. Как и на севере Крыма, местность здесь равнинная. Она трудна для наступающих войск. Но и для обороны ее нужны были современные укрепления. А у нас лишь Перекопский вал — старинная земляная насыпь, полуразрушенная временем. На Ишуньских позициях тоже ничего не сделано. За ними на огромном ровном поле — ни одного окопа. Гладкой, как стол, равниной воспользовались флотские летчики: они оборудовали здесь аэродром для бомбардировщиков.

День прошел в разъездах, составлении первых наметок плана предстоящего строительства. Очевидно, нужно возвести по меньшей мере три линии обороны: 1) в районе Перекопского вала, усилив его противотанковыми препятствиями и превратив в опорный пункт совхоз «Червоний чабан», находящийся несколько впереди, близ залива; 2) примерно на линии Будановка — Филатовка отрыть стрелковые окопы и 3) укрепить район Пятиозерья. О степи за Ишунью мы пока не решались и думать из-за недостатка сил. Рассчитывали на рубеж реки Чатырлык. Она протекает южнее Ишуни с востока на запад, как бы отрезая район перешейка от степи Северного Крыма. Ее заболоченное русло представляло некоторое препятствие для танков и механизированных войск.

Вечерело. Мы с Первушиным присели на высотке близ старинной крепости, стерегущей проход, через который Перекопский вал пересекают железная и шоссейная дороги. Обзор отличный. Слева виднелись высокие тополя совхозного поселка. Прямо перед нами клубилась пылью дорога, петлявшая по увалам, за которыми было скрыто большое село Чаплинка. Справа поблескивала солью подсохшая грязь Сивашей.

Вспомнился удар через Сиваш в двадцатом...

— Посмотрите, — сказал полковник, — это остатки слащевских окопов. Как умело они были спланированы! [22]

Да, в этих заросших колючками останках гражданской войны чувствовался умный военный глаз. Если бы и в наши дни наступала только пехота, я бы во многом повторил этот замысел. Генерал Слащев был военным комендантом Крыма у Врангеля, и именно он создавал тогда оборону на Перекопе. Командование молодой Красной Армии перехитрило врага, обойдя его укрепления по водам Гнилого моря. Воспоминания об этом славном деле не умрут. Особенно они живы у тех, кому выпала честь принимать в нем личное участие. Бывают странные повороты судьбы. Генерал Слащев стал нашим учителем. После окончания гражданской войны он пошел служить рабоче-крестьянской России и как военный специалист преподавал на курсах «Выстрел». Преподавал он блестяще, на лекциях народу полно, и напряжение в аудитории порой было, как в бою. Многие командиры-слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму а бывший белогвардейский генерал, не жалея язвительности, разбирал недочеты в действиях наших революционных войск. Скрипели зубами от гнева, но учились...

Растревожили память следы слащевских окопов. Мой спутник тоже о чем-то задумался. Конечно, у него были другие воспоминания. В то время, когда мы воевали на Перекопе с белогвардейцами, он был мальчишкой и лишь мечтал посвятить себя военному делу. Он жил в Средней Азии, где все героическое, беззаветно преданное народу, олицетворялось в образе бесстрашных кавалеристов — грозы басмачей. Не достигнув комсомольского возраста, он сбежал из дому в воинскую часть. Командиры разглядели в мальчике талант, послали в кавалерийскую школу. Не хотели его туда принимать. Но знаете, как в песне: «Кто хочет, тот добьется». Несколько месяцев мальчишка посещал занятия, не будучи зачисленным, пока старший потока не сказал ему:

— Почему нарушаешь порядок, где ночуешь? В общежитии полагается быть курсанту. Сегодня занять койку!

Так его «зачислили решением снизу». Потом служба, кавкурсы, полк в Уссурийском крае, где учили тому, что нужно на войне. И вот грянула гроза, и он уже комдив. Скажу сразу, что несколько месяцев спустя, в конце 1941 года, А. Н. Первушин принял командование армией [23] и провел с ней одну из очень интересных десантных операций{2}. Такой стремительный рост молодого командира, несомненно, свидетельствует о даровании. Но и дарованию ведь нужно время, чтобы развернуться и войти в силу на новом, высоком поприще. А это, поверьте, очень трудное дело. Тот же генерал Первушин говорил мне, когда встретились уже после войны:

— Боже мой, как было тяжело, когда назначили с дивизии на должность командующего армией! Видимо, сделали это потому, что я все-таки знал Крым, да и людей тогда, вы помните, недоставало. Мне-то от понимания этого факта не было легче. Армия на плечах! Десант в перспективе... Вспоминаешь, и даже сейчас оторопь берет. Да ведь вы сами это перечувствовали.

Действительно, мне несколько раньше тоже пришлось пережить нечто подобное.

Не так давно, в шестидесятых годах, на одном из приемов в честь гостей, прибывших из Народной Республики Болгарии, собралась группа советских добровольцев «испанцев». Вспоминали суровое и прекрасное время борьбы за свободу и республику в Испании, где советские добровольцы отдавали свои знания, опыт и свою кровь. Родион Яковлевич Малиновский, показывая на меня, добродушно сказал присутствующим:

— Некоторым повезло, еще не успели вернуться на Родину — пожалуйста, принимай в командование стрелковый корпус, а мне пришлось полгода в преподавателях академии ходить.

— Товарищ маршал, это же алфавит виноват — вы на «М», а я на «Б», — ответил я...

...Григорий Михайлович Штерн докладывал политбюро о деятельности наших добровольцев; правительство и общественность Испанской республики писали, что они высоко оценивают роль советских добровольцев в организации вооруженной борьбы против фашистской интервенции, и лестно характеризовали многих товарищей. Была названа и фамилия автора этих строк. И. В. Сталин прервал докладчика: «Вы жалуетесь мне, что нет военных кадров. Вот вам кадры!..» Мне ничего не было [24] известно о том, как неожиданно повернулась судьба, поскольку я в это время лежал в госпитале в Барселоне после ранения под Уэской. Но вот приехал в Москву. Вызвали в Кремль. Докостылял. Михаил Иванович Калинин вручал ордена. Помню, с какой восторженной любовью смотрели мы на Всесоюзного старосту, который воплощал в себе удивительное, захватывающее обаяние нашей партии. Слушаешь его великорусский говорок, в котором уже проскальзывают нотки старости, и чувствуешь, что счастлив. Счастлив тем, что ты — боец такой партии.

Михаил Иванович вызывал награжденных, вот раздался его голос:

— Орденами Ленина и Красного Знамени награждается комбриг Батов...

Меня в этот момент потрясло не обилие наград, в голове бился один вопрос: «Почему комбриг? Откуда комбриг? Был рядовой командир полка Московской Пролетарской дивизии, и вдруг...» Конечно, участие в вооруженной борьбе испанского народа за республику, где мне был доверен пост советника славной 12-й интербригады, а потом советника Теруэльского фронта, обогатило определенным опытом. Но долго жило тревожное ощущение, что, как говорят, хомут не по плечу. Оно вызывало одно стремление — всеми силами достигнуть уровня, которого требуют от тебя партия и страна.

Вначале мне было доверено командование 10-м стрелковым корпусом. Затем 3-м, который участвовал в боях на линии Маннергейма (1939 — 1940 гг.) ив походе за освобождение западных областей Белоруссии и Украины. Вот с таким опытом пришлось мне решать сложные задачи обороны не подготовленного к войне Крыма.

Но вернемся к Перекопу. После нашей поездки с полковником Первушиным здесь началось строительство оборонительных сооружений. Флот помог своими минными запасами. Письмо участника обороны Крыма А. Н. Мудрицкого напомнило мне, кто из наших славных моряков-черноморцев пришел на помощь сухопутным войскам. Группа минеров главстаршины Петра Семеновича Мосякина минировала Сиваш и Перекоп. По нашей просьбе завод имени Войкова отливал надолбы — двухметровые стальные чушки. Керченский горком партии направил на Перекоп группу инженеров для установки [25] противотанковых заграждений. Рыли траншеи, ставили в них тяжелые металлические чушки, заливали их бетоном. Стрелковых частей, которые следовало бы поставить на Перекопском перешейке в оборону, у нас не было. Хуже того, по требованию командования флотом, подтвержденному приказом сверху, пришлось взять в 106-й дивизии один батальон и послать его за пределы Крыма, в Скадовск Николаевской области, для охраны этого района. 19 июля мы с комдивом провожали его в Евпаторию. Бойцы грузились на корабли. Полковник молчал, но было ясно, что на душе у него скребут кошки. Я видел, каким рукопожатием он обменялся с комбатом{3}.

Основная тяжесть оборонительных работ на перешейке пала на плечи личного состава 1-го и 2-го управлений военно-полевого строительства во главе с генералом Н. Ф. Новиковым и полковником В. П. Шурыгиным. С военными строителями трудились тысячи добровольных помощников из гражданского населения. Обеспечение рабочей силой секретарь обкома партии взял под свой личный контроль, и надо отдать должное партийной организации Крыма — она и здесь показала себя настоящим вожаком масс. На ее призыв укрепить Перекоп откликнулись тысячи людей. Преимущественно это были женщины и подростки.

Коммунисты Крыма выступили организаторами производства боеприпасов и ремонта оружия на предприятиях Симферополя, Севастополя, Керчи. Мы, военные люди, как никогда, почувствовали и увидели сплоченность и поддержку рабочего класса. С особой признательностью вспоминаю прекрасный коллектив завода имени Войкова, директора этого завода В. Д. Бакста, активных наших помощников из среды рабочих и инженеров — А. И. Болотова, Р. М. Голикова, И. П. Кизилова, С. И. Черкаса, Д. С. Волкова. Они по своей инициативе [26] наладили на заводе производство зажигательной смеси «КС» для борьбы с вражескими танками. Много нам помогал в подготовке к грядущим боям комитет обороны Керчи, членами которого были товарищи А. Г. Осипчук, К. А. Сирота и П. А. Хватынев.

Решение о создании в Крыму Отдельной 51-й армии{4} было принято Ставкой 14 августа 1941 года в связи с угрозой, надвигающейся на Крым с суши: 9-я и 18-я армии нашего Южного фронта отступали, вражеские войска приближались к Днепру в его нижнем течении. Командующим армией был назначен генерал-полковник Федор Исидорович Кузнецов. Мне было приказано вступить в обязанности его заместителя.

Получив известие о решении Ставки, мы в Крыму вздохнули с облегчением. Создается армия, значит, прибудут войска и полуостров прикроем надежно! Лично я ждал командарма с большой надеждой, понимая, что. дело обороны Крыма требует высокой квалификации.

Первая встреча состоялась в ночь на 19 августа. Только что отгремел вражеский авиационный налет. Прибыла группа генералов — сам Ф. И. Кузнецов, член Военного совета корпусный комиссар А. С. Николаев, начальник штаба армии генерал-майор М. М. Иванов, приветствовавший меня молчаливым жестом руки (он тоже был в Испании).

Командарм привез с собой новую задачу, поставленную Ставкой войскам, и решение срочно сформировать на месте четыре крымские стрелковые дивизии.

Руководство 51-й армии оказалось в весьма трудном положении. Через две недели после его прибытия начались стычки с подходившими со стороны Днепра разведывательными отрядами 11-й армии Манштейна. Надо было создавать новые дивизии, обучать и вооружать их, в Крыму же не имелось никаких запасов оружия, даже винтовок. Соединения, пришедшие в августе с материка — две стрелковые и три кавалерийские дивизии, — были малочисленные, рядовой состав еще не обучен, материальная часть мизерная. Например, у кавалеристов совершенно не было средств связи, не было тачанок, и пулеметы возили на простых телегах. Из-за отсутствия на повозках [27] амортизации пулеметы разбалтывались в узлах крепления и выходили из строя.

48-я Отдельная кавалерийская дивизия под командованием генерал-майора Дмитрия Ивановича Аверкина формировалась в Полтавской области. Небольшая по своему составу дивизия (три тысячи всадников) должна была в кратчайший срок закончить формирование и быть готовой выполнять оперативное задание.

Стрелковое вооружение дивизия получила (кроме автоматов ППД, которые были досланы в Крым самолетами из Москвы). Дивизия не имела обоза, что, конечно, сильно осложнило в дальнейшем подвоз и обеспечение частей боеприпасами, фуражом и продовольствием.

С начала и до конца сражения за Крым осенью 1941 года командующий 51-й армией не имел в своем распоряжении артиллерийского кулака в виде армейских артиллерийских бригад, которыми мог бы влиять на ход боев.

Манштейн в своих воспоминаниях писал, что решая задачу прорыва в Крым через Перекоп, опасался браться за это дело с недостаточными средствами и силами. Между тем 11-я армия Манштейна располагала следующими силами: 30-й армейский корпус генерала Зальмута (22, 72, 170-я пехотные дивизии); 54-й армейский корпус генерала Ганзена (46, 50, 73-я пехотные дивизии); 49-й армейский корпус генерала Коблера (1-я и 4-я горнострелковые дивизии); моторизованные дивизии СС «Адольф Гитлер» и «Викинг». Кроме того, Манштейн имел в своем распоряжении до 40 полков артиллерии. Его поддерживал 4-й авиационный корпус в составе 77-й истребительной эскадры (МЕ-109 — 150 самолетов); двух бомбардировочных эскадр (Ю-87 — свыше 100 самолетов, «Хейнкель-111» — до 100 самолетов).

«Само собой разумеется, — читаем у него, — что 54 а к для наступления на перешейки должны были быть приданы все имеющиеся в нашем распоряжении силы артиллерии РГК, инженерных войск и зенитной артиллерии». Как же мог наш командарм организовать успешную борьбу с этой огромной силой, если у него не было артгрупп ни в 9-м корпусе, ни в армейском масштабе? Единственная возможность — взять артиллерию у рассыпанных по всей территории полуострова и потому [28] обреченных на бездействие дивизий; но на такой риск командарм не решился.

Последнее по счету, но не по значению затруднение, с которым столкнулся командующий 51-й армией, заключалось в том, что его по-прежнему ориентировали прежде всего на противодесантную оборону. Опасность надвигалась с севера, а нам предлагали разрывать силы армии на оборону побережья, на оборону предгорных районов, на оборону перешейков.

Все это отразилось в решении командарма на оборону Крыма. Он рассредоточил соединения по всей территории, и не подумав массировать силы на перекопском направлении, где была наибольшая вероятность вражеского удара. В грубых цифрах: около 30 тысяч штыков ставилось на оборону Крыма от вторжения со стороны материка (из них 7 тысяч на Перекопе); около 40 тысяч на оборону побережья и до 25 тысяч внутри Крыма.

По приказу командарма, изданному после выхода немецких войск на западный берег Днепра в район Каховки, три дивизии 9-го корпуса были выдвинуты на север — 276-я дивизия (генерал-майор И. С. Савинов) на Чонгарский полуостров и Арабатскую стрелку, 106-я растянулась на 70 километров по южному берегу Сиваша, 156-я — на Перекопские позиции. Три кавалерийские дивизии — 48-я под командованием генерал-майора Д. И. Аверкина, 42-я (командир полковник В. В. Глаголев) и 40-я (полковник Ф. Ф. Кудюров) — имели противодесантные задачи; 271-я дивизия полковника М. А. Титова — на противодесантной обороне в районе Симферополя; четыре сформированные в Крыму дивизии — 172-я полковника И. Г. Торопцева, 184-я (полковник В. Н. Абрамов), 320-я (полковник М. В. Виноградов), 321-я (полковник И. М. Алиев) — ставились на оборону побережья.

Этот боевой порядок в основном сохранялся в течение всех осенних боев. В результате, например, 321-я дивизия в тяжелые для нас дни сентябрьских и октябрьских боев бездействовала на Евпаторийском полуострове. Штаб армии то двигал ее к перешейку, то приказывал идти обратно. Когда сражение на Перекопе и Ишуньских позициях было проиграно, эта дивизия в одиночку билась с хлынувшими к Евпатории немецкими войсками, нанесла [29] большие потери 132-й пехотной дивизии противника, входившей в состав 54-го армейского корпуса, но и сама истекла кровью. Лишь немногочисленные остатки ее смогли уйти к партизанам. 184-я дивизия во время всего сражения на севере Крыма простояла без дела на берегу в районе Балаклава — Судак.

Убедить командарма в том, что гроза идет на Перекоп и сюда нужно стягивать все силы, было невозможно.

Перебираю свои крымские записи. 12 сентября. Телефонный звонок — разговор с Кузнецовым. Доложил командарму об активности разведывательных групп противника на Перекопском направлении. Поднял старый вопрос. В ответ было сказано: «Не увлекайтесь одним направлением. По сведениям ВВС девятой армии, немцы сосредоточивают и сосредоточили на аэродромах двести самолетов, готовящихся для парашютных десантов в Крым».

Мы с Черняевым и Первушиным, фигурально говоря, жили Каховкой, а командарм и его штаб — противодесантной обороной.

Дорог был каждый день, а соединения передвигались с побережья на север крайне медленно. Они сосредоточились на новых рубежах лишь в первых числах сентября. Командиру 156-й дивизии было приказано оставить один батальон в Алуште и один в Феодосии «до окончания формирования новых крымских дивизий». Полковник Федоров со своим 442-м полком был задержан штабом армии в Евпатории с той же мотивировкой; он пришел на Сиваш лишь к сентябрю, и Первушину пришлось осваивать сивашский рубеж силами пяти батальонов. 876-й полк дивизии И. С. Савинова, предназначенный для обороны переднего края на Чонгарском полуострове, до 5 сентября находился в Симферополе.

10 августа начались бои на подступах к Одессе. При всей своей бедности в кадрах и оружии Крым должен был питать одесскую группировку и на самом деле питал, направляя туда морем и командиров и даже некоторое количество вооружения. Сошлюсь на одну директиву Генштаба: «Немедленно выделить за счет 51-й армии и отправить в Одессу 5 тысяч винтовок, 150 станковых пулеметов, 300 ППД, 200 ручных пулеметов Дегтярева, 100 82-миллиметровых минометов с тремя боекомплектами». Эта директива датирована 5 сентября. Мы ее выполнили, а через неделю немцы вышли к Перекопским [30] позициям, и у нас начались горячие дни. В конце директивы Генштаба значилось, что наряды на доставку оружия и боеприпасов соответствующим базам для нас даны, тем не менее мы не смогли полностью вооружить ни одну из формируемых крымских дивизий. Приходилось выкручиваться, отрывая там, где нельзя было отрывать. Генерал Черняев, узнав, что я собираюсь взять в дивизии несколько пушек и минометов, попросил об одном: «Только, пожалуйста, сами скажите об этом командирам полков. У меня язык не повернется!» У Первушина тоже забрали для новых формирований несколько орудий.

Из так называемых крымских дивизий быстро выделилась своей сколоченностью 172-я. Под руководством полковника И. Г. Тороппева она росла как на дрожжах. Это был опытный командир, умница, учил солдат именно тому, что нужно им в бою. У него были хорошо подготовленные командиры полков — И. Ф. Устинов и П. М. Ерофеев. Дивизия создавалась как мотомеханизированное соединение, поэтому в ней кроме стрелковых был танковый полк.

Славный 5-й танковый полк!.. Наименование этой воинской части и фамилию ее командира майора С. П. Баранова надо бы золотыми буквами вписать в историю обороны Крыма.

Настала пора познакомить читателя с теми «крупными танковыми силами русских», с которыми с завидным мастерством сражается в своих мемуарах Эрих Манштейн.

Они насчитывали вначале десять тридцатьчетверок. Затем нежданно-негаданно появилось у нас некоторое количество легких танков, за что участники обороны Крыма должны поблагодарить Владимира Александровича Судеца, ныне маршала авиации. Командуя 4-м авиакорпусом в трудных боях на подступах к Днепру, В. А. Судец по своей инициативе отправил в Крым с днепропетровских ремонтных баз до семидесяти машин из ремонтного танкового фонда. Как выяснилось из переписки с читателями, в этом благородном деле боевого содружества активно участвовал старший инженер по эксплуатации самолетов (в настоящее время полковник в отставке) Дионисий Яковлевич Колесников: именно он, будучи начальником автоэшелона корпуса, перемещавшегося на полуостров, отобрал и погрузил боевые [31] машины. Рабочие Крыма отремонтировали их. Заводские партийные организации Симферополя выделили добровольцев, составивших экипажи легких танков типа Т-37, Т-38 («амфибии»), имевших лишь пулеметы и тонкую броню от пуль.

Десять Т-34 и легкие танки в количестве 56 единиц — такова была материальная часть 5-го танкового полка 172-й дивизии. Майор Семен Петрович Баранов принял полк в августе 1941 года, обучил молодых танкистов и, начиная с 26 сентября, в течение месяца водил их в бой.

Баранов прибыл к нам в Крым из штаба 2-го механизированного корпуса генерал-лейтенанта Ю. В. Новосельского, сражавшегося с немцами в западных областях Украины. Майор Баранов, высокий человек с волевым орлиным лицом и, чувствовалось, с незаурядной физической силой, был нарасхват. Комиссар дивизии измучил его заданиями — беседовать с бойцами и командирами то в одном, то в другом подразделении, рассказывать, как танкисты били фашистов. Майор делал это с открытой душой, понимая, как много дают его простые рассказы необстрелянным бойцам. Личное обаяние закрепляло слова.

Бывают люди, к которым долго приглядываешься, прежде чем определишь свое к ним отношение. А бывают такие богатые натуры, что взглянешь в глаза, ощутишь стальное пожатие руки и сразу поверишь. Именно такое впечатление было у меня при первой же встрече с Семеном Петровичем и, сколько знаю, у других тоже.

Позже, когда познакомились ближе, стало понятно, откуда у Баранова такое духовное богатство: он был, говоря по-старинному, закаленный пролетарий. Настоящая рабочая косточка. Родился в Брянске в 1901 году в семье рабочих и одиннадцатилетним парнишкой уже гнул спину на цементном заводе, получая 10 копеек за 12 — 14часовой день тяжелого труда. Потом стал слесарем на славном традициями Брянском вагоностроительном. Двадцатый год... Помните плакат, от которого трепетало сердце: «Пролетарий, на коня!» Среди добровольцев, ушедших с брянских заводов бить Деникина, был и Семен Баранов, а после победного завершения гражданской войны у него уже был только один, зрело обдуманный путь. «Тянуло обратно на завод, — говорил он. — Но [32] совесть не пустила. Революцию надо защищать, раз кругом антанта капитализма». И он поступил учиться в знаменитую школу ВЦИК, известную в широких массах под именем «кремлевские курсанты». Баранов рассказывал: «Когда умер Ильич, я стоял на карауле в Мавзолее. Весь первый день стоял. Посмотрю на него и опять стою. Тогда Мавзолей был скромный, деревянный...» Если майора кто-нибудь спрашивал, когда он вступил в ряды партии, он отвечал: «В Кремле, товарищ, я вступил в нашу партию». В этих словах и в выражении, с каким они произносились, был он весь. Ленинского призыва человек.

Из школы ВЦИК он вышел командиром взвода стрелковых частей, служил, потом послали на курсы усовершенствования комсостава. Переквалифицировался. Стал специалистом бронетанковых войск. В тридцатых годах — командир танкового батальона, десять лет на Дальнем Востоке.

Начало Великой Отечественной застало С. П. Баранова и его танковый батальон в Тирасполе. В упорных оборонительных боях он приобрел первый опыт, позволявший ему утверждать, что «немцев, как и японцев, бить можно, было бы чем...»{5}

Приятно было наблюдать, как майор пестует свой полк. Он провел несколько учений, отрабатывая взаимодействие с пехотой, и — что тогда было новинкой — обкатал одно стрелковое подразделение танками, то есть [33] поставил бойцов в глубоко отрытые индивидуальные ячейки и пустил по ним «тридцатьчетверки», чтобы показать, что земля и от танка хорошо защищает. Кое-кто из красноармейцев поеживался перед таким испытанием. Майор полез в первую траншею (ячейку) и приказал смотреть: вынырнул, обсыпанный землей, когда ревущая машина промчалась над ним, и метнул вслед деревянную гранату: «Так действовать!»

Механик-водитель командирского танка Николай Топоридзе с обожанием поглядывал на Баранова. Большие, выразительные глаза молодого грузина, всегда смущавшегося и молчаливого, говорили больше, чем он мог выразить словами. Командир полка высоко ценил его храбрость, одержимость в бою.

В то время как 172-я дивизия в спешном порядке заканчивала формирование, обучалась и несла обязанности противодесантной обороны в районе Симферополя, генерал Черняев вывел свои полки на Перекопский перешеек. Район надолбов севернее Перекопского вала был уже готов. Тысячи трудящихся из разных городов и поселков Крыма рыли противотанковый ров. Специальные отряды моряков начали устанавливать огромные морские мины.

Предстояло принять решение о построении боевого порядка 156-й дивизии. Дивизионный штаб во главе с полковником Василием Кирилловичем Гончаруком плодотворно поработал, и мы с Черняевым посидели над представленным им планом. Была одна трудность: командарм настаивал на создании предполья. По моей просьбе он приехал на Перекоп, чтобы принять решение на месте. Ему были доложены предложения: создать два сильных опорных центра — «Червоний чабан» и Армянск, на которых строить оборону Перекопа; по Перекопскому валу создать главную полосу обороны, куда поставить целиком 156-ю дивизию, расширить фронт 106-й дивизии, отказаться от предполья, так как в данном степном районе и при ограниченных силах создавать его нецелесообразно.

Командарм со многим не согласился. После долгого, мучительного разговора боевой порядок дивизии был утвержден в таком виде: два батальона выделялись в предполье на удаление шести-восьми километров с задачей задержать передовые части противника и, заставив его развернуть главные силы на этом направлении, [34] нанести поражение и не допустить подхода вражеских авангардов к Перекопу. Один батальон размещается для обороны в совхозе «Червоний чабан», один — на Литовском полуострове, поскольку командарм приказал вывести оттуда подразделения 106-й дивизии.

Итак, для главной полосы обороны протяженностью в девять километров у Черняева оставалось всего пять батальонов неполного состава. О глубине обороны говорить в этих условиях не приходилось. Справа — от дамбы по берегу Сиваша и до крепости — занял оборону 417-й полк под командованием А. X. Юхимчука, слева — от крепости до залива — встали два батальона 361-го полка под командованием полковника В. В. Бабикова, третий его батальон (комбат капитан Е. К. Ивашина) составил гарнизон «Червоного чабана». 530-й полк (подполковник Н. Ф. Зайвый) занял предполье и Литовский полуостров на Гнилом море. Командиры полков и дивизионный инженер майор А. А. Школьников приняли все меры, проявили максимум инициативы, чтобы в очень короткие сроки создать надежные земляные укрытия, траншеи. С этой задачей они справились блестяще. Оборудованные дзоты, ходы сообщения позволяли маневр частей, лисьи норы и блиндажи на валу служили хорошими укрытиями от авиационных бомбежек (а от них нам вскоре буквально не стало житья). Серьезных потерь от авиационных налетов мы не имели.

В железнодорожных мастерских Армянска, по инициативе то ли самого Юхимчука, то ли его начальника штаба майора Д. С. Татаринова, сделали перископы (труба с системой зеркал) для скрытого наблюдения за противником. В том же 417-м полку мы с В. С Булатовым видели ложные окопы с тыквами, изображавшими головы стоящих в обороне бойцов. Получилось! Артистическая подделка. Полковник Александр Харитонович Юхимчук был посильнее командира левофлангового 361-го полка. Он единственный среди командиров полков в дивизиях, оборонявших север Крыма, имел академическое образование; грудь украшал орден Красного Знамени, полученный за командирскую доблесть во время конфликта на КВЖД.

С конца августа грозные события надвигались на нас со все возрастающей быстротой. Генштаб, видимо, тоже [35] это чувствовал. 26 августа 1941 года Б. М. Шапошников потребовал от главкома Юго-Западного направления С. М. Буденного «не допустить прорыва противника в направлении Перекопа», для чего, в частности, иметь не менее одной стрелковой дивизии в районе Аскании-Нова. 31 августа авиационная разведка Черноморского флота сообщила, что противник начал переправу через Днепр в районе Каховки; к 12.00 на левом берегу зафиксировано до батальона немецкой пехоты. Немецкие передовые отряды переправлялись также южнее Бернслава, у хутора Казацкий. Наших частей в этих районах не было замечено{6}.

Мы с Черняевым только что вернулись из полков и, распрощавшись с секретарем Симферопольского горкома партии С. В. Мартыновым, сели за свои дела, когда было получено это ошеломляющее известие. Комдив вышел из себя:

— Как же... Как же отдали такой рубеж без боя?

— Летчики могли ошибиться, — ответил я. — Сейчас важно выяснить, каковы силы противника. Пошлите толкового командира-оператора в штаб девятой армии.

— Василий Кириллович! Двигай к Черевиченко! — приказал начальнику штаба Черняев.

Гончарук вернулся 1 сентября, командующего армией не застал — он вместе с офицерами штаба фронта и политуправления находился в войсках. Гончарук докладывал: «Состояние штаба девятой армии таково, что схватить у них суть дела о положении войск противника трудно». На следующий день был отправлен начальник разведывательного отделения штаба дивизии Н. В. Лисовой. [36]

— К командарму я прорвался, — рассказывал капитан, вернувшись. (Не знаю, куда бы не мог «прорваться» этот энергичный капитан, действуя то в лоб, то с покоряющей украинской обходительностью.)

Высказав мнение о том, что «наступление немецких и румынских войск на Крым мало вероятно», и задав ряд вопросов по обстановке в Крыму и на Черном море, Я. Т. Черевиченко направил капитана Лисового в оперативный отдел армии, но, к сожалению, и там данных о наступающем противнике получить не удалось в связи с тем, что обстановка на фронте менялась с невероятной быстротой.

— Кто же поверит тому, что немцы на Крым не пойдут? — воскликнул Черняев. — Что же все-таки сказали вам в оперативном отделе? — обратился он к Лисовому.

— Больше двух полков пехоты уже на этой стороне, и танки переправляются. Зафиксирована пока двадцать вторая пехотная немецкая дивизия.

Здесь уместно вспомнить весьма важную директиву, адресованную 20 августа 1941 года маршалом Б. М. Шапошниковым командованию Южным фронтом: «Организовать взаимодействие 9-й армии с 51-й армией, предложить Черевиченко установить прямую проводную и радиосвязь и обменяться делегатами командования». Директива эта, к сожалению, не была выполнена.

Не получая достоверных и своевременных данных о положении левого крыла Южного фронта (9-я и 18-я армии), мы должны были принять какие-то меры. Насчет того, что противник предпримет попытку ворваться в Крым — и именно через Перекопский перешеек, — у нас не было никаких сомнений. 2 и 4 сентября немецкое командование уже заявило о своих намерениях, подвергнув бомбежке Армянск, железную дорогу на Перекопе. В эти дни вражеские самолеты кружились даже над станцией Джанкой. Я решил создать из состава 156-й и 106-й дивизий два разведывательных отряда, выдвинуть их в район Каховки с задачей вести непрерывную разведку войск противника, переправившихся через Днепр, установить направление их движения и выяснить главную группировку. Это единственное, что можно было сделать, тем более, что авиационная разведка 51-й армии была уже скована превосходством в воздухе [37] «мессершмиттов», а авиация флота в то время выполняла задачи по разведке морских сил противника.

Возглавили отряды капитан Н. В. Лисовой и майор Л. М. Кудидзе (командир разведроты 106-й дивизии). Оба они успешно справились с задачей. Разведывательный батальон 156-й дивизии был целиком выдвинут в Ново-Киевку, километров за пятнадцать северо-западнее Перекопских позиций, а собственно разведывательный отряд Лисового состоял из мотострелковой роты и мотоциклетного отделения, усиленных минометной ротой из 530-го полка и противотанковым дивизионом.

Мне лично приходилось, особенно в первые дни, ставить Лисовому задачи на разведку вплоть до Днепра, и я мог полнее составить представление об этом офицере. Подходящий характер для такого дела, как командование подвижным отрядом, действующим на значительном удалении от основных сил. Инициатива, военная хитрость, точный глаз и отличное знание своих бойцов-разведчиков, которых он ласково называл «Мои орлята». Командирский опыт, поскольку у него за плечами было командование разведывательным взводом, ротой и батальоном. За плечами у него было еще кое-что: секретарь комсомольской ячейки в родном селе в год великого перелома деревни на колхозный путь. (Его слова: «Тогда комсомол был большой опорой Советской власти на селе, и мы куркулям давали жару...») Что-то от комсомольского огня у него осталось и в сорок первом году. Еще одна черточка. В дивизии было известно, что три офицера — Лисовой, секретарь парткомиссии Винокуров и начальник штаба 361-го полка Андрющенко такие друзья, что водой не разольешь. Недаром Винокуров, хотя и не положено было ему, отправился с разведчиками в Черную Долину. Винокуров как-то рассказал мне, что начальник дивизионной разведки любит вспоминать слова отца своего, Василия Ивановича, сказанные в 1932 году, когда парень экстерном сдал за школу «червонных старшин»: «Сынку, так ты скоро самого Ворошилова догонишь». Винокуров, смеясь, утверждал, что остается тайной, то ли капитан не берет всерьез предсказание батьки, то ли есть у него цель догнать самого Народного комиссара. В общем, все это создало динамическую натуру, годную для рискованных предприятий.

Подвижной отряд капитана Лисового столкнулся с [38] передовыми частями противника 6 сентября неподалеку от села Черная Долина. Захватили «языка». Показания: движутся части 22-й и 72-й пехотных дивизий, а также кавалерийские отряды румын{7}. На следующий день разведчики установили наличие 170-й и 46-й пехотных дивизий. Было замечено большое движение автоколонн от Каховки в сторону Чаплинки, Любимовки, Ново-Украинки.

Из Чаплинки, где находился уже ВПУ{8} 9-й армии, капитан докладывал по телефону Черняеву:

— В Ново-Павловке мы обнаружили немцев, боя они не приняли и отошли в Черную Долину, заняли оборону.

— Как ведет себя противник?

— Нахально. Мотоциклисты носятся по дорогам, простреливают лесополосы, поджигают деревни и стога сена. Панику накручивают. А отряды пехоты движутся на машинах под охраной танков и осторожничают, не хотят ввязываться в бой. Видимо, у них тоже разведывательные задачи. Что прикажете делать?

— Любой ценой уничтожить завтра противника в Черной Долине.

Возвратившись в отряд, капитан собрал командиров, политработников и сказал:

— Давайте, товарищи, думать, чтобы не осрамиться.

Решили под покровом ночи окружить село. Удар нанести на рассвете.

На огневые позиции были доставлены минометы и 45-миллиметровые пушки. Утром накрыли село, и разведчики, ворвавшись в Черную Долину, провели там скоротечный бой. Уничтожили немецкий танк, захватили батарею четырехминометного состава. Уничтожили много гитлеровцев. Полтора десятка взяли в плен. Капитан не мог отказать себе в удовольствии влететь в расположение 156-й дивизии на трофейном мотоцикле.

Друзья жали капитану руки. Вокруг пленных — толпа. Их разглядывали, как разглядывали 22 июня осколки первой немецкой бомбы. Недоуменно и с каким-то сожалеющим добродушием. Начподив Владимир Михайлович Гребенкин, быстро шагая, врезался в эту толпу, расталкивая бойцов. [39]

— Смотрите, что это за люди? Думаете, парни как парни, белобрысые, с засученными рукавами... Я вам покажу, что это за люди!

Он сунул в руки первому попавшемуся фотографию, изъятую у одного из пленных. Молоденький солдат, держа в руках снимок, смотрел, бледнея. «Такого не может быть!..» Гнусная фотография: один насилует девушку, другие с пьяными рожами ждут очереди.

Наших людей будто волной отхлестнуло от немцев. Ненависть к врагу-захватчику — священное и самое гуманное чувство. Но оно рождается с такой болью сердца и мукой души, что не дай бог испытать это никому второй раз...

Лисовой чувствовал себя героем и не скрывал своей радости. Однако когда я спросил, каково ему было в первом бою, он откровенно ответил:

— Я думаю, все вышло из-за неимения боевого опыта. А то бы смелости не хватило. У них же была усиленная рота мотоциклистов с зенитной батареей, с минометной батареей и танками... Мы очень жалели, что зенитная батарея врага из наших рук ушла. Потом она стала на пригорке и, доложу вам, дала нам жару!

Капитан говорил, что в бою отлично действовал командир разведэскадрона старший лейтенант А. Л. Святодух. Он сам вел людей в атаку на Черную Долину. С другой стороны села ворвался с мотоциклистами старший лейтенант Петрухин. Похвалил за мужество и храбрость командира отделения Авакяна.

В последующие дни, включительно до 12 сентября, разведывательный отряд не раз ввязывался в бой с врагом. Из оперативной сводки штаба 51-й армии за 11 сентября: «Отряд 156-й дивизии действует совместно с частями 9-й армии Южного фронта, имея перед собой не менее батальона пехоты на мотоциклах с 3 — 4 легкими танками, батареей 75-мм орудий и минометной, зенитной батареями».

Был захвачен в плен унтер-офицер с легковой машиной, принадлежавшей, как выяснилось, 29-му батальону связи, обслуживавшему 11-ю армию Манштейна. Ефрейтор, взятый в плен майором Л. М. Кудидзе в районе Васильевки, показал, что он служит в дивизии СС «Викинг», переброшенной из-под Киева на Крымское направление. Наконец, еще один случай помог нам [40] перепроверить собранные разведывательные данные о противнике. У населенного пункта Черногрей, недалеко от совхоза «Червоний чабан», отделение младшего сержанта Красикова рыло для своей роты окопы. Внимание бойцов привлекла одиночная легковая машина, шедшая в тыл нашей роте. Да это немцы! Красиков подал команду открыть огонь по скатам машины. Вскоре перед ним было четверо пленных; один из них оказался офицером разведки 42-го армейского корпуса 11-й армии Манштейна, при нем была топографическая карта с нанесенной на ней обстановкой. Она говорила, что в первом эшелоне на Крым движутся 22, 46, 73, 50-я пехотные дивизии, усиленные танками. Таким образом, мы отчетливо представляли оперативную обстановку, группировку сил врага, сложившуюся в начале сентября: острие 11-й немецкой армии направлялось на Крым (а не на Мелитополь, куда отходила наша 9-я армия), причем именно на Перекоп. Это ко многому обязывало командование 51-й Отдельной армии. Однако главный недостаток — крайняя ограниченность сил на Перекопских позициях — не был устранен. Нашей 156-й дивизии предстояло вступить в единоборство с врагом, имевшим тройное превосходство в живой силе и артиллерии и абсолютное — в танках и авиации.

С гребня Перекопского вала, особенно в ясную погоду после дождя, открывался хороший обзор на 15 — 20 километров. В сухое время проклятая крымская пыль кого угодно ввела бы в заблуждение — едет одна повозка, а в воздухе такая пылевая завеса, будто дивизия на марше. Но с 3 сентября пошли дожди, и в бинокль можно было видеть, как вдалеке мимо наших позиций движется с запада и уходит по северному берегу Сивашей бесконечный поток воинских частей. Это отходила 9-я армия. Ни одно подразделение не повернуло в Крым. И не могло сделать этого. У них была другая задача: прикрыть подступы к Донбассу. Затем поток иссяк. Под вечер 11 сентября я своими глазами увидел появившегося перед фронтом противника: небольшие группы немцев вышли к полосе предполья, постреляли трассирующими пулями и отошли в населенные пункты ночевать. 12 сентября боевое охранение 417-го полка впервые столкнулось с немцами на дороге Чаплинка — Армянск. В этот же день капитан Е. К. Иваши на докладывал из[41] «Червоного чабана», что разведывательная группа противника силою до роты выдвинулась к нашему боевому охранению, занимавшему западную окраину поселка Ставки (Родниковое).

— Когда немецкая разведка приблизилась метров на сто, боевое охранение открыло сильный ружейный и пулеметный огонь. Немцы пытались спастись бегством, но почти все были уничтожены. Боевое охранение захватило шесть пленных, все из разведбата семьдесят третьей дивизии пятьдесят четвертого немецкого армейского корпуса. Захвачено двадцать мотоциклов, из них восемь вполне исправных, и три автомашины...

Комбат особенно подчеркивал мужество и мастерство расчета станкового пулемета под командованием красноармейца Григория Максименко. Именно он нанес главный урон врагу. Комбат, видимо, очень гордился доблестью своего солдата, проявленной при боевом крещении.

—За мужество и подвиг, — сказал он, — мы представляем Максименко к высшей награде и просим поддержать наше ходатайство о присвоении ему звания Героя Советского Союза.

Несколько высоко взял комбат. Но его можно было понять: для необстрелянного человека подпустить роту противника на сто метров и только тогда ударить по ней огнем — это акт большой воли. А забота командира батальона об отличившемся бойце была трогательной.

К исходу 12 сентября немецкие войска вышли на рубеж «Червоний чабан» — Сальково, то есть от Перекопа до Чонгарского полуострова. Они обложили Крым. Северный берег Сиваша и далее до основания Арабатской стрелки заняла 22-я пехотная дивизия 30-го армейского корпуса 11-й немецкой армии. Основные силы (весь 54-й корпус) противник сосредоточил на своем правом крыле и вел разведку боем с целью выявить очертание нашей главной обороны на Перекопском валу и систему огня.

К чести генерала Черняева надо отметить, что он, не имея в своем распоряжении из резерва ничего, кроме батальона разведчиков, старался ответить активными действиями и, насколько возможно, спутать расчеты врага. 15 сентября разведгруппа (ее вел старший лейтенант А. Л. Святодух) овладела Макаровкой в пяти [42] километрах севернее «Червового чабана» и несколько дней удерживала ее, отвлекая на себя силы передовых отрядов противника. Другая разведгруппа завязала и с успехом вела бой за Второ-Константиновку (на западном берегу Перекопского залива). Атака Перво-Константиновки (на берегу Сиваша), предпринятая в ночь на 15 сентября силами роты от Юхимчука, кончилась неудачей. Комдив переоценил возможность своих людей, послав их, еще не нюхавших пороха, в ночной бой.

Черняев, связанный моим присутствием, довольно сдержанно отчитывал командира полка. Юхимчук и сам тяжело переживал потерю людей.

Блиндаж командного пункта подрагивал, когда немецкие бомбы падали близко. Дивизионный инженер А. А. Школьников построил его добротно: сдвинул дом, вскрыл пол, вырыл блиндаж, залил сверху бетоном и снова поставил дом на свое место. Здесь был установлен и мой аппарат В Ч. Звонок телефона вернул к событиям большого масштаба. Дежурный по штабу армии информировал меня, что во второй половине дня неожиданным танковым налетом противник захватил станцию Сальково, при этом подбит паровоз и захвачен только что прибывший на станцию Сальково эшелон с какими-то машинами. Батальон 876-го полка, державший там оборону, отошел на Чонгарский полуостров. Другой батальон находится на станции Ново-Алексеевка (несколько севернее) и ведет бой в окружении.

— Где командующий?

— Приказал не беспокоить. Заперся, пишет приказ. По его поручению докладываю, что завтра генерал-полковник прибудет к вам...

— Тогда попросите к аппарату товарища Николаева.

— Член Военного совета отбыл к комдиву Савинову вместе с поэтом Константином Симоновым.

Час от часу не легче! Зачем там нужен поэт? Потом-то пойму, как это важно. К.М. Симонов — корреспондент газеты «Красная звезда», очень много сделает для нас, фронтовиков, за годы войны.

...Как стало известно позже, оба подразделения подверглись атаке, еще не закончив строительство оборонительных рубежей. В Ново-Алексеевке бойцы еще рыли окопы. Батальон принял бой в невыгодных условиях, несколько дней героически отбивался от автоматчиков и [43] танков противника, прорваться на Чонгар в свою дивизию не смог и остатками сил отошел к частям 9-й армии. В эшелоне, захваченном немцами, были тягачи для создаваемой армейской артиллерийской группы.

События на правом крыле поставили перед нами, командирами, озабоченными обороной Перекопа, новый вопрос: верно ли мы оценили намерения противника? Возможно, он начнет вторжение в Крым через Чопгар и Арабатскую стрелку. Самый тщательный анализ последних данных разведки не давал, однако, подтверждения для такого вывода. На нашем правом фланге по-прежнему действовала только 22-я пехотная дивизия противника, причем ее подразделения растянулись по всему северному берегу Сиваша, входя в соприкосновение с боевым охранением 106-й дивизии. Общее убеждение было таково: взятие Сальково — это демонстрация с ограниченной целью перехватить последнюю нить железной дороги, связывающую Крым с материком. С этими мыслями я и встретил на следующий день командарма.

Генерал-полковник сказал, что после вчерашних событий он решил создать оперативную группу войск, командовать которой поручает мне.

— Ваша задача быть готовым к удару противника в направлении Чонгарского полуострова и центра Сиваша...

— Вы ждете удара именно там, товарищ командующий?

— Да. Разумеется, не исключена возможность действий оперативной группы и в направлении Перекопа, а также западного побережья Черного моря. В состав группы я включаю двести семьдесят первую дивизию, третью Крымскую мотострелковую (т. е. 172-ю по общесоюзной нумерации. — П. Б.) с ее танковым полком и кавалерийскую дивизию из группы генерала Д. И. Аверкина.

Я воспринял это решение с радостью, потому что главное дело солдата в условиях войны — воевать. Как ни важны были обязанности «перекопского контролера», но совсем другое дело иметь под командованием войска и вместе с ними бить ненавистного врага.

Относительно Сальково командарм сказал, что он приказал организовать ночью контрудар с целью восстановить положение.

Приказ о создании оперативной группы и связанных с этим перегруппировках был вскоре получен. Больше [44] половины полков командарм оставлял «на прежних позициях», то есть в районе Симферополя, совхоз «Трудовое» («Симферопольский»). Это было разумно, если иметь в виду контратаки и на запад (против морских десантов), и на север (против сухопутных войск противника). Это вызывало возражения, если исходить из мысли, что к 20 сентября главным направлением стало Перекопское.

21 сентября в письме начальнику Генерального штаба командующий армией сообщал: «Генерал-лейтенант Батов, являющийся моим заместителем, командует резервной оперативной группой в составе 271 сд, 3 мед и 42 кд, предназначенной для контрударов на северном и на евпаторийском направлениях... конная группа генерал-майора Д. И. Аверкина будет использована для нанесения контрудара преимущественно на чонгарском и, в случае нужды, на керченском направлениях». Как видно, до самых последних дней командование армии не имело целеустремленности, держало свои силы не в кулаке, а растопыренными пальцами. Отсюда произошли дальнейшие трудности. 24 сентября, когда жизнь, наконец, властно сказала: Перекоп и только Перекоп! — началась нервная спешка. Времени для сосредоточения войск оперативной группы на рубежах развертывания в обрез. Штаб армии наспех планирует выход полков из глубины по времени. Авиации прикрытия не оказывается. Темп движения к месту боя решает «одиннадцатый номер», и приходится солдатам идти десятки километров по ровной степи под ударами вражеских самолетов{9}. Артиллерия отстает. И так далее. И так далее.

Позволю себе напомнить азбучную истину: командир ведет бой с помощью аппарата управления. У командующего оперативной группой этот аппарат состоял из двух строевых командиров. При этом полностью отсутствовали средства связи. И хоть эти офицеры были опытными, самоотверженными и способными работать за десятерых, но кто мне поверит, если я скажу, что хорошо управлял войсками, наносившими контрудар?.. Вначале [45] контрудар развивался успешно, и мы задачу выполнили. Отношу это прежде всего за счет мастерства и мужества таких командиров, как М. А. Титов, В. В. Глаголев, И. Г. Торопцев, С. П. Баранов, А. X. Юхимчук, С. А. Федоров, и беззаветной храбрости бойцов. Для большинства из них это был первый бой в Великой Отечественной войне. Они провели его достойно, умело, радуясь тому, что гонят врага назад, хотя это был лишь момент кровавого оборонительного сражения.

В ходе событий организация управления, как ни странно, не улучшалась, а ухудшалась. В Крыму было два крупных штаба — собственно штаб армии (Симферополь) и штаб 9-го стрелкового корпуса (Воинка). В адрес корпуса писалось много приказов, но практически этот довольно сильный квалифицированный аппарат управления был отстранен от руководства войсками. В самом деле, на третий день боев командарм передал оперативной группе 156-ю дивизию, придал полк 106-й дивизии. Что же осталось в 9-м корпусе? Одна дивизия И. С. Савинова, в районе которой после 17 сентября не было никаких боевых действий. Солидный аппарат управления стал руководить одной дивизией на спокойном участке обороны, а рядом маломощная оперативная группа буквально задыхалась под тяжестью свалившихся на нее задач...

Вот таким образом случилось, что мне пришлось принять непосредственное участие в оборонительных боях на Перекопских позициях, а затем на Ишуньских и Чатырлыке. Прежде чем рассказать об этих боях и людях, вынесших на своих плечах их кровавое бремя, рассмотрим события 17 — 18 сентября в районе Сальково и Арабатской стрелки. Оборону здесь держала, как я уже говорил, 276-я стрелковая дивизия, сформированная в Чернигове уже после начала войны; больше половины бойцов в ней в возрасте за тридцать лет, не обученных как следует ведению боя. Как-то раз генерал И. С. Савинов откровенно сказал мне, что порой просто теряется из-за того, что люди еще не умеют по-настоящему с винтовкой обращаться, а большинство командиров — из запаса, без опыта командования. Помочь ему было невозможно, в это время в командирских кадрах до крайности нуждалась осажденная Одесса, и управление 51-й армии, отрывая от себя, посылало их туда. Самого комдива я знал как высококвалифицированного штабного работника. Позже, в [46] ноябре и декабре 1941 года, на Тамани, когда я принял командование 51-й армией, генерал И. С. Савинов служил у нас заместителем начальника армейского штаба, а после гибели начальника штаба армии генерал-майора Гаврилы Даниловича Шишенина возглавил штаб, прекрасно работал при подготовке десантной операции. Это был очень опытный штабной работник, но командовать дивизией ему, видимо, было тяжело.

Выведенная в район обороны с крайним опозданием, дивизия не успела освоить его. Мы потеряли Сальково. Не состоялся и тот «контрудар с целью восстановить положение», о котором говорил мне командарм.

Работая над крымскими материалами в обнаружив в записной книжке заметку: «Сальково взято. Там А. С. Николаев с корреспондентом, я решил попытать счастья. Константин Михайлович Симонов теперь стал маститым военным романистом, наверняка у него сохранились заметки тех лет. Писатель без дневника все равно, что генерал без резерва. Таким образом, я и обратился к товарищу Симонову за резервами, и он был так любезен, что не отказал. Прислал мне выдержки из своего крымского дневника. Многое я пережил и передумал над его страницами. В них мне особенно дорого вот что: живой портрет человека, в руках которого тоже в определенной мере находилась тогда судьба Крыма — корпусного комиссара Андрея Семеновича Николаева. Ему, как и многим товарищам, испытавшим неожиданное выдвижение в конце тридцатых годов, было трудновато. На Хасане он был комиссаром полка. Теперь — член Военного совета Отдельной армии, действующей на правах фронта. Николаев уезжал в полки, в родную для него стихию боя. И после удара по Сальково туда выехал не командующий армией с оперативной группой офицеров штаба, а член Военного совета.

Константин Симонов пишет, что утром 18 сентября они с Николаевым выехали на Чонгарский полуостров. В штабе дивизии генерал-майор Савинов доложил, что немцы вышли к станции Сальково и заняли ее. Один из наших батальонов оказался отрезанным от своих войск. Вечером предприняли атаку станции, чтобы помочь батальону вырваться из кольца. Далее в дневнике идет описание этого наступления. Николаев возмущался, что совершенно необстрелянных людей посылают в [47] ночной бой. И все же, вскинув на плечо карабин, он пошел в атакующие цепи.

«Трассы пуль шли у людей прямо над головой, сзади гремела артиллерия, впереди все рвалось и ревело. Люди шли, может быть, излишне пригибаясь, но в общем хорошо, почти не залегая.

...Была уже полная тьма. Трудно было разобрать в ней, сколько осталось до Сальково, но, судя по трассам немецких пулеметов, до первых домов станции теперь было не больше трехсот метров. Из этих домов и отовсюду кругом немцы вели сплошной заградительный огонь из пулеметов и автоматов. Вскоре начали бить немецкие минометы. Но они били не по нас, а куда-то дальше, в тыл к нам, левее и правее насыпи. Должно быть, немцы боялись, что мы будем наступать на станцию через какие-то неизвестные им проходы в заграждениях.

По настроению людей кругом нас чувствовалось, что это их первый бой, что люди совсем необстрелянные и, в сущности, не знают, что делать, хотя готовы сделать все, что им прикажут.

Я чувствовал, что Николаев хорошо понимает всю эту обстановку, но почему-то не хочет принимать решений. Как я уже потом понял из его дальнейшего поведения, он считал неправильным самому непосредственно вмешиваться в решения командования при отсутствии абсолютно критической обстановки. Так он считал с точки зрения комиссарских принципов и комиссарской этики, как он их понимал. А по складу своей души, когда было тяжело и когда ему казалось, что бойцам плохо и что они чего-то не понимают и чего-то боятся, то для себя лично он находил простое решение: быть там, где трудно, сидеть вместе с этими бойцами или идти вместе с ними.

Мы присели на корточки у очередных преграждающих дорогу железных рогаток рядом с командиром батальона и командиром роты. Докладывая Николаеву обстановку, командир батальона, по-моему, пребывавший в полнейшей неуверенности насчет того, что происходит и где у него кто находится, однако с аффектацией, отчеканивая каждое слово, говорил, что вот сейчас такая-то рота его повернет туда-то, такой-то взвод развернется там-то, тот-то будет обходить слева, тот-то — справа и так далее и тому подобное, хотя было совершенно [48] ясно, что в такой момент все эти заранее расписанные обходы и маневры могут окончиться только тем, что свои перестреляют своих, не нанеся ущерба немцам».

Николаев все-таки добился отмены приказа о наступлении. Он вернулся в штаб дивизии и спросил у И. С. Савинова, как обстоят дела на Арабатской стрелке. Тот сказал, что недавно ходили слухи, что там якобы переправились немцы. Туда была направлена рота бойцов. Николаев и Симонов пошли с ней.

Константин Михайлович подробно описывает, как прибывшие на ровную песчаную косу бойцы продвигались по направлению к Геническу. «До передних линий наших окопов оставалось, наверно, километра полтора-два. Едва мы двинулись, как немцы сразу открыли по Арабатской стрелке минометный огонь. Это так внезапно нарушило странную тишину этого утра, к которой мы уже привыкли, что мы бросились на землю не только от чувства самосохранения, но и от неожиданности.

...Рота была первый раз в бою, под огнем, и все больше бойцов ложились и дальше двигались только ползком или просто лежали, не вставая, прижавшись лицом к земле. Мне было так страшно, что, может быть, и я поступил бы так же, если бы не Николаев. Первый раз он бросился от неожиданности на землю так же, как и все мы, но теперь безостановочно шел, не пригибаясь, даже при сравнительно близких разрывах. Шел с таким видом, такой походкой, что казалось, идти вот так же, как он, — это единственное, что возможно сейчас делать. Он шел зигзагами вдоль цепи, то влево, то вправо, мимо упавших и прижавшихся к земле людей. Он неторопливо нагибался, толкал бойца в плечо и говорил:

— Землячок, а землячок! Землячок! — и толкал сильнее.

Тот поднимал голову.

— Чего лежишь? — говорил Николаев. — Убьют.

— Ну что ж — убьют. На то и война. А ты думал, стрелять не будут, а? Вставай, вставай.

— Убьют.

— Вот я стою, ну и ты встань, не убьют. А лежать будешь, скорее убьют: на ходу-то труднее в нас попасть.

Примерно так, с разными вариантами, говорил он то одному, то [49] другому. Но главное было даже не в словах, а в том, что рядом с прижавшимся к земле, дрожащим от страха человеком стоял другой — спокойный, неторопливый, стоял во весь рост. И тот, у кого оставалась в душе хоть крупица самолюбия и чувство стыда, не мог не подняться и не встать рядом с Николаевым. Примерно такое же чувство испытывал и я. Глядя на него, я тоже поднялся и тоже пошел, и у меня была злость на тех, кто еще лежит, и я так же, как другие поднявшиеся бойцы, орал на тех, кто еще лежал, чтобы они вставали и шли. И они вставали и шли и орали на других. И так понемногу двигалась вся цепь необстрелянных людей, на ходу становившихся обстрелянными.

Впереди на косе было что-то вроде гребешка (нанесенный ветром песок). Коса немного сужалась и шла от этого гребешка к морю вправо и влево с заметным уклоном. Мы с Николаевым пошли по правой стороне. Окопы, до которых нам надо было добраться, были теперь уже метрах в двухстах или в ста пятидесяти. Вдруг минометный огонь прекратился и треснули первые пулеметные очереди. Пули просвистели и прошуршали где-то близко на земле — звук, знакомый еще по Халхин-Голу. Услышав этот свист и шуршание, я распластался на земле. Николаев тоже на секунду скорее присел, чем прилег. Я видел и запомнил его позу. Он словно прислушивался к чему-то, а потом поднялся и быстро побежал вперед, к окопам. За ним побежали и мы.

Просвистело еще несколько пулеметных очередей. В эти секунды мне казалось, что немцы стреляют из окопов прямо в нас, но когда мы добежали, то оказалось, что те окопы, к которым мы добежали, были пусты. По нас стреляли откуда-то слева, из-за гребня песка, и спереди и сверху — из Геническа, до которого теперь было метров четыреста или пятьсот.

— Нет тут никого, — сказал Николаев, когда мы спрыгнули в окоп, и, сняв фуражку, вытер потный лоб платком. — Посидим, подождем, как там слева.

Большая часть окопов находилась налево за гребешком, а мы попали в крайний правый окоп. Слева еще стреляли, потом сразу все стихло. Из города тоже больше не били ни минометы, ни пулеметы.

К нам через песчаный гребешок, пригибаясь, подбежал и спрыгнул в окоп командир роты. Он сказал, что [50] все окопы заняты и кто там располагался тремя часами ранее, никого теперь нет — так он выразился о немцах.

— А наши убитые с ночи там лежат? — спросил Николаев.

— Лежат как будто, — сказал командир роты. — Сейчас разберемся. Что прикажете делать?

— Закрепиться, — сказал Николаев. — Поправьте окопы. Закрепитесь и сидите. Будете здесь сидеть, а другая рота подойдет, сзади вас будет. А пока сидите, какой бы ни был огонь. Сидите и все!

...22 сентября мы с Николаевым поехали на Сиваши.

Сиваш обороняла хорошая дивизия, в основном кадровая, которой командовали полковник А. Н. Первушин, комиссар дивизии полковой комиссар И. И. Баранов, начальник штаба полковник И. А. Севастьянов. Первушин мне очень нравился своим мужеством, смелостью и способностью быстро разбираться в сложной обстановке...»

Событиями, о которых рассказал К. М. Симонов, и закончились боевые действия в районе Чонгарского полуострова. Никаких попыток противник здесь более не предпринимал. Командование армии спешно укрепляло 276-ю дивизию. В частности, парторганизация Крыма послала в нее несколько сот коммунистов с целью повысить стойкость в обороне. Но воевать дивизии осенью 1941 года уже не довелось, поскольку дальнейшие бои развернулись на левом крыле.

Наши части на Перекопе с 12 сентября фактически уже втянулись в бои и вели их беспрерывно вплоть до 24 сентября, когда Манштейн двинул на перешеек свои главные силы. В течение этих двенадцати дней в Армянске, на Перекопском валу и в «Червоном чабане» все гремело, гудело и содрогалось под бомбежками и артиллерийским огнем противника. 12 сентября был первый массированный удар авиации по Перекопу, и о этого времени активность 4-го немецкого воздушного флота ежедневно повышалась. Хотели выковырять и выдолбить все, что тут окопалось и ждало встречи с врагом. Но, как уже было мною сказано, не на тех напали — дивизия была кадровой, офицеры знали, что нужно делать, люди были укрыты и дух их высок. Мне Ф. И. Винокуров с нескрываемой гордостью говорил, что именно в эти дни «триста человек приняли в партию!..» Он лично в окопах вручал молодым коммунистам партийные билеты и в опорном [51] пункте «Червоний чабан» вручал — немцы отбомбятся. улетят, и секретарь парткомиссии собирает товарищей под кусточками в своей неизменной островерхой буденовке, делавшей его похожим на комиссара гражданской войны. Этот тридцатилетний выходец из крестьян не был профессиональным военным, только становился им. В свое время он отслужил действительную рядовым зенитчиком (пришлось на Ишуни вспомнить этот опыт!) и работал по воле народа председателем райисполкома на Орловщине, пока в 1939 году не пошел в счет трех тысяч по партмобилизации на политическую работу в армию. Наверно, была у него особая военная жилка, потому что после трудных крымских боев, включая всю десантную операцию 1942 года, Винокуров отпросился на строевую службу и кончил войну на Одере командиром прославленного стрелкового полка. Ну, этот путь у него лежал, еще не видимый, впереди. А в те дни, о коих речь, батальонный комиссар вместе с Владимиром Михайловичем Гребенкиным помогал бойцам настраивать душу на бой, сам обкатываясь и обтесываясь под первыми ударами войны. 23 сентября он вручил партийные документы в «Червоном чабане» красноармейцам Максименко и Шапиро — тем пулеметчикам, которые, как уже известно, подпустили вражескую роту на сто метров и только тогда ударили огнем.

— Я принимаю партбилет как незаслуженную награду, — сказал при этом Шапиро, — но я, товарищ батальонный комиссар, обещаю, что в Берлин дойду заслуженно большевиком.

Тут есть над чем подумать. Крым обложен. Враг имеет успехи. Над «Чабаном» днями висят безнаказанно фашистские самолеты. А паренек, только вышедший из боевого крещения, прижимает к груди партбилет и мечтает о том, чтобы донести до Берлина знамя Родины и партии.

Над Перекопским валом немецкие самолеты появлялись с утра и не оставляли нас в покое до вечера. Небольшими группами они заходили от Сиваша и, следуя один за другим, клали и клали бомбы по гребню. В морской дали скрывается одна группа, а от Сиваша появляется другая. Не оставалось, кажется, непораженным ни метра. Плотность при массированной бомбежке была такая, что однажды произошло прямое попадание в [52] корабельную башню, поставленную на валу в качестве НП начальника дивизионной артиллерии. К счастью, полковник Георгий Васильевич Полуэктов был в это время в блиндаже связистов, потому и остался жив.

За эти десять дней бомбежек и частных боев (гарнизон «Червоного чабана» отбил не менее шести атак силою до батальона пехоты при сильной поддержке орудийным и минометным огнем) немцы невольно помогли сто пятьдесят шестой. Как писал Константин Симонов в своем дневнике, люди из необстрелянных стали обстрелянными. Как-то после особенно сильного налета, длившегося несколько часов, я поехал на Перекопский вал взглянуть, как дышит дивизия. Самолеты только скрылись, и не везде унялась пыль. Гребень вала уже кишел людьми, они сновали и у его основания — кто тащил снаряды, кто ящики с патронами и гранатами. «Мы график его изучили, товарищ генерал, — говорил красноармеец, — он долбит два-три часа, а потом у него перерыв на пятнадцать минут или же даже на полчаса. Тут уж спеши пополнить запасы».

17 сентября на левом крыле разыгралось довольно серьезное дело. Едва забрезжил рассвет, полсотни самолетов обработали «Чабана», затем сильный огонь артиллерии, минометов и пулеметов — и наш опорный пункт был атакован батальоном вражеской пехоты. Одновременно до батальона немцев двинулось из совхоза «Кременчуг» вдоль берега Перекопского залива на курган с отметкой 20,0. Капитан Е. К. Ивашина и поддерживавший его командир артиллерийского дивизиона В. П. Ачкасов отбили атаку. При этом гитлеровцы понесли большие потери. Мы с напряжением следили за этим боем с НП комдива, и, знаете, редко приходилось мне слышать такой дружный и интенсивный огонь из всех видов стрелкового оружия.

Хорош был комбат Ефим Корнеевич Ивашина!

А у кургана с отметкой 20,0 немцев остановил точный огонь 498-го гаубичного полка. Память не сохранила фамилии его командира. И лишь летом 1964 года, вспоминая с генерал-полковником Полуэктовым те трудные бои, я спросил, не помнит ли он, кто командовал этим полком.

— Да ведь и у меня, дорогой мой, память стала, как решето, — ответил Полуэктов. — Постойте... его фамилия... [53] что-то связано со смехом. Помню подполковника Сомова, начальника моего штаба, очень энергичный командир-артиллерист. С ним хорошо работалось.. Он прекрасно сражался в числе защитников Крыма. Погиб на Керченском полуострове. А командир ГАПа... да вот же — полковник Иосиф Иосифович Хаханов. Стрелковые части, державшие Перекопские позиции, многим ему обязаны, это вы можете засвидетельствовать...

Постаревший генерал говорил, что в обороне Перекопского вала были серьезные изъяны: «Два батальона в предполье и один на Литовском полуострове, конечно, это ненужное распыление сил. Но главное — бедность артиллерийского огня. Теоретически нам для отражения немецких танков требовалось иметь минимум десять, орудий на километр фронта, а у нас с трудом насчитывалось три-четыре орудия...»

Слушал, смотрел на него, и снова мне виделся тот Полуэктов Георгий Васильевич, который 23 года :назад стоял в расцвете сил у своей развороченной бомбой башни и удивленно тянул: «М-да...»

Под сильным давлением с воздуха мы особенно остро ощущали в те дни слабость нашего авиационного прикрытия. Меньше всего хочу укорять в этом наших героических летчиков. Они сделали все, что могли, для помощи сухопутным войскам, но им пришлось драться с врагом в исключительно трудных условиях. Им было не легче, чем нам на земле. Количественное соотношение нашей и немецкой авиации на крымском направлении составляло один к шести, а иногда и один к десяти. В середине сентября на Перекопе и Сиваше действовала группа из ста самолетов ВВС флота под командованием генерала А. А. Ермаченкова, оперативно подчиняясь ВВС 51-й Отдельной армии. Здесь же сражалась группа бомбардировщиков Краснодарских курсов усовершенствования ВВС (39 самолетов СБ, 9 — ДБ-3) под командованием Героя Советского Союза подполковника Гавриила Михайловича Прокофьева. Вот и вся наша авиация. У гитлеровцев ее было много больше, и самолеты новее. Летчикам нашим приходилось действовать с предельным напряжением, производя в день по 4 — 6 боевых вылетов. В оперативных сводках № 20 и 24 за период с 4 по 21 сентября говорилось:

Ратные подвиги советских летчиков получили высокую оценку командования ВВС, Военного совета Черноморского флота, 51-й армии и правительства.

...22 сентября артиллерийский обстрел, авиационные налеты врага на Перекопские позиции почти не прекращались. Артобстрел особенно усилился под вечер. Мы с Черняевым прибыли в 417-й полк. Обошли передний край. Прилегающий к Сивашу район оборонял батальон старшего лейтенанта П. Ф. Ткаленко. Сам комбат — [55] коренастый, крепкий в плечах, решительный, весьма продуманно построил боевой порядок своего батальона, надежно обеспечил свои фланги. Еще совсем молодой, он командовал уверенно: как-никак опыт первых боев научил трезво оценивать сильные и слабые стороны немецкой пехоты и танков. На вопрос об отражении возможной атаки немцев по дамбе он ответил:

— Видите дотик? Он дамбу контролирует. Там у нас посажен надежный человек — Афанасьев. Он в совершенстве владеет станковым пулеметом. К нам приезжал начальник политотдела Гребенкин, собрал ребят и рассказал о подвиге Григория Максименко в «Чабане». Я Афанасьеву и говорю: «Ты слушай!» Он отвечает: «Что слушать-то? Давайте немцев, посмотрим, кто на что способен».

Командир 417-го полка не вытерпел и сказал с укоризной (он действительно был, как говорил Черняев, настырный):

— У меня вся надежда на силу стрелкового оружия, вы ведь не вернули полку взятые в августе для крымских дивизий орудия и минометы. Имею полковой артиллерии на километр фронта один ствол и полтора миномета.

Наблюдательный пункт Юхимчука с основательным рельсовым перекрытием был оборудован на высоте впереди Перекопского вала. На этой высоте мы с полковником Первушиным сидели в июле, примериваясь, как получше построить оборону. Отсюда командир полка просматривал всю позицию и оборонительную линию соседнего полка. Прямо перед высоткой — район надолбов, несколько левее петляет по увалам дорога на Чаплинку. Далее видны высокие тополя, скрывающие совхоз «Червоний чабан». Но теперь, после дьявольских бомбежек, на них почти не осталось листьев. Неприятное чувство вызывали эти оголенные деревья, стоящие под палящим солнцем.

Со стороны Чаплинки опять неслись немецкие самолеты. Развернувшись, как обычно, над Сивашом, они устремились на Перекопский вал. Кроме бомб сбрасывали листовки...

Поздним вечером я находился на своем командном пункте в Армянске. Прилег было отдохнуть, но из 361-го [56] полка пришел Владимир Михайлович Гребенкин. Он постоянно пропадал в частях и всегда был в курсе событий и обстановки, умел в них видеть главное. В этом политработнике особенно привлекали неиссякаемая энергия, жизнерадостность. Товарищи говорили: «Он у нас всегда в веселом настроении». Наверное, это не совсем точно. Суть в том, что батальонный комиссар сам считал и всем своим поведением, отношением к жизни учил других, что для военных людей война есть естественное состояние. «Не нужно при грозе закрывать форточки!» — говорил он. Люди, способные подбодрить других, помочь им правильно оценить события, были очень нужны, особенно в то время.

Гребенкин доложил, как прошел день у В. В. Бабикова (361-й полк). Повторные попытки немцев захватить курган с отметкой 20,0 были отбиты. Также отбита попытка противника проникнуть за проволоку в районе «Червоного чабана». В схватке был взят в плен офицер из 186-го полка 73-й пехотной дивизии. Его притащил красноармеец-разведчик Иван Рогов. У начподива каждый случай отваги, находчивости, мужества был на учете в шел в дело для возбуждения духа воинского соревнования.

Узнав, что мы недавно от Юхимчука, батальонный комиссар с лукавой улыбкой спросил:

— Хотите, я вам открою тайну? Только по секрету. Мне самому Лисовой по самому строгому секрету рассказал. Если, говорит, узнает полковник, что от меня пошло, мне в полк лучше не ходить.

— Давай, давай, — устало сказал комдив, видимо тоже испытывая желание размяться душой.

— Юхимчук пишет... дневник!

— Чего?

— Говорю же, пишет дневник, пишет ежедневно. Лисовой даже в стихах изобразил: «Прочтет, улыбнется и снова читает, и снова без устали пишет...» Вот где нам, Платон Васильевич, достается на орехи!

— Полагаю. Он нынче генерал-лейтенанту претензию заявил, почему ему пушки не вернули... Он таков!

Мне это понравилось. Если в такой кутерьме человек находит в душе силу об истории позаботиться, право, это неплохо. [57]

— Он, видимо, из образованной семьи?

— Что вы! Такой же мужик, как мы с вами, да еще из самого темного нищего угла. Двадцать лет назад еще ходил в лаптях и свитке. Он же из Западной Белоруссии, из Пинского района Брестской области. Когда Буденный гнал белополяков, красноармейцы пригрели парнишку, повозочным начал карьеру. На своей кобыле доехал сначала до Родома, а потом обратно, и так до самой России. В нашем полку он с тридцать девятого года. В сороковом после воссоединения попросился в отпуск съездить в родное Закутье. «Мать не признала, — вернувшись, рассказывал полковник, — говорит, не мой сын, мой в свитке ушел».

До сведения командиров, политработников, всех бойцов доводим обращение Военного совета армии:

23 сентября на Перекопе было почти тихо. Артобстрел прекратился. Самолеты бомбили небольшими группами, но не более двух-трех раз. В штабе дивизии гола обычная работа, состоявшая в том, чтобы проверять и проверять готовность и бдительность частей переднего края. Вечером Черняев позвонил в 361-й полк:

— Бабиков, ты сегодня в «Чабане» был?

— Да, товарищ генерал. Там все в порядке, только сегодня необычно тихо.

— Это меня и беспокоит. Пошли туда на ночь штабиста покрепче. Пусть все проверит лично.

— Есть! Пошлю Андрющенко, на него, вы знаете, можно положиться...

Еще одна картинка из тех предгрозовых дней врезалась в память. Начальник штаба дивизии В. К. Гончарук, низенький, сухонький полковник, которого командиры и политработники за глаза любовно звали Кириллыч, работал в своем углу над горой документов. Он уже не молод. Еще в семнадцатом году пулеметчик [58] Гончарук повернул свой «максим» в ту сторону, куда нужно было повернуть. Внимание полковника привлек какой-то документ. Он долго рассматривал его, затем поднял глаза и сказал:

— Экая мерзость... Рекомендую прочитать, товарищи.

Штабные командиры собрались кучкой. У них в руках был приказ по 1-й горнострелковой немецкой дивизии из корпуса Клюбера. Помню, лица товарищей выражали и чувство обиды, и гнев, и остро вспыхнувшую ненависть. В приказе немецкого генерала было написано:

«...Несколько раз я был свидетелем следующей картины. Легковая машина обгоняет идущие войска. Рядом с шофером сидит офицер, часто с собакой на коленях. В кузове лежат в беспорядочной куче чемоданы, прикрытые трофейными материалами, из которых торчат бутылки вина и тому подобное добро. Такая картина раздражает личный состав частей. Главное командование категорически запрещает брать с собой собак, исключение было сделано лишь в отношении ценных пород. С тех пор все собаки, которых я встречал, это «ценные охотничьи собаки». Приказываю: впредь разрешать возить лишь тех собак, на которых имеются удостоверения о том, что они ценные охотничьи собаки».

В капле отражается порой многое. Начальник штаба сказал:

— Предлагаю эту цидульку пустить по рукам. По ротам. Не знаю, как другие, а наши украинцы хорошо помнят панов с лягавыми, вместе с русскими братьями украинцы не раз вышвыривали со своей родины «чистокровных» завоевателей вместе с их собаками...

Начподив Владимир Михайлович Гребенкин одобрил" предложение.

Вот так 156-я стрелковая дивизия и ее люди готовили себя к встрече с главными силами 11-й армии на Перекопских позициях.

Тяжелой была мысль, что сзади себя Черняев не имел никаких войск. Их не было на всей тридцатикилометровой глубине перешейка, ни на промежуточном рубеже Будановка — Филатовка, где мы успели отрыть окопы, ни в Армянске, ни на Ишуньских позициях (хотя Манштейн и пишет: «Противник превратил перешеек на глубину 15 километров в сплошную хорошо оборудованную [59] полосу обороны...»{10}. Между тем наши разведывательные данные определенно говорили, что на всем фронте и в глубине с резервами 11-я немецкая армия, стоявшая перед Перекопом, имела четыре пехотные (22, 46, 73, 50-я) и две горнострелковые дивизии. Соотношение сил на Перекопском направлении определялось так: 3:1 в пользу противника. Улучшить это соотношение в нашу пользу мы, как уже говорилось, не сумели.

Разведсводка, переданная ночью 23 сентября штабом армии, не вызывала особой тревоги. Ее вывод был такой: «Противник, продолжая прикрываться на крымском направлении, проявляет главные усилия на мелитопольском направлении». Через шесть часов 11-я армия обрушила на перекопские позиции 156-й дивизии всю свою огромную огневую мощь и двинулась вперед, на Крым.

Общая картина военных событий такова. 24 — 26 сентября, в течение трех суток, единоборство 156-й дивизии с противником в районе Перекопского вала; немцы вынуждены были буквально прогрызать ее оборону. (У Манштейна: «...противник ожесточенно сражался за каждую траншею, за каждый опорный пункт».) 26 сентября немцы, действуя вдоль Перекопского залива, прорвались частью сил на Перекопский вал и захватили Армянск. Наносит контрудар наша оперативная группа [60] войск. Три дня весьма жестоких боев. Немцы вышиблены из Армянска, часть их сил отброшена за Перекопский вал, часть прижата к нему у берега залива. Контратакует то одна, то другая сторона. Северо-западная часть Армянска то в наших руках, то в руках немцев. К вечеру 28 сентября по приказу командарма наши войска отходят с боями к Пятиозерью. С 29 сентября по 4 октября немцы пытаются прорваться к Ишуни, их здесь снова останавливает 156-я дивизия.

У Манштейна читаем: «Попытка взять с ходу также и Ишуньский перешеек при нынешнем соотношении сил и больших жертвах, понесенных немецким корпусом, по всей видимости, превышала возможности войск...» Что ж, это признание с удовлетворением прочтут ветераны перекопских боев, тем более, что они-то знают реальное «соотношение сил», за которое прячет свои грехи гитлеровский мемуарист. Наверное, генерал А. X. Юхимчук не без гордости вспоминает деревню Асса (Пролетарка) между озерами Красное и Соленое, где 417-й поли, точнее его остатки, вместе с морскими пехотинцами капитана Г. Ф. Сонина остановили отборные части фашистов. Далее некоторое затишье, и с 18 по 28 сентября — снова бои на Ишуньских позициях и реке Чатырлык.

Но возвратимся к нашим героям на Перекоп — от Сиваша до «Червоного чабана». 24 сентября в пять часов утра над позициями дивизии появились вражеские самолеты. Они шли группами — тридцать пять — сорок машин в каждой. Мы с Черняевым выехали на HIL «Червоний чабан» был скрыт густыми клубами дыма, пыли, поднятыми разрывами авиабомб. Одновременно немцы бомбили наши позиции на болыпаке Чаплинка — Армянск и в Будановке.

Ударила артиллерия противника. Каждой нашей пушке приходилось соревноваться с вражеской батареей. Немцы вели огонь не только с фронта, но и с фланга и отчасти с тыла — их орудия находились на западном берегу Перекопского залива, и снаряды ложились вдоль наших траншей. Мы надеялись, что боевые корабли поддержат нас огнем со стороны Каркинитского залива. Но мелководье мешало кораблям подойти. И береговая батарея черноморцев, установленная на восточном берегу залива, всю тяжесть борьбы приняла на себя. Моряки действовали самоотверженно. Но силы были неравны. [61]

Два часа тридцать минут артиллерийской подготовки и затем — атака. Навсегда сохранилась в памяти эта картина первой встречи с врагом. В 7.30 показались немецкие танки{11}, за ними густые цепи пехоты, над ними целые стаи истребителей прикрытия. Противник атаковал по всему фронту. Наибольшее давление — слева, на «Червоний чабан», а также по Сивашской дамбе у Юхимчука и в стыке обоих полков. На правом фланге атаки были отражены. Сначала немцы сумели было проскочить по дамбе Сивашского залива, но здесь им преградила путь батарея 120-миллиметровых минометов капитана М. И. Рогового.

— Роговой, смотри правее! — кричал в телефонную трубку Юхимчук. — Видишь? Дай-ка туда, братец, огня!

Очень метко капитан накрыл врага. Слаженный огонь батальона П. Ф. Ткаленко рассеял пехоту, и немцы отошли к Ново-Константиновке.

Надо отдать должное товарищам из 434-го легкого артиллерийского полка и его командиру подполковнику Александру Николаевичу Бабушкину. Они хорошо поддерживали 417-й полк, а также подразделения предполья, оказавшиеся в очень тяжелом положении. Батареи точным огнем отразили все атаки противника на стыке двух полков. Должен сказать, что взаимодействие у этих двух командиров — Юхимчука и Бабушкина — было настоящее, что для первых месяцев войны являлось довольно редким явлением. Ветераны знают, какое нелегкое это дело — в такие короткие сроки научиться взаимодействию с другими родами войск... Но в данном случае сказалось и мастерство командира 417-го стрелкового полка, который держал управление огнем в своих руках, и высокая военная культура, которую привил подчиненным начальник дивизионной артиллерии.

24 сентября отличилась батарея 76-миллиметровых пушек, которой командовал лейтенант И. А. Гришин. Выдвинутая в район между Перекопским валом и противотанковым рвом, она контролировала дорогу, идущую от Чаплинки. Весь день Гришин вел трудный, неравный бой, зная, что обороняет стык полков. Его орудия уничтожили [62] сначала вражескую батарею на конной тяге, а затем вступили в борьбу с танками, прямой наводкой поражая врага с дистанции 250 — 150 метров.

Да, уже в то время начало у нас в армии оттачиваться высокое мастерство прямой наводки, которое впоследствии принесло нашим артиллеристам заслуженную славу. Забегу вперед и скажу сразу, что в 106-й дивизии полковник Б. П. Лашин тоже плодотворно поработал в этом направлении: создал из 76-миллиметровых орудий группу истребителей танков, и они действовали прямой наводкой в районе Карповой балки.

Весь следующий день батарея лейтенанта И. А. Гришина стояла, как тогда говорили, насмерть. Последний его докдад командиру полка: «Расстреливают меня прямой наводкой». Из рассказа Г. В. Полуэктова: «25 сентября я лично видел, как танки утюжили его НП. Это было все».

Вражеская пехота залегла перед фронтом 417-го полка, пытаясь медленно, ползком продвинуться к надолбам. В упорстве немецким солдатам нельзя отказать. К полудню им на помощь пришло 12 танков. Остановившись на гребне высоты, они открыли огонь по батальону И. Ф. Ткаленко, прижавшему вражескую пехоту к земле. А. X. Юхимчук потребовал от А. Н. Бабушкина огня, но услышал отказ:

— Комдив меня переключает налево. Там тяжелее. Будешь управляться сам.

Беззаветную храбрость проявили в первый день минеры-моряки. Я рассказывал, что еще летом Ф. С. Октябрьский предложил использовать на сухопутье морские мины в качестве фугасов большой мощности. Они были установлены на подступах к Перекопскому валу. Как только вражеские танки и пехота вступали на заминированный участок, матросы-минеры включали электрический ток. Взрыв уничтожал все в радиусе нескольких десятков метров. (К сожалению, не везде удалось обеспечить надежную защиту проводов, поэтому сработала лишь часть установок. К тому же минные поля управлялись фронтально, а следовало бы иметь двойное управление: как фронтальное, так и по направлениям.)

В военно-научном обществе Крыма мне приходилось слышать мнение, будто Манштейн на Перекопе перехитрил Черняева: отвлек его внимание направо, к Сивашу, [63] а затем, воспользовавшись оплошностью русского генерала, нанес сокрушительный удар вдоль черноморского берега. Но это неверно. П. В. Черняев и правая его рука Г. В. Полуэктов отчетливо представляли себе, что основные усилия противника направлены вдоль берега Перекопского залива. На этом направлении они поставили свой гаубичный артиллерийский полк и батарею черноморцев. Что еще мог сделать командир дивизии? Ведь у него больше ничего в руках не было. Усилить оборону было нечем. Все растянуто в ниточку. Скорее, приму упрек на себя за то, что не успели мы поставить фугасы из морских мин по берегу Перекопского залива. Это могло бы на определенное время задержать продвижение врага от «Червоного чабана» к Перекопскому валу.

Бой за опорный пункт «Червоний чабан» был самым ожесточенным из всех схваток, разыгравшихся на Перекопских позициях 24 сентября. Он длился с рассвета и дотемна. Оттуда радио принесло требование горстки героев: «Скорее огонь на меня!..»

Служа в составе Южной группы войск в начале шестидесятых годов, я повстречался там с генерал-лейтенантом Сергеем Александровичем Андрющенко.

— Ну, дорогой генерал-лейтенант, извольте мне ответить, что вы делали с ночи двадцать третьего сентября сорок первого года, когда вас полковник Бабиков послал проверить, как обстоят дела у капитана Ивашины?..

Он усмехнулся и пообещал прислать воспоминания о боевом крещении — своем и 2-го батальона 361-го стрелкового полка.

«Прибыв на место, — пишет бывший начальник штаба полка С. А. Андрющенко, — я установил, что противник, видимо, учитывая открытый характер местности, исходное положение для наступления занял в трех-четырех километрах от переднего края обороны 2-го батальона, оставив перед ним в качестве прикрытия незначительные силы. Таким образом, противник намеревался атаку нашего переднего края начать с ходу. Утром 24 сентября он перешел в наступление после продолжительной артиллерийской подготовки. Его авиация наносила массированные удары по боевым порядкам полка [64] на всю его глубину, по огневым позициям артиллерии и Армянску. По 2-му батальону огонь артиллерии был особенно силен. Несмотря на это, батальон встретил противника организованным огнем. Первая цепь немцев, продвигавшихся на мотоциклах и бронемашинах в направлении совхоза «Червоний чабан», была уничтожена. Несмотря на большие потери, немцы вводили в бой все новые силы и повторяли атаки.

В середине дня фашисты бросили на батальон до сорока пикирующих бомбардировщиков, рассчитывая сломить наше сопротивление. Когда самолеты показались над районом совхоза «Червоний чабан», мы заметили, что немцы, находившиеся в это время в 200 метрах от КП батальона, стали себя обозначать красными ракетами. Мы пошли на хитрость и тоже выпустили серию красных ракет над районом обороны батальона. Летчики заметили их, вошли во втором заходе в пикирование и... сбросили бомбы на свои наступающие войска.

К исходу дня батальон понес большие потери. Оставшиеся в строю продолжали отражать атаки. Отдельным фашистским группам удалось прорваться на флангах батальона, вдоль морского побережья. Но батальон по-прежнему удерживал совхоз и высоту с кладбищем, где был наш командный пункт. К 18.00 немцы окружили кладбище, подошли к КП и стали забрасывать наши окопы гранатами. В этой обстановке было принято решение вызвать огонь на себя...»

Хочу помочь читателю яснее представить себе подробности этого подвига. Во время войны писали, да и сейчас иногда пишут, что герой такой-то повторил подвиг героя такого-то. Нет, подвиг неповторим. Повторяются какие-то чисто внешние обстоятельства, а само деяние всегда содержит в себе остро выраженные индивидуальные черты. «Огонь на меня!» — эту команду зрелого воинского долга и трезвого расчета собирался отдать майор В. П. Ачкасов, командир 1-го гаубичного дивизиона, работавший вместе с Е. К. Ивашиной на его КП, но не успел — был тяжело ранен и только сказал: «Давайте... ребята хорошо накроют!..» Команду подал подполковник С. А. Андрющенко.

Комдив считал, что это единственно возможный способ помочь 2-му батальону отбросить врага. Попытка выручить его контратакой не получилась. Сам полковник [65] Бабиков взял третий свой батальон с Перекопского вала, повел его к «Чабану» с расчетом прорвать окружение. Как только бойцы вышли из зарослей кукурузы и миновали линию проволоки, противник нанес массированный удар артиллерией и бросил против батальона группу самолетов. Тяжелораненый командир полка лежал на КП. Вынести его до темноты было невозможно. Поэтому комдив понимал, что нужно выполнить требование героев... если это было их требование. Дело в том, что немцы заполнили эфир ложными приказами, передававшимися на русском языке. Например, мы слышали по радио в 9 часов такую команду: «Приказываю всем с десяти ноль-ноль начать отход за Армянск». Может быть, и в данном случае противник хочет нашими руками сломить сопротивление гарнизона «Червоного чабана»?

Начальник связи Н. Л. Вериковский выкрикивает:

— Кто передает? Повторите, кто передает... Сообщите имя своей жены! Где она находится?

— Ее зовут Вера. Она в Златоусте. Вера! Быстрее огонь на меня!..

Наши гаубицы ударили по району кладбища. Много гитлеровцев нашло тут свою смерть. Остальные бежали с высоты.

Черняев приказал с наступлением темноты вывести оставшихся в живых защитников совхоза. Они шли вдоль железнодорожной насыпи. Ивашина вел группу прорыва. В центре колонны двигались более ста раненых бойцов. Прикрывала отход группа под командованием лейтенанта К. В. Дудкина, который в это время занимал должность начальника штаба батальона. Мощный огневой налет гаубиц полковника И. И. Хаханова дал героям возможность оторваться от преследования. Враг открыл заградительный огонь перед фронтом отходящих подразделений. Им пришлось вести борьбу с вражескими автоматчиками, укрывшимися за разбросанными у железнодорожного полотна сельскохозяйственными машинами. Люди отходили на Перекопский вал. Они прошли через боевые порядки батальона капитана Н. Ф. Евдокимова, вступившего теперь в огневую схватку с врагом. На носилках несли тяжелораненых капитана Е. К. Ивашину и майора В. П. Ачкасова. (После они поправились и снова били врага). [66]

Ветераны обороны Перекопа просили при переиздании книги воспоминаний подчеркнуть большую роль артиллеристов 156-й дивизии как гаубичного, так и пушечного полков. В письмах товарищи называют множество фамилий бойцов, командиров, политработников, проявивших мужество и умение, братскую взаимопомощь на поле боя. Читаешь эти письма и как бы слышишь могучее эхо массового героизма наших воинов. Бывший комиссар батареи гаубиц А. Н. Лисица считает, что нужно обязательно отметить беззаветную храбрость командира дивизиона Валентина Константиновича Дубровского, командира батареи старшего лейтенанта А. Н. Мельникова, командира огневого взвода Гургена Семеновича Богдасарова, наводчика Беляева, и с особенной теплотой отзывается о комиссаре полка А. В. Кириллове. Об этом политическом работнике пишут почти все артиллеристы дивизии. Вот слова участника перекопских боев, ныне майора в отставке А. И. Юрченко: «Много сделал для боевого сплочения полка батальонный комиссар Андрей Васильевич Кириллов. Партийная душа нашего полка, он был человеком высокодисциплинированным, организованным, чутким к людям. Все с гордостью говорили о нем: «Наш комиссар»... С этим письмом я, конечно, ознакомил генерала Г. В. Полуэктова. «Правдиво и хорошо написано», — сказал он.

Сам Андрей Иванович Юрченко служил тогда начальником артиллерийского снабжения и вместе с секретарем комсомольской организации полка Андреем Сикиркиным под беспрерывными бомбежками подвозил к позициям боеприпасы. Был случай, они не успели еще выгрузить снаряды, когда командир взвода лейтенант Л. К. Рябухин сообщил, что под вражеским огнем осталась гаубица: расчет погиб, водитель тягача тоже. Юрченко и Сикиркин вырвались на полуторке из лесопосадки и вывезли орудие, ствол которого еще был горячий. В воронках Юрченко и Рябухин увидели несколько тяжелораненых бойцов. С большими трудностями — ползком — перенесли их к машине. Действия смельчаков прикрывала наша счетверенная зенитно-пулеметная установка. Солдатское братство!..

Бывший командир третьей батареи Тимофей Иванович Кривошеев прислал мне подробное описание первого дня [67] боев на Перекопе. Приведу лишь небольшой отрывок: «В ночь на 24 сентября никто из нас не спал. Получили приказ быть готовыми к отражению атак. Стало светло. Телефонист передал приказ: «Огонь!» Наши 122-миллиметровые гаубицы ударили залпом, а затем беглым огнем по наступающим танкам и пехоте противника. Заработали соседние батареи. Точно и быстро действовали ребята, особенно расчет второго орудия — командир его сержант Л. В. Шумский. Над нами появилась девятка бомбардировщиков с черными крестами. Сообщили об этом на наблюдательный пункт, с которым вскоре прервалась связь. Грохот разрывов оглушил нас. Вместе со мной в окопе находились воентехник Белоусов и два телефониста. Когда пыль и дым рассеялись, мы из винтовок и карабинов открыли прицельный огонь по пикировщикам.

Начала обстрел вражеская батарея. Под артогнем в срочном порядке разгружали автомашину со снарядами. Наши попытки восстановить связь с НП не увенчались успехом... Нас второй раз бомбили вражеские самолеты. Был смертельно ранен артиллерийский мастер Пигарев. Он умер на наших руках и похоронен в своем окопе. Это был хороший специалист, дисциплинированный, умный и серьезный товарищ. Вскоре прибежал запыхавшийся связной с приказом открыть огонь по своему наблюдательному пункту, так как его окружили немцы. У огневиков предполагаемые цели были заранее пристреляны, а данные пристрелки записаны на щитах каждого орудия. Открыли сосредоточенный огонь».

Весь день 24 сентября напряженный бой. С темнотой гитлеровцы утихомирились, но только на земле. Их самолеты группами и в одиночку в течение всей ночи продолжали налеты на передний край и в глубину, до Армянска включительно.

Немецкие ракеты определяли очертание линии фронта, показывая вмятину в стыке полков. Слева они взлетали почти над противотанковым рвом в том месте, где он подходил к Перекопскому заливу. В тылу противника — под Чаплинкой, у берега Сиваша и в районе «Червоного чабана» — было светло, как днем. Там полыхало зарево. Разведчики доложили, что немцы жгут костры, жгут дома и стога сена. «Боятся охвата, — говорил [68] Лисовой, с тайной надеждой поглядывая на комдива. — Эх, нагнать бы у них там сейчас панику!..» Черняев проворчал, что был бы «лишний полк», то нагнал бы, и с досады прикрикнул на капитана:

— Не ершись со своим разведбатом. Чем я завтра буду дыры затыкать?

Я уже писал, что отличительной чертой в характере П. В. Черняева как командира соединения была активность. Ему претило ждать, что навяжет противник. Однако всякая сила имеет свой предел. Батальоны так называемого предполья перестали существовать. В ночь на 25 сентября в деревню Перекоп прорвались оставшиеся в живых люди — не более роты с одним 45-миллиметровым орудием. Снять батальон и батарею с Литовского полуострова? Он на это не имел права. После истории с Сальково командарм приказал «иметь гарнизон Литовского полуострова не менее двух стрелковых батальонов». Приказ остался на бумаге: где же взять «лишний» батальон, если на всем Перекопском валу их было всего пять? В таких условиях комдив не мог оставить на полуострове большое прикрытие. А сам командарм был далеко — в Симферополе, связь Перекопа с его КП была с утра нарушена, удалось восстановить на полчаса (с 17.00), и снова она вышла из строя под бомбежками. Конечно, при таких обстоятельствах командующему было трудно влиять на течение боя. Для того чтобы влиять, нужно, знаете, видеть поле боя. Очевидно, пассивность командования вызывала раздражение и в Ставке. После доклада Дубинина по прямому проводу о первом дне боев на Перекопе последовал ответ Генштаба: «Вы докладываете, что противник делает, а нас главным образом интересует, что наши войска делают с этим противником. Ясно ли?..»

Разумеется, активность военного мышления отличала не только командиров и политработников, руководивших обороной Перекопа. Просто я говорю о них больше, нежели о других, потому что жил и сражался вместе, побратался с ними кровью, и эта 156-я дивизия, как говорится, легла на сердце. Большинство командиров и политработников Крыма с тревогой следили, как развертывается борьба с врагом, и старались в меру сил и прав, я бы сказал, подталкивать командование армии. Три кавалерийские дивизии были объединены в резервную «конную группу» под командованием генерала [69] Дмитрия Ивановича Аверкина, очень способного и знающего военачальника. Командование этой группой войск внесло в Военный совет армии предложение использовать конницу для действий по тылам противника, наступающего севернее Перекопа и Сиваша. Генерал М. Т. Лобов, бывший тогда начальником штаба кавгруппы, писал мне в 1964 году: «План намечался следующий: артиллерия и пехота обеспечивают выход конной группы на Армянск, Перекоп в направлении Аскания-Нова, Мелитополь, облегчает отход 9-й армии, уничтожая тылы и подходящие резервы противника. Выход необходимо прикрыть с воздуха до прорыва за Перекоп». Мне известно, что к конникам приезжал А. С. Николаев, собирал совещание командиров и комиссаров дивизий, даже одобрил их план, оговорившись, однако, что при неудачном исходе командование Крыма останется без резервов.

Не вдаюсь в обсуждение существа самого плана, важно отметить, что коллектив командиров и комиссаров в эти тяжелые времена страстно искал, «что ему делать с противником», не желая мириться с мыслью ждать, «что противник сделает с нами». (Судьба конной группы печальна. Ее продержали про запас в самые решающие дни боев. А потом растащили по частям, затыкая дыры в обороне Ишуньских позиций. Фактически генерал Аверкин не получил ни разу возможности ввести свои войска в бой. Впоследствии он сражался в партизанских отрядах Крыма и погиб смертью храбрых.)

25 сентября, во второй день боев на Перекопских позициях, 156-я дивизия снова боролась в одиночку. Связь с командным пунктом армии прервалась с самого утра. Ее восстановили лишь вечером. С рассветом начались авиационные налеты противника и уже не прекращались весь день. Немецкие летчики бомбили с пикирования, стараясь уничтожить на Перекопском валу наши дзоты и доты. Под ударами с воздуха — все позиции орудий и минометов. Куда ни взглянешь, везде стоит непроницаемая стена пыли от взрывов. Полуэктов — у него осколками и камешками была изрешечена фуражка — напряженно вглядывался туда, где стояли гаубицы 498-го полка. Три девятки «юнкерсов» долбили батареи. «Ну, ничего не останется!..» Однако, когда немцы атаковали батальон капитана Николая Федоровича Евдокимова у противотанкового рва, их встретил организованный [70] огонь наших артиллеристов. Орудийные расчеты были живы.

За этот день противник совершил до тысячи самолето-вылетов. Можно сказать, что его авиация прокладывала путь своей пехоте. У нашей авиации было 97 самолето-вылетов. Мы видели, как четыре наших самолета СБ нанесли удар по немецкой пехоте и батарее полевой артиллерии в районе «Червоного чабана». Тут же, над целью, их атаковали 15 «мессершмиттов». Все четыре были сбиты — они действовали без прикрытия истребителей.

Справа на прежних своих позициях с великолепной стойкостью сражался полк А. X. Юхимчука. На Сивашскую дамбу немцы больше не лезли. Они предприняли атаку по центру. За дымом и пылью можно было разглядеть боевые порядки войск противника. Они двигались от Перво-Константиновки к совхозу «Ингиз» («Исходное»). Вот на гребне высотки показались густые цепи пехоты. Еще и еще... Семь цепей шли на позиции 417-го полка на расстоянии 200 — 300 метров одна от другой. Впереди 15 немецких танков Т-4.

498-й артиллерийский полк и минометная батарея 417-го полка открыли сосредоточенный огонь. На всем фронте обороны уничтожающий огонь артиллерии, минометов, пулеметные очереди, треск залпового огня из винтовок. Фашистские цепи залегли. Немецкие танки пытались пробить проходы в проволочных заграждениях и надолбах. Они расчетливо и методично посылали снаряд за снарядом под основание стальных чушек. Под дружным (исключительно дружным, к чести офицеров 417-го полка!) огнем стрелковых батальонов немецкие цепи таяли... Местами они уже откатываются в исходное положение, оставляя на поле боя сотни трупов. (Пленные, взятые вечером, показали, что в ротах 72-го полка 46-й пехотной дивизии осталось по 35 — 40 человек.) Между прочим, тут особо отличился сержант Афанасьев, если помните, пулеметчик из дота на дамбе, который говорил В. М. Гребенкину: «Давайте немцев, посмотрим, кто на что способен». Его пулемет был приспособлен к отражению атак на дамбе, а гитлеровцы атаковали в центре батальонного района. Афанасьев установил свой пулемет на открытой, заранее подготовленной им площадке. На вопрос командира полка он ответил: «Тут мне сподручнее, я с [71] пулеметом получаюсь им во фланг!» Он буквально сметал вражескую пехоту длинными пулеметными очередями.

Полковник А. X. Юхимчук гордился подвигом пулеметчика. Он даже на Тамани рассказывал о нем новому пополнению 156-й дивизии. Юхимчук знал своих солдат, любил их, как может любить прирожденный командир. Неделей позже произошел такой случай. Любыми средствами надо было остановить врага, рвавшегося через проходы между озерами Соленое и Красное. Василий Кириллович Гончарук лично привел сюда маршевый батальон и приказал с ходу атаковать село Пролетарка и выбить оттуда фашистов.

— Дайте ну хотя бы тридцать-сорок минут комбату, — просит Юхимчук. — Пусть осмотрится. Погубите людей.

Но время не ждет!.. Тогда Юхимчук заявил:

— Я пойду вместе с красноармейцами!..

Он расстегнул кобуру и пошел рядом с молодым командиром батальона. Начальник штаба дивизии дал-таки «тридцать-сорок минут», проговорив: «Вот упертый, бери, только не валяй дурака...» Атака прошла удачно. Но через полчаса сам полковник Гончарук лежал, тяжело раненный осколком снаряда. Юхимчук первый пополз ему на выручку.

С таким командиром люди могли сделать многое. Они это доказали на Перекопском валу. В течение четырех часов продолжалась смертельная схватка. Атака по центру была отбита. Капитан М. И. Роговой своими батареями 120-миллиметровых минометов подавлял всякое движение противника за гребнями высот. Артиллеристы вели бой с танками. Запомнилась одна сцена: дуэль немецкого танка и нашего 76-миллиметрового орудия. Немецким танкистам мешал рельеф местности — с гребня высотки трудно разбить расположенное ниже орудие. Наш орудийный расчет слал снаряд за снарядом, они, попадая в броню, рикошетировали, описывая багрово-красную дугу, и взрывались над боевыми порядками немецкой пехоты. Тщательно и умело выбранная огневая позиция и маскировка ее помогли артиллеристам одолеть вражеский танк. Кто был командиром этого орудийного расчета, к сожалению, пока не установлено.

С 10 часов утра противник перенес главные усилия на берег Перекопского залива. Всю тяжесть удара принял [72] батальон капитана Н. Ф. Евдокимова. Немцы бросили в бой на сравнительно узком участке до четырех пехотных полков с 50 танками. И по-прежнему группы в 20-30 самолетов расчищали наступающим вражеским войскам путь. В отражении атак приняли участие все силы 361-го полка и поддерживавшей его артиллерии. Черняев приказал переключить сюда огонь береговой батареи черноморцев. На борьбу с танками он выбросил заградительные подвижные отряды саперов. Их действиями руководил опытный дивизионный инженер майор А. А. Школьников.

Фашистские цепи шли в атаку волна за волной. Потери были велики с обеих сторон. Наконец комдив бросил на чашу весов свой последний резерв — разведывательный батальон. В контратаку на немцев, прорвавшихся за противотанковый ров, его повел капитан В. И. Шевченко. Разведбат имел 14 легких танков, вооруженных пулеметами, — последнее из того, спасенного полковником Судецем ремонтного фонда, о котором упоминалось выше. Контратака задержала продвижение немцев, но не достигла цели: вышибить фашистов за линию противотанкового рва не удалось. Все 14 машин разведчиков были подбиты с воздуха — противник опять применил излюбленный прием: каждый раз наши контратакующие подразделения он встречал группой самолетов, стремясь рассеять войска еще до соприкосновения с немецкой пехотой. Все-таки Шевченко завязал бой и вел его около двух часов, пока комдив не приказал отвести людей на Перекопский вал, видя, что батальон может погибнуть весь.

До поздней ночи бой шел уже в районе между противотанковым рвом и Перекопским валом. Слева и в центре немцы вышли к Перекопскому валу, пехота заняла исходное положение перед ограждающим его рвом, артиллерия и танки стали вести огонь по амбразурам дзотов и дотов. Изменилось к худшему положение и 417-го полка: фланговым ударом противник захватил западную часть Кантемировки, потеснив батальон капитана И. Ф. Голунова. Юхимчук двинул сюда резерв — учебный взвод — и восстановил положение. Но потом он опять потерял западную часть села. Упорный бой вел батальон капитана Петра Федоровича Ткаленко. Ему теперь приходилось отбиваться и с фронта и с тыла. И надо думать, не раз в этот вечер комбат благодарил артиллеристов [73] подполковника Александра Николаевича Бабушкина; когда на позиции батальона с левого фланга и тыла двинулись целые тучи вражеской пехоты, Бабушкин поставил заградительный огонь, и фашисты не прошли. Командир 434-го артполка спас батальон капитана П. Ф. Ткаленко от истребления. Да, этот артиллерийский командир еще раз на поле боя, в жестокой схватке с гитлеровцами подтвердил характеристику, данную начальником дивизионной артиллерии: «Дело знает твердо, умеет жить с пехотой».

Один эпизод, показывающий, какие золотые люди были в этом артиллерийском полку. На закате солнца напряжение спало, бой утихал. В полукилометре от нашего переднего края одиноко стояла 76-миллиметровая пушка, к Кантемировке двигалась вражеская пехота. И вдруг навстречу немцам вылетела на полной скорости грузовая машина со счетверенной зенитной пулеметной установкой. С западной окраины вражеские автоматчики открыли бешеный огонь, с машины ответили трассирующими пулями. Но вот она резко свернула в сторону, к оставленному в бою орудию, взяла его на прицеп и под огнем вернулась за Перекопский вал. «Я был у Бабушкина на НП, — говорил Лисовой, — настроение ни к черту. Но мы видели это, и все командиры и политработники аплодировали смельчакам. Понимаете, как в театре, аплодировали».

Ночь на командном пункте 156-й стрелковой дивизии. Комдив и Гончарук пришли из 361-го полка. Фактически людей в нем осталось немногим более батальона, а завтра, несомненно, противник начнет штурм Перекопского вала. Пали смертью героев все командиры батальонов и многие ротные командиры. В артиллерии потери меньше, дивизия еще сохранила свой огневой кулак. Комдив выслушал доклад полковника Юхимчука по телефону и сказал ему, что 417-й действовал хорошо, так и продолжать, но только иметь в виду, что завтра артиллерия Бабушкина с утра будет полностью работать на левом фланге. Затем он прямо спросил: «Тебя надолго хватит?» и получил ответ, что. при основательном нажиме «упорства хватит на пять-шесть часов», так как условия обороны резко ухудшились, фактически полк боролся в полуокружении при недостатке боеприпасов. (Упорства у 417-го полка хватило еще на двое суток!) [74]

После восстановления связи с армейским КП и передачи сведений об обстановке был получен приказ, согласно которому 156-я дивизия выводилась из состава 9-го корпуса «в подчинение опергруппы Батова». В положении II. В. Черняева это мало что изменяло, поскольку боями дивизии корпус не руководил. Командующий оперативной группой наконец получил первое соединение — именно ту дивизию, героическую борьбу которой он должен был поддержать нанесением контрудара. Но где же другие войска? Штарм утверждал, что они «на подходе». Оба моих офицера искали их на дорогах, ведущих на север от Симферополя.

Поздно ночью на наш КП в Армянске примчался подполковник И. И. Федяшев. Едва выскочив из машины, он доложил, что к Будановке подходит один полк из 172-й дивизии (командиром этого полка в то время был майор П. М. Ерофеев, а комиссаром — батальонный комиссар В. М. Гнездилов).

Иосиф Иванович Федяшев в конце августа прямо с курсов «Выстрел» привез в Крым группу из 40 командиров. Большую часть товарищей мы отправили тогда в Одессу. Сам Федяшев мечтал о полке. Я его знал еще по Кандалакше 1940 года и добился, чтобы подполковника оставили в оперативной группе, где он был и за начальника штаба, и за офицера связи, и в контратаку водил бойцов, когда нас так прижали, что дышать было трудно.

Федяшев докладывал, что командир 172-й дивизии И. Г. Торопцев изо всех сил проталкивает остальные свои части. Ерофееву пришлось вести свой полк днем. Трижды подвергался нападению немецких самолетов «на этом чертовом футбольном поле». Были жертвы, но в общем полк боеспособен. (Если полк первого эшелона 172-й дивизии в ночь на 26 сентября уже был под Перекопом, то второй эшелон только 27 числа получил приказ грузиться в поезд со станции Симферополь и прибыл к району боев лишь вечером 28 сентября, то есть тогда, когда наш контрудар фактически захлебнулся.) С полком прибыл начальник штаба дивизии майор Иван Андреевич Жуковин. Комдив должен был приехать только к утру.

— Где кавалеристы? [75]

— Еще в районе поселка Джурчи (Первомайское).

— Где Баранов?

— Ожидает приказа в совхозе «Трудовое»... Но это в данном случае к лучшему: вести танки днем — это то гибель. Побьют с воздуха, Т-37 горят, как свечи!

Кроме того, подполковник Федяшев сказал, что в Карповой балке он встретил штабного командира 106-й дивизии. К утру в Филатовку подойдет от Первушина 442-й полк, который командарм приказал передать в состав войск нашей опергруппы. Видимо, Кузнецов почувствовал, что не удастся вовремя выдвинуть все части из глубины, и решил таким образом пополнить опергруппу.

Вскоре Федяшев опять был в пути. Он вез приказ майору И. А. Жуковину немедленно направить 5-и танковый полк в с. Карт-Казак (Заливное). Предполагалось, что 26 сентября немцы нанесут удар прежде всего вдоль побережья, и именно здесь нужно было нам держать небольшой броневой кулак. Затем необходимо было вытянуть в район Будановки 42-ю кавдивизию.

Черняеву было приказано снять с Литовского полуострова батальон, иметь его в качестве своего резерва во время боя за Перекопский вал. Я был твердо уверен, что немецкое командование не предпримет сколько-нибудь серьезных попыток действовать через Сиваш. Начальник политотдела собрался идти в 417-й полк поговорить по душам с людьми накануне решающего, как мы понимали, боя. Владимир Михайлович Гребенкин спросил, может ли он сказать бойцам, что завтра на подмогу защитникам перекопских позиций придут новые части. Да, это можно и нужно было сказать людям.

— И про танки можно упомянута?.. Все спрашивают, где же наши танки, когда у фашистов их такая пропасть?

— И про танки расскажите, но, Владимир Михайлович, вы же умеете говорить с людьми — честно, не скрывая трудностей. Завтра каждый должен драться до последнего... Задача полка: удержать Перекопский вал и старую крепость.

Комдив сказал батальонному комиссару, чтобы еще раз предупредил Юхимчука: 434-й артполк будет с утра задействован целиком на левом фланге. Часть 76-миллиметровых орудий сводилась в подвижные отряды для борьбы с танками. (Г. В. Полуэктов, вспоминая те дни, [76] говорил: «В использовании гаубиц для борьбы с танками прямой наводкой мы еще тогда не были искушены»).

Черняев сказал Гребенкину:

— Прошу: лично поблагодари Ткаленко за верную службу. Хорошо воевал комбат!

Эти слова он произнес с большим чувством. О чем он думал? О том, что этот молодой украинский парень, такой сноровистый в бою командир — единственный оставшийся в живых комбат в дивизии? Остальные батальонные командиры, политработники батальонного звена, которых старый комдив несколько лет воспитывал, готовя к защите Родины, пали на поле двухдневных боев... Смерть обошла капитана Петра Федоровича Ткаленко днем 26 сентября. Он погиб вечером на окраине Щемиловки, откуда его батальон только что выбил немцев...

И вот настал день 26 сентября, самый трудный для 156-й стрелковой дивизии. Это был день ее поражения. Но знаете, были на войне такие неудачные по исходу бои, в которых воинский коллектив открывал и отдавал бою все свои силы. Тогда отблеск воинской славы озарял его изрешеченное Знамя.

В 5.00 над нами появились вражеские самолеты. Они начали свою дьявольскую работу, сметая с Перекопского вала все живое. Они атаковали с воздуха Щемиловку, Армянск, Суворове, Кулу (Волошине), как бы прочерчивая те стрелы, по которым развернется наступление главных сил противника. Вступила в дело вся немецкая артиллерия. Два часа длилась артподготовка. В 7.00 на Перекопский вал двинулись танки с многочисленной пехотой.

Вот свидетельство непосредственного участника боя С. А. Андрющенко: «С утра 26 сентября немцы начали штурмовать последний оборонительный рубеж 361-го полка — Перекопский вал, на котором оборонялся третий батальон, а также остатки первого и второго батальонов. В 10.00 от командиров батальонов и артиллеристов стали поступать доклады, что боеприпасы на исходе. В бою на Перекопском валу отважно сражалась артиллерийская батарея под командованием лейтенанта Чернышева. Она уничтожила много пехоты и минометов врага. Обнаружив ее, немцы нанесли сильный удар артиллерией и авиацией. Когда огонь противника затих, на батарею пробрался начальник артиллерии полка капитан И. Д. Эйвазов. Все орудия были выведены из строя. Расчеты погибли. [77]

Но одно орудие имело повреждение лишь в противооткатной системе. Капитан И. Д. Эйвазов стал за наводчика и решил вести огонь, накатывая ствол вручную после каждого выстрела. Ему удалось подбить одну бронемашину. Он перенес огонь по атакующим фашистским цепям. Эйвазов продолжал разить врага до тех пор, пока пуля не оборвала жизнь героя,

Атаки беспрерывно продолжались. Мы приняли все меры, чтобы усилить оборону, вплоть до того, что собрали и вывели все остатки подразделений обслуживания на Перекопский вал. Все вели себя геройски. Все сражались до последнего. В 10.30 противнику, имевшему силы, в несколько раз превосходившие наши, удалось прорвать левый фланг обороны полка...»

Черняев контратаковал силою батальона. Противник отхлынул, но в пробитую в западной части Перекопского вала брешь вливались новые волны атакующей немецкой пехоты с танками. Они распространялись в направлении Волошине и Армянска. Снова контратаки. В них участвовали саперы, разведбат, химрота, которую вел капитан А. П. Наскальный. Дрались за каждый дом, за каждый глиняный забор. Кладбище на северо-западной окраине Армянска несколько раз захватывали то немцы, то наши. Здесь боролись с противником все оставшиеся в живых бойцы, командиры и политработники 361-го полка.

Командир 498-го гаубичного полка полковник И. И. Хаханов докладывал со своего НП: «Немецкие автоматчики в пятидесяти метрах от меня. Занял круговую оборону».

Артиллеристы гранатами и винтовками отбивались от врага. Как ни тяжек был этот день, но дивизия сумела сохранить до 50 процентов своей артиллерии...

После ранения Иосифа Иосифовича Хаханова гаубичный полк возглавил подполковник Сергей Владимирович Сомов, о котором я уже упоминал выше. «Это был человек исключительной, железной выдержки и воли. Высокий, стройный, всегда подтянутый, всесторонне развитый. Хорошо знал военное дело, всегда внушал нашим солдатам веру в победу над врагом... Короче, это был в полку эталон советского строевого командира. Таким он и остался в моей памяти навсегда». К этой характеристике, взятой из письма майора А. И. Юрченко, я полностью присоединяюсь. [78]

417-й полк выстоял на Перекопском валу. Очень напряженный бой был у капитана П. Ф. Ткаленко, удерживавшего старую крепость и Щемиловку. До полудня немцы ничего не могли с ним сделать. Лишь укрепившись в окопах западной части Перекопского вала, откуда они держали под огнем все селение и подступы к нему, немцы ворвались в Щемиловку. Батальон отходил. Юхимчук пошел ему навстречу. «Жмут, сил нет!» — говорил комбат. «Ты ошибаешься, есть еще силы. Пошли!» Контратакой под руководством командира полка Щемиловка была очищена от вражеских автоматчиков. Ткаленко держался здесь еще часа три. Потом немцы превосходящими силами снова потеснили его. Казалось, еще немного — и с Перекопского вала начнет отходить и 417-й полк. Но тут командир полка увидел, что со стороны Литовского полуострова показались боевые порядки каких-то наших частей.

— Бабич! Узнай, кто идет!..

Молодой офицер из полкового штаба Борис Александрович Бабич взметнулся на коня и бросился выполнять приказ.

Подходил передовой батальон 442-го полка полковника С. А. Федорова.

Тут необходимы пояснения. К 11.00 26 сентября положение 156-й дивизии было настолько тяжелым, что командующий оперативной группой не мог ждать, когда выделенные ему соединения соберутся в кулак. У меня был такой план: нанести контрудар войсками оперативной группы с рубежа развертывания — Пятихатка, Филатовка, Карпова балка силами 42-й кавалерийской, 271-й стрелковой дивизий, полков Федорова и Юхимчука. Обходя Армянск с северо-востока, 172-я дивизия с ее танковым полком наступает с рубежа Заливное — Будановка; этот удар — по направлению северо-западная окраина Армянска через поселок Деде (Кураевка). Однако все эти дивизии были где-то, они были расписаны на бумаге, а в руках командующего группой во второй половине дня 26 сентября находились лишь два полка — один от Торопцева, другой от Первушина. Их нужно было немедленно ввести в бой, иначе противник, смяв 156-ю дивизию, не преминет двинуться к Пятиозерыо, где его некому будет остановить.

Полковнику Семену Андреевичу Федорову была поставлена задача вместе с 417-м полком атаковать [79] противника в районе Щемиловки и старой крепости, затем овладеть Кантемировкой. Вот таким образом его передовой батальон подоспел так вовремя на помощь А. X. Юхимчуку.

В то же время подполковник П. М. Ерофеев получил задачу контратаковать противника, ведущего бой на подступах к Армянску с северо-запада.

Много воды утекло с тех пор, но и поныне помнится чувство радости, удовлетворения, которое я испытал, когда явился ко мне командир 442-го полка полковник Семен Андреевич Федоров. Это был уже пожилой человек небольшого роста, коренастый, с открытым лицом и невозмутимостью старого пехотинца. С ним — комиссар полка Петр Яковлевич Штоде и незнакомый капитан.

— Где ваша артиллерия, полковник? — спросил я.

— Разумеется, с нами. Кроме того, имею приданный противотанковый дивизион. Разрешите представить его командира — капитана Яна Николаевича Собченко...

Да, А. Н. Первушин снарядил в поход свой полк по-хозяйски, как полагается. Ну, значит, судьба еще не оставила нас своими милостями!

Когда к Юхимчуку подошел передовой батальон 442-го полка, он сразу предложил комбату:

— Давайте вместе ударим!

— Согласен!

Контратака на Щемиловку оказалась успешной. Завязался бой в самом населенном пункте и в старой крепости. Продвигаясь по улицам, бойцы уничтожали засевших на чердаках и в подвалах немецких автоматчиков. Налет 50 бомбардировщиков заставил наших отступить. Но вскоре подошел весь 442-й полк, с ходу захватил Щемиловку и крепость и здесь закрепился. С этого рубежа во второй половине дня удалось начать атаку силами 865-го полка 271-й дивизии, подошедшего к району боев. Он действовал в направлении кирпичного завода на северной окраине Армянска. Сюда же, но с западной стороны был нацелен полк майора П. М. Ерофеева. Согласованный удар наших частей заставил 46-ю пехотную дивизию противника отойти к отметке 27,0 на Перекопском валу. Бой здесь продолжался до вечера. Немцы бросили сюда части еще двух дивизий — 73-й и 50-й. Тесня наших, они овладели большей частью Армянска. У Щемиловки их остановил полк С. А. Федорова. [80]

В этот день был тяжело ранен начальник оперативного отделения 172-й дивизии капитан М. Н. Андреев, а начальник штаба майор И. А. Жуковин убит на поле боя прямым попаданием снаряда в его броневик. Они пошли в бой, потому что полк был сформирован только месяц назад, не все в нем утряслось: большинство командиров и политработников — из запаса, и бойцы еще не узнали все, что нужно знать на войне. И вот боевое крещение, да еще в таком трудном виде боя, как контратака.

В этом бою был тяжело ранен и попал в плен комиссар полка В. М. Гнездилов. Один из ветеранов обороны Крыма капитан С. Т. Руденко писал мне о комиссаре: «Очень много он нам помогал в подготовке батальона. День и ночь в ротах... Мы все, командиры и политработники, видели, как он горел ненавистью к фашистам. Он говорил: «Мы били немецких оккупантов в гражданскую войну. И сейчас вышвырнем с нашей земли. Будем добивать их на собственной их территории...» Свидетельство очевидца о последнем бое комиссара: «...густой цепью наши бойцы залегли во рву и слегка окопались. «Максимы» — на правом фланге. Вдали справа пылал Армянск. Как-то сразу в полосу света пожара вошла голова колонны немцев в зеленых кителях. Покачиваясь, с автоматами наперевес, они были уже шагах в 250 — 300 и шли прямо на наши окопы. В. М. Гнездилов отдал приказ: «Пулеметы, длинными очередями по колонне врага — огонь!..» Валились зеленые мундиры. Ветер доносил стоны, крики, чужую ругань. «Максимы» стреляли. Немецкий самолет пронесся над нашей позицией, резко очертив ее жгутами трасс. На Перекопском валу вспыхнуло пламя, и взрывы покрыли поле. Гнездилов приказал раненым ползти в кукурузное поле и ждать помощи. Он ходил по цепи, подбадривая стрелков.

— Товарищ комиссар! Ложись! Убьют!..

— Спасибо, браток! Ты меня не жалей. Бей фашистов...

Два часа продолжался этот бой. Немецкая пуля сорвала с Гнездилова пилотку. Потом его ранило в грудь. Красноармеец Н. П. Рябоконь подполз к комиссару и на плащ-палатке утащил в кукурузное поле. Больше бойцы не видели своего комиссара...»

На юго-восточной окраине Армянска допоздна не затихал бой. КП оперативной группы и 156-й дивизии [81] перенесен в Будановку. Немцы ее беспрестанно бомбят. Почти все дома развалены. Только подъехали — очень интенсивный налет. Ударила взрывная волна. Контузия. Правая рука не работает. Федяшев побежал за носилками. Новый налет. В канаве прилегли два офицера. Они шли к нам. Это были полковники М. А. Титов и В. В. Глаголев, явившиеся за получением боевой задачи.

К исходу дня положение войск оперативной группы было таково. Юхимчук и Федоров держали в своих руках Щемиловку и восточную часть Перекопского вала, считая от старой крепости. Титов с одним полком и Глаголев со своими кавалеристами заняли оборону перед Армянском с юго-востока. Полк Ерофеева был отведен на линию Будановка, где к этому времени сосредоточил свои танки Баранов. Остатки 361-го полка я приказал Черняеву отвести на Ишуньские позиции. Этих героев осталась горстка, менее батальона. Но каждый из них уже стоил многих. Они уходили ночью, поддерживая друг друга. Повязки почернели от ссохшейся крови. Кто-то из бойцов сказал:

«Обидно уходить, товарищ генерал». Резанули по сердцу эти слова. Да, солдатами становятся в бою...

За Перекопский вал в его левой части перевалили три немецкие дивизии: 46, 50 и 73-я (то есть весь 54-й армейский корпус). Под Щемиловкой вечером взяты пленные из передовых подразделений 22-й пехотной дивизии. За предыдущие дни боев соединения 54-го корпуса немцев понесли основательные потери. Но они обладали мощным артиллерийским кулаком. У них было явное превосходство в воздухе, большое количество танков.

Оперативная группа имела в общей сложности тысяч пятнадцать активных штыков при крайнем недостатке артиллерии во всех полках, за исключением 442-го. (В 271-й дивизии — пять батарей; в 172-й — две и столько же в кавалерийской дивизии.)

Немцы — в Армянске. Гитлеровские автоматчики захватили Суворово, Волошине, расположенные южнее Армянска, поближе к берегу Перекопского залива{12}. [82]

Такова была обстановка на Перекопском перешейке в ночь перед нанесением контрудара.

Несколько слов о геройском 417-м полке. Его, конечно, выручил полковник С. А. Федоров быстрым броском своей части. Но в двенадцатичасовом бою за Щемиловку и крепость полк поредел. Большие потери понес от нескончаемых бомбежек с воздуха. Деталь: к ночи авианалеты не затихли, но многие самолеты сбрасывали не только настоящие, но и цементные учебные бомбы, бочки с камнями, колеса плугов. Об этом рассказывали и товарищи из 417-го полка, и разведчики, и артиллеристы. Подполковник А. Н. Бабушкин шел один по ровной местности. За ним стал гоняться немецкий самолет. Хочешь не хочешь — ложись. Несколько очередей. Оглушительно грохнуло рядом, но взрыва не последовало. Встал и увидел рядом измятую ударом пустую канистру. «До того стало обидно! — говорил подполковник. — Мерзавец! Пустые банки в командира швыряет!..»

Пользуясь темнотой, порой ползком под пулеметным огнем, Юхимчук пробрался на Перекопский вал. Безотказные командиры из полкового штаба (старший лейтенант Б. А. Бабич, начальник связи капитан Алексей Иванович Кукса) помогли обойти все окопы на валу до Щемиловки, собрали около четырехсот человек. «И каждый ждет приказа!..» (Так позже рассказывал полковник, не скрывая гордости за своих солдат.) Он их отвел в лесопосадку за полкилометра, поспать. Здесь же командирами батальонов он назначил лейтенантов Б. А. Бабича и В. Я. Кононенко.

Рекогносцировку контрудара я провел с командирами дивизий Титовым, Глаголевым и Торопцевым. Как уже говорилось, не было на ней ни представителя ВВС, ни командующего артиллерией армии, ни начальника связи. Командиры кавалерийской и 172-й стрелковой дивизий имели рации для связи с частями, в том числе с танковым полком, а с оперативной группой — через связных офицеров.

В целом план оставался тем же, то есть два охватывающих Армянск удара, сходящихся у Перекопского вала. При этом Титов должен был, действуя севернее Армянска, отрезать вражескому гарнизону пути отхода, Глаголев и Федоров, части которых нацелены на северо-восточную и юго-восточную окраины Армянска, уничтожают в нем немецкие войска, а танкисты и стрелки Торопцева [83] очищают от противника районы с. Волошине и Суворове. Недостатки этого замысла состоял, во-первых, в том, что слова оказывалось мало сил, тут все надежды я возлагал на 5-й танковый полк; во-вторых, из-за крайней стесненности в огневых средствах мы не могли провести артиллерийскую подготовку. Но была мысль «извлечь преимущества из отсутствия преимуществ», как выразился, если память мне не изменяет, Василий Васильевич Глаголев.

Привыкнув наступать с мощной артиллерийской (авиационной) подготовкой, немцы вряд ли ждут, что мы будем атаковать «просто так», это даст элемент внезапности, а остальное должен решить натиск.

Командиры и комиссары соединений, входивших в оперативную группу, были знающими, волевыми, энергичными людьми. О полковнике И. Г. Торопцеве и его ближайших помощниках я уже рассказывал. Командир кавалеристов полковник В. В. Глаголев был в конной группе одним из самых уважаемых командиров соединений и подавал большие надежды. Свою малочисленную (до двух тысяч всадников) дивизию, сформированную на Северном Кавказе полтора месяца назад, он основательно тренировал уже в Крыму и говорил, что боевой дух личного состава высок, люди стремятся в бой (недаром в дивизии было 369 коммунистов и 573 комсомольца!), но добавлял:

«Несчастье в том, что большинство в коннице никогда не служили... это же пехота, посаженная на коня». Практически части 42-й кавалерийской дивизии в течение двух дней вели бой в пешем строю и показали высокий порыя в атаке и стойкость в обороне. После налета на Армянск дивизия потеряла более пятисот лошадей.

Полковник Матвей Алексеевич Титов принял 271-ю стрелковую дивизию всего три недели назад, 9 сентября 1941 года. В ней значилось до 5 тысяч человек, не обученных военному делу. М. А. Титов сделал все возможное для приведения дивизии в состояние боевой готовности за столь короткий срок. Так как один полк и некоторое количество орудий предназначались для противодесантной обороны Симферополя, комдив при нанесении контрудара располагал всего пятью батальонами неполного состава. Ему противостояла в начале боев по крайней мере одна дивизия 54-го армейского корпуса немцев, а затем батальоны 271-й дивизии первыми принимали на себя удар свежих сил, которые Манштейн спешно бросал [84] на Перекопский вал. Командарм Ф. И. Кузнецов правильно оценивал напряжение боев, докладывая в Ставку вечером 29 сентября: «Настойчивость, с какой велись наши атаки, можно видеть из того, что Перекопский вал захватывался нами четыре раза. Некоторые батальоны 271-й дивизии легли целиком на Перекопском валу...»

События в течение всего времени контрудара развивались так. До рассвета, в темноте, без выстрела ворвалась в Армянск 42-я кавдивизия, и только на улицах заговорили ее 45-миллиметровые пушки. На рассвете атаковал 442-й полк. Он тоже ворвался в Армянск и завязал уличные бои. Армянск — небольшой населенный пункт, но в нем есть улица каменных строений, железнодорожный вокзал, здание депо и мастерских, кладбище на высотке, кирпичный завод на северной окраине. Вокруг них и разгорелись схватки. Кавалеристы и стрелки Федорова отбросили противника на северо-запад. В 8.30 части 50-й и 73-й пехотных дивизий 11-й немецкой армии оставили Армянск, отходя к кирпичному заводу, куда уже спешил левофланговый батальон нашей 271-Й дивизии. С рассветом началась атака 172-й дивизии.

Исключительную роль сыграл 5-й танковый полк. Он уверенно вел за собой нашу пехоту. Танкисты очистили Волошине. С их помощью была отбита первая контратака со стороны Суворове, и этот населенный пункт взят. Вместе с танками северо-западнее Армянска части 172-й закрепились на кладбище и кирпичном заводе. Здесь, в районе между Армянском и Перекопским валом и непосредственно на валу, весь день шли напряженные бои. После 17.30 противник начал контратаку за контратакой на Щемиловку, Армянск, Волошине. Массированные налеты авиации. Против каждой нашей части действовало от 20 до 30 вражеских танков, поддерживавших рывок своей пехоты. Глаголева оттеснили к Армянску, на улицах бой продолжался и ночью. Немцы были снова отброшены. Титов вынужден был отойти от кирпичного завода к Щемиловке. С утра 28 сентября войска оперативной группы снова атаковали противника в районе Щемиловки и севернее Армянска. 5-й танковый полк своими боевыми порядками перевалил за Перекопский вал, перехватил дорогу Чаплинка — Армянск, имея задачей преследовать противника в направлении совхоза «Червоний чабан». Он вел там бой с 30 танками противника, [85] препятствуя переходу вражеских резервов через Перекопский вал. Наши стрелковые части и подразделения захватили часть Перекопского вала к западу от старой крепости, но вынуждены были покинуть его. Зафиксированы свежие части немцев: пленные оказались из 65-го и 47-го полков 22-й пехотной дивизии, а также из 170-й дивизии 30-го армейского корпуса. В контратаках участвуют подошедшие средние танки противника. Войска оперативной группы (кавалеристы, части Торопцева) отходят опять к Армянску. Несколько часов идет бой в районе кирпичного завода и кладбища. Эти пункты переходят из рук в руки. В кавалерийской дивизии остались исправными всего два орудия.

В 18 часов 35 минут 28 сентября командарм, докладывая обстановку Генштабу, говорил генералу Вечному:

«Сегодня шли упорные бои. Наши части овладели Армянском... На ночь мы готовим развитие атаки. Сейчас доложил Батов, что противник силами пяти-шести свежих батальонов перешел в контратаку. Наши части отходят на Деде. Резервов на этом участке нет». Далее он заявил:

«Буду продолжать борьбу на Ишуньских позициях. Туда направляю все, что возможно направить».

В архиве мне встретились записи из переговоров Ставки с командующим 51-й армией за эти же числа. Б. М. Шапошников через направленцев рекомендует командарму взять на усиление опергруппы еще часть сил у Первушина. Ф. И. Кузнецов полагает, что это невозможно. Вскоре опять Генштаб наталкивает на ту же мысль: «Маршал считает возможным в связи с обстановкой снять от Первушина целый полк, кроме 442-го стрелкового полка». Командарм упорно не следует этому совету и требованиям маршала Б. М, Шапошникова. В 19.15 28 сентября он сообщает в Генштаб генералу П. П. Вечному: «Прошу доложить Ставке, что я буду выполнять данную мне директиву до последнего бойца. Но если противник прорвется через Ишуньские позиции, то следующий рубеж до северного предгорья на территории Крыма подготовить ни временем, ни средствами не располагаю, так как с 20 августа и до начала боев было все сосредоточено на севере». Войска оперативной группы в это время еще удерживали Армянск, Суворове. Но наши силы были предельно напряжены. Армянск немцы захватили в 21.00. [86]

Ночью был получен приказ Ф. И. Кузнецова об отходе в Пятиозерье.

Противник был силен, энергичен и полон боевого пыла. Заслуга наших частей, воевавших на перекопских позициях 24 — 28 сентября, в том, что в самых неблагоприятных условиях они навязали 11-й армии немцев жестокий истребительный бой, заставили фашистское командование втянуть в этот бой три новые дивизии помимо двух, начавших вторжение в Крым, нанесли им столь существенные потери, что Манштейн побоялся идти на Ишунь 29 — 30 сентября и в первых числах октября. А по правде сказать, в эти числа там не было ничего, кроме обескровленного 361-го полка, получившего 1 — 2 октября тысячу человек пополнения...

Только благодаря маневру ограниченными силами нам удалось сравнительно длительное время сдерживать немцев в районе Перекоп — Армянск, а затем на подступах к Пятиозерью и внушить вражескому командованию мысль, что движение на Ишуньские позиции для него весьма рискованно. В этом проявилось мастерство военачальников, командовавших полками и дивизиями оперативной группы. Мужество, инициатива, стойкость бойцов выше всех похвал. И на Перекопе ярко выразилась основная черта Великой Отечественной войны — массовый героизм защитников социалистической Родины.

Вот передо мной номер дивизионной красноармейской газеты «Щорсовец» со статьей, рассказывающей о подвигах бойцов, командиров, политработников 442-го полка, разделивших с кавалеристами честь взятия Армянска. Посмотрите, какие замечательные, самоотверженные люди! «Полк, — пишет корреспондент газеты политрук С. Л. Ревзин, — принял боевой порядок и начал наступать на пункт А. (Армянск). В начале боя осколком был сражен всеми любимый комиссар полка Петр Яковлевич Штоде. Бойцы поклялись отомстить за смерть своего комиссара. Они сдержали слово. Ворвались в поселок и освободили его от гитлеровских бандитов. Исключительное мужество проявил коммунист Рукинов. Он со своим пулеметом первым подполз к одному из домов, забрался на балкон и стал уничтожать огневые точки врага. Он проложил путь нашей пехоте. Умело руководил боем старший сержант комсомолец Худоярко. Был ранен в голову, остался в строю, увлекая за собой бойцов. На второй день в [87] бою за высоту Н. (кладбище) Худоярко своим пулеметом отбил контратаку фашистов, второй раз его ранило осколком вражеской мины, и, когда товарищи его выносили, он сказал: «За меня отомстят мои пулеметчики». О старшине Мартыненко говорят как о смелом и отважном командире. Враг, преобладая в силах, окружил подразделение. Ранен командир роты. Мартыненко принял командование. Всю ночь продолжался бой. Рота прорвала кольцо. Бойцы вынесли на себе четыре станковых пулемета. Вскоре эти пулеметы разили немцев при нашей контратаке...»

Надо быть благодарными тем скромным армейским журналистам, которые с гранатами у пояса и записной книжкой в кармане были рядом с нашими героями и в своих заметках оставили нам их имена и хотя бы краткое описание подвигов. Каждое из этих имен дорого для истории. С. Л. Ревзин упоминает далее дерзких разведчиков 442-го полка — рядового Торговникова, сержанта Дубинина. Ночью они проникли в Армянск и принесли командиру полка С. А. Федорову нужные сведения. Лейтенант Н. М. Вольман пал геройской смертью, отбивая контратаку. Боец Василенко под сильным огнем вынес с поля боя тяжелораненого офицера (это был полковник Нефедов, заместитель командира 42-й кавдивизии по тылу).

В архиве сохранился доклад генерала Дубинина по оперативной обстановке за 27 сентября. В нем, в частности, есть такие слова: «Батов докладывает, что в Армянске «кукушки», их уничтожают и днем и ночью». Эти строки напомнили фамилию Чекурова, помощника командира взвода из 9-й роты 442-го полка. Он со своими людьми очищал все чердаки от немецких снайперов. «Я дважды бил гитлеровцев — на Косе и под Армянском, — говорил он, вступая в партию, — и буду впредь бить их, где только встречу!» Должен, между прочим, заметить, что фашистский солдат в качестве одиночного бойца слаб. Гитлеровцы были сильны в массе, в строю, а действуя на свой страх и риск, они делались нерешительными и пугливыми. Эта черта характерна для захватнической армии.

Прекрасно поддерживал пехоту противотанковый дивизион капитана Яна Николаевича Собченко (командир [88] 201-го противотанкового дивизиона 106-й дивизии). Его орудия шли в боевых порядках стрелковых подразделений, и полковник Федоров говорил мне, что этот тридцатилетний офицер из рабочих — один из славных героев нашего контрудара на Щемиловку, старую крепость и Армянск. Но случилось так, что когда 27 сентября немцы потеснили нас из Армянска, там остались три орудия дивизиона. В этом трудно обвинить Собченко: все тягачи подбиты, буксировать пушки было нечем. Не удивительно, что артиллеристы не сумели вытянуть пушки с поля боя.

Мы с А. Н. Первушиным ехали от Карповой балки в расположение 442-го полка. Здесь комдив и отчитал артиллериста:

— Как же ты мог... уходи и без орудий не возвращайся.

Собченко козырнул, быстро повернулся и исчез в наступающей темноте.

— А ведь знаете, — сказал полковник, глядя ему вслед, — он орудия достанет, помянете мое слово...

Достал. Выпросил у разведчиков две танкетки и ночью заехал (именно заехал, чтобы не вызывать подозрений) в занятый немцами Армянск, прицепил три свои пушки и угнал. (Слова Я. Н. Собченко: «Они были недалеко от школы. На крыльцо школы вышел немецкий офицер в исподней рубашке, ему денщик поливал воду умываться, на нас не обратил внимания...») Ну, будьте уверены, что обратно капитан летел вихрем...

Полковник Первушин, как заботливый командир, выехал с Сиваша в район боев, чтобы сориентироваться в обстановке и заодно узнать, как сражается его полк в рядах оперативной группы. Я от всей души поблагодарил его за воспитание такой славной воинской части. Он сказал, что со стороны Сиваша в данное время угрозы не чувствуется, поэтому завернул свой левый фланг, чтобы быть готовым к встрече с противником в районе Карповой балки. Полковник Лашин создает из 76-миллиметровых пушек подвижный противотанковый отряд (как видно, эта мысль пришла на ум не только полковнику Полуэктову).

Навсегда запечатлелась в памяти стремительная атака 5-го танкового полка — на с. Волошине. В этом [89] селении с его глинобитными мазанками скопилось несколько сот вражеских автоматчиков, угрожавших фланговым ударом по боевым порядкам 172-й дивизии. Полковник Торопцев решил: силами танкистов уничтожить противника и затем атаковать стрелковым полком в направлении с. Суворове и Армянска, где наши уже вели бой.

Десять «тридцатьчетверок» перевалили окопы ерофеевского полка и устремились к Волошине. Как раз в этот момент мы переносили свой НП ближе к полю предстоявшего боя. Выскочил из «эмки» и увидел: идет боевой порядок 5-го танкового полка — впереди десять легких машин, уступом назад Т-34, ведущие огонь с ходу. Густо ложатся разрывы вражеских снарядов и мин. Вдруг к нашим окопам из-за хаты вылетела легковая машина, и человек в парадной шинели и фуражке, перескочив окоп, бросился вперед, криком и жестами ободряя отставшую от танков пехоту... Пронзенный осколком, он упал. Кто-то рядом крикнул мне: «Это же генерал Борзилов!» Да, это был начальник автобронетанкового отдела 51-й армии. К нему уже ползли стрелки.

Мы похоронили генерал-майора С. В. Борзилова и отдали над могилой воинские почести.

Между тем майор С. П. Баранов со своими Т-34 уже ворвался в Волошине. Танки шли не по улицам, а прямо по рядам глинобитных строений. Поднялось огромное облако желтой пыли. Ни один фашист оттуда не ушел, все нашли свою гибель под гусеницами и огнем наших танков.

Противник бросил в направлении Волошине свежие силы с танками Т-4, их встретили танкисты и пехота 172-й дивизии. Майор Баранов смял отряд вражеских мотоциклистов и своей десяткой Т-34 врезался в немецкую пехоту. «Все триплексы потрескались от пуль...» В этом бою было подбито до десяти немецких танков. На плечах бегущего противника наши бойцы ворвались в Суворове. Отсюда полк майора П. М. Ерофеева атаковал немцев, укрепившихся западнее Армянска.

Поднялся сильный северный ветер. Он нес прямо в глаза наступающим дым, пыль, огонь. Позиций противника не видно. В эту крутящуюся дымовую завесу уходят наши наступающие войска. В течение почти трех суток 5-й танковый полк вместе с 172-й стрелковой и 42-й кавалерийской дивизиями вел непрерывный бой в [90] районе Армянска и Перекопского вала. Большая часть легких машин, вооруженных пулеметами, выбыла из строя под огнем немецкой артиллерии и танков. Но наши «тридцатьчетверки» нагоняли страх и ужас на врага. Из десяти этих машин мы потеряли только одну, да и то по своей оплошности: она угодила в противотанковый ров, и ее не удалось вытащить.

Поздней ночью на 28 сентября, обходя позиции частей на западной окраине Армянска, я увидел группу танкистов, приютившихся у «тридцатьчетверки», укрытой в развалинах какой-то стены. Горел огарок свечи. Они что-то писали. Среди них вижу знакомого мне Николая Топоридзе, а также похожего своим круглым лицом и длинными усами на Тараса Бульбу, комиссара полка, водителя танка Мирошниченко, который днем таранил фашистский танк...

— Чем заняты, товарищи?

— Историю описываем, товарищ генерал! Это было так неожиданно и так мало отвечало обстановке, что я переспросил:

— Не понимаю! Объясните, пожалуйста. Танкисты потеснились, освобождая место на куче битого кирпича. Оказалось, что речь идет об истории полка, которую эти герои творили на поле боя, а вот теперь решили увековечить. Теплый комок подкатил к горлу, когда слушал это объяснение. Хотелось им сказать: «Эх, ребята... ну какие же вы молодцы!..»

Среди других эпизодов из боевой жизни за 27 сентября был один, записанный по рассказам механика-водителя командирского танка Топоридзе. В с. Волошине танк уже раздавил две мазанки, протаранил стены третьей, и крыша, осев, обвалилась на машину. Водитель решил сдать назад. Что-то произошло с ленивцем правой гусеницы. Баранов уж приказал было открыть аварийный люк. Но появились немцы, застучали о броню прикладами автоматов: «Рус, сдавайся...» Танкисты молчали. В триплекс было видно, что четыре автоматчика подвели пленного красноармейца, оборванного и в крови. Фашистский офицер ему что-то приказал, махнув на танк. Он покачал головой. Офицер ударил его по лицу. Тогда пленный крикнул: «Ребята, чего стоите? Дави их! Меня не жалейте!..»

— Майор мне приказал, — рассказывал Топоридзе, — [91] «Давай вторую скорость, крути влево!» Мгновенно наш танк повернулся почти на триста шестьдесят градусов. Все кругом смял. И того, нашего, тоже, — говорил с влажными глазами механик-водитель. — А танк-то после этого пошел! Стучит, слышу, правая гусеница, но пошел. На пол-ленивце догнали остальные машины — и в бой, давить мотоциклистов.

После я спросил Баранова, он подтвердил и добавил:

— Ужасное чувство испытал, когда понял, что вот сейчас придется нашего человека раздавить. Как он крикнул: «Меня не жалейте! Я теперь без пользы!» — мы из танка хором ответили: «Русские не сдаются!» — и крутанули...

На рассвете 29 сентября майор Баранов докладывал своему комдиву, что находится тремя километрами севернее Перекопского вала и ведет бой в направлении «Червоного чабана». Немцы сосредоточивают до 70 танков. Майор просил огневой поддержки. Но мы уже имели приказ отойти, и полковник Торопцев приказал 5-му полку выйти в район восточное Армянска и прикрывать отход частей оперативной группы на Ишуньские позиции.

Полк эту задачу выполнил хорошо. Хочется отметить мужество старшего техника полка лейтенанта Мисюры. Под его руководством в Будановке вместе со стрелками оборонялись тыловые подразделения танкистов — все, вплоть до повара.

В последние дни сентября войска оперативной группы вели упорные оборонительные бои сначала на промежуточном рубеже с. Каджанай (Самокиши), Филатовка, Будановка, Кураевка, а затем на самых подступах к Пятиозерью. 29 сентября противник настойчиво атаковал нас (до четырех пехотных полков со ста танками). С 6.00 до 18.00 над нами висели немецкие бомбардировщики с группами прикрытия в 25 — 40 истребителей. Видимо, у противника при столь интенсивной работе его авиации недоставало боеприпасов, и с воздуха сыпалась на нас кроме бомб всякая тяжелая дребедень.

Днем на командный пункт опергруппы прибыл начальник штаба 51-й армии генерал-майор Михаил Михайлович Иванов. Он сообщил, что Я. Т. Черевиченко начал наступление, пока оно развивается успешно, и это, по всей видимости, несколько облегчит наше положение, [92] потому что Манштейну придется позаботиться о защите своего правого крыла и о каховской переправе{14}.

Я спросил его, какие войска будут выдвинуты на Ишуньские позиции. Он угрюмо ответил, что Кузнецов решил поставить там мою оперативную группу. «Может быть, удастся пополнить ее одним полком 321-й дивизии. Но с оружием у них плохо».

Командующий действительно приказал войскам оперативной группы занять дефиле в районе пяти озер. При этом 271-я дивизия была передана 9-му корпусу, 42-я кавдивизия вышла в резерв армии, 172-й дивизии, оставшейся в составе опергруппы, было приказано занять оборону по реке Чатырлык. Этот рубеж рассматривался как вторая линия обороны Ишуньских позиций. Но непосредственно в районе озер оборону приняла 156-я дивизия, вернее, те немногочисленные подразделения, которые у нее остались после тяжелых боев на Перекопе.

30 сентября в Симферополе была получена директива из Москвы, ставившая перед нашей 51-й армией задачу «всеми силами удерживать крымские перешейки». (В том же документе Военному совету Черноморского флота было приказано эвакуировать Одесский оборонительный район, а его войска использовать для усиления обороны Крыма. Эта операция, как известно, была осуществлена с 1 по 16 октября, и части Приморской армии фактически не смогли принять участие в решающих боях на севере полуострова. Исключение составила 157-я дивизия под командованием полковника Д. И. Томилова, которая прибыла раньше других и воевала в районе станции Воинка, отбивая удары противника после его прорыва через дефиле). [93]

Итак, все силы — на крымские перешейки... Если бы эти слова были сказаны месяц назад!

После напряженных и тяжелых боев на Перекопе войска оперативной группы ощущали острую нужду в артиллерии и даже стрелковом оружии. В период перекопских боев Крым не получил ничего, если не считать пяти огнеметных рот и дивизиона PC, который прибыл в район боев вечером 29 сентября. Генерал М. М. Иванов, как обещал, прислал ко мне в Воронцовку, где находился КП оперативной группы, стрелковый полк из состава 321-й дивизии, но люди пришли невооруженные, и ничего не оставалось делать, как немедленно отослать их обратно, чтобы не было напрасных жертв во время авиационных налетов. В 361-м полку, занявшем оборону участка дефиле между озером Старое и Каркинитским заливом, начальник штаба С. А. Андрющенко говорил мне: «Бойцы из нового пополнения почти все безоружные, мы используем их для инженерных работ». Вся артиллерия полка представлена одним 45-миллиметровым орудием, да в батальонах было по 1 — 2 миномета 82-го калибра. Полковник В. К. Гончарук лично объезжал тылы дивизии — собирали винтовки у шоферов, у ездовых и вооружали бойцов переднего края.

На наше счастье, вечером 29 сентября в Воинке выгрузились два батальона, которыми удалось несколько укрепить оборону Ишуньских позиций. Оба подразделения стяжали себе славу в боях. Батальоном из 172-й дивизии командовал капитан С. Т. Руденко. Он немедленно занял рубеж на левом фланге, против бромзавода, и со следующего утра начал схватку с врагом. Батальон сумел отбросить немцев и закрепиться. Но ему было нелегко, так как ни одно из подразделений, приданных ему «для усиления» — батарея 76-мм орудий, батарея 120-мм минометов, рота истребителей танков, — не получило штатного вооружения и техники. Их бойцы воевали стрелковым оружием. Истребители вязали гранаты по пять штук вместе и метали в танки.

Другой батальон — морская пехота капитана Г. Ф. Сонина. Отборные люди — 955 человек при 36 станковых пулеметах и восьми орудиях калибра 76 миллиметров. Моряков я оставил в своем резерве. Через два дня они оказали нам неоценимую помощь, равно как и дивизион «катюш» под командованием капитана Т. Ф. Черняка. [94]

По 3 октября войска оперативной группы не выходили из боев, напряжение которых порой, казалось, превосходило все их возможности. И мы с особой признательностью вспоминаем поддержку, полученную от боевых друзей. Недалеко от озера Старое моряки поставили 29-ю батарею лейтенанта Михаила Степановича Тимохина. Этому мужественному командиру и его бойцам многим обязаны наши стрелковые части, оборонявшие проход между озером и Каркинитским заливом. В этом же районе поддерживал нашу пехоту гаубичный дивизион старшего лейтенанта Александра Гавриловича Грусенко. Не могу сообразить, каким образом он попал к нам из 106-й дивизии. У полковников Первушина и Авина в эти дни тоже хватало боевых забот. Заметка в записной книжке, датированная 1 октября: «Был у А. Г. Грусенко, поблагодарил его и политрука Льва Михайловича Лучинкина за мастерскую поддержку 361-го полка при отражении вчерашней атаки противника». Овладев Перекопскими позициями, командование 11-й немецкой армии не решилось начать всеми своими силами бой за Пятиозерье. Если бы решилось, нам бы не устоять. Передовыми отрядами противник прощупывал дефиле, пытаясь захватить ключевые позиции. Представьте район боевых действий. Прилегающая к Сивашу Карпова балка открывает проход между озерами Киятское и Красное (здесь противника встретила 106-я дивизия), голая высотка с развалинами монастыря — отметка 21,8 — контролирует проход между озерами Красное и Старое. Кто владеет ею и лежащей в глубине деревней Пролетарка, тот держит в руках выход к Ишуви (здесь принял оборону 417-й полк, по составу своему не более усиленного батальона); наконец, третий проход — между озером Старое и Каркинитским заливом. С высотки у монастыря все кругом видно как на ладони, все тут безнадежно ровно, лишенные каких-либо укрытий солончаки — местность очень трудная для пехоты.

Противник предпринял попытку прорваться через Карпову балку, но был отбит артиллерийским огнем 106-й дивизии. (Должен оказать, что искусство таких артиллеристов, как Б. П. Лапши и Г. Б. Авин, мы оценили и при отходе, когда они, умело перенося огонь, [95] помогли 271-й дивизии оторваться от немецких частей.) С присущей ому активностью комдив организовал 3 октября разведку боем в Карповой балке силою батальона. Вспоминая об этом давно минувшем деле, генерал Первушин Алексей Николаевич при встрече в Москве с большой любовью называл дорогие ему имена: «Ну как же забыть младшего лейтенанта В. Н. Еренженова, такой хороший офицер-комсомолец!.. Комбат майор Сергей Михайлович Листов при нашей атаке сразу был убит, Еренженов возглавил батальон и неплохо провел бой. Правда, ему помогал шедший в эту атаку инструктор нашего дивизионного политотдела — батальонный комиссар Павел Борисович Якубович... Или возьмите Лаврова, тоже комсомолец, рядовой боец, первый раз в бою, а какая энергия и воля — штыком заколол четырех фашистов, потом группу бойцов организовал, они подавали ему гранаты, а он бросал их и окопы врага».

Слушал этот рассказ, и думалось, что вот мой собеседник уже в возрасте, и на покое, и тяжело, тяжело изранен, а сердце его до сих пор принадлежит солдату. Хотелось бы, чтобы новое поколение наших командиров училось у ветеранов Великой Отечественной войны, развивало в себе и эту замечательную черту. Без нее ни жить, ни воевать не годится...

106-я дивизия решительно пресекла попытки передовых частей 46-й пехотной дивизии немцев и их танков овладеть выходом в Крым со стороны Карповой балки. И в дальнейшем враг не смог на этом участке достичь успеха.

Несколько батальонов из состава 73-й немецкой пехотной дивизии с ходу атаковали деревню Тихоновка, на крайнем северном выступе озера Старое, овладели высотой 21,8, сбив подразделения нашего 417-го полка, и захватили деревню Пролетарка. Полковник Юхимчук запросил поддержки: «Противник атакует силою до полка пехоты с танками. Веду бой с переменным успехом».

Генерал Черняев, внимание которого было в это время приковано к левому флангу, где 361-й полк с трудом отбивался от частей 50-й и 170-й пехотных немецких дивизий, выслал в район деревни Пролетарка отряд во главе с капитаном Н. В. Лисовым. Вместе с ним пошли дивизионный инженер майор А. А. Школьников и начальник оперативного отделения дивизии капитан С. С. Шутыркин. [96] Лисовой получил мой резерв — батальон морской пехоты, роту разведчиков и подвижный отряд саперов с задачей объединить действия всех войск и полностью овладеть проходом между озерами.

Динамика этого боя: 30 сентября в 19.30 немцы заняли Пролетарку; в 21.00 их выбили; в 23.00 мы вновь оставили ее. Ночью в населенном пункте упорный бой. Первого октября налет до 50 — 60 вражеских самолетов по расположению 417-го полка. Утром Пролетарка в руках Юхимчука. Через два часа его опять отбросили. Лишь в полдень моряки капитана Г. Ф. Сонина смогли — на этот раз окончательно — вышибить гитлеровцев из деревни, а к 14.00 вместе с батальоном лейтенанта Б. А. Бабича вытеснили противника из межозерья и овладели высотой 21,8. В одном из этих боев был тяжело ранен полковник Василий Кириллович Гончарук. А. X. Юхимчук бросился ему на помощь, но не смог проползти, столь сильный был огонь пулеметов. Полковника вынес с поля боя в укрытие какой-то матрос и тем спас ему жизнь.

...Из письма бывшего комиссара 7-й бригады морской пехоты Николая Евдокимовича Ехлакова: «Вспомнил я, читая ваши воспоминания, о делах в Крыму, где вы были нашим учителем в наземном бою. Единственно, что хочу уточнить, тов. Батов: полковника Гончарука спас не «какой-то матрос», а герой нашей бригады краснофлотец Костя Ряшенцев; он москвич, остался в живых в Великую Отечественную войну, закончил потом институт кинематографии, был кинокорреспондентом студии документальных фильмов и в прошлом году, снимая на переднем крае борьбу палестинских партизан за свободу, погиб от пули вражеского снайпера. Мы помним К. Ряшенцева, бесстрашного борца с фашистами. И он погиб на боевом посту как солдат свободы».

Командный пункт полковника А. X. Юхимчука был укрыт в развалинах хутора, приткнувшегося к самой южной оконечности озера Старое. Перед ним расстилалась солончаковая равнина, на берегу соседнего озера находилась деревня Пролетарка. Первый взгляд в ту сторону заставил похолодеть сердце: вся равнинка с того места, где она начинала подниматься, усыпана черными бушлатами... Положил Сонин весь батальон!.. Но оказалось, что это только бушлаты. На последнем рывке моряки посбрасывали их с себя и в одних тельняшках завершили [97] свою стремительную атаку. Можно себе представить воздействие такого броска на нервы противника!

Позже, пожимая руку отважному комбату-моряку, я спросил его, одел ли он своих ребят.

— Все пособирали, — ответил он. — Теперь ночи холодные.

Приезд на этот участок имел определенную цель. Мы только что получили «катюши» — оружие новое для всех и секретное, и нужно было своими глазами посмотреть поле боя, где я собирался применить его. Кроме того, узнав о ранении полковника В. К. Гончарука, решил, что лучшей замены, чем А. X. Юхимчук, нам не найти. А начальника штаба полка майора Д. С. Татаринова назначить исполняющим обязанности командира полка.

Оставив машину в километре от деревни Пролетарка, мы двинулись далее с командиром полка пешком. Навстречу шел работник штаба, который и доложил последние данные по обстановке и добавил, что высота полком занята и закреплена. Осмотрев, что было нужно, возвращались обратно. Юхимчук заверил, что больше немцы высоту не возьмут.

— Ладно, полковник, пусть об этом думает теперь майор Татаринов. Сдавайте ему полк, нам нужен начальник штаба дивизии.

— Если не справился, то прошу послать меня командиром батальона, — неожиданно злым голосом сказал Юхимчук. — Да, прошу послать комбатом, но только в этот же, в четыреста семнадцатый полк...

— Перестаньте, полковник. Вы же понимаете, какие задачи перед сто пятьдесят шестой дивизией. Пойдете начальником штаба.

— Разрешите... с Черняевым?.. Вместе работать?

— Да при чем тут Черняев?

— У генерала Черняева отсталые взгляды на роль штаба...

Знаете, даже рассердиться на него было трудно. Невдалеке шумит бой. Кругом посвистывает. Шофер моей машины стоит побледневший — снаряд разнес «эмку» вдребезги, парень еще не освоился с тем, что остался жив. А рядом идет человек и теоретизирует относительно штаба как аппарата управления войсками. Не знаю, дошла ли до нашего настырного героя ирония этой сцены, но он вдруг оборвал речь. [98]

— Ну вот и хорошо. Вашу лекцию, полковник, дослушаем в более подходящей обстановке. — На лице его было непокорство, и пришлось добавить: — А за неповиновение, невыполнение приказа на поле боя полагается трибунал!

С потерей позиции на этом рубеже немцы никак не могли и не хотели смириться и беспрестанно атаковали высоту между озерами Красное и Старое. Тут должен был сыграть роль дивизион «катюш». Мы спланировали хорошую контратаку. Расчет был таков: удар невиданным оружием, несомненно, вызовет у противника растерянность, если не панику, мы воспользуемся моментом и контратакуем.

На высотке наблюдение хорошее. Видимость в пределах 1000 — 1500 метров. Появился капитан Т. Ф. Черняк, по виду равнодушный к жадно-любопытным взглядам офицеров.

— Мне надо обязательно увидеть цель, — сказал он.

— Пойдем покажу, — ответил ему Полу актов.

В поле зрения было до двух батальонов немецкой пехоты.

И вот «катюши» сработали. Мощный залп. Огненные струи. Взрывы. Немцы побежали. Наши — тоже. Редкое зрелище «атаки», когда обе стороны бегут друг от друга!

Пересекретничали. Надо было как-то оповестить людей переднего края, чтобы не пугались, если произойдет нечто неожиданное.

С той поры немцы на высоту не ходили. На ней был полновластным хозяином командир пулеметной роты старший лейтенант И. В. Белецкий, по всему видно, самолюбивый и гордый молодой командир. Он ходил среди своих 19 пулеметов таким гоголем и с такой хозяйской повадкой, что я невольно спросил у А. X. Юхимчука, на самом ли деле он такой боевой командир, каким хочет казаться. Тот ответил, что боевой, — две сильные атаки отбил и немало положил вражеских солдат. Но при этом полковник ухмыльнулся: почувствовалось, что у «гоголя» или есть, или существовал какой-то грешок.

Оказалось, что когда подразделения 417-го полка оставили высоту, отошла и пульрота. Потом командир полка пошел к пулеметчикам. Белецкого не было на месте. Бойцы сказали, что он «вон в том окопчике». Действительно, молодой командир лежал на дне окопа, руки на груди, [99] глаза в небо, и на лице выражение беспредельного отчаяния.

— Ты что?

— Я не командир. Потерял двенадцать пулеметов. Это командир? Теперь мне остается одно...

— Думаешь, ты единственный охламон, который драпает и пулеметы бросает? К сожалению, в другие находятся. Возьми себя в руки. И еще возьми, рекомендую, своих людей и ночью — видишь это поле боя? — ночью пошарьте. Будет у тебя снова пульрота.

Не имею подробностей, как товарищи «шарили» в нейтральной полосе и в расположении противника, но факт налицо: на высоте 21,8 стоят 19 пулеметов и старший лейтенант И. В. Белецкий с гордостью ходит между ними. Это в самом деле его пулеметы, добытые потом, кровью и болью души.

Снова та же мысль — солдатами не рождаются, солдатами становятся в бою. Командирами тоже.

Позволю себе некоторое отступление. На него меня напело письмо бывшего офицера 417-го полка Михаила Давидовича Молчанова. До войны он работал начальником Крымского областного лагеря Осоавиахима, а потом вместе с И. В. Белецким, о котором только что шла речь, прибыл в полк и был назначен командиром стрелковой роты. В рядах 417-го полка Молчанов встретил войну. Способный командир, он работал заместителем, а затем начальником штаба полка; в мае 1942 года при обороне Керчи получил тяжелое ранение... Вот этот ветеран крымских оборонительных боев и дал повод для раздумий, которые, полагаю, разделят со мной читатели, особенно молодые офицеры. «Павел Иванович, — говорится в письме Молчанова, — в вашей книге много хорошего написано в адрес 417-го стрелкового полка. Хорошо воевал полк. Но иначе и быть не могло. Но знаете ли вы, как А. X. Юхимчук готовил полк перед войной? Я эту науку на себе испытал и очень за нее благодарен Александру Харитоновичу, как и другим командирам — моим товарищам-однополчанам». Просто и с любовью рассказывает далее капитан о том, как требовательно и в то же время с большой душевной щедростью растил Юхимчук подчиненных ему командиров, политработников. «Встретившись после 25-летней разлуки с однополчанином Иваном Михайловичем Семенном, мы не могли не вспомнить и его [100] знаменитую записную книжку. Чего только в ней не было — Суворов, Кутузов, Драгомиров, Наполеон... мишени, мушки низкие, мушки высокие, траектории при плавном спуске курка, при дерганье, дыхании и т. д. Энциклопедия!» Юхимчук учил командиров рот и батальонов искать творческие решения военных задач, сам показывал пример командирской инициативы и поощрял ее у подчиненных. М. Д. Молчанов приводит такой пример из своей практики последних предвоенных месяцев: «Я как командир стрелковой роты проводил занятия по теме «Отражение атаки танков». Через окоп на веревке тянут фанерный ящик — «танк», боец из окопа швыряет деревянную гранату. До чертиков это дело надоело и бойцам, и командирам. А за пригорком артиллеристы-«сорокопятники» вручную таскают пушки: у них свои занятия. Поодаль греются на солнышке водители тягачей «комсомолец». Прихожу к командиру батареи и прошу погонять тягачи по окопам. Уговорил. Влез в ровик, через меня прошел гусеничный тягач. Страшновато, но интересно! Увлеклись все. Вся рота вытряхивала землю из-за воротников. Занятия прошли с интересом».

Случилось, что один из старших командиров не понял Молчанова и даже устроил ему разнос за «опасный эксперимент». Командир полка стал на сторону ротного.

Растить кадры командиров, политработников — трудное, но благороднейшее дело. В нем нет мелочей. Все, в чем тут преуспеет командир части, откликнется, когда придет время, в бою. Так вышло и в славном 417-м стрелковом полку в трудную осень сорок первого года.

В конце первой недели октября бои на севере Пятиозерья стали угасать. До 18 октября противник уже не предпринимал мощных атак. На различных направлениях он действовал отдельными отрядами, выясняя, видимо, прочность нашей обороны. Во всяком случае, можно было немного вздохнуть и все силы направить на то, чтобы лучше подготовиться к предстоящей трудной борьбе. Все чувствовали приближение большого наступления немцев на Крым. Командиры и штабы обеих дивизий оперативной группы много работали над уточнением данных о группировках и перемещениях противника. По разным признакам мы могли довольно точно разгадать тактику врага.

К сожалению, многого сделать не удалось. Помню, с [101] какой горечью говорил в 172-й дивизии полковник Иван Андреевич Ласкин: «Как обидно, что для борьбы с танками, которых мы ожидаем, в полках нет ни противотанковых артиллерийских средств, ни противотанковых мин для создания инженерных препятствий». Против танков мы имели лишь связки гранат и бутылки с горючей смесью. Относительно противотанковых препятствий приведу свидетельство М. Т. Лобова, поскольку по приказу командарма конная группа оборудовала оборонительный рубеж по реке Чатырлык: «Как противотанковое препятствие использовалось русло реки Чатырлык с забросом в русло и заболоченный берег реки сельскохозяйственных орудий и колесного транспорта, не могущих быть использованными».

Между прочим, работая на строительстве этого рубежа, конники помогали нам вести разведку. Например, 9 октября конный взвод 71-го кавполка сумел на рассвете пробраться к Карповой балке и оттуда просмотреть группировку противника перед Ишуньскими позициями. Командиром этого кавалерийского полка был подполковник Б. Б. Городовиков, племянник любимого в народе героя гражданской войны Оки Городовикова; после отступления наших войск из Крыма он был командиром партизанского отряда, прославившегося геройскими подвигами. Ныне Басан Будьминович Городовиков — первый секретарь обкома партии в родной Калмыкии. И встретились мы с ним на XXII съезде партии.

Выше я назвал командира, имя которого до сих пор не упоминалось при описании боевых действий, но вскоре оно стало неразрывно связано со всем, что касалось 172-й стрелковой дивизии. И. А. Ласкин прибыл в это соединение 1 октября 1941 года на должность начальника штаба. Полковник И. Г. Торопцев приобрел деятельного сотрудника. В дивизии почувствовали: стало больше порядка, собранности, организованности и еще, я бы сказал, прибавилось духа боевого товарищества. Комдив и начальник его штаба дополняли друг друга. Ласкин не стеснялся признать, что у его непосредственного начальника гораздо солиднее знания и опыт, а Торопцев мог лишь завидовать волевым качествам и энергии молодого полковника. Конечно, резкую грань между характерами штабного и строевого командира трудно провести, но тем не менее [102] эта грань существует, и мне сразу показалось, что Иван Андреевич Ласкин строевик душой и телом. Видимо, поэтому пришлось неожиданно стать его «крестным отцом».

Числа пятого или седьмого октября прибыл к нам член Военного совета корпусной комиссар А. С. Николаев. По своему обыкновению, он облазил весь передний край в 156-й дивизии, хотя как раз в этот день немецкие самолеты просто не давали житья. Ну, Николаев-то был к опасностям боевой обстановки равнодушен, наоборот, его как будто приводило в хорошее настроение сознание, что вполне делит эти опасности с массами бойцов и офицеров. К сожалению, он не ответил на волнующие нас вопросы: оценка противника, вероятное направление его удара, а самое главное — наши резервы. Понимаю, что в условиях ровной и открытой местности северной части Крыма трудно было определить направление ожидаемого удара. Имея танки и абсолютное превосходство в авиации, противник мог в короткое время произвести перегруппировку сил и нанести удар по любому участку обороны, рассечь ее и быстро вклиниться в глубину. В таких условиях обороны особенно важно иметь вторые эшелоны в армии и дивизиях, равно как и различного назначения резервы. Но ни того, ни другого мы в пределах оперативной группы не имели, и хотелось узнать намерения и возможности командования армии. Было лишь сказано о конной группе как армейском резерве,

Под вечер возвратились на КП в Воронцовку. Пошли к соседям — командный пункт 172-й дивизии находился в той же деревне. По дороге Николаев сказал, что командарм подписал приказ о снятии И. Г. Торопцева, нам нужно подумать о командире дивизии. Обидно было слушать это. Административная реакция на неудачный исход боев вряд ли полезна для дела обороны. Вскоре командарм подписал приказ и о снятии П. В. Черняева. Как соратник и непосредственный руководитель этих командиров могу лишь сказать, что они умело и достойно вели свои войска в тягчайших боях, и пусть память о них будет светлой{15}. Тут к месту будет привести слова, [103] сказанные мне после моего доклада об исходе боев за Крым в Ставке в декабре 1941 года Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным: «Нам все понятно. Войска сделали все возможное и нашли в себе мужество держаться в сложной обстановке, как подобает советским людям».

Но вернемся в Воронцовку. Мы вошли в избу дивизионного штаба. Было слышно, что в соседней комнате полковник Ласкин проводит совещание с командирами частей. Он сжато и ясно оценил обстановку, весьма острую на левом фланге дивизии. «В связи с этим я принимаю решение...» Может быть, несколько не так надо бы сказать начальнику штаба. У Николаева вдруг весело блеснули глаза.

— Где товарищ Торопцев? — спросил он у Ласкина.

— Он нездоров. Сейчас, наверное, в окопчике. Бомбят... разрешите сбегаю, доложу?

— Не нужно. Сегодня вы вступите в командование дивизией.

— Но... полковник гораздо опытнее меня...

— К чему этот разговор? — сказал Николаев. — Принимайте дивизию и командуйте. Военный совет знает и ценит пашу работу, товарищ Ласкин. Приятно было узнать боевого, грамотного командира.

Так мы «крестили» уважаемого Ивана Андреевича Ласкина, и, полагаю, у командования вооруженных сил Крыма ни в октябре 1941 года, ни в дни обороны Севастополя, где 172-я дивизия била фашистов в районе Мекензиевых гор, ни разу не возникало сомнений в правильности выбора командира этого соединения.

Однако, как видите, с кадрами было трудно, если приходилось действовать таким путем.

Новому командиру дивизии сообщили, что надеяться ему нужно на свои собственные силы — в армии отсутствуют крупные резервы. Рассчитывать на существенное подкрепление войска, обороняющие Ишуньские позиции, не могут. Задача дивизии — удерживать оборону по Чатырлыку.

В передней комнате штаба за выскобленным столом ужинали Баранов и Мисюра. Увидев входившее начальство, они вскочили. Николаев взял со стола кусок черного хлеба и пожевал.

— Рассказывай, как у вас с материальной частью, — сказал он Баранову. [104]

— Заканчиваем в Джанкое ремонт «амфибий» и Т-37. На этой неделе все машины будут в строю...

— Твой полк, товарищ Баранов, — задумчиво сказал Николаев, — честно воевал, и ты... ты побереги себя. Твой опыт и смелость еще нужны будут партии.

Это было сказано просто. Тем сильнее было воздействие этих слов. Майор — наш богатырь-танкист — от неожиданности не нашелся, что ответить. Наверно, такие мгновения потом помнятся всю жизнь.

Мы вышли, и корпусной комиссар обратился к теме, всегда его тревожившей. Он говорил, что общение с такими людьми, как Баранов, Андрющенко или Белецкий, с которыми он днем беседовал и видел их работу, просто-таки воодушевляет. Но сколько еще трусов и паникеров, из-за которых проигрываются бои. В этом он был глубоко неправ, это противоречило самому характеру развертывающейся Отечественной войны. Нет, трусов у нас очень мало, но много еще неумелых и необстрелянных.

— Вот вы упомянули, Андрей Семенович, лейтенанта Белецкого, а я расскажу вам его историю... — И я передал Николаеву то, о чем рассказано выше. — Видите? А ведь так легко было его заклеймить этим черным словом. Тем более, что были все внешние обстоятельства. А Юхимчук сумел тонко подойти к человеку, помочь становлению его характера. А теперь вы сами увидели хорошего командира.

— Юхимчук не с политработы вышел на строевую?

— Совсем нет! До войны он одно время был начальником кадров в армии, но, как видите, даже эта должность его не засушила...

Над Воронцовкой опять появились немецкие бомбардировщики. Удар был сильный. Не дожидаясь, пока противник отбомбится, Николаев решил пойти посмотреть, как люди укрыты и как себя ведут при налете. Он вернулся в штаб дивизии, взял с собой начальника политотдела Г. А. Шафранского и ушел в дивизионные тылы.

Бомбили нас на Ишуньских позициях основательно. По возраставшей интенсивности авиационных налетов можно было судить, что дни испытания приближаются. Начиная с 12 октября ежедневно на Ишунь приходилось по восемь-десять налетов. Несколько раз под удар попадал командный пункт 156-й дивизии. К счастью, обошлось без жертв. Чуть не лишились Г. В. Полуэктова. [105]

Он возвращался на своем «пикапе» и находился уже близко от КП, когда 30 — 40 самолетов начали бомбежку. Отвернул в сторону метров на двести и переждал в воронке. В МТС стояло много заброшенных комбайнов, тракторов; немцы, очевидно приняв их за танки, старались вовсю — бомбили, не жалея боеприпасов.

Однажды я попросил Черняева прислать ко мне на вспомогательный пункт управления капитана Н. В. Лисового. Наши блиндажи были расположены в полукилометре севернее Ишуни, в саду. Не помню, по какой причине, но в течение часа ВПУ перешел в другое место. Является капитан и облегченно вздыхает: «Я к вам в садик пришел и даже растерялся — сплошные воронки от крупнокалиберных бомб». Он тогда получил от меня задачу вести разведку на Армянск и особенно внимательно следить за побережьем Каркинитского залива — как бы противник не высадил десант для удара нам во фланг.

Разведку Н. В. Лисовой поставил на Ишуньских позициях вполне удовлетворительно. Мы имели достаточное количество контрольных пленных и сведения о передвижении вражеских войск, особенно о сосредоточении их танковых частей. Можно сказать, что энергия и инициатива капитана не знали границ. Порой он позволял себе кое-что лишнее. В более поздний период войны я вряд ли простил, если бы в какой-либо дивизии начальник разведывательного отделения сам лазил к немцам в тыл. Но сейчас речь идет о первых месяцах войны.

Приведу один эпизод из богатой приключениями жизни разведчика. Он и майор Н. Ф. Алексеенко поставили на «пикап» ручной пулемет, взяли с собой двух пулеметчиков и поехали проверить, как «закопались и закрепились войска на переднем крае». Передний край они проскочили и, едва подъехали к скирде сена, увидели подходившую немецкую роту пехоты. Укрывшись за скирдой, открыли почти в упор огонь из пулемета. Немцы залегли, потом начали двигаться вперед, но под огнем понесли потери и отошли примерно на километр. Разведчики взяли трех раненых солдат противника и отправились обратно. Но 417-й полк встретил их дружным огнем. Почувствовали — несдобровать! Лисовой поднял руки и пошел... сдаваться своим в плен. История эта окончилась благополучно, только один пулеметчик все же был ранен в руку. [106]

Но обратимся снова к славному коллективу командиров и политработников 172-й дивизии, поскольку именно этому соединению суждено было среди войск оперативной группы играть в октябрьских боях первую скрипку.

Полковник Ласкин по характеру своему был «командиром переднего края». (Во время войны существовало на фронте такое определение, очень емкое и точное. И вошло оно в обиход от самих солдат.) Кого-кого, а этого командира никак нельзя было упрекнуть в том, что он руководит боем издалека. Но дело не только в этом. Быстрота реакции на резко меняющуюся обстановку боя, непреклонность в борьбе, знание боевых качеств всех командиров батальонов и рот — вот что было у него главное. Мне ни разу не удалось «поймать» комдива на том, что он воюет без учета состояния подразделений, характеров их командиров, хотя, признаюсь, пробовал проверить его в этом отношении. За то небольшое время, что отвела ему фронтовая судьба — две-три недели, — удивительно быстро вжился в дивизию. Правда, И. А. Ласкин работал дни и ночи напролет, причем днем его надо было искать в батальонах (имеется в виду период до 18 октября). Комиссаром дивизии был огромного опыта и большой души человек — Петр Ефимович Солонцов.

В Воронцовке я повстречал старого знакомого — соратника по перекопским боям подполковника Василия Васильевича Бабикова. Если помните, тогда он командовал 361-м полком и был ранен, ведя контратакующий батальон к «Червоному чабану». Поправился после ранения и был назначен в 172-ю дивизию заместителем комдива, К нему относились уже как к ветерану, уважали за исключительную смелость в бою. Ласкин всегда его направлял на решающие участки боя. В трудные дни 23 и 24 октября, когда немцы ворвались на северную окраину Воронцовки, В. В. Бабиков сам повел бойцов в контратаку. И во второй раз повел. Отбросил противника.

Было приятно увидеть в дивизионном штабе другого участника боев на Перекопских позициях — капитана М. Н. Андреева, под временным командованием которого один из батальонов 172-й дивизии сумел, гоня противника, выйти на Перекопский вал. Он тоже после ранения вернулся в строй.

Ближайшим соратником полковника Ласкина был Георгии Андреевич Шафранский, начальник [107] политотдела дивизии, в прошлом ленинградский рабочий. Любил бойцов и офицеров, заботился о них. Бывая в дивизии, я часто встречал его в передовых окопах, в массе бойцов. Когда разгорелись бои на Чатырлыке, Георгий Андреевич Шафранский многократно участвовал в атаках, презирая смерть. Может быть, самой яркой характеристикой этому офицеру будут слова самого комдива: «Шафранский? Дорогой в бою человек!»

В этом самоотверженном коллективе я снова встретил Александра Ивановича Находкина. Казалось невероятным, что в воронцовском аду, под беспрерывными бомбежками мог жить и работать этот израненный старый бывалый воин. Комдив его высоко ценил и говорил о нем с какой-то сыновней теплотой. Еще в ополчении А. И. Находкин все время рвался на фронт. Конечно, по возрасту и состоянию здоровья ему везде был отказ. Он написал Семену Константиновичу Тимошенко, с которым вместе воевал в давнее время на Кубани. Маршал понял душу старого солдата и разрешил в виде исключения принять его в строй. Так он попал в 172-ю дивизию и был назначен заместителем начальника тыла дивизии. И горячая пища в самое трудное время попадала на передовую, и боеприпасы доставлялись, и применялись всякие хитрости маскировки. Деталь: немецкие летчики охотились за нашими батареями, работники тыла создали из бревен ложную батарею и потом от души смеялись, наблюдая, как тратят попусту бомбы фашисты, а наши настоящие орудия громят врага. Находкин говорил, что счастлив «вместе с ребятами бить фашистов». Слово «счастье» было здесь на месте. С 1907 года он связал свою судьбу с нашей ленинской партией и не мог жить и понимать свою жизнь иначе. В августе 1965 года он ответил на мое письмо, и с тех пор между нами установилась регулярная связь. «Что касается меня, — пишет он, — то много писать нечего: я солдат пролетарской революции».

В дивизионном штабе работал сплоченный коллектив, боевая дружба сцементировала его, и особенно приятно было видеть, что более половины состава были молодые командиры, уже прошедшие боевую школу. По занимаемым должностям недоставало опыта, да ведь в первые полгода — а то и год! — войны трудно было найти штаб дивизии, стоявший на надлежащем уровне. Это был [108] серьезный пробел, и не только в Крыму. Подготовка кадров для штабов и культура управления войсками тогда очень отставали. Но эти молодые офицеры были добросовестными, старательными людьми и искренне отдавали все свои силы тому, чтобы получше и быстрее довести до войск приказы командира, поточнее собрать для него и штаба данные о положении дел. Среди них выделялся старший лейтенант Иван Федорович Литвинов, человек большой смелости и острого ума. Он мог в любой обстановке разыскать любого командира, вручить распоряжение, лично выяснить обстановку на данном участке. Ну ему больше других и доставалось! Когда требовалась срочность и точность, комдив и начальник штаба дивизии посылали И. Ф. Литвинова.

Ласкин чаще всего ставил боевые задачи через ответственных офицеров управления. Литвинов, Андреев, Гореславский, пробираясь под огнем, отправлялись в полки и батальоны. Они не только встречались с командирами и политработниками, но непременно бывали в самых передовых окопах, проверяли состояние обороны, боевые порядки рот, батальонов, информировали командиров и политработников о соседях. КП был расположен неподалеку от полков, так что комдив и его ближайшие боевые соратники не только из донесений, но и по собственному наблюдению знали, что делается перед фронтом каждой части{16}.

Из командиров полков более других запомнился мне подполковник И. Ф. Устинов. Знаток своего дела, волевой организатор, он был еще и обаятельнейшим человеком. Как ни трудно порою приходилось, а у подполковника была и шутка и улыбка для подчиненных. Это, знаете, вселяет уверенность в действиях. В этом отношении Иван Филиппович Устинов напоминал начальника политотдела 156-й дивизии Владимира Михайловича Гребенкина. Желая себя проверить, я уже после войны спросил генерал-лейтенанта И. А. Ласкина мнение об И. Ф. Устинове. Вот его ответ: «Грамотный, правдивый, очень смелый и решительный командир. Бойцы, подчиненные командиры любили его и верили ему во всем. А все мы гордились действиями [109] пятьсот четырнадцатого полка». Далее генерал добавил:

— Недолго пришлось воевать этому замечательному человеку. Вы знаете, что подполковник Иван Филиппович Устинов погиб в бою под Севастополем?..

Таковы люди, которые руководили обороной на одном из главных рубежей в общей системе Ишуньских позиций. Опираясь на героизм массы бойцов, они в течение одиннадцати дней, считая с 18 октября, держали этот рубеж, отбивая удары огромной силы. Лишь по приказу командарма (уже не Ф. И. Кузнецова, а командующего Приморской армией И. Е. Петрова) Ласкин отвел свои части, получив новую боевую задачу.

Готовясь к предстоящей борьбе, мы в оперативной группе имели основания предполагать, что острие удара 11-й немецкой армии придется прежде всего именно по нашим соединениям. Действуя в этом направлении, противник мог рассечь силы 51-й армии и получить возможность бить их по частям и быстро — до появления армии И. Е. Петрова, выйти к Ялте и Севастополю и одновременно развить наступление на Керченский полуостров. Направление же удара на Джанкой и затем сразу на Керчь было для немцев опасным, так как тыл у них оставался открытым. Им, в частности, угрожали бы, и случае подхода к Симферополю, части Приморской армии. В последующем мы убедились, что наша оценка была верной.

Противник упорно наращивал на Перекопском перешейке свои силы. 4 октября, по данным разведки, в районе Филатовка — Карпова балка было сосредоточено до 6 батальонов и 30 танков, в районе Армянск — Кураевка — до 10 батальонов с 50 танками. 6 октября количество вражеских танков у Армянска выросло до 100, в Кураевке появился полк немецкой пехоты.

Мне известно, что Ф. И. Кузнецов очень ждал Приморскую армию. При моих докладах по ВЧ он не раз подчеркивал это, давая указания. И последние слова, которые я слышал от нашего командарма уже во время горячих боев за Ишунь 21 октября, были:

— Вам надо продержаться до подхода Петрова, это самое главное.

Но надо учесть реальное положение вещей. Эвакуация войск Одесского оборонительного района была [110] проведена в сложных условиях, орудия крупного калибра дивизионной артиллерии взять не удалось, их потопили в местах посадки на корабли. В Крыму восполнить недостаток пушек неоткуда. А героям они ведь тоже нужны. Помню встречу с генералом Петровым 26 или 27 октября на каком-то одиночном хуторе, после того как контрудар трех его дивизий вдоль побережья Каркинитского залива закончился неудачей. Генерал сидел в хате за столом и как бы про себя говорил:

— Почему мои люди, которые героически сражались в Одессе, не выдержали натиска врага?

Слова эти были сказаны от горечи и боли. Ведь Приморская армия под натиском превосходящих сил врага отходила к Севастополю организованно, с боями.

— Естественно, Иван Ефимович, обстановка и условия другие. В Одессе — укрытия и огневая поддержка, а тут голынь. Не ваши люди виноваты...

И мы и немцы почувствовали всю сложность ближнего боя на равнинной местности севера Крыма, мы особенно, так как на наши войска шли немецкие танки. Отход на равнинной честности был крайне тяжел, не за что было зацепиться.

— Да, люди не виноваты, — сказал член Военного совета Приморской армии бригадный комиссар М. Г. Кузнецов.

В докладной записке Центральному Комитету партии, которую он вскоре написал, указывалось, что «Военный совет 51-й армии сразу после разгрузки с судов приказал немедленно выступить на фронт в составе 25-й, 95-й стрелковых дивизий и 2-й кавалерийской дивизии, которые были плохо укомплектованы личным составом и особенно артиллерией. Наступление с целью нанесения контрудара по прорвавшемуся противнику на Ишуньском направлении началось и проходило при отсутствии необходимой артиллерийской поддержки».

Контрудар Приморской армии был встречен массированным огнем артиллерии врага и большой группой немецких бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Запланированное участие боевых кораблей Черноморского флота в качестве огневой поддержки со стороны Каркинитского и Перекопского заливов не могло состояться вследствие невозможности подхода к берегу [111] из-за отсутствия глубин для крейсеров. Мелководные суда к этому времени были выведены из строя.

Таким образом, эта часть сил Приморской армии не имела возможности повлиять на ход и исход боев за Ишуньские позиции. О том же говорит и дата начала ее наступления — 24 октября. Прибывшие первыми из Одессы 157-я стрелковая дивизия и 2-я кавдивизия решением командования 51-й армии были направлены для усиления 9-го корпуса.

Немецкое командование оказалось более оперативным. К началу боев оно, по существу, прикрылось в районе Геническа румынскими частями, а все основные силы бросило на Красноперекопск и Ишунь. Наша 272-я дивизия спокойно оставалась на Чонгаре до своего отхода к Керчи. В то время как Ф. И. Кузнецов в трудный день 20 октября категорически приказывал «оперативной группе Батова упорно удерживать Ишуньские позиции», генералы И. Ф. Дашичев, И. С. Савинов получили от него приказ «упорно оборонять Чонгар, Сиваш...» От кого же?!

В войсках оперативной группы (считая по номерам, две стрелковые дивизии и один батальон морской пехоты) было в общей сложности 15 600 человек. 156-я дивизия вышла из перекопских боев обескровленной, из ее ветеранов составился бы не более чем полк. За счет местного пополнения мы довели ее состав до шести с половиной тысяч человек, восстановили два полка. На третий не было ни бойцов, ни командиров. Майор Николай Федосеевич Зайвый (530-й полк) был убит в начале октября на вышке бромзавода. Орудий в обоих артполках 156-й дивизии осталось лишь тридцать стволов. В 172-й дивизии солдат было чуть побольше, а ее артиллерию составляли: четыре 152-миллиметровые гаубицы, пять орудий калибра 122 миллиметра, семь — калибра 76 миллиметров и четыре 45-миллиметровых. (Это при сорокакилометровом фронте на реке Чатырлык!) Существенную помощь в этих нелегких условиях оказали пехоте 29-я и 126-я береговые батареи черноморцев (командиры — лейтенант М. С. Тимохин и старший лейтенант Б. Я. Грузинцев). Они были поставлены для поддержки стрелковых частей, оборонявших Красноперекопск.

Существование оперативной группы в октябре 1941 [112] года вряд ли было оправдано. С определенного исторического расстояния это видно ясно. Сама мысль создать оперативную группу войск для нанесения контрудара на Перекопском направлении была разумной. Организация была неважной, но это другое дело. В октябре же, в условиях обороны, смысла для ее существования не стало. Мы в Воронцовке на КП, в Ишуни на наблюдательном пункте работали вовсю, но мало что могли изменить, имея в своем резерве лишь батальон моряков Г. Ф. Сонина и дивизион Т. Ф. Черняка. У командования же создавалась некоторая успокоенность, так как была видимость оперативного управления войсками. В штабе армии с оперативной группой происходили сказочные превращения. В свое время я об этом не подозревал, а узнал, копаясь в архивных документах. То к ней присоединялись кавдивизии и соответственно этому ставились задачи; то кавдивизии изымались из ее подчинения, и ей придавались такие-то стрелковые дивизии и т. д. Эти приказы до меня не доходили отчасти потому, что связь с Симферополем во время боев была плохой и случайной, отчасти же потому, что приказы эти изменялись и отменялись до их реализации. Но ирония судьбы в том, что они до сих пор живут своей, особой, жизнью и дают пищу историкам. В серьезной работе генерала В. Ф. Воробьева «Оборона Севастополя в 1941 — 1942 гг.» я с интересом прочитал следующее: «В соответствии с приказом 51А № 0019 группа генерала Батова в составе 276, 106, 271, 157 и 156 сд и 48 кд со средствами усиления наносила удар в направлении устья р. Чатырлык». Я позавидовал этому Батову...

Так создаются легенды, которыми пользуются на буржуазном Западе писатели реваншистского толка. Книга Манштейна — одно из свидетельств тому.

16 октября немецкие войска оттеснили армии Южного фронта в направлении Таганрога. Мы в Крыму приняли это сообщение как первый сигнал о близкой опасности. И действительно, через сорок восемь часов 11-я армия немцев начала атаки на Ишуньские позиции. После прорыва врага к Красноперекопску развернулось кровопролитное девятидневное сражение на Ишуньском плато — сравнительно небольшом пространстве, ограниченном с севера озерами Старое, Красное, Киятское, с юга — рекой Чатырлык, впадающей в Каркинитский [113] залив, а с востока, грубо говоря, линией с. Уржин (Смушкино) — Воинка, где оборону держали соединения 9-го корпуса. Наименования этих соединений: 106-я дивизия полковника А. Н. Первушина, 271-я полковника М. А. Титова, 157-я полковника Д. И. Томилова, 48-я кавдивизия генерала Д. И. Аверкина и 42-я — полковника В. В. Глаголева, являвшегося правым соседом И. А. Ласкина.

Поскольку со стороны Уржина противник лишь прикрылся румынскими кавчастями, дивизия А. Н. Первушина не приняла непосредственного участия в боях 18 — 26 октября, но своим огнем оказала неоценимую помощь частям оперативной группы в районе Пролетарки. Комдив чутко относился к нашим нуждам. Помнится, в середине дня 20 октября, после упорного боя, 22-я пехотная дивизия овладела ключевой высотой — той самой, где со своей пулеметной ротой стоял насмерть старший лейтенант И. В. Белецкий; по нашей просьбе «подавить противника на отм. 21,8» полковник дал такой силы и точности огонь обоими артполками, что немцы отскочили. Другие же из названных соединений 9-го корпуса всеми своими силами приняли участие в боях, но разновременно. Если не бояться метафор, то можно сказать, что на арене ишуньского боя выступала то одна, то другая наша дивизия и исполняла свой героический монолог. Так было со 156-й. Так было 18 — 22 октября на Чатырлыке. Так было с контратаками Томилова и Аверкина. Доблестью солдат и искусством командиров и политработников в масштабе полков и дивизий приходилось компенсировать отсутствие собранности и единого целеустремленного плана в целом.

Наши позиции на перешейках были удобны тем, что наступающий лишался возможности маневра фланговым огнем, как было на Перекопе. Немцам оставалось пробиваться в лоб, причем до прорыва через узости они могли вводить в бой войска острым клином. Два армейских корпуса были брошены Манштейном на штурм Ишуньских позиций. 30-й корпус, имея боевой порядок в три эшелона, последовательно 72, 46 и 22-я пехотные дивизии, пытался прорваться через пролетарское дефиле, 54-й корпус двумя дивизиями первого эшелона (170-я и 73-я) атаковал наши позиции в районе 8-й Казенный участок — бромзавод, во втором эшелоне — 50-я пехотная дивизия. Оба удара были нацелены на [114] Красноперекопск. Такова в общем картина расстановки сил. Остается добавить, что вскоре Манштейн должен был ввести в действие еще одну дивизию из своего, третьего по счету, армейского корпуса.

18 октября, 3.00. Авиационный налет на позиции обоих полков 156-й дивизии. Сначала показалось, что день начинается обычно. К таким налетам мы на Ишуни привыкли. Но бомбежка не прекращалась. Сила ее возрастала с часу на час.

7.00. Ударила вражеская артиллерия всех систем. С НП видно: горизонт перед фронтом 361-го полка затянут черной пеленой дыма. Сильный ветер гонит дым на нас. Три часа артиллерийской подготовки. Проводная связь с частями прервана. Полковник Юхимчук высылает связных офицеров. За высоту 21,8 — отчаянный бой. Сразу скажу, что 417-й полк и тут дрался с выдающейся стойкостью. Опираясь на преимущества своих позиций и огневую помощь комдива 106-й, майор Д. С. Татаринов и его бойцы не пропустили врага через пролетарское дефиле. Три дня немцы здесь непрерывно атаковали — и не прошли.

Главные усилия противника — на нашем левом фланге. Бой по всей линии фронта полка. Оба его батальона и батальон С. Т. Руденко держатся геройски. Нажим превосходящих сил противника возрастает.

12.00. На КП комдива 156-й срочно прибыл с бромзавода штабной командир капитан Семен Семенович Шутыркин. Доложил: нужна срочная помощь гарнизону опорного пункта, немцы прорвались к заводу. Черняев послал свой резерв — разведбат с задачей отбросить противника. Его повели в бой Н. В. Лисовой и С. С. Шутыркин.

14.00. Противник прорвал передовую линию полка, и бой разгорелся в глубине его обороны.

Ветераны ишуньских боев откликнулись на мою просьбу рассказать, что помнят об этих тяжелых, но полных героизма днях. Вот свидетельство участников, очевидцев 24-часового боя батальона С. Т. Руденко, державшего оборону 8-го участка (Казенного) у берега Каркинитского залива.

«Нас атаковали немцы силою свыше полка при одиннадцати танках. Первой с ними схватилась восьмая рота, [115] стоявшая впереди окопов батальона, на высоте 3,0. За час рота отбила несколько атак. Бутылками КС сожгли два из одиннадцати танков.

Было трудно. Комбат Руденко послал на помощь два пулеметных взвода. Не могли пройти к высоте, такой был минометный и орудийный огонь. На третьем часу боя наша героическая рота отошла на основные позиции переднего края батальона. На руках несли погибших в неравном бою командира роты лейтенанта Терехина, бывшего рабочего судоремонтного завода; политрука Д. М. Гугу, в прошлом работника Ялтинского горкома партии, и заместителя командира роты сержанта Золотухина.

...Опять сильный немецкий артналет, и гитлеровцы атакуют левый фланг батальона у Каркинитского залива. Весь батальон стрелял из пулеметов и винтовок. Вражеская пехота залегла. Вперед вышли танки. Приказ комбата старшему лейтенанту Шабанову:

— Готовь, Шабанов, встречу. Бутылки! Гранаты!

Но танки не пошли на передний край. Развернулись веером и стали прямой наводкой выбивать наши пулеметные огневые точки. И взять их нам — нечем!..

Под танковым прикрытием вражеская пехота наступает на седьмую роту, там же и КП нашего батальона. Молчим. Противник буквально уже в трехстах метрах, и тут комбат приказал пулеметчикам открыть огонь! Стреляли в упор. Немцы опять залегли. А связь порвалась. И с пулеметной ротой тоже нет связи. Два бойца посланы. Убиты на глазах комбата. Шабанов прислал связного доложить, что потеснен первый взвод. Это на правом фланге. Там у соседа, по слуху, уже нехорошо было. Мы слышим — бой за нас уходит. Приказ: «Забросать гранатами!» Комбат перешел в окопы седьмой роты и оттуда руководил боем. Прижимают нас к Каркинитскому заливу...

Лейтенант Кустов докладывает, что осталось 43 человека. А в седьмой роте живых — 67, считая и раненых, но они тоже воюют. Да плюс сам штаб со связными — 16 человек. Комбат сказал:

— Силы мои немалые — сто двадцать шесть человек, три станковых пулемета, минометы и двести гранат... Еще повоюем.

Бой продолжался до часу ночи, когда комбат принял [116] решение прорываться. Немцы атакуют. Кричат: «Рус, сдавайсь!» Их снова забросали гранатами.

Лейтенант Кустов с расчетами вышедших из строя минометов осуществляет прорыв. И сто одиннадцать человек во главе с нашим капитаном вышли к своим с минометами и пулеметами. Через день они снова были в бою, но уже на другом участке, на северном берегу Чатырлыка».

Радостно было узнать, что Спиридон Трофимович Руденко дожил до великой победы. Мне в 1968 году удалось встретиться с ним и пожать руку этому подлинному герою боев за Крым в тяжелые дни 1941 года.

Хочется рассказать молодежи о жизненном пути С. Т. Руденко. Двадцатитрехлетний батрак вместе со своими братьями по классу стал в ряды вооруженных сил молодой республики рабочих и крестьян, бил контрреволюционеров в партизанских отрядах, сражался с врангелевцами в двадцатом году на Перекопе. В архиве есть документ тех лет, где рассказывается о бойце Красной Армии Спиридоне Руденко: «В 1920 г. на подступах к Крыму проявил себя как храбрый боец, будучи во втором кавкорпусе. Когда части корпуса были атакованы неприятельской эскадрильей аэропланов и кавалерийскими частями, он, товарищ Руденко, проявил свою беспримерную храбрость и активность, организовав группу пулеметчиков, наносил сокрушительные удары по белогвардейским частям и аэропланам, чем дал возможность спастись сотням красных бойцов второго кавкорпуса». Видите, какой замечательный, энергичный характер, не боящийся трудностей, выковывался у молодого воина-коммуниста... И, когда настало время самого тяжелого военного испытания, товарищ Руденко — снова в строю. С верой в победу он вел свой батальон в бой с немецкими оккупантами. В марте 1942 года С. Т. Руденко принял в командование 417-й стрелковый полк; в боях на Керченском полуострове он получил третье тяжелое ранение...

Вот такой закалки командиры обеспечивали стойкость и исключительное упорство наших бойцов в оборонительных боях на Перекопе и Ишуньских позициях против превосходящих сил противника.

Но проследим, как далее развивались события в районе Ишуни.

Контратакой разведбатальона немцы были отброшены от бромзавода. Но они снова его окружили. Двое [117] суток бился гарнизон. Лисовой, вернувшись ночью, говорил:

— Дрались до последнего вздоха. В комбата прямо на КП немецкий танк выпустил снаряд. Бойцы лезли на танки и бросали бутылки с горючим. Командир танковой роты разведбата пошел со своими шестью «амфибиями» на немецкое орудие. Одно смял, но соседнее орудие подожгло машину, и Фомин за пулеметом сгорел...

И уже тогда я первый раз услышал от капитана слова, которые потом слышал под Сталинградом, и на Курской дуге, и позже: «При наших контратаках немцы не выдерживают ярости русского солдата».

29-я батарея и взвод морской пехоты лейтенанта Михаила Степановича Тимохина были атакованы двадцатью танками с пехотой. Артиллеристы подпустили врага на дистанцию прямого выстрела и открыли беглый огонь. Четыре танка загорелись. Атаку остановили. Немецкий командир, видимо, решил взять героев в кольцо, Тесня наши подразделения, оборонявшиеся правее, немцы частью сил зашли в тыл 29-й батарее и снова бросили против нее до тридцати танков и батальон пехоты. Неравная схватка. Но уже одиннадцать танков подбито и подожжено. На помощь противник вызвал самолеты. И поле боя превратилось в сущий ад. Два орудия уцелели, и они подбили еще пять танков, а когда моряки увидели перед собой только пехоту, командир батареи М. С. Тимохин поднял своих людей в атаку...

Непреодолимое сопротивление встретили гитлеровцы у деревни Танковое. Сломить его они не могли ни 18-го, ни 19 октября.

Вечером 19 октября 170-я пехотная дивизия немцев, с которой действовало более шестидесяти танков поддержки пехоты, вырвалась к устью Чатырлыка. Контратакой 5-го танкового полка и стрелковых подразделений И. А. Ласкин отбросил противника. С этого момента на Чатырлыке не затихал бой. Сюда немцы нацелили большие силы. Но прежде чем рассказать о событиях на этом рубеже, обратимся к Ишуни.

На второй день боев командование вражеских войск ввело в дело вторые эшелоны. Наступающие части вышли в район деревни Ишунь, и был момент, когда стал боевой группой даже штаб дивизии. Г. В. Полуэктов [118] лично руководил установкой орудий на прямую наводку. Начальник политотдела В. М. Гребенкин вместе с политруком роты Дмитрием Петровичем Фасолем повел людей в контратаку. Секретарь дивизионной парткомиссии Ф. И. Винокуров, вспомнив свой опыт зенитчика, подбежал к батарее морских зениток, поставил их на прямую наводку и с помощью разведчиков открыл огонь по пехоте и танкам.

Именно в этот критический момент капитану Георгию Филипповичу Сонину был дан приказ контратаковать и отбросить вражеские части от Ишуни. Славные моряки-черноморцы потеснили немцев, упорно и храбро дрались весь день, и, лишь когда стемнело, я приказал отвести батальон на Чатырлык.

В 15.00 19 октября — контратака на Ишунь 48-й кавалерийской дивизии силою двух полков, без поддерживающей артиллерии. Конники отбросили немецкие части и закрепились севернее Ишуни. 20 октября — яростные атаки противника, которому удалось вклиниться в расположение кавалеристов. Половина батарей, стоявших на открытых позициях, была уничтожена в течение дня непрерывного боя. То одолевали наши и теснили немцев. То немцы теснили 71-й и 62-й кавполки, бомбили их позиции. Вокруг НП генерала Д. И. Аверкина вся земля изрыта воронками, но сам наблюдательный пункт не пострадал. В тот же день немцам удалось ударом с воздуха накрыть командный пункт 157-й дивизии — прямое попадание, убито 11 командиров и политработников, почти все руководство соединения вышло из строя. Попадало и нам на нашем наблюдательном и командном пункте. В ноябре на Тамани, где 51-я армия вошла в состав Закавказского фронта, начальник штаба фронта Федор Иванович Толбухин встретил меня словами:

— Павел Иванович, как же так? Тебя похоронили. Я сам объявил о твоей смерти на совещании в гарнизонном Доме Красной Армии.

— И семье сообщили?

— Вот это нет.

— Ну, тогда можно жить...

В один из моментов напряженного боя на Ишуньских позициях на мой КП явился прокурор армии по своим делам. Массированный налет. Взрывной волной нас сбило с ног. Прокурор погиб, а я отделался [119] контузией. Направленец Генштаба, присутствовавший при этом, перепутал и сообщил о моей гибели...

В сводке, переданной Генштабу 20 октября, было сказано: «До поздних сумерек 20 октября на всем фронте от участка Танковое и до устья Чатырлыка продолжались упорные бои». К этому времени 156-я дивизия исчерпала свои силы. Большая часть ее батальонов погибла в неравных боях. Подразделения 417-го полка бились еще в окружении, после того как противник, захватив Красноперекопск, отрезал выход на юг от деревни Пролетарка. Часть бойцов, командиров, политработников мы смогли переправить по озеру. Я приказал отвести остатки дивизии к Воинке. Черняева уже не было, и людей повел полковник Г. В. Полуэктов. В оперативной группе остались 172-я дивизия и батальон морской пехоты.

Обеспокоенный прорывом вражеских войск в районе Красноперекопска, я пытался связаться с командармом. Не удавалось. Но вот наконец связь наладилась. Велю оперативному дежурному армейского КП попросить Ф. И. Кузнецова. Ответ: «Командующий самолетом отбыл в Москву». Как же так? Даже своего заместителя не поставил в известность, и в такое тяжелое время... Генерал М. М. Иванов нервничал, доложил, что Ф. И. Кузнецов вызван в Ставку. А в штабе ждут приказа. Из дальнейшего разговора удалось выяснить одно: три дивизии Приморской армии находятся на марше из Севастополя с задачей нанесения контрудара.

22 октября из Севастополя на КП оперативной группы прибыл вице-адмирал Гордей Иванович Левченко. Решением Ставки для объединения действий сухопутных и морских сил Крыма создавалось единое командование. Вице-адмирал назначался командующим, а я его заместителем. (Ранее Г. И. Левченко был представителем наркома Военно-Морского Флота на Черном море.) Г. И. Левченко трезво оценивал обстановку, трудности обороны, но откровенно сказал, что исправить ошибки и быстро собрать в кулак разбросанные по побережью и внутри Крыма части и соединения теперь практически невозможно. Единственно, на что можно рассчитывать кроме собственных сил, это на дивизии И. Е. Петрова. «Они прибудут к месту боев 24 октября». Чувствовалось, что жил он одним стремлением и [120] задачей: спасти Севастополь от нападения с суши. Уезжая, вице-адмирал заявил, что в данное время оперативная группа остается, но, очевидно, в ближайшее время целесообразнее войска передать командующему Приморской армией. Конечно, такое решение было бы самым верным.

Между тем на Чатырлыке гремели бои. Полковник И. А. Ласкин, как бронированным кулаком, отбивался от наседавших немецких войск танковым полком майора С. П. Баранова. 20 и 21 октября три немецкие дивизии (72, 73, 170-я) пытались прорвать оборону. Вражеские танки не смогли пройти заболоченное русло реки, но пехота при поддержке артиллерии и авиации местами ворвалась в наши окопы. 514-й полк И. Ф. Устинова и 383-й полк В. В. Шашло по нескольку раз в день контратаковали противника и отбросили его снова за Чатырлык.

Сводки штарма 51-й за эти дни гласили: «К исходу 22 октября. На всем участке Ишуньских позиций в течение дня продолжались ожесточенные бои. Противник вводит новые резервы. На участке М. А. Титова в результате неоднократных атак противнику силою до двух полков удалось выйти к отметке 18,2 (то есть к южной оконечности озера Киятское), на участке Д. И. Томидова атаки отражены. На участке И. А. Ласкина противник проявляет особую активность. С 7.30 наши войска были подвергнуты ураганному огню минометов и артиллерии: авиация крупными группами в буквальном смысле слова утюжила нашу пехоту, особенно сильно в районе Воронцовки... 23 октября с утра начался бой по всему фронту. У Батова с 16.00 атака противника в общем направлении Воронцовка...»

Ширина фронта 172-й дивизии достигала, как я уже говорил, 40 километров, проходя по реке до ее устья и далее по юго-восточному берегу Каркинитского залива. Боевой порядок одноэшелонный, то есть все полки находились в непосредственном соприкосновении с противником. Однако главные усилия дивизии были сосредоточены на правом фланге, на направлении Ишунь — Первомайское. В связи с тем что на этом направлении опасность прорыва была особенно грозной, комдив поставил здесь в оборону свой лучший полк — полковника И. Ф. Устинова. Насколько острые возникали порой [121] положения и какой энергии и искусства требовали они от командиров и политработников, показывает такой эпизод. 22 октября противник в течение всего дня вел наступление на фронте дивизии. Особо яростными были атаки на позиции 514-го полка и на стыке с соседней кавдивизией. Комдив ввел в действие все свои скромные резервы, провел некоторую перегруппировку сил на опасное направление. Казалось, что многократные атаки отбиты. Но вот полковник И. А. Ласкин докладывает:

— Противник вклинился в оборону на соседнем участке, правый фланг моей дивизии оказался открытым и обойденным. Прошу помочь резервами и огнем.

— Готовых резервов у меня под рукой нет, — ответил я. — Имеется лишь одна отдельная рота, только что отмобилизованная. Могу послать. Она на подводах прибудет на ваш участок часам к девятнадцати.

Позже полковник Ласкин сказал мне глубоко тронувшие меня как военного специалиста слова:

— Я ту роту принял с надеждой. Обстановка так складывалась, что противник, обходя наш фланг, подставлял и свой. А рота прибыла именно в район этого интересного участка боя.

Вот оно, биение мысли командира!..

Полковник принял решение немедленно, с ходу произвести контратаку в направлении открытого фланга ударной группировки немцев. Он лично возглавил эту контратаку. Внезапный удар даже только силой роты привел врага в замешательство. Его наступление было остановлено. Немцы начали перенацеливать артиллерийский и минометный огонь на эту роту. Время было выиграно. Устинову успели за счет перегруппировки дать несколько больше огневых средств, и дивизия продолжала удерживать свою оборонительную полосу. Я ждал доклада о результатах этого дела. Доклада не было. Позвонил, и мне ответили, что командир дивизии лежит без сознания. Во время контратаки он был контужен. Но надо было командовать. И он, едва придя в себя, продолжал руководить боем — в течение нескольких дней адъютанты вносили полковника в бронемашину на руках.

23 октября особенно сильно работали шестиствольные минометы и немецкая авиация. Воронцовка содрогалась от разрывов бомб. Немцы неоднократно атаковали танками [122] и пехотой в направлении Воронцовки. Несколько раз в течение дня создавалось критическое положение, особенно на участках И. Ф. Устинова и В. В. Шашло.

Комдив умело маневрировал своими ограниченными средствами, и поэтому противнику никак не удавалось вклиниться в оборону дивизии. И вдруг опять комдив обращается ко мне и просит направить в его распоряжение дивизион PC — «пустить хоть один-два залпа». Оказывается, его офицеры наблюдали подход резервов врага к участкам намечавшегося прорыва.

— Хорошо. Направляю вам Черняка. Но вы сами-то видели работу эрэсов?

— Нет, еще не посчастливилось.

Пришлось предупредить полковника, чтобы как-то подготовил людей, а то опять получится недоработка, как было у нас в районе Пролетарки.

Машины быстро выведены на огневые позиции. Дали залп по развертывавшемуся батальону. Ласкин: «Вижу массовые огневые вспышки. Огромные клубы дыма!» Из-за этого сразу трудно было определить степень поражения. Через несколько минут И. Ф. Устинов, находившийся невдалеке от места огневого удара, доложил:

— Удар пришелся по центру колонны. Ее будто корова языком слизала.

Две другие колонны приостановили движение. Дивизионная и полковая артиллерия сосредоточила по ним огонь. Эти вражеские части в тот день нас не атаковали. Но на другом участке немцы прорвались через реку и, развивая успех, завязали бой на северной окраине Воронцовки. В их передовом отряде было до четырехсот автоматчиков. Наши танкисты вместе со стрелковыми подразделениями атаковали врага. Моряки Г. Ф. Сонина выкатили орудия на открытую позицию к южной окраине деревни и открыли огонь по противнику севернее Воронцовки и в сторону переправы. В эти часы сражался каждый. Подполковник И. И. Федяшев со взводом связи и двумя пулеметами тоже отбивал атаку гитлеровцев. Он был ранен в ногу. Потом ходил с клюшкой. Клюшку я у него отобрал, а самого отправил в Симферополь.

Вместе с героями 172-й стрелковой дивизии и батальоном морской пехоты под Воронцовкой мужественно сражались моряки-зенитчики. Я не помнил фамилии командиров и наименования подразделений, но, к счастью, один [123] из ветеранов крымской обороны Н. М. Диденко прислал письмо с важными подробностями. Это была 853-я зенитная батарея Черноморского флота под командованием капитана Ляха и политрука старшего лейтенанта Попкова. «Нас направили в Воронцовку, — пишет Диденко, — чтобы мы, артиллеристы, «держали небо и землю» на предназначенном участке. Зенитчики заняли позиции у хатенки близ усадьбы МТС и энергично отбивали воздушные атаки очень сильного врага. После Воронцовки я выдержал не менее сильные бомбежки в Севастополе сорок первого года. Все остальное я считал после этого обыкновенным».

Огромную помощь оказали стрелковым частям моряки-зенитчики. Они вели бой не только с вражеской авиацией, но и с пехотой, и с танками. «Я вспоминаю, когда до тысячи гитлеровцев с автоматами у живота, под звуки марша (громкоговорители с обеих сторон!) пошли в атаку и как наши зенитчики ударили по ним. Захлебнулась их атака! Видно было, как их поднимали в атаку и как они падали под огнем наших пушек», — пишет Диденко.

С утра 24 октября войска нашей оперативной группы предприняли свою последнюю и, я бы сказал, отчаянную попытку изменить ход событий в свою пользу. Мы собрали все, что могли, и контратаковали. Помню разговор с комдивом сто семьдесят второй:

— Как вы оцениваете обстановку и возможности дивизии?

— Я полностью рассчитываю на стойкость и мужество своих полков. Но обстановка тяжелая из-за отсутствия резервов.

— Подумайте, поищите у себя.

По данным разведки, противник не мог форсировать крупными силами Каркинитский залив, и поэтому мы приняли решение снять с побережья полк. Кроме того, в контратаке участвовали батальон морской пехоты, сильно поредевший, но самоотверженно сражавшийся на самых трудных участках, и кавалеристы В. В. Глаголева. Одновременно в общем направлении на Ишунь начали наступать подошедшие войска генерала И. Е. Петрова.

Удалось потеснить 72-ю и 73-ю пехотные немецкие дивизии и снова выйти на Чатырлык. На отдельных участках наши части преследовали врага, отходившего на северный берег реки. Здесь были упорные бои. И снова [124] отличился батальон капитана Руденко в семичасовом бою под деревней Чигир. (Слова комбата: «Бойцы ждут встречи с врагом!») Батальон вышиб немцев из этой деревни. Потом немцы вышибли его. Снова деревня в руках у Руденко, и снова противник идет в атаку. Идут пьяные, в первой колонне человек до 600. С 400 метров наша пульрота открыла огонь. Немцы ответили орудиями, появились самолеты. Ружейным огнем 9-й роты один «Мессершмитт-109» подбит, летчик, выбросившийся на парашюте, взят в плен. Немцы теснят. (Руденко: «Убит командир пулеметной роты Кабиров, чудесный был командир-комсомолец, погиб и политрук, но жизни этих лучших командиров недешево достались врагу — фашисты оставили на поле боя не менее четырехсот трупов».) Вместе с подошедшим 3-м батальоном 383-го полка Руденко снова атаковал Чигир и занял деревню, взяв пленных и трофеи: пулеметы, автоматы, гранаты и патроны. В этом бою пал смертью храбрых герой обороны Ишуньских перешейков старший лейтенант Шабанов.

Два дня тяжелейших боев. К утру 27 октября 172-я дивизия занимала свой прежний рубеж.

У Манштейна об этих днях сказано: «В бою с противником, упорно обороняющим каждую пядь земли, к наступающим войскам предъявлялись чрезвычайно высокие требования, и потери были значительными... С беспокойством я видел, как падает боеспособность. Ведь дивизии, вынужденные вести это трудное наступление, понесли тяжелые потери еще у Перекопа. 25 октября казалось, что наступательный порыв войск совершенно иссяк. Командир одной из лучших дивизий уже дважды докладывал, что силы его полков на исходе».

Малыми своими силами соединения оперативной группы и Приморской армии отбивали возобновившиеся атаки противника. Именно в этот день 26 октября немецкий генерал бросил на Воронцовку новую 132-ю пехотную дивизию из 42-го армейского корпуса, а следом за ней еще и 22-ю пехотную дивизию.

Потери в наших войсках были велики. Назову одну цифру: у полковника В. В. Глаголева осталось не более 250 — 300 человек.

Еще 25 октября мы лишились одного из самых ревностных, храбрых и активных участников обороны Ишуньских позиций. Майор С. П. Баранов получил новое [125] назначение. Ему предстояло принять в командование бронепоезд. Это еще раз говорило о том, что, пока мы на севере еще сдерживали врага, вице-адмирал Г. И. Левченко деятельно готовился к обороне Севастополя.

Оставшиеся танки комдив передал разведбату. Баранову сказал:

— Ну, дорогой, быть может, больше не увидимся...

Крепкое объятие, и Баранов пошел. У развалин крайнего домишка он обернулся и помахал рукой. В длинном кожаном пальто и шлеме танкиста, широкоплечий и литой, он издали походил на богатыря тех времен, когда были сказаны слова: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет».

Трудное это было расставание.

В первых числах ноября, уже во время отхода, кто-то из политработников 25-й Чапаевской дивизии спросил, не знаю ли я такого командира — Семена Петровича Баранова.

— Где он?

Вместо ответа товарищ подал мне изрешеченный осколками и побуревший партбилет.

Что было в душе, не скажешь. Все разом вспомнилось.

Выписка из наградного листа:

Так писал Ф. И. Кузнецов, представляя танкиста к ордену Красного Знамени.

— Пошлите его партийный билет в ЦК. Это был настоящий коммунист и настоящий командир.

...И вот зимний день много лет спустя. Кабинет в Генштабе залит солнцем. И мы оба сидим друг против друга. [126]

То же гордое и простое лицо. Такая же по-рабочему крепкая в пожатии рука.

— Что же тогда с вами произошло? Как все было?

Семен Петрович рассказал, что его бронепоезд «Войковец» курсировал по железнодорожной ветке Симферополь — Альма (Почтовое). Труднее всего пришлось под станцией Шакул (Самохваловка).

Я попросил его собственноручно описать боевые дела. Приведу выдержку из письма Баранова: «С рассветом мы двинулись к Севастополю. Я выслал разведку в направлении Почтовое — Самохваловка. Она донесла, что противник занимает высоты в 500 — 1000 метрах от Самохваловки и обстреливает шоссе на Бахчисарай. В 10.30 у ст. Почтовое нами было разогнано и частично уничтожено скопление противника силою до батальона, пытавшегося захватить станцию. У Альмы противник открыл огонь из артиллерии и минометов по бронепоезду. Бронепоезд бомбили с воздуха. Завязался жестокий бой, длившийся около двух часов. Я находился на бронеплощадке. Прямое попадание крупнокалиберного снаряда. Я получил, как после выяснилось, 23 ранения, 12 из них — в правую половину грудной клетки. Потерял сознание. До сих пор не знаю, кто спас мне жизнь».

Семен Петрович Баранов закончил войну в звании полковника командиром 1024-го самоходного артиллерийского полка на Карпатах. Там второй раз смерть заглянула ему прямо в глаза. Страшной силы артналет, блиндаж КП завален. Бойцы разобрали завал и вынесли три тела — замполита, командира полка и офицера из дивизии. Накрыли знаменем. Выкопали братскую могилу. Когда опускали в нее погибших, боец закричал: «Погодите, ребята, командир жив!» Оказалось, он был тяжело контужен.

Живет С. П. Баранов на той же брянской земле, откуда начался его путь солдата революции.

Рассказ мой об обороне Перекопа подходит к концу. Войска оперативной группы вошли в подчинение командующего Приморской армией и вместе с его соединениями с боями отходили, после того как оборона кавдивизии была прорвана и вражеские танки устремились на Симферополь. Я выехал к И. Е. Петрову и не видел [127] последних дней борьбы 172-й дивизии. Пусть о них расскажет сам Иван Андреевич Ласкин: «В предпоследнюю ночь обороны дивизии на реке Чатырлык (26 октября) противник произвел перегруппировку и ввел в бой новые резервы. Утром снова начались вражеские атаки. Наиболее сильные огневые налеты, удары танков были на правом фланге и главным образом на участке соседа справа. В этот день противник применял особенно много авиации, которая бомбила наши войска, штабы и объекты тыла на большую глубину. Связь дивизии с соседом и оперативной группой была полностью нарушена. Было послано несколько офицеров штаба для личной связи, но безуспешно. Если до этого времени даже в период самых напряженных боев штаб группы всегда информировал нас о положении на фронте армии, то с утра этого дня все изменилось. Мы не знали, где точно проходила линия фронта правее нас и что там делается. Не знали и о мерах, принимаемых в этой обстановке командованием армии. Через разведку, а также по светящимся зеленым ракетам и гулу артиллерийской стрельбы мы чувствовали, что противник продвигается на юго-восток в направлении Джанкой — Симферополь.

Неизвестность обстановки всегда тяготит людей. Бой слышался далеко правее частей нашей дивизии и все более удалялся.

Было ясно, что в сложившейся обстановке дивизии уже не имело смысла оставаться на старом рубеже реки Чатырлык в отрыве от остальных сил армии. Мною был направлен офицер управления дивизии к генералу Батову с докладом о положении, создавшемся на фронте дивизии и у соседа справа. Я просил указаний на дальнейшие действия. Но офицер не нашел Батова и его штаб. В этот ответственный момент прибыл офицер штаба Приморской армии и передал распоряжение командующего этой армией генерала И. Е. Петрова о том, чтобы командир 172-й дивизии явился к нему. Мы с комиссаром дивизии П. Е. Солонцовым немедленно выехали. Представились И. Е. Петрову. Тут же мы увидели нескольких командиров дивизий этой армии. Генерал Петров сначала проинформировал всех собравшихся командиров и комиссаров о создавшемся в Крыму положении. [128] Содержание информации сводилось к следующему: войска 51-й армии, совместно с которой Приморская армия должна была оборонять Крым, оставили Симферополь и отходят к Керченскому проливу. Со штабом этой армии связи не имеем. Далее тов. Петров заявил, что задача войск Приморской армии — идти на оборону Севастополя. 172-я дивизия назначалась арьергардом и должна была прикрывать движение войск, отходящих через Симферополь»

1 и 2 ноября дивизия полковника Ласкина вела беспрерывный бой с 72-й пехотной дивизией немцев в совхозе «Альминский». 3 ноября в арьергардных боях без конца отбивали вражеские атаки. Продуктов питания не было третий день. Люди устали и двигались медленно...

А потом 172-я дивизия сражалась на рубежах Севастополя. Эти страницы ее боевой жизни выходят за пределы моих воспоминаний, поскольку мне в это время пришлось быть в другом месте. Однако позволю себе, для того чтобы образ комдива приобрел большую ясность, привести всего две строчки из книги генерала В. Ф. Воробьева. Описывая, как в июне 1942 года 172-я дивизия приняла всю силу главного удара противника на Мекензиевых горах, автор мимоходом замечает: «Через сутки раненый комдив И. А. Ласкин собрал из остатков дивизии сводный батальон и ввел снова в бой».

В Крыму нам с полковником больше не довелось воевать вместе. Фронтовая судьба свела наши дороги в Сталинграде. В то время как наша 65-я армия добивала окруженные немецкие войска в северной части города, начальник штаба 64-й армии Иван Андреевич Ласкин возглавил группу по пленению генерал-фельдмаршала Паулюса. Для меня, знавшего Ласкина еще на Чатырлыке, в этом было, право же, нечто символическое.

Во время отхода наших войск к главной базе Черноморского флота Г. И. Левченко радиограммой вызвал меня на командный пункт обороны Крыма (на меня в это время было возложено командование 51-й армией). Через несколько часов я уже был в Севастополе. Собрался объединенный Военный совет. На нем были адмиралы Г. И. Левченко и Ф. С. Октябрьский, члены военных советов флота и 51-й армии Н. М. Кулаков, А. С. Николаев. Военный совет обсуждал крайне тяжелую обстановку, сложившуюся в Крыму. Было решено оборону Крыма [129] осуществлять на двух направлениях — Севастополь и Керчь. Сухопутные войска и береговая оборона Севастопольского направления подчинялись генералу Петрову. «Генерал Дашичев, — указывалось в принятой директиве, — командует сухопутными войсками Керченского участка. Дашичев и Керченская военно-морская база подчинены Батову, на которого возложено руководство обороной Керченского направления».

Г. И. Левченко сказал мне, что обстановка требует быстроты действий.

— Берите оперативную группу, эсминец «Незаможник» доставит вас в Керчь.

— Кто включен в опергруппу?

— Познакомитесь на корабле.

— Что делается у Дашичева, товарищ адмирал?

— Ясной картины у нас нет. Судя по обрывочным сведениям, порядка у него мало.

— Кто обороняет Акмонайские позиции?

— Неизвестно... Откровенно говоря, боюсь я, Павел Иванович, за Акмонайские позиции...

Уже было темно, когда миноносец отошел от причала. Над Севастопольской бухтой — осветительные бомбы. Самолетов двадцать бомбят стоянку боевых кораблей. Метят и в «Незаможник». От взрывной волны в одном из отсеков появилась течь. Но вот мы в открытом море. Ночь. Ночь на 6 ноября 1941 года — канун великого праздника нашей Родины, нашей партии. Самолеты ушли. Тихо. Слышно шипение рассекаемой форштевнем воды. II вспомнилась другая ночь накануне Октябрьского праздника. Год 1936. Испания. Обстановка и положение тоже сложные, и все у нас было напряжено в поисках средств, чтобы отбиться от наседавших фашистов. Одна их лапа уже была в Каса дель Кампо, правительство эвакуировалось из Мадрида в Валенсию. Река Монзонарес. Мост Понте Франсе. Завтра по нему пройдут таборы марокканцев. У нас — ничего. Там были Листер, Нассионария. Бойцы с опаской поглядывали на мост, над которым свистели пули. Пассионария пошла. Села на тумбу моста и сказала: «Отсюда я не уйду». Эту картину — женщина в темной шали, одиноко сидящая на мосту под обстрелом, — никогда не забуду. Утром все уже было по-другому. Долорес Ибаррури привела батальон 5-го коммунистического полка. За рекой, [130] укрывшись пригорком, стали в засаду двадцать наших Т-26. И когда марокканские таборы двинулись в атаку на мост, танки ударили. В глубине боевых порядков врага ничего не видно. Наши танки отошли метров на пятнадцать-двадцать и снова ударили. Фашисты по Понте Франсе не прошли...

Что мы найдем завтра в Керчи?..

Отход войск 9-го стрелкового корпуса на Керченский полуостров осуществлялся в труднейших условиях. На Керчь отступали 156, 271 и 157-я стрелковые дивизии; они героически сражались на Ишуньских позициях и там израсходовали почти все свои силы. Но к Керчи также отходили две полнокровные дивизии А. Н. Первушина и И. С. Савинова. Однако они действовали сами по себе, не управляемые командиром корпуса. Мне известно, что Н. П. Баримов связался в Джанкое с комдивом 106-й и посоветовал ему подчинять при отходе разрозненные отступающие подразделения. Между прочим, полковник Первушин уже это делал, и весьма оригинально. Он ставил на пути отхода кухни и машины с продовольствием. «Вы же знаете, — говорил на Тамани полковник, — когда солдат видит дымящуюся кухню, он сразу соображает: здесь порядок! И идет сюда, как на ориентир...»

На пути к Керченскому полуострову наши отходящие соединения пользовались каждым рубежом, за который можно было зацепиться, чтобы сдерживать немецкие дивизии. На НП к Первушину прибыл полковник Титов:

«Немцы выходят на железную дорогу Армянок — Джанкой». Здесь, в районе Чокрак (Неточное) — Чирик (Чапаеве) сто шестая дала противнику бой. Комдив выдвинул сюда 534-й стрелковый полк подполковника А. Г. Сергеева и гаубичный полк Г. Б. Авина. Об артиллерийском мастерстве Авина уже упоминалось не раз, а подполковник Андрей Григорьевич Сергеев был кадровым офицером, воевал еще с басмачами в Средней Азии. «Ничего, товарищи, выдержим», — это от него чаще всего можно было слышать. И у Неточного его полк на рубеже стоял прекрасно, на трое суток задержал противника и тем помешал ему отрезать наши части у Сиваша на Чонгаре.

Далее дивизия отходила на Джанкой. На улицах уже стрельба. Несутся конные разведчики: появились немецкие танки, раздавили одну нашу батарею. И. А. Севастьянов [131] имел при штабе батарею 76-миллиметровых пушек, развернул вдоль улицы. Вражеская атака сразу заглохла. В течение двух последних дней октября 100-я дивизия вместе с частями из 271-й и 276-й дивизий вела оборонительный бой на рубеже реки Салгир, юго-восточнее Джанкоя. Именно к этим дням относится сообщение Совинформбюро: «Большую стойкость в борьбе с фашистами проявили бойцы, командиры и политработники части тов. Первушина». Насколько упорными были эти бои, говорят такие тяжелые цифры: у подполковника Сергеева 25 октября в полку было 2235 человек, к 1 ноября осталось 506. Правда, этот полк находился на самых решающих участках.

Но во всех этих жестоких боях, при всей стойкости наших людей, был существенный недостаток — имелась частная цель и упускалась общая. А общей целью в то время должно было стать удержание Акмонайских позиций. Командиры дивизий тут ни при чем, боевые действия имеют свою логику, и горизонт комдива, естественно, ограничен более узкими задачами. Он видит рубеж, на котором его дивизия может дать наседающему врагу по зубам, и встает на этом рубеже, и дерется до последнего. В результате на Акмонайские позиции, преграждающие противнику путь на собственно Керченский полуостров, наши соединения вышли ночью 4 ноября, понеся большие потери в личном составе, имея несколько снарядов на орудие и десяток-полтора патронов на винтовку. И все же они в течение двух дней отбивали вражеские атаки. Из донесения по оперативной обстановке за 6 ноября: «Группа Дашичева, имея ослабленный боевой состав, под натиском пяти пехотных дивизий, двух кавбригад (румыны) вынуждена была оставить Акмонайские позиции и отойти на рубеж: Астабань (Камьппенка), Карач (Куйбышево), Керлеут (Мошкарово), Копыл (60 километров западнее Керчи)». Тут все правильно, кроме одного: никакой «группы Дашичева» не было.

Занялось утро 7 ноября. Миноносец «Незаможник» приближается к Керчи. Взоры оперативной группы прикованы к полуострову. Пожары и разрывы снарядов примерно обозначают линию фронта: немцы недалеко от города. Стало очевидным, что полуостров уже занят противником. В шлюпку — и на берег. Сразу на командный [132] пункт генерала И. Ф. Дашичева. Из его доклада трудно было установить истинное положение дел, управление войсками он потерял. Пришлось командирам оперативной группы взять все в свои руки. Трудность состояла в том, что в составе группы не было специалистов-операторов штабной службы. В нее включили крепких, волевых политработников и командиров артснабжения. Товарищи работали самоотверженно, расчищая тылы, направляя на передовую всех, кого можно было направить. Меня радовало то, что в Керчь отправлялись твердые духом политработники, люди, в своем большинстве способные личным примером мужества и горячим словом повести за собой бойцов.

На дорогах все было забито транспортом. Мы с командиром корпуса ехали на передовую.

— Что же вы наделали, генерал?.. — спросил я у него.

Он промолчал.

— Сегодня вы будете эвакуированы на Тамань с задачей обеспечить подготовку позиций для размещения войск, которые, возможно, придется перебрасывать с Керченского полуострова, — сказал я. — Мы с вами головой отвечаем за то, чтобы противник на наших плечах не ворвался на Северный Кавказ...

По дороге встретили невысокого коренастого полковника с рукой на перевязи.

— Юхимчук! Александр Харитонович!.. Он подошел.

— Сильно ранило? Очень больно?

— Больно? Обстановка больнее, товарищ генерал...

— Сколько у вас штыков? Как держитесь?

— Не более пятисот, с трудом сдерживаем натиск противника. Сейчас дивизия ведет бой за Султановку. Теперь я могу вас просить помочь боеприпасами? У нас иссякли снаряды...

Трудно передать нашу горечь, досаду, когда стало известно, что запасы снарядов в Керченском арсенале по калибру не подходят к полевым орудиям. В ряде случаев мы вынуждены были доставлять боеприпасы самолетами с Тамани.

106-я дивизия занимала оборону на железной дороге (левее нее, последовательно, стояли подразделения 320, 157 и, наконец, 156-й дивизии). Под вечер гром боя уже [133] затихал. Измотанный, до предела уставший, командир дивизии дремал, положив под голову кулак.

— Ну, как у вас дела, Первушин?.. Подождите, я взгляну на свою карту.

Из доклада видно, что боеприпасы у него были на пределе. Как и от полковника Юхимчука, я услышал ту же просьбу: нужен какой-то порядок в тылах, за снарядами не проедешь по дорогам, регулирование движения нарушено, большие перебои с питанием личного состава.

Ночью 7 ноября докладывал в Генштаб (к аппарату подошел генерал Вечный). Привожу запись разговора.

В эту же ночь секретарь Крымского обкома партии телеграфировал в ЦК ВКП(б), что положение Крыма [134] очень тяжелое и что «нужна помощь свежих сил, хорошо вооруженных, не менее двух дивизий на Керченское и Севастопольское направления».

Девятого ноября на мой КП прибыли вице-адмирал Гордей Иванович Левченко, член Военного совета корпусной комиссар Андрей Семенович Николаев. В это время немецкие автоматчики просочились на гору Митридат, под которой расположился КП, и стали бросать вниз гранаты. Находившиеся на командном пункте штабные командиры с бойцами охраны ушли в контратаку.

Вице-адмирал Левченко спокойно обсуждал со мной и Николаевым положение на фронте, сказав в заключение, что необходимо оборонять Керчь до последней возможности. Больше всего мне нравилось в Г. И. Левченко, что он и на минуту не терял уверенности в нашей победе. В наступлении гитлеровцев, в потере нами почти всей территории Крыма он видел лишь временный, преходящий момент войны. Эта уверенность исходила от человека, который сам едва держался на ногах от усталости. Признаюсь, именно во время разговора в этой накаленной до предела обстановке авторитет вице-адмирала высоко поднялся в моих глазах.

Вице-адмирал делал все возможное для обороны Керчи. Он оказал наземным войскам помощь силами и средствами Черноморского флота. Мне невольно вспомнился Перекоп. 29 сентября по приказу Военного совета из состава 7-й бригады морской пехоты были сформированы два отряда по 925 человек и направлены на усиление войск 51-й армии на Перекопское направление. Формирование отрядов, отправка на фронт, развертывание на Ишуньских позициях и введение в бой происходило под командованием военкома бригады батальонного комиссара Николая Евдокимовича Ехлакова. Утром 1 октября вступил в бой уже известный нам первый батальон (отряд) морской пехоты под командованием капитана Георгия Филипповича Сонина.

На следующий день с ходу вступил в бой второй отряд моряков под командованием капитана Евгения Александровича Кирсанова. Вместе с отрядами морской пехоты капитанов Сонина, Кирсанова вступили в жестокую схватку с гитлеровцами батареи береговой обороны под командованием старшего лейтенанта Михаила [135] Степановича Тимохина и старшего лейтенанта Бориса Яковлевича Грузинцева.

Отряды моряков стремительной атакой отбросили гитлеровцев и заняли высоты с отметками 17,2; 21,8, населенный пункт Пролетарка, перешеек между озерами Старое, Красное.

Неоценимую помощь сухопутным войскам оказали боевые корабли Черноморского флота — крейсер «Красный Крым» под командованием капитана 1 ранга Александра Илларионовича Зубкова, линкор «Парижская коммуна» под командованием капитана 1 ранга Федора Ивановича Кравченко, крейсер «Красный Кавказ» под командованием капитана 2 ранга Алексея Матвеевича Гущина.

За первые три дня октября транспортами и кораблями Черноморского флота с Кавказа для 51-й армии было доставлено 16 713 человек пополнения и 128 артиллерийских орудий разных систем.

На ближних подступах к Севастополю геройски сражались и погибли главстаршина сверхсрочной службы Петр Семенович Мосякин, особо отличившийся при минировании подступов к Северному Крыму, командир батальона морской пехоты Георгий Филиппович Сонин, командир батареи «№ 4 береговой обороны старший лейтенант Михаил Степанович Тимохин...

Вернемся к событиям под Керчью. После трехдневных боев гитлеровцы подтянули из резерва свежую 170-ю пехотную дивизию 30-го армейского корпуса. Стало ясно, что удержать город и крепость Керчь нам не удастся. Поэтому по распоряжению Ставки начался отвод войск на Таманский полуостров.

Эвакуация прикрывалась несколькими самолетами истребительной авиации Черноморского флота. Это было очень слабое прикрытие. Но на большее рассчитывать мы не могли, так как основные силы флотской авиации вели ожесточенные воздушные бои у Севастополя, где враг наносил главный удар.

Советские летчики с величайшей самоотверженностью сражались в небе над Керчью. Мы были свидетелями их многочисленных подвигов. Однажды, примерно 14 — 16 ноября, группа до двадцати немецких самолетов пыталась бомбить нашу артиллерию, скопившуюся в прибрежном [136] населенном пункте Еникале для переправы через Керченский пролив. Навстречу им ринулись три советских истребителя. В первой же атаке они подожгли два вражеских самолета, но остальные продолжали следовать к цели. Истребители вновь набрали высоту для повторной атаки. В это время их настигли два «мессершмитта». Находившийся на нашем командном пункте офицер наведения авиации скомандовал:

— «Сокол-два», принимайте бой, остальные продолжайте выполнять задачу.

Как мы потом узнали, «Сокол-2» был позывной советского летчика лейтенанта Шаронова. Он смело повел свой истребитель на «мессершмиттов». Всего на десять — пятнадцать секунд задержал их Шаронов в схватке, но за это время его товарищи атаковали бомбардировщиков. Объятый пламенем, рухнул в море еще один «юнкере». Но в ту же секунду «мессершмитты» подожгли самолет Шаронова. Горела левая плоскость. Летчик, конечно, отчетливо видел, что приближается гибель.

— Товарищ Шаронов, покиньте машину, — приказал офицер наведения.

В ответ мы отчетливо услышали в наушниках:

— Я с вами, товарищи... Иду на таран...

С большой высоты «ястребок», как молния, устремился на строй «юнкерсов» и врезался в головной бомбардировщик. Фашистский самолет развалился в воздухе на части. Другие наши истребители продолжали атаки. Загорелось еще два «юнкерса». Строй фашистов рассеялся. Беспорядочно сбросив бомбы, они повернули обратно, так и не достигнув цели. Лейтенант Шаронов отдал жизнь за любимую Родину, за боевых товарищей. Он спас наших артиллеристов от грозного бомбового удара.

Артиллерия, не имевшая снарядов, переправилась на Таманский полуостров первой, вместе с госпиталями и медсанбатами. Орудия крупного калибра, благополучно пересекшие на баржах Керченский пролив, 16 ноября стали на огневые позиции на косе Чутка. Там они получили боекомплект снарядов с артиллерийских баз Закавказского фронта. Это позволило усилить огневое прикрытие арьергардов, отходящих через Еникале вслед за основными силами наших дивизий.

В схватке у Митридата активно участвовали [137] подразделения 156-й дивизии. До этого они закрепились в Камыш-Буруне, но после прорыва немцев на гору Митридат нужно было очистить этот район от врага, и я приказал генералу Гавриле Даниловичу Шишенину использовать 156-ю дивизию.

Г. Д. Шишенин был назначен ко мне из Приморской армии начальником штаба. Его опыту, знаниям, а также личной храбрости я многим обязан в эти трудные дни обороны Керчи и эвакуации войск через пролив. Это был человек больших организаторских способностей. С горечью я узнал впоследствии, что Г. Д. Шишенин погиб на Тамани во время авиационной катастрофы.

Полковник А. X. Юхимчук с небольшими оставшимися у него силами очистил Митридат. Начальник дивизионной разведки Н. В. Лисовой сообщил: «Завязался ожесточенный ближний бой, вплоть до рукопашной схватки. Потеснив нашего правого соседа, противник подставил нам свой фланг и с большими потерями оставил Митридат и северо-западную окраину Керчи».

Еще неделю — до позднего вечера 15 ноября — войска продолжали сдерживать врага на подступах к городу и порту Керчь. Некоторую помощь нам удалось получить с материка: к исходу 10 ноября 825-й полк 302-й стрелковой дивизии переправился через пролив у Еникале. Я его взял в свой резерв, но вскоре вынужден был поставить тоже на участок обороны. Рядом с ним стойко воевала 9-я бригада морской пехоты. Эти части, вместе с частями Первушина и Томилова, ни разу не сдали рубежа без приказа.

Отход прикрывала славная 106-я дивизия, геройски сражавшаяся с врагом на Сиваше, Ишуньских позициях и под Керчью. Она понесла большие потери: численность рот не превышала двадцати человек. Но это были стойкие, закаленные в огне сражений солдаты. Выдающуюся роль в этом коллективе сыграли партийные организации, руководимые комиссаром дивизии полковым комиссаром Иваном Ивановичем Барановым и политотделом дивизии. Они не щадили своей крови и жизни, чтобы обеспечить организованную эвакуацию войск.

Глубокую признательность выражаем мы, пехотинцы, нашим боевым друзьям — военным морякам Черноморского флота. Артиллерия кораблей помогала сдерживать врага. Катера и корабли осуществляли снабжение сражающихся [138] войск, а затем эвакуацию войск и техники. Настоящий боевой подвиг совершили моряки Азовской флотилии под командованием Сергея Георгиевича Горшкова при эвакуации сухопутных войск на Тамань. С большой признательностью я вспоминаю славного боевого соратника, ныне вице-адмирала Виссариона Виссарионовича Григорьева. Его корабли поддерживали действия сухопутных войск, он оказал нам неоценимую помощь в качестве коменданта морской переправы в Еникале. В последующие годы войны наши пути снова сошлись: боевые суда Краснознаменной Днепровской флотилии под командованием В. В. Григорьева вместе с 65-й армией участвовали в разгроме немецких захватчиков на Березине, под Паричами и в Бобруйске.

Самоотверженность частей, оборонявших Керчь, помогла нам осуществить эвакуацию. 14 ноября мы в трудных условиях переправили около 400 орудий и 15 тысяч солдат. Эвакуация продолжалась и 15 ноября. Но вот вывезено все, что можно было вывезти. Наша артиллерийская корпусная группа уже на косе Чушка.

Последние часы. В гроте на Митридате — основной КП, повыше над ним — узел связи. Отправив людей, я вынул гранаты и одну за другой бросил прямо в аппараты Бодо. Другого выхода у нас не было. Стрельба уже шла кругом. Мы с членом Военного совета армии А. С. Николаевым, пригибаясь, побежали к стоявшей внизу машине.

В ночь на 17 ноября последние части прикрытия незаметно снялись со своих позиций и оторвались от противника. Их уже ждали у берега Керченского пролива катера Черноморского флота. Обнаружив отход, враг бросился в преследование, но настигнуть нас было уже невозможно. Артиллерия с косы Чушка открыла заградительный огонь. Наши арьергардные части благополучно переправились через пролив.

Вместе с последним подразделением прикрытия отходили командиры штаба Керченского оборонительного района и нашей оперативной группы. В темноте мы вышли на берег. Недалеко слышалась трескотня немецких автоматов. А вот и цепи гитлеровцев показались. Мы с А. С. Николаевым и шофером дали по длинной очереди из своих автоматов и вбежали на палубу катера. И в этот момент [139] с косы ударили наши тяжелые орудия. Вражескую цепь смело.

Это было последнее, что я видел сквозь брызги и фонтаны воды, поднятой разрывами вражеских снарядов.

Некоторых офицеров ранило, но ни один из катеров врагу потопить не удалось. Небольшую пробоину получил катер, на котором отплыли мы с корпусным комиссаром А. С. Николаевым. Однако и он достиг кавказского берега.

На Тамани 51-я армия сразу же начала подготовку к наступательной операции с форсированием пролива, действуя уже в составе войск Кавказского фронта. Вместе с 44-й армией она участвовала в Керченско-Феодосийской десантной операции. В результате в январе 1942 г. был освобожден Керченский полуостров. Немецко-фашистские войска перешли к обороне в северной части Крыма и вынуждены были приостановить свои активные действия против Севастополя. Это была самая крупная десантная операция Великой Отечественной войны, в ней показали свое мастерство и боевое содружество и моряки Черноморского флота и сухопутные войска; в ней снова и снова с беззаветным мужеством били врага и ветераны боев на севере Крыма в 1941 году, такие, как Полуэктов, Первушин, Юхимчук, Руденко, Лисовой и многие другие солдаты и офицеры, о которых написана эта книга. Мне не пришлось участвовать в этих боях, но память о героях сражений в Крыму сохранил навсегда.

В сорок третьем году, когда Центральный фронт под командованием К. К. Рокоссовского блестяще провел оборонительное сражение на Курской дуге и наши войска начали наступление, В. С. Булатов прислал теплое письмо, поздравляя от имени крымских большевиков с успешными действиями вверенной мне армии. Помню, как тронула меня эта товарищеская теплота и забота, и я ответил секретарю обкома партии, что войска нашей 65-й армии как раз наносят сокрушительные удары именно по тем фашистским дивизиям, с которыми мы сражались в Крыму.

В нас, фронтовиках, тогда жила воодушевляющая мысль: мы, наступая и громя врага, бьем фашистов не только за себя, но и за тех, кто не дожил до великих дней наступления. [140]