3. Записывайте нас в партию...
1
Большие остановки мы с Ворошиловым использовали для посещения дивизий. И каждый раз убеждались, что марш проходит организованно, а боевой дух бойцов высок. Дружный, авторитетный коллектив армейских коммунистов трудился на совесть.
Нужно сказать, что после разгрома Деникина популярность Коммунистической партии и ее вождя В. И. Ленина на фронте необычайно возросла. Помню, еще когда возвратились из поездки в Москву, Е. А. Щаденко рассказывал мне, как однажды к нему явился целый эскадрон бойцов.
— В чем дело? — спросил их Щаденко.
— Записывайте нас в партию, — ответил за всех командир эскадрона.
— Как так — записывать? Вы же командир и должны знать, что в партию принимают не группами, а индивидуально.
— Я-то знаю. Но бойцы так постановили. Говорят: в атаку ходим сообща, все боремся за Советскую власть, следуем за товарищем Лениным и партийным Реввоенсоветом, так и в коммунисты вместе пойдем.
— Это похвально, что все желаете вступить в партию, — ответил Щаденко, — но я записать вас в коммунисты не имею права. Подавайте каждый заявление в полковую ячейку...
Эпизод, рассказанный Е. А. Щаденко, показателен. Теперь каждый боец беспредельно верил партии. Именно поэтому в период марша шел бурный рост партийных рядов Конармии. Если на 1 марта у нас было 800 членов и 500 кандидатов в члены партии, то к 15 мая членов [44] партии стало 2153, а кандидатов — 1246. Число же командиров-коммунистов увеличилось почти в 4 раза{9}.
С ростом численности партийных организаций крупные полковые ячейки — свыше 15 членов партии — разделялись на эскадронные и взводные. Это приближало партийную работу к самой гуще красноармейских масс. В полку создавалось бюро эскадронных комячеек, в эскадроне — бюро взводных комячеек, а взводные комячейки выделяли на каждое отделение чтеца-беседчика.
На дневках в ячейках проходили собрания, на которые приглашали и беспартийный актив. Обсуждались как общеполитические вопросы: «Советская власть и партия коммунистов», «Программа РКП (б)», «О коммунистических субботниках», «Отделение церкви от государства», так и конкретные: «О работе среди населения», «Об отношении к пленным», «О борьбе с дурными наклонностями, оставленными нам в наследство от буржуазного строя».
Интересно, что работа коммунистов не ограничивалась воспитанием только армейских масс. Начальники политотделов соединений П. Г. Глебов, П. К. Случевский, А. В. Хрулев, комиссары дивизий В. И. Берлов, П. В. Бахтуров, К. И. Озолин, комиссары бригад И. А. Ширяев, Ф. А. Мокрицкий, И. В. Овечкин, комиссары полков В. Н. Борисов, С. М. Кривошеий, Г. И. Гончаров оказывали практическую помощь населению в создании и укреплении органов Советской власти. При необходимости наши политработники на некоторое время оставались в ревкомах и после ухода своих частей.
Часто в селах и хуторах, где останавливались войска, проводились коммунистические субботники. Бойцы помогали крестьянам пахать землю, ремонтировать жилье, хозяйственные постройки, инвентарь, исправлять дороги и мосты. А вечером, после совместного труда, конармейцы с селянами вели задушевные беседы о Советской власти, о партии Ленина.
Запомнился мне боец по фамилии Яковенко из команды трубачей 11-й кавдивизии. На одной из дневок дивизия расположилась в селе. Днем музыканты вышли на площадь и исполнили несколько маршей и вальсов. А в перерыве Яковенко окружили крестьяне, и завязалась [45] оживленная беседа. Я с интересом прислушивался к тому, что он рассказывал о политике Советской власти, и видел, как светлели лица людей. Может, говорил и не очень складно, но крестьяне верили бойцу потому, что он, как и они, простой человек.
В одном из хуторов махновцы схватили и зверски замучили нескольких бойцов-фуражиров. Убитых обнаружили, когда к хутору подошла наша часть. Животы бойцов были разрезаны и набиты ячменем. Удалось поймать одного из бандитов — местного кулака.
Секретарь комячейки части здесь же, на месте совершенного преступления, провел митинг. Воочию увидев звериное лицо махновщины, крестьяне хутора прямо на митинге постановили отдать Красной Армии все излишки зерна. Многие тут же записались к нам добровольцами.
О размахе у нас культурно-просветительной работы можно судить по тому, что в Конармии к 15 мая имелось 9 партшкол, 30 читален, 115 библиотек, 4 клуба, 11 театров, 38 школ грамоты. Во всех частях были созданы культурно-просветительные комиссии. Только в 4-й кавдивизии работали к этому времени 23 культпросветкомиссии, которые вовлекали бойцов в различные секции и кружки. Конармейцы знакомились с искусством, литературой, учились декламации, разучивали новые песни.
Я уверен, что именно в наших кружках и секциях получили первое вдохновение конармейцы писатели Николай Островский, Всеволод Вишневский, Александр Листовский. Песни для самодеятельных коллективов сочиняли конармейские поэты, музыку к ним писали конармейские композиторы. В Конармии начали свой творческий путь известный композитор-песенник Дмитрий Покрасс, художник-баталист С. Зелихман.
Большой популярностью пользовались у бойцов концерты. В них наряду с профессиональными артистами выступали участники кружков художественной самодеятельности.
Как-то мне довелось послушать концерт в одной из дивизий. И должен сказать, он произвел на меня большое впечатление. С тех пор прошло много времени, но тот вечер сохранился в моей памяти до мельчайших подробностей. Возможно, этому способствовали необычайная обстановка, своеобразные судьбы исполнителей, экстравагантность их костюмов. [46]
Как сейчас, вижу опушку большой рощи, освещенную электролампочками, питаемыми от радиотелеграфного двигателя. Сосредоточенные лица зрителей — бойцов и местных крестьян. Артисты играют отрывок из спектакля. Отсутствие сцены не снижает достоинств постановки, а, напротив, усиливает впечатление естественности.
И вот кончилось представление. Артисты уже скрылись в темноте рощи, а зачарованные зрители молчат. Лишь через несколько минут послышались одобрительные возгласы, грохнули аплодисменты.
Потом под аккомпанемент старенького пианино боец-пулеметчик исполнил арию Ленского. Я и сейчас вижу его перед глазами, опоясанного патронной лентой.
В конце первого отделения худенький русоволосый юноша скрипач исполнил «Венгерский танец» Брамса. Его потом долго вызывали на «бис».
Второе отделение было отдано мастерам художественного слова. Выступающие читали стихи, рассказы из боевой жизни, фельетоны, высмеивающие Антанту. Ряд вещей был посвящен атеистической теме.
Поэты-самоучки читали свои стихи. И хотя они были несовершенны по форме, слушали их с огромным вниманием, ибо стихи эти выражали подлинные чувства и мысли бойцов. Мне запомнилось произведение конармейца П. Горского, прочитанное на этом вечере.
Меня Россия в бой послала
За вольный труд, за бедняков,
Чтоб их избавить от оков,
Чтоб свергнуть иго капитала.
Не для наживы, не для славы
Я смело встал под алый стяг,
А чтоб разбит был грозный враг,
Чтоб чтили все наш красный флаг!
Закрывая концерт, ведущий программу предложил спеть «Интернационал». И еще он объявил, что собранные деньги будут переданы местному ревкому на строительство школы. [47]
А наутро по разбитым дождями дорогам вместе с частями направлялись вперед и наши артисты. Свой несложный реквизит они везли в повозках рядом с газетами, брошюрами, книгами, которые тоже состояли на вооружении Конармии и являлись активными пропагандистами идей Коммунистической партии, желанными спутниками бойцов в походе и на отдыхе.
Среди конармейцев широко распространялись центральные газеты, и прежде всего «Правда». Большой популярностью пользовалась и своя армейская газета «Красный кавалерист».
Подвижность Конной армии требовала от газеты большой гибкости и умения держать постоянную связь с бойцами и командирами, с населением занимаемой местности. Корреспондентами и сотрудниками «Красного кавалериста» были сами бойцы. Они делали газету довольно интересной.
«Красный кавалерист» освещал все стороны жизни армии, учил коммунистов и беспартийных быть сильными и мужественными. Из номера в номер он напоминал партийцам о их высоких обязанностях.
Если комячейка слабо работает, ты виноват, что молчал об этом и не писал, чтобы подтянуть ее.
Помни, что партийно-политическую работу нельзя прерывать ни на один день.
Какую беседу провел ты сегодня с бойцами о Коммунистической партии?
Если в твоей части бывают случаи грубого обращения с населением, то какие меры ты принял для искоренения этого зла?
Рассказал ли ты сегодня бойцам, что Красная Армия идет не завоевывать Польшу, а помочь рабочим и крестьянам Польши расправиться с панами и буржуями?»{10}
Газета держала конармейцев в курсе жизни Советской республики, рассказывала об огромном патриотическом подъеме трудящихся страны, поднявшихся на [48] защиту своих завоеваний. «Четыре городские ячейки Тобольска, — сообщалось в «Красном кавалеристе», — объединяющие 200 коммунистов, изъявили желание пойти на Западный фронт в полном составе. Плохо придется шляхтичам т-вся трудовая Россия против них»{11}
В мае Конармия получила подарки от московских рабочих. И «Красный кавалерист», сообщая об этом, публикует письмо бойца Игнатьева:
Я от чистого сердца приношу искреннюю благодарность за подарок. Дорого то, что рабочие нас не забывают»{14}.
«Красный кавалерист» активно поддерживал борьбу за ликвидацию неграмотности.
Одним из инициаторов организации школ грамоты была работник политотдела Конармии жена К. Е. Ворошилова — Екатерина Давыдовна. Обучение неграмотных было делом трудным. Не хватало учителей, бумаги, времени. Но энтузиазм и сознание величия дела, за которое они взялись, воодушевляли и учителей и учеников.
Находчивые конармейцы обучались даже на походе, в движении. На спины бойцов прикреплялись буквы, и ехавшие позади заучивали их. [49] Когда учеба дала первые плоды, в газете появился «Уголок политграмоты» с несложными текстами, по которым знающий азбуку мог продолжать свое образование.
В жажде бойцов к знаниям, даже когда они шли на фронт, проявлялся величайший оптимизм людей, твердо веривших, что Советская власть непобедима и тем, кому будет суждено остаться в живых, без знаний не обойтись, так как им придется строить свою жизнь по-новому.
Многообразной была партийно-политическая и культурно-просветительная работа в Конармии на марше. Она закладывала основу наших будущих побед на новом фронте.
30 апреля наш поезд прибыл на станцию Лозовую.
Как раз в этот день здесь намечалась встреча с командующим фронтом. Но кончился день, наступила ночь, а Егорова все не было. Не приехал он и 1 мая.
Мы послали в штаб фронта телеграмму с просьбой сообщить, ждать ли нам в Лозовой или встреча отменяется.
Ответ пришел утром 2 мая. Начальник штаба фронта Н. Н. Петин известил нас, что неотложные дела на фронте задержали А. И. Егорова. Но 4 мая он будет в Павлограде, где хочет посмотреть одну из дивизий Конармии на марше.
Третьего мы были в Павлограде. В городе уже разместился полевой штаб. Дивизии тоже сосредоточились в указанных им районах.
— Но бойцы и лошади очень утомлены, — доложил С. А. Зотов. — Сказались пять суток непрерывного марша, да еще погоня за бандитами. Кстати, есть интересное донесение о махновцах, — улыбаясь, добавил он.
— А ну посмотрим, что там такое?
Ворошилов взял у начштаба бумагу и углубился в чтение. Постепенно лицо его расплывалось в улыбке, и, наконец не выдержав, он громко расхохотался:
— Ай-яй-яй! Не пойму, Семен Михайлович. Воюете за Советскую власть, сам член партии большевиков и в то же время идете против коммунистов? Что же это [50] получается, Степан Андреевич, — с притворным удивлением добавил Ворошилов, поворачиваясь к Зотову. А тот уже с трудом сдерживал душивший его смех и только вытирал пестрым платком мокрые от слез глаза.
— Да покажите же мне, что там написано.
— Пожалуйста, читайте, — протянул мне Ворошилов бумагу.
Это оказалось донесение командира 3-й бригады 6-й кавдивизии. Он сообщал о махновском митинге в селе Максимилиановке. По словам местных жителей, выступавший на митинге Махно заверял всех, что к нему на соединение идет Буденный, который вместе с ним выступит против коммунистов и будет бороться за анархию.
— Вот подлый бандюга! — возмутился я. — Хитрит. Думает получить поддержку населения и завербовать в свою банду малосознательных. Степан Андреевич, подтвердите дивизиям приказ Реввоенсовета: уничтожать «махновских союзников» беспощадно. А захваченных главарей пусть сразу же направляют ко мне. Я им разъясню, с кем мы и против кого.
— Конармейцы, товарищ командарм, уже многим махновцам это «объяснили».
Действительно, с крупными махновскими бандами наши соединения встретились 28 апреля в районе большого села Гуляй Поле — родины и «столицы» Махно, — прозванного бандитами Махноградом. При подходе к Гуляй Полю разъезды и походное охранение частей 14-й кавалерийской дивизии были обстреляны. Схваченные бандиты и опрошенные жители показали, что в селе расположилась банда в 2000 человек. У Махно имелось 3 орудия и 50 пулеметов на тачанках.
С утра на второй день Пархоменко двинул против бандитов бригаду. Один полк атаковал село с востока, другой начал обходить его с юга, чтобы отрезать бандитам пути отхода на юго-запад. Вначале махновцы пытались сопротивляться. Но уже через полчаса, боясь окружения, обратились в бегство. Выделив для преследования банды два эскадрона, дивизия продолжала двигаться по маршруту.
30 апреля махновцы были атакованы частями 4-й кавдивизии у Ново-Павловки. Захваченные врасплох, они бросили несколько пулеметов и пустились бежать в сторону [51] села Богатырь. Но здесь подверглись удару подошедшей бригады 6-й кавдивизии. Словом, попав в полосу движения маршевых колонн армии, бандиты заметались, как загнанные звери.
В конце концов, опасаясь полного окружения и гибели, Махно вынужден был распустить банду на мелкие отряды. Громя их, части Конармии только в Гуляй Поле захватили 12 станковых пулеметов, несколько сот винтовок и обрезов, много револьверов и боеприпасов.
Банды Махно состояли из кулаков, дезертиров и из различного деклассированного уголовного сброда. Какой-нибудь бандит собирал таких же, как он, головорезов и объявлял себя атаманом, а банду именовал «полком». «Полки» обычно носили название населенного пункта, в котором банда создавалась, например «Гуляйпольский», «Пологовский». Анархист Махно — маленький, нервный, хитрый и жестокий человек с крутым нравом — объединил несколько таких банд и именовал их «повстанческой армией Украины». Он создал штаб и даже выпускал анархические газетки.
Моральный облик этой «армии» ярко нарисовал командир бригады Н. П. Колесов в донесении начдиву С. К. Тимошенко: «Сегодня части бригады столкнулись с бандами Махно. Махновцы ехали на повозках, по три человека на каждой, горланили песни и палили в воздух из обрезов. На каждой повозке находились бочка самогону и пьяные женщины».
Махновцы оперировали в основном на левобережье Украины, в Екатеринославской, Таврической и в южных уездах Полтавской и Харьковской губерний. Они особенно обнаглели после вторжения на Украину польских войск. Бандиты взрывали мосты, разрушали линии связи, захватывали и грабили эшелоны с военным имуществом, портили железные дороги. Иногда они нападали на воинские части и подразделения.
Так, 25 апреля махновцы внезапно напали на станцию Марьинка, где располагался 377-й стрелковый полк Украинской трудовой армии. Они захватили оружие и зверски расправились с командирами, политработниками, коммунистами.
Особенно жестоко поступали махновцы с рабочими отрядами, посланными на заготовку хлеба для промышленных центров страны. [52]
Как-то, в период работы XXI съезда КПСС, в Кремле ко мне подошел представительный мужчина и, крепко пожимая руку, сказал:
— Спасибо, Семен Михайлович. Я и мои товарищи обязаны вашим конармейцам жизнью. Давно хотел поблагодарить лично, да все не удавалось.
Познакомились. Разговорились. Мой собеседник оказался первым секретарем Астраханского обкома КПСС Ганенко Иваном Петровичем. Он рассказал, что как раз во время марша на запад в одном из сел Украины конармейцы буквально вырвали его вместе с товарищами — тоже членами продотряда — из рук бандитов.
Злейший враг Советской власти, выразитель интересов кулачества, Махно наносил удары в спину Красной Армии. Несмотря на тяжелое положение на фронте, командование вынуждено было выделять отряды регулярных войск для действий против махновских банд. Руководить борьбой с бандитизмом на Юго-Западном фронте был послан Ф. Э. Дзержинский. На Украину направили подразделения ЧОН (частей особого назначения). Во многих селах создавались отряды самообороны из беднейших крестьян. И все-таки ликвидировать махновщину долго не удавалось. Это было не удивительно.
Бандиты, повсеместно имея агентуру и отлично зная местность, своевременно скрывались от крупных сил Красной Армии и в то же время внезапно нападали на мелкие ее отряды, Они имели достаточно оружия — пулеметы на тачанках, даже легкую артиллерию. Вся махновская «братия» ездила на отличных конях, благодаря чему банды были весьма подвижными и легко уходили от преследования. Частям Красной Армии редко удавалось полностью ликвидировать даже застигнутый врасплох бандитский отряд. Когда не было возможности сопротивляться, махновцы прятали оружие и выдавали себя за мирных жителей. А бедняки не всегда решались открыть истину, не без основания опасаясь репрессий после ухода красноармейцев.
Первая Конная тоже не могла на этот раз полностью ликвидировать махновщину, хотя и разгромила ряд крупных бандитских отрядов. Для погони за бандитами в сотне километров от указанных дивизиям маршрутов или для облавы в населенных пунктах и лесах у нас просто не хватало времени. [53] Мы задержались в Павлограде, ожидая командующего войсками Юго-Западного фронта. Утром 4 мая его поезд прибыл. Вместе с Егоровым приехал С. К. Минин, назначенный членом Реввоенсовета Конармии вместо Е. А. Щаденко.
Сергея Константиновича Минина, сухого, слегка сутулого человека с проницательными, глубоко сидящими голубыми глазами, я знал как хорошего политработника еще по обороне Царицына. Он был членом партии большевиков с 1905 года. За революционную деятельность, подвергался тюремному заключению и ссылкам. После Февральской революции возглавлял Царицынский комитет РСДРП (б), избирался председателем городского Совета рабочих и солдатских депутатов. В 1918 году С. К. Минин являлся членом Реввоенсовета 10-й Красной армии, а затем его отозвали в Москву, где он работал членом коллегии НКВД. Словом, назначением Сергея Константиновича к нам мы были весьма довольны.
— Хочу посмотреть ваши дивизии, — заявил командующий фронтом, здороваясь. — Какие ближе к Павлограду?
— Четвертая — в пятнадцати верстах, в районе Богуслава, шестая — в десяти, — уточнил я и предложил вначале посетить 4-ю.
— Отлично, — согласился Александр Ильич. — Шестую посмотрим завтра.
Минут через сорок машины подкатили к утопающему в зелени Богуславу. На окраине его нас встретил Д. Д. Коротчаев, недавно сменивший О. И. Городовикова на посту начдива 4-й. (Позже Оке Ивановичу, предстояло возглавить Вторую Конную армию).
Новый начдив доложил, что полки для смотра готовы.
Объехав строй, Егоров обратился к бойцам с речью. Он говорил, что войска 12-й и 14-й армий с трудом обороняются против численно превосходящего противника и ждут подхода Первой Конной. Поэтому мы должны двигаться как можно быстрее, но при этом сохранять в порядке вооружение и конский состав, чтобы выйти к фронту готовыми сразу же вступить в бой. [54]
Выступивший затем К. Е. Ворошилов рассказал о мирной политике Коммунистической партии и захватнических планах польской буржуазии, о готовности нашего народа до конца отстаивать свою свободу и независимость.
После краткого митинга наиболее отличившимся в боях на Северном Кавказе бойцам, командирам и комиссарам были вручены ордена Красного Знамени. В заключение дивизия прошла мимо командующего фронтом торжественным маршем.
Смотром Александр Ильич остался доволен:
— Хорошая дивизия! Только лошади заметно устали, да бойцы плохо обмундированы.
— Усталость естественная, — ответил я. — Лошади прошли несколько сот верст по грязным весенним дорогам. К тому же с фуражом у нас плохо. Что же касается обмундирования, то здесь мы снова просим вашей помощи. В походе одежда и обувь бойцов вконец износились, белье перепрело.
Егоров заверил, что сразу же по приезде в Харьков выяснит, чем можно помочь Конармии.
К обеду вернулись в Павлоград. У вагона командующего фронтом ждали представители павлоградских властей. Они пригласили всех принять участие в торжественном заседании местного Совета, посвященном проводам Конармии.
На заседании был заслушан доклад о международном положении и очередных задачах Советской власти. После доклада несколько минут не смолкали бурные аплодисменты, слышались возгласы «Да здравствует Ленин!», «Да здравствует Красная Армия!». В заключение спели «Интернационал»...
На другой день чуть свет выехали в село Троицкое, где располагалась 1-я бригада 6-й кавдивизии. И снова Егоров увидел плохо одетых бойцов.
Комиссар дивизии П. В. Бахтуров доложил, что недостаток обмундирования и обуви вызывает у бойцов недовольство, а скрытые контрреволюционные элементы пытаются использовать это в своих целях.
Так же, как и накануне, перед конармейцами выступили Егоров и Ворошилов. Командующий фронтом говорил о предстоящих задачах Конармии. Он обещал сделать все от него зависящее, чтобы в ближайшее время [55] конармейцы получили необходимое для жизни и боя.
Возвратившись в Павлоград, А. И. Егоров пригласил нас в свой вагон и подробно информировал о положении на польском участке Юго-Западного фронта. Только сейчас, глядя на карту, мы поняли, насколько усложнилась обстановка.
12-я армия под натиском превосходящих сил противника отошла к Киеву и, по мнению Александра Ильича, вынуждена будет оставить город, чтобы закрепиться на левом берегу Днепра до подхода подкреплений с востока, в частности 25-й Чапаевской стрелковой дивизии.
Тяжелое положение сложилось и на одесском направлении, которое прикрывала 14-я армия. Агенты Антанты спровоцировали мятеж двух галицийских бригад. Мятежники открыли фронт и перешли на сторону противника. Правда, здесь наступление неприятельских войск было сравнительно медленным. Егоров объяснял это не только героическим сопротивлением 14-й армии, но и тем, что противник уделял первостепенное значение захвату Киева, где действовала самая сильная на украинском фронте 3-я польская армия генерала Рыдз-Смиглы.
Войска 14-й армии проявляли большое упорство, но они были малочисленны, растянуты на широком фронте, да к тому же сильно изнурены неравными боями. А усилить их командующий фронтом не мог, не было резервов. Он предполагал было перебросить на направление действий 14-й армии с крымского участка 8-ю Червоноказачью дивизию В. М. Примакова, однако во время наступления белополяков активизировались и врангелевцы.
Ближайшую задачу Конармии А. И. Егоров сформулировал так: как можно быстрее переправиться через Днепр в районе Екатеринослава — Кременчуга и форсированно двигаться в общем направлении на Елисаветград{15}. В ходе марша по Правобережной Украине очистить от петлюровских банд районы Александрии, Чигирина, Знаменки и Елисаветграда.
Затем А. И. Егоров предложил нам доложить, в чем еще нуждается Конармия кроме обмундирования. [56] Мы попросили пополнить авиагруппу армии новыми аэропланами и запасными частями и расширить район закупки лошадей, недостаток которых тормозил пополнение дивизий добровольцами. И еще просили дать указание Управлению военных сообщений фронта о том, чтобы четыре наших бронепоезда, двигавшиеся к Киеву, направили в Кременчуг.
— Хорошо, — сказал Александр Ильич. — Обещаю вам, что забота о Конармии у меня будет на первом плане...
Вечером мы проводили командующего фронтом в Харьков. А через день получили копию его телеграммы главкому. «При осмотре частей Конармии, — сообщал он в Москву, — выяснилось полное отсутствие у бойцов белья, летнего обмундирования и обуви. Неугасимый боевой дух красных кавалеристов, идущих выполнять важнейшую задачу, омрачается указанными выше недочетами бытового характера... Прошу распоряжения в оперативном порядке выслать для Конармии в Кременчуг 30000 летнего обмундирования и шинелей, 30 000 пар сапог и такое же количество белья. В базах фронта наличия не имеется»{16}.
Александр Ильич сдержал свое слово, данное конармейцам. Несколько позже нам стало известно, что главное командование дало указание о немедленной отгрузке для Конармии шинелей, брюк, гимнастерок, белья. Из Сарапула вышли вагоны с тридцатью тысячами пар сапог. Они еще не поступили, но это уже объяснялось слабой пропускной способностью железнодорожного транспорта.
В соответствии с указаниями командующего фронтом Реввоенсовет армии вечером 5 мая отдал приказ о новых сроках и порядке движения. 4-й дивизии переправа была назначена на 12 мая в Кременчуге, 6, 11 и 14-й дивизиям — на 7 и 8 мая в Екатеринославе, а 9-й — на 10 мая в Александровске{17}. 20 мая соединения должны были выйти на рубеж Жаботин — Телепино — Панчево. [57]
6 мая мы с Ворошиловым и Мининым выехали поездом в Екатеринослав, чтобы посмотреть прохождение дивизий через город. К нашему приезду поврежденный махновцами мост у Екатеринослава был восстановлен. Узнав, что переправа через Днепр нужна Первой Конной, сотни жителей Екатеринослава добровольно вышли на восстановительные работы.
В самом городе царило праздничное настроение. Все ближайшие к вокзалу дома и постройки были украшены флагами, транспарантами, лозунгами, прославляющими победы советских войск, призывающими к борьбе на двух фронтах — военном и трудовом.
Наш поезд встречали многочисленные представители екатеринославского пролетариата. Самодеятельный духовой оркестр исполнил «Интернационал». Окончание гимна слилось с возгласами «ура».
Рано утром 8 мая началось движение кавалерийских полков через город.
Тысячи людей заполнили тротуары и свободные участки мостовых. Бойцов осыпали цветами. Букеты летели со всех сторон — с тротуаров и балконов, из окон и с крыш. Воедино слились приветственные возгласы, звуки духовых оркестров и полковых трубачей, топот лошадей и стук пулеметных тачанок. А вокруг без конца флаги, транспаранты, лозунги.
На красных полотнищах полуметровыми белыми буквами начертано: «Трудовой Екатеринослав горячим пролетарским приветом встречает храбрые полки красной кавалерии». И еще: «Освобожденный мир никогда не забудет великих подвигов конармейцев!» Или вот огромный фанерный щит. На нем изображен всадник на вздыбленном коне. В правой руке он держит обнаженную шашку, а в левой — Красное знамя с надписью: «За коммунистическую революцию!»
Вечером состоялся торжественный пленум губернского Совета, посвященный проводам Конармии. С теплой речью обратилась к собравшимся секретарь Екатеринославского губкома РКП (б) Серафима Гопнер. От конармейцев на пленуме выступил С. К. Минин. Его в городе хорошо знали, ведь перед назначением к нам он был председателем Екатеринославского губисполкома.
Мы вышли из здания Совета в полночь, но на улицах и площадях все еще продолжались стихийно возникшие [58] митинги горожан. Теплая встреча с трудящимися Екатеринослава, как и братский прием, оказанный нам в Ростове, говорили о многом, и в частности о любви, доверии, которое питает народ к своей армии-защитнице.
Кстати, в этом мы еще раз могли убедиться в тот же день, получив письма от трудящихся Москвы и Нижнего Новгорода. Президиум Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов выразил воинам сердечный привет и горячую благодарность за продукты, посланные Первой Конной армией рабочим Москвы.
Много добрых чувств проявилось и в послании Правления Нижегородского отделения Всероссийского профсоюза текстильщиков. «Наш душевно-братский привет вам, дорогие наши братья красноармейцы, — писали нижегородцы... — Мы... гордимся и поем славу вам, стойким бойцам. Вы показали поистине небывалый еще в мире героизм, ваши дела, ваши подвиги история мировой социальной революции не забудет...
Мы также терпим всякие лишения, но знаем, что, не вкусив горького, не видать сладкого. Мы стараемся... делиться с вами, дорогие товарищи красноармейцы, чем можем.
Получив частным образом сведения, что вы нуждаетесь в некоторых вещах, мы посылаем вам 20 тысяч ложек, и вы это примите от чистого нашего сердца.
Товарищи красноармейцы! На вашу долю выпала серьезная и тяжелая задача, но вы должны ее выполнить до конца...»{18}
8 какой другой стране могла быть такая тесная связь народа и армии?! Рабочие и крестьяне, испытывая неимоверные лишения, делились с бойцами всем, чем только могли, дарили белье, обувь. В свою очередь красноармейцы отчисляли часть продуктов из своего скудного пайка трудящемуся населению.
9 мая телеграмма А. И. Егорова принесла неприятную весть о падении Киева. В телеграмме сообщалось, что польские войска совместно с перешедшими на их сторону галицийскими частями продолжают наступление по всему фронту. В новой боевой обстановке Егоров конкретизировал задачи подчиненным ему войскам. [59]
12-й армии предписывалось упорно оборонять рубеж Днепра от устья Припяти до Киева. 14-я армия должна была до подхода Конармии во что бы то ни стало удержаться на линии Канев — Богуслав — Юстин-Город — Иван-Город. Наша задача оставалась прежней: как можно быстрее двигаться в назначенный район сосредоточения, а по пути уничтожать петлюровские банды.
Из телеграммы командующего фронтом можно было заключить, что он только ждет подхода наших частей, чтобы перейти в контрнаступление, и поэтому времени для отдыха у Конармии не будет. Она могла вступить в бой прямо с ходу. Учитывая это, Реввоенсовет решил уже на марше позаботиться об укреплении боеспособности и боеготовности частей и соединений.
Были решены некоторые вопросы организационного характера. Начать с того, что наши дивизии имели различный боевой состав: 4-я, например, насчитывала 3265 активных сабель, 117 пулеметов и 12 орудий; 6-я — 5500 сабель, 89 пулеметов, 12 орудий; 9-я — 1100 сабель, 25 пулеметов, 8 орудий; 11-я — 2329 сабель, 30 пулеметов, 12 орудий; 14-я — 3518 сабель, 59 пулеметов, 12 орудий. 11-я и особенно 9-я дивизии нуждались в пополнении, а пополнять их было нечем. И тогда мы решили расформировать одну дивизию и за ее счет пополнить другую. Расформировали 9-ю кавалерийскую. Бригаду ее, укомплектованную немцами Поволжья, свели в полк, который вошел вторым в Особую кавалерийскую бригаду Реввоенсовета армии.
До последней телеграммы Егорова наши части двигались налегке, не загружая свои обозы большим количеством боеприпасов. Основная масса патронов и снарядов перевозилась по железной дороге. Теперь полкам пришла пора пополнить свои запасы.
К тому времени основные базы снабжения Конармии перебазировались в Полтаву и Кременчуг. Дивизии тоже выдвигались к участку железной дороги Кременчуг — Николаев. И Реввоенсовет приказал начальнику артиллерийского снабжения армии Литуновскому перебросить в вагонах боеприпасы на станции, расположенные в полосах движения соединений. Туда же направлялись кузнецы, запасы подков и ковочных гвоздей, артиллерийские и обозно-вещевые мастерские, прачечные и поезд-баня «Красный кавалерист». [60]
13 мая нам донесли, что бронепоезда Конармии прибыли в Кременчуг. Одновременно поступило приятное сообщение о пополнении авиагруппы новыми самолетами. Теперь у нас оставалось лишь одно больное место — обмундирование. Но имелись основания надеяться, что и этот вопрос на грани окончательного разрешения.
14 мая командующий фронтом вызвал меня к прямому проводу и сказал, что к нам через Полтаву идут вагоны с обмундированием. Он обещал «нажать все кнопки», чтобы экстренно продвинуть их в Кременчуг. Кроме того, Александр Ильич сам надеялся побывать в Кременчуге и в этом случае намерен был прицепить к своему поезду находящиеся в Харькове вагоны с пятнадцатью тысячами пар белья для Конармии.
Однако вскоре с фронта поступило сообщение, что поездка командующего в Кременчуг отменяется. Позже мы узнали причину этого: оказывается, приезжал главком С. С. Каменев.
Вечером мы возвратились из 11-й кавдивизии в полевой штаб, разместившийся в маленьком уютном хуторке Алферове». С нами приехал комиссар дивизии К. И. Озолин.
После ужина кто-то предложил ночевать в саду. Все согласились. Кто мог отказаться от сна на воздухе!
Легли, но спать не хотелось. Климент Ефремович вспоминал о Стокгольмском съезде РСДРП, о первой встрече с Т. В. Плехановым.
Потом я попросил Озолииа рассказать, что с ним произошло во время боя на Маныче в феврале 1920 года. Тогда мы считали его погибшим и в память о нем одному из отбитых у белых бронепоездов присвоили имя «Константин Озолин»
Константин Иванович не любил говорить о себе, но на этот раз, уступая нашим просьбам, согласился.
— Вы помните, бой завязался рано утром, — начал он. — Противник, отброшенный четвертой кавдивизией, навалился на нас. Сначала мы сдерживали его, а затем ввели свой резерв и сами перешли в контратаку. Все шло хорошо. Но начдив увлекся и забыл про фланги, а [61] белоказаки, отступив в центре, уже начали обходить нас слева. Плохо бы для нас это кончилось, не подвернись мне штабной эскадрон. Взял я его и бросился на фланг.
Началась рубка. Белых не меньше двух полков, а наших всего сотня. Внезапно поднялась пурга. Вокруг загудело, засвистело. Все перемешалось, ничего не видно, и нельзя понять, раненые стонут или ветер воет.
— Я не знаю, сколько это продолжалось, — рассказывал Озолин. — Только так же неожиданно настала тишина. Оглядываюсь — никого живого, кроме моего ординарна. А вокруг нас трупы. Даже жутко стало. Поехали к нам в тыл. Но только спустились в небольшую лощинку, откуда ни возьмись белоказачья сотня. Казаки увидели нас — и в погоню. Ординарца убили. У меня конь хороший. Думал, уйду. Не тут-то было. На первой сотне шагов конь споткнулся и медленно осел в снег. «Подстрелили лошадь, хотят взять живым, — понял я и тут же решил: — Этому не бывать!»
Оставив коня, бросился на казаков. В одной руке шашка, в другой — наган. Последняя пуля, решил, моей будет.
Трудно сейчас восстановить подробности. Только помню, здоровенный усатый казак поначалу пырнул меня пикой, пробил шлем, скользящим ударом ожег голову. Что потом со мной делали казаки, не знаю. Очнулся, содрогаясь от холода, раздетый, наполовину занесенный снегом. На голове — кровавый лед. И такая боль, что, казалось, мозги вываливаются. Поднял руку, потом вторую. Ощупал голову, подтянул ноги — понял, что жив. Однако встать не мог. Пришлось ползти к раскинувшемуся на бугре хутору. В пути натолкнулся на убитого ординарца. «Ну, брат, и мертвым тебе придется выручать комиссара». С трудом стащил с него брезентовый плащ и надел на себя.
Немного согревшись, я даже на ноги встал и заковылял к стоявшей отдельно от других избушке. Шагов двадцати до нее не дошел, упал в снег. Силы окончательно оставили. «Ничего, ничего, — успокаиваю сам себя, — отдохну немного и доберусь. Только бы не потерять сознания». Лежу так, вдруг вижу, выбегает из хаты мальчонка лет двенадцати, в больших, не по росту, валенках. Задержался у покосившейся постройки, что-то собирает. А я хочу его позвать и не могу: голос на морозе [62] потерял. Рукой машу, а он не видит. Страх меня берет: убежит — и тогда все пропало. Мальчик уже действительно собрался уходить, но на какое-то мгновение задержался, оглянулся и заметил меня. Осторожно, с опаской, подошел и, опершись руками на свои худенькие колени, пригнулся, посмотрел на меня большими черными глазами, в которых одновременно отражались испуг и любопытство.
— Тебя как звать? — через силу шепотом спрашиваю мальчугана.
— Мишкой.
— Так вот, Миша, позови мать.
Он убежал. А минут через пять привел седобородого старичка с такими же, как у него, большими черными глазами.
С помощью мальчика старик молча волоком потащил меня к избе. В хате он снял с меня шлем и бросил в печку, сказав, что в хуторе белые. Я спросил, нет ли у него бинта или куска чистой материи, чтобы перевязать голову.
— Нет, сынок, ничего. Вот разве мешок из-под картошки, он чистый.
Перевязали голову мешковиной. Ночью мне сделалось плохо. Я задыхался, терял сознание, на короткое время приходил в себя и снова проваливался в кошмарную бездну. Утром в хату пришли белоказаки,
— Кто это? — спрашивают.
Опередив старика, я сказался обозником, мобилизованным из Витебска.
— Жаль, не попадается комиссар или командир, а все только дрянь обозная, — выругался старший из казаков и сдернул с моей головы мешковину.
— Пустить в расход, чтобы не портил воздух, — предложил второй казак.
— Да не трожьте его, сам помрет, — недовольно пробасил третий. — Разберись тут, кто прав, кто виноват. Офицеры теперь Деникина клянут не меньше, чем большевиков. Получается: паны дерутся, а мы страдаем, как этот, — кивнул казак в мою сторону.
Из дальнейших разговоров я заметил, что недовольство проявляется и у других казаков. Большинство из них ко мне отнеслись беззлобно. Больше того, сварив суп, плеснули немного мне и даже отрезали кусок баранины. [63] А когда уходили, тот, который заступился за меня, вытащил из сумки рваную рубаху и бросил старику:
— Замотай парню голову.
Еще день пролежал я в надежде, что мне будет лучше. Но лучше не стало, хотя хозяин изо всех сил старался выходить меня. Он достал гусиного сала и смазал обмороженные места.
— Худо тебе, сынок, — участливо говорил старик, — а нам с Мишуткой ни кормить, ни лечить тебя нечем. Мать у него давно померла, — кивнул старик в сторону молчаливо сидевшего Мишки. — И все, что осталось не взятого казаками, спустили мы с ним, чтобы прокормиться.
К вечеру меня увезли в здание школы, где белые устроили лазарет. Он скорее походил на мертвецкую. Раненые и больные лишены были всякой медицинской помощи. Умерших долго не убирали, и они лежали тут же, рядом с живыми.
Когда рассвело, я осмотрелся. Возле меня лежал мертвый казак.
Часов в одиннадцать в лазарет пришли жители. Они вытащили мертвых, а живым сварили похлебку из костей. Если бы не старик и его внук Мишка, не выйти бы мне живым оттуда. Старик два раза приводил местного лекаря. Тот остриг и смазал чем-то голову. Старик выстирал обмундирование умершего казака и помог мне переодеться. Мишка приносил воду и кусочки хлеба. Мне тяжело было жевать, но я ел, чтобы сохранить жизнь. А Мишка, молчаливо смотревший на меня широко открытыми, полными сострадания глазами, торопливо собирал крошки в костлявый кулачок.
Константин Иванович вздохнул и, вынув из кармана платок, вытер глаза.
— Что же было дальше? — нетерпеливо спросил кто-то из темноты.
— Потом я немного окреп и задумал бежать. Просил старика достать лошадь, но он принес мне зипун и сказал:
— Лошадей, сынок, у всех казаки позабирали. Если под силу, уходи пешком. Только идти надо перед рассветом, а то, неровен час, беляки поймают.
До Маныча меня провожал Мишка.
— А тебе не страшно? — спрашиваю его. — Темно, да и казаки близко. [64]
— Чего бояться-то! Батя говорил: «Бойся только своей трусости», — коротко ответил он.
У Маныча мы простились. Осторожно ступая, я пошел по оттаявшему, изборожденному трещинами льду на правый берег реки, а Мишка, присев на потемневшую кучу снега, махал серой кубанкой. Постепенно густая дымка предрассветного тумана скрыла левобережье Маныча и моего юного спасителя.
Я благополучно добрался до Ростова и лег в госпиталь.
А когда выздоровел, захотелось повидать старика и Мишку. Пользуясь предоставленным мне отпуском для восстановления сил, я с попутной машиной поехал в освобожденный от белых хутор. Приехал поздно вечером. Забросив на плечи мешок с подарками Мишке и деду, зашагал к хате, где начиналась моя вторая жизнь. Но хаты не нашел. На ее месте чернела закопченная полуразрушенная печь с железной трубой. Соседи сказали, что старик умер от тифа, а Мишка куда-то исчез. К горлу подкатился комок. Не знаю, жив ли этот маленький хлопчик с большим добрым сердцем и грустными черными глазами, — закончил свой рассказ комиссар Озолин,
Поезд Реввоенсовета вышел в город Александрию. Сюда выходили главные силы Конармии, сюда же перемещались полештарм и Особая кавалерийская бригада. По плану как раз здесь, в районе Александрии, войскам предстояло привести себя в полную боевую готовность перед выполнением боевой задачи. И мы собрались объехать дивизии, осмотреть их после проведенных оргмероприятий, проверить подготовку к предстоящим боям.
В город приехали вечером 12 мая. Комендант станции, матрос саженного роста, доложил, что в Александрии собралось около трехсот конармейцев.
— Каких конармейцев?! — удивился я, зная, что дивизии от города еще на расстоянии суточного перехода.
— Известно каких, ваших, — ответил комендант и, указывая на вокзал, добавил: — У меня здесь большая группа. Просят допустить к вам. [65]
На вокзале нас окружили люди, вооруженные шашками, а некоторые — винтовками и револьверами. Это действительно были конармейцы. Одни из них только что возвращались из госпиталей, других в свое время местные военные власти задержали для тыловой службы. И теперь, узнав, что Конармия движется на новый фронт, все они правдами и неправдами старались вернуться в свои части.
Было здесь и немало отпускников, просрочивших время, и даже тех, кто отлучился из частей самовольно.
Надо иметь в виду, что большинство бойцов Конармии являлись жителями только что освобожденного Дона, Ставрополья, Кубани и Терека. Воевали они с 1914 года, многие не были дома по четыре-пять лет, не знали о судьбе родных. Понятно, что после разгрома белогвардейщины на Северном Кавказе их потянуло домой, к семье. Считая, что война окончилась, они терпеливо ждали демобилизации. Но когда на западе появился новый враг и Конная армия двинулась на новый фронт, к командирам посыпались сотни просьб отпустить на побывку. Некоторых отпускали, другие ушли самовольно «хоть одним глазом взглянуть», что делается дома.
Многие из «самовольщиков» нашли свое хозяйство разоренным, хаты сожженными, а семьи еще не вернувшимися «из беженцев». Оставаться со своим горем одному было тяжело, и бойцы возвращались в свои части, ставшие для них вторым домом, большой дружной семьей. Страх перед суровым наказанием не останавливал.
— Почему нас задерживают?
— Мы к себе хотим, в Конармию, — слышались вокруг возбужденные голоса.
Побеседовав с бойцами и успокоив их, я пообещал:
— Ждите здесь. Сюда прибудут представители дивизий.
Реввоенсовету Республики мы в тот же день послали телеграмму следующего содержания:
В течение 13 мая Конармия сосредоточивалась в районе Федоровка — Верблюжка — Александрия. Здесь части пополнялись боеприпасами, приводили в порядок оружие, обозы, перековывали лошадей. На отдых и подготовку к боевым действиям отводилось двое суток.
Утром 15 мая пришла телеграмма от А. И. Егорова. Командующий фронтом ставил задачу в кратчайший срок сосредоточиться в районе Жаботин — Ново-Миргород — Николаевка. В конце, как обычно, предлагалось по пути разгромить петлюровские банды.
В своем приказе Реввоенсовет армии определил срок выхода на указанный рубеж — 20 мая.
Во второй половине дня мы отправились на субботник, инициатором и организатором которого была не знавшая устали Е. Д. Ворошилова. Под ее руководством отряд из 130 человек — весь состав Реввоенсовета, политуправления и полевого штаба армии — совместно с александрийскими железнодорожниками расчищал второй подъездной железнодорожный путь к городу, еще со времени мировой войны заваленный землей и различным хламом.
К вечеру усталые, но довольные вернулись в свой вагон. Здесь нас ожидал С. А. Зотов. Он доложил, что почти все дивизии имели стычки с бандитами в районах Александрии, Знаменки, Елисаветграда. Несколько банд по 150–200 человек разгромлены либо рассеяны. Захваченные живыми бандиты показали, что их отрядам приказано в бой с Конармией не вступать, а отходить, дезорганизуя наши тылы. В дальнейшем вливаться в отряды атамана Куровского.
Стычки с бандитами продолжались и в последующие дни. Сильный бой произошел в районе Чигирина. Разведка 4-й кавдивизии установила, что там действует банда Петра Коцуры численностью до 1500 человек. И хотя это было в стороне от полосы марша Конармии, Реввоенсовет приказал начдиву 4-й уничтожить Коцуру. Через два дня поступило сообщение, что 21-й кавалерийский полк окружил банду в Субботово, около Чигирина. [67] Большинство бандитов было истреблено, несколько десятков рассеялось по лесам. Сам Коцура был убит.
В последние дни мы с К. Е. Ворошиловым стремились побывать в каждом полку, чтобы помочь командирам и комиссарам поднять боеспособность, повысить дисциплину и собранность войск перед предстоящими боями.
Наконец-то была окончательно решена и проблема обмундирования. Пришли вагоны с одеждой, обувью. Теперь специальные комиссии во главе с комиссарами дивизий распределяли все это по полкам.
В установленный срок армия вышла на рубеж Жаботин — Телепино — Панчево — Плетеный Ташлык. Полевой штаб разместился в Елисаветграде.
К этому времени 3-я польская армия, овладев Киевом, форсировала Днепр и захватила плацдарм на левом берегу в районе Дарницы. Правда, попытки противника расширить плацдарм натолкнулись на упорную оборону 12-й армии, но и наши войска оказались не в силах сбросить противника в Днепр. 2-я польская армия выходила на рубеж Белая Церковь — Липовец. На одесском направлении 6-я польская армия, встретив упорное сопротивление 14-й армии, утратила наступательный порыв.
В целом фронт стабилизировался на линии, которая проходила по правому берегу Днепра от Чернобыля до Киева, огибая занятый противником киевский левобережный плацдарм, и далее тянулась через Белую Церковь, Липовец до Ямполя-на-Днестре.
Несмотря на временную потерю значительной территории, 12-я и 14-я армии в единоборстве с почти в четыре раза превосходящим противником не были сломлены. Напротив, они сорвали разработанный Пилсудским и военными специалистами Антанты план разъединения и разгрома красных войск на Украине по частям.
В этом была заслуга в первую очередь соединений 12-й армии, которой командовал С. А. Меженинов. Они приняли на себя главный удар польских войск. В труднейших условиях самоотверженно дрались с врагом бойцы, командиры и политработники 58-й стрелковой дивизии, отдельной кавалерийской бригады Г. И. Котовского, 44-й и 45-й стрелковых дивизий, Башкирской кавбригады М. Л. Муртазина, 7-й стрелковой дивизии, [68] которой командовал А. Г. Голиков. Большой героизм проявила и 14-я армия под командованием И. П. Уборевича. В упорных оборонительных боях войска 12-й и 14-й армий измотали противника, растянули его силы на широком фронте, заставили две его ударные группировки действовать по расходящимся направлениям, и выиграли время для переброски на Украину свежих сил,
20 мая мы получили директиву Реввоенсовета Юго-Западного фронта № 348. Для выполнения предстоящей боевой задачи войска на Правобережной Украине делились на три части. На фастовском направлении создавалась Фастовская группа в составе 44-й и 45-й стрелковых дивизий, кавалерийской бригады Г. И. Котовского и 3-го отряда Днепровской флотилии. Левее ее, на казатинское направление, выдвигалась Первая Конная армия. Нам приказывалось не позднее 24 часов 24 мая развернуться на линии Тальное — Умань — Теплик. Южнее нас, на жмеринском направлении, должна была действовать 14-я армия в составе 63-й бригады 21-й стрелковой дивизии, 60-й и 41-й стрелковых дивизий, 21-й бригады 7-й дивизии и 8-й кавдивизии червонного казачества.
В директиве указывались направления и полосы действий армии и Фастовской группы, места размещения штабов и тыловых учреждений, порядок связи со штабом фронта. Хотя боевые задачи директивой не ставились, было ясно, что готовится контрнаступление и для этого производится соответствующая замыслу командования перегруппировка войск.
25 мая Конная армия сосредоточилась в районе Умани. Завершился беспримерный в истории марш красной конницы. За 52 дня она прошла около 1200 километров, причем непосредственно на движение было затрачено 30 дней. Таким образом, средняя маршевая скорость составляла 40 километров в сутки. Но в районах, где приходилось вести бои с бандами, дивизии совершали и по 60–70 километров.
Несмотря на высокую скорость и большую продолжительность марша, убыль конского состава была сравнительно невелика. Правда, чувствовалась утомленность [69] лошадей, но восстановить их силы легко мог непродолжительный отдых.
Марш проходил в трудных условиях. Постоянно ощущался острый недостаток продовольствия и особенно фуража. Обильные весенние дожди испортили дороги. Осложняла поход и борьба с бандами. Дивизии находились в постоянном напряжении, а погони за бандитами изнуряли лошадей.
Но все трудности были преодолены. И это являлось заслугой прежде всего самих бойцов, командиров и политработников армии, понимавших величие дела, которое им предстояло защищать.
