14. Рейд на Замостье
1
Ночь на 21 августа провели в Буске, в доме священника, на редкость добродушного и гостеприимного. Нас даже удивили его симпатии к большевикам. Узнав, что у нас плохо с продуктами и совершенно нет мяса, он сам предложил кое-что имевшееся в его хозяйстве из живности.
Утром мы с К. Е. Ворошиловым выехали верхом в Радехов, куда еще ночью переместился полевой штаб армии. В пути решили осмотреть двигавшиеся по той же дороге части 6-й кавалерийской дивизии.
Погода выдалась пасмурная. Моросил нудный дождик. Хмурыми были и лица людей. Чувствовалось, что настроение у них подавленное.
— Как, орлы, дела? — обратился я к проезжавшим мимо бойцам.
— Были орлы, да крылья подрезали, — буркнул светловолосый здоровяк с фиолетовым шрамом на щеке.
По рядам прошел глухой ропот. Мы тронули лошадей и поехали рядом с колонной.
— Что так невеселы? Или забыли, что вы конармейцы?
— Куда нас ведете, товарищ командарм? — вопросом на вопрос ответил тот же светловолосый.
— Куда-то по приказу свыше! — сверкнул белками глаз ехавший рядом с ним худой, скуластый парень.
Другой, широкоплечий, с пропитанной кровью повязкой на шее, без обиняков сказал:
— Мы вам верим, но тут творится что-то неладное. Жестом я приказал раненому выехать из строя. Двигаясь дальше, мы с ним продолжили разговор. [340]
— Бойцы пали духом и недовольны, — прямо заявил он. — Зачем отходим от Львова? Ведь взяли бы его! А то сколько крови пролито, и все зазря.
Что ответить ему? Как объяснить события, которые волнуют всех конармейцев? После небольшого раздумья я сказал:
— Мы с вами люди военные. Вы подчиняетесь нам, а Реввоенсовет армии — фронтовому командованию. Есть приказ фронта, и мы обязаны его выполнить. И если приказывают отходить, значит, так нужно для дела, для победы.
— Так приказ приказу — рознь, — возразил боец. — Вам дадут приказ сдаться в плен, вы же его не выполните?!
— Но мы не в плен идем, а бить врага, и именно в том месте, где сейчас нужнее. Вы же говорите, что верите нам. А Реввоенсовет армии верит высшему командованию, поставленному Советской властью. Какие же могут быть основания обсуждать приказы и выражать недовольство? Это не к лицу революционному бойцу! — с укором сказал Ворошилов.
Конармеец замолчал, в волнении перебирая поводья. После некоторого колебания заговорил о другом:
— Опять же, из дому дурные вести. Мы здесь за Советскую власть воюем, а там в Советы бывшие белогвардейцы пролезают да наших за горло берут. Хлеб по продразверстке под метелку гребут, а старики, жены и ребятишки с голоду воют. Как на это смотрит Реввоенсовет?
То, о чем говорил боец, не было для нас новостью. Мы знали, что об этом пишут некоторым бойцам родные, рассказывает кое-кто из вернувшихся после излечения.
— Не исключено, что в некоторые Советы на местах пробираются контрреволюционеры и вредят. Но большинство в Советах наши люди, преданные народной власти, — разъяснял я бойцу. — Есть там и коммунисты. Они выведут врагов на чистую воду. А наша с вами задача разбить интервентов. В них главная опасность для наших семей и для Советской власти.
— А вы как думаете, товарищ Ворошилов? — боец пытливо глядел на Климента Ефремовича.
— Так же, как командарм. А насчет хлеба скажу вот что: в стране голод. Не обеспечим пайком пролетарские [341] центры и армию — погибнем: не выдержит ни фронт, ни тыл. Поэтому и вынуждена Советская власть брать излишки зерна на Дону и Кубани, там, где они есть.
— Да мы не против этого, но бабы голосят, мол, гребут безбожно, — не унимался конармеец.
— «Гребут», как вы говорите, у тех, кто не хочет честно отдать свои излишки, — продолжал внушать бойцу Ворошилов. — А вы знаете, что враги Советской власти закапывают зерно в ямы, даже выбрасывают в Дон, только бы не дать народу? Вполне возможно, что в этой борьбе за хлеб допускаются отдельные неправильные действия. Их немного, но контрреволюционеры раздувают слухи, чтобы повлиять на менее сознательных, ослабить нас на фронте, открыть путь в страну польским захватчикам и Врангелю.
— Вы давно на фронте? — спросил я конармейца.
— Под Царицыном начинал, в девятнадцатом году, товарищ командарм.
— Тогда вспомните, разве легче нам было в ту пору? Как с нашими семьями расправлялись белоказаки и деникинские офицеры! Мало того что хлеб, скот да землю отбирали, людей расстреливали, вешали, живыми закапывали, хутора и станицы сжигали. А мы не сдались — и победили. Ленин спасибо нам сказал. Так не стыдно ли нам, закаленным революционным бойцам, хныкать и поддаваться на провокации наших врагов?
Последние мои слова на бойца произвели впечатление. Встряхнул ли я его душу воспоминаниями о прошлом, подогрел ли в сердце пламя ненависти к врагу, ободрил ли похвалой великого Ленина — не знаю. Наверное, повлияло все вместе. Но конармеец на глазах преобразился, взгляд его повеселел.
— И передайте вашим товарищам, — добавил Ворошилов, — что Реввоенсовет армии уже послал председателям Советов на Дон, Кубань и в Ставропольскую губернию телеграммы с просьбой помочь семьям конармейцев.
— Вот за это спасибо, — улыбнулся боец, — теперь все ясно. У нас, понимаете, за последнее время многие комиссары из строя повыбывали и некому растолковать, что к чему. К тому же, чего греха таить, есть у нас бузотеры, которые вредными разговорами бередят душу. [342]
— Ну вот и хорошо, что вы поняли. Теперь, товарищ, поезжайте в строй, — сказал Ворошилов. — Да не забудьте рассказать бойцам о нашем разговоре.
Беседа эта хорошо запомнилась мне. Она дала понять, насколько сильно отход ударил по моральному состоянию армии. Это и понятно. До последнего дня наши приказы требовали полного напряжения сил для овладения Львовом. Командиры, комиссары и коммунисты сумели поднять бойцов на выполнение этой трудной задачи. Было много сделано, наступление к Львову стоило нам больших жертв. Но когда город вот-вот уже должен был пасть, поступил приказ на отход. Конармейцы сразу не могли осознать, почему мы сами отдаем инициативу в руки противнику.
Надо помнить и то, что наши бойцы по сознательности коренным образом отличались от солдат царской армии, которых приучали не думать, а слепо повиноваться приказу. Воины революции и мыслили по-революционному. Они сами хотели все до конца понять, во всем разобраться.
В тот же день Реввоенсовет армии отдал распоряжение командирам и политработникам во время остановок и ночлегов, в беседах и на собраниях разъяснять личному составу, что отход армии вынуждается обстановкой на Западном фронте. Мы требовали так поставить политическую работу, чтобы каждый конармеец понял всю важность нашей новой задачи. Попутно предлагали развенчать слухи о «бедственном положении» семей конармейцев.
Помню, только мы пропустили 6-ю дивизию и повернули на Холоюв, как Ворошилов начал беспокойно ощупывать карманы своей тужурки.
— Нет часов! — сокрушенно проговорил он. — Ночью положил под подушку, а утром забыл взять.
Я знал, что эти часы — подарок ВЦИК — были для Климента Ефремовича очень дороги, и предложил послать за ними в Буек двух бойцов из сопровождавшего нас эскадрона Реввоенсовета. Кстати, проехали мы еще не так много. Поскольку в Буске могла быть разведка противника, И. М. Десятников направил туда добровольно вызвавшихся двух известных смелостью бойцов.
В Холоюве пробыли несколько часов. Осмотрели вступавшие в местечко полки 11-й кавалерийской дивизии, [343] побеседовали с бойцами. Перед вечером направились в Радехов.
С. А. Зотов встретил довольно неприятной новостью. Оказывается, 45-я и 47-я стрелковые дивизии, сменившие Конармию под Львовом, были сбиты, и конница неприятеля устремилась за нами в открывшуюся брешь. К вечеру противник уже занял переправу через Буг в районе Добротвора, севернее Каменки, и распространялся в сторону Холоюва. Начдив 11-й кавалерийской вынужден был бросить на Добротвор бригаду Колпакова.
Несмотря на то что неприятель «садился нам на хвост», стремясь втянуть армию в бои, мы решили двигаться на север. Начдиву 11 приказали отбросить неприятельскую конницу за Буг и обеспечить левый фланг армии.
За многочисленными делами мы совсем забыли о бойцах, посланных за часами. Но в полночь они сами напомнили о себе. Усталые, с выбившимися из-под фуражек потными прядями волос, влетели в полештарм, и один из них, положив часы на стол, отрапортовал:
— Все в полном порядке, товарищ член Реввоенсовета. Часы, значит, нашлись, а к ним в придачу и два польских улана.
— Большое вам спасибо! — пожал им Ворошилов руки. — А о каких уланах вы говорите?
— Пленных привели, — и первый боец начал рассказывать о своих приключениях: — Приехали, стало быть, в Буек. Через огород прошли в дом священника. Все шло тихо, скромно. Но стоило батюшке увидеть нас, как у него волосы на голове зашевелились. «Откуда, говорит, рабы божьи, взялись?» — «Не пужайся, отвечаю, отец, не с того света. Часики тут наш начальник забыл». — А старик замахал на меня руками: «Тише, говорит. Не за себя боюсь, а за вас. Неудовольствие можете претерпеть: в городе поляки». Я удивился даже, не брешет ли старый, — очень спокойно в селе, и ничего подозрительного мы не видели. А дружок шепчет мне: «Кончай беседу, возвращаться надо». Ну, старик принес часы, на прощание угостил нас квасом, и мы двинули к речке, где лошадей оставили. Идем, видим: не обманул святой отец, присматриваются к нашим коням два улана. Сцапали мы их — и ходу. [344]
— Устали? — участливо спросил Климент Ефремович.
— Может, трошки, — улыбнулся боец. — Дорога-то дальняя, ну и пленные мешали. Из-за них изрядно пешком топать пришлось.
— Тогда отдыхайте, а пленных передайте начальнику разведотдела товарищу Строило, — проводил бойцов Ворошилов...
Весь следующий день главные силы армии продолжали двигаться в указанный нам район. Лишь 11-я кавалерийская дивизия в районе Добротвор — Каменка вела бои с переправившимися на восточный берег Буга передовыми частями вражеской конницы.
Положение сложилось серьезное. Правый фланг 14-й армии вместе с группой И. Э. Якира откатывался к Бугу. 12-я армия, ослабленная в предыдущих боях и растянутая на фронте 180 километров, не заняла предназначенный ей участок Первой Конной севернее Топорова. Поэтому противник беспрепятственно шел за нами.
В ночь на 23-е поступила директива командующего Западным фронтом. В ней указывалось, что сильно расстроенные советские армии на варшавском направлении повсеместно отступали на восток. Белополяки заняли Брест-Литовск и угрожали правому флангу 12-й армии. Изменившаяся обстановка меняла и наши задачи. Конармии предлагалось сосредоточиться не в указанном раньше, а в новом районе Стоянов — Сокаль — Добротвор и ждать распоряжений.
Мы как раз уже достигли названных пунктов и остановились.
Всю ночь 11-я дивизия вела тяжелый бой с наступавшим на Холоюв противником. Утром мы хотели двинуть на помощь Морозову Особую кавбригаду. Но новая директива М. Н. Тухачевского нарушила наши планы. Командующий фронтом приказывал нам нанести всеми силами короткий контрудар и восстановить положение, утраченное группой Якира.
Посоветовавшись, мы решили ударить на юго-запад вдоль фронта группы И. Э. Якира в направлении Жолкев — Городок. Быстро подготовили и отдали приказ. Начдиву 4 ставилась задача сосредоточиться в 5 километрах [345] к западу от Кристинополя{100}. 6-я дивизия должна была двинуться на юг от Сокаля и захватить переправы через Западный Буг на участке Кристинополь — Беньков. 11-й дивизии предстояло очистить от противника весь правый берег Буга от Селец до Сокаля и перебросить на левобережье часть своих сил для непосредственной связи с группой И. Э. Якира. 14-я дивизия, составлявшая армейский резерв, оставалась в районе Горохова.
Первыми добились успеха части Ф. М. Морозова. После нескольких контратак они отбросили противника за Буг и установили связь с 45-й стрелковой дивизией. Вслед за тем 4-я кавалерийская нанесла поражение неприятельской кавалерии, которая накануне выбила из Кристинополя 72-ю бригаду 24-й стрелковой дивизии 12-й армии. Не встречая сопротивления, выдвигались в исходный район для наступления и полки 6-й дивизии.
Во второй половине дня из нашего основного штаба передали третью директиву командующего Западным фронтом. На этот раз М. Н. Тухачевский отменял контрудар перед группой И. Э. Якира. Конармии ставилась новая задача — перейти в решительное наступление в направлении Красностав, Люблин, в четырехдневный срок овладеть Красноставом, а затем двигаться в Люблинский район.
Больше всего нас удивила та часть директивы, где говорилось об «успешном» наступлении группы Якира. Мы-то имели с ней связь и хорошо знали, что она не только не наступала, а даже отошла к Бугу. Неужели командующий фронтом не получил наших донесений?.. Я приказал С. А. Зотову передать начдивам, чтобы наступление прекратили и ждали указаний. Кроме того, попросил связаться с Л. Л. Клюевым и узнать, переданы ли наши телеграммы командующему фронтом.
Связь с основным штабом установили быстро. Клюев сообщил, что наши донесения о наступлении польских войск на львовском направлении направлены М. Н. Тухачевскому через штаб Юго-Западного фронта. Затем он информировал нас о положении на Западном фронте. Советские войска там продолжали отступление. Исключительно [346] тяжелое положение сложилось в правофланговых 4-й и 15-й армиях, отрезанных противником и прижатых к прусской границе. 3-я и 16-я армии, а также мозырская группа Хвесина отходили на рубеж Гродно — Липск — Свислочь.
Раздумывая над сообщением начальника основного штаба, мы все больше убеждались, что оказать помощь нашим отступавшим от Вислы войскам не можем. С выходом на люблинское направление Конная армия безнадежно запоздала, и все, о чем мы докладывали командующему Западным фронтом в донесении 19 августа, сбывалось. Подтвердились наши опасения об отступлении войск Юго-Западного фронта. Обнаружив отход Конармии, противник начал нас преследовать и уже вышел на реку Буг. Позже из захваченного приказа генерала Галлера стало известно, что наше движение от Львова противником было расценено как его крупный успех и использовано для повышения боевого духа войск. Мы же пока ничего не выиграли. Больше того, вместо двух дней, испрашиваемых нами для овладения Львовом, Конармия потеряла четверо суток.
Не трудно было представить, что в условиях отхода главных сил обоих фронтов наступление на Замостье — Красностав могло превратиться в обособленную операцию Конармии. Однако директиву требовалось выполнять, и мы немедленно начали готовить соединения к наступлению. Справедливости ради следует сказать, что М. Н. Тухачевский был против движения Конармии на Замостье и отдал директиву лишь по настоянию главкома{101}.
Выполняя последнюю директиву, Реввоенсовет армии принял решение к исходу 25 августа выдвинуться на 25–30 километров в сторону Замостья и занять район Скоморохи — Варенж — Комаров. Поскольку нам предстояло действовать с открытыми флангами, оперативное построение войск избрали в форме ромба. 4-й кавалерийской дивизии предстояло наступать в голове, за ней [347] справа, уступом назад, — 14-й, а слева — 6-й. 11-я кавалерийская — армейский резерв — имела задачу двигаться в хвосте армии.
Учитывая горький опыт действий в тылу противника в отрыве от обозов второго разряда и при недостатке продовольствия, боеприпасов, Реввоенсовет особо указывал начдивам на необходимость загрузить дивизионные обозы всем необходимым из расчета на несколько дней боя и постоянно иметь их вблизи соединений.
Бронепоезда Конармии перебрасывались на железнодорожные участки Ковель — Владимир-Волынский, Ковель — Холм. Армейские артиллерийские и продовольственные летучки направлялись в Луцк, откуда боеприпасы и продукты автомашинами можно было доставить в дивизии. Туда же перемещался оперативный пункт основного штаба, чтобы иметь бесперебойную связь с полештармом, со штабом фронта и соседними армиями. В Луцк и Владимир-Волынский передвигались и санитарные поезда.
Утром 25 августа армия пришла в движение. Часов в 12 мы с полевым штабом и Особой бригадой выехали в Тартаков. Моросил дождь, дороги быстро портились, и это вызвало серьезное беспокойство за обозы и артиллерию.
В течение дня наши дивизии почти не встречали сопротивления противника. Лишь у реки Хучва в районе Лащув — Угнев разъезды обнаружили неприятельскую пехоту и кавалерию.
В 20 часов Конармия сосредоточилась на реке Западный Буг в готовности на следующий день начать движение к Замостью. Справа от нас, восточнее Грубешова, находилась 44-я, а слева, на рубеже Кристинополь — Сокаль, — 24-я стрелковые дивизии 12-й армии. Дождь не прекращался всю ночь, а к утру похолодало и разразился такой ливень, что в хате, где мы ночевали, промок потолок. Погода нам явно не благоприятствовала. На рассвете начдивы донесли, что дождь совершенно испортил дороги, движение обозов, а тем более артиллерии, стало невозможным.
Плохая погода и непролазная грязь вынудили нас приостановить наступление. До полудня нам удалось побывать в 14, 6 и 11-й дивизиях, побеседовать с бойцами, осмотреть обозы. А во второй половине дня мы созвали [348] совещание старшего командного и политического состава, на которое были вызваны и Минин с Клюевым. Надо было посоветоваться, как лучше выполнить задачу нашими сравнительно небольшими силами и средствами.
Картина материального обеспечения частей, нарисованная в выступлениях командиров и политработников на совещании, была безрадостной. Оружие и боевая техника нуждались в ремонте, а производить его негде и некогда. Продовольствие и фураж поступали в крайне недостаточном количестве. Бойцы находились на голодном пайке. Лошади были сильно изнурены.
Тяжелое положение сложилось в частях с кадрами командного и политического состава. Выбыли из строя многие опытные комиссары и штабные работники, командиры бригад и полков. Заменившие их младшие командиры не были подготовлены к командной, политической и штабной работе в новых масштабах и нуждались в повседневных советах и помощи.
Совещание пришло к выводу о необходимости усилить партийно-политическую и культурно-воспитательную работу в частях. Было решено перевести членов партии из тыловых органов армии в боевые подразделения. По рекомендации совещания Реввоенсовет обратился в Политуправление Красной Армии, а также к московскому и петроградскому пролетариату с просьбой прислать в Конармию опытных политработников.
Много внимания было уделено улучшению медицинского обслуживания раненых и больных конармейцев. Нам не хватало медикаментов, перевязочных средств, врачебных инструментов, транспорта, постельных принадлежностей, подвижных госпиталей. Для раненых в госпиталях просто недоставало мест. Но главным бичом стали инфекционные болезни, которые порождались редкими банями, недоеданием, употреблением в пищу различной зелени.
А врачей не хватало. Известно, что большинство военных медиков с начала революции осталось в лагере белых. У нас работали лишь наиболее прогрессивная часть врачей, вставшая на сторону Советской власти, и некоторые медицинские работники, захваченные в плен вместе с белогвардейскими госпиталями. В конце гражданской войны Красная Армия пополнилась врачами выпуска 1919/20 г. Но и этого было недостаточно. [349]
Каждому медработнику Конармии приходилось работать за троих. Начальник санслужбы армии Д. К. Дедов-Назрицкий, врачи Петров, Данилов, Рейтлингер, Сербинов, Французов, Очкин, Шмидт, Ишлонский, Гейнали, Ванеев, Гальперин, Желиковский, Мацкевич, Легов, Капланов и многие другие сбивались с ног. Трудно подобрать слова, в полной мере характеризующие героический труд наших врачей, фельдшеров, медицинских сестер, санитаров. Их работа была непрерывным подвигом. И все же им не хватало времени, чтобы оказать помощь всем пострадавшим. Кончался один обход, начинался другой. И зачастую так продолжалось до тех пор, пока врач не выбивался из сил или сам не заболевал.
Трудности работы медицинского персонала усугублялись большой подвижностью Конармии. Нередко оперировать приходилось прямо на колесах.
Большая часть забот о раненых и больных ложилась на плечи наших сестер милосердия, как их тогда называли. В подавляющем большинстве это были жены или сестры бойцов, командиров и политработников. Специального образования они не имели. Учились перевязывать и даже лечить прямо на фронте.
В армии хорошо знали Таисию Плотникову, Пелагею Тоцкую, Зинаиду Патрикееву, Елену Кузнецову, Марию Еремееву, Василису и Евдокию Чумаковых, Александру Волынскую, Неонилу Голубенко, Юлию Алексееву, Петрову-Круковскую и многих, многих других. В наступлении и обороне, в стужу и жару они были вместе с бойцами. Подвергаясь смертельной опасности, сестры милосердия перевязывали раненых под огнем противника и вытаскивали с поля боя. А нередко им приходилось отбиваться и защищать раненых от врага. Недаром у нас называли их сестрами-бойцами.
На совещании выяснилось, что в дивизиях собралось много раненых. Мы обязали начдивов выделить как можно больше повозок и всех раненых и больных доставить во Владимир-Волынский. Оттуда начальник санслужбы должен был эвакуировать их в тыловые госпитали.
Ночью участники совещания разъехались. К этому времени дождь перестал, подул ветер, очищая небо от облаков. Рассчитывая, что ветерок подсушит дороги, мы [350] распорядились, чтобы с началом дня дивизии приступили к выполнению своих задач.
Наступило утро 27 августа. Соединения армии вошли в соприкосновение с противником и вели бой на реке Хучва. 14-я дивизия вышла в район Модринец — Мирче и захватила переправу у Теребиня. Переправа находилась в 6–8 километрах юго-западнее Грубешова, занятого противником.
В центре при подходе к Тышевцам разъезды 4-й дивизии завязали перестрелку с разъездами белогвардейской казачьей бригады есаула Яковлева. Казаки стали разбрасывать листовки, в которых содержался призыв к конармейцам переходить на сторону белых и бороться против большевиков «за самостийность» Дона и Кубани. В момент, когда, преследуя этих агитаторов, разъезды дивизии столкнулись в Тышевцах с бригадой Яковлева, около батальона польской пехоты перешло в наступление из Лащува. Хорошо, что подошли главные силы 4-й дивизии. 2-я бригада с ходу развернулась против пехоты, а белоказаков атаковала 1-я бригада. В коротком бою более 200 казаков было изрублено и около 100 взято в плен. Остальные бежали к Комарову, бросив 3 орудия, несколько пулеметов и около 200 лошадей. Пленные сообщили, что есаул Яковлев застрелился. Польская пехота тоже понесла большие потери и отошла.
6-я кавалерийская дивизия встретила упорное сопротивление в районе Жеплин — Пшеводув — Белз. Здесь при поддержке бронепоезда, который курсировал по ветке Угнев — Кристинополь, противник пытался нанести удар по левому флангу армии. Бой принял ожесточенный характер. Дивизия развернулась и, отражая настойчивые контратаки, медленно теснила польские части к югу.
К концу дня все наши соединения выполнили задачи. 14-я дивизия удерживала переправу через реку Хучва в районе Теребиня, 4-я овладела Тышевцами, 6-я и 11-я, отбросив противника к югу, вышли на рубеж Телятин — Новоселки — Гульча.
Постепенно стала вырисовываться группировка неприятельских войск, действовавших против Конармии. Пленные, захваченные в хуторе Теребинь, принадлежали 2-му полку 2-й пехотной дивизии легионеров. Они показали, что их соединение занимает район местечка Грабовец. Казаки, взятые в Тышевцах, сообщили, что [351] бригада Яковлева численностью до 750 сабель состояла из 1-го Терского и 2-го Сводного Донского казачьих полков, сформированных в польском городе Калиш из бывших солдат корпуса русского генерала Бредова. Польское командование направило бригаду в Тышевцы с разведывательными целями, рассчитывая установить силы нашей армии и направление ее движения. Казаки рассказали также, что в Замостье перебрасываются 10-я польская и 6-я петлюровская пехотные дивизии.
Ценные показания дали солдаты 13-й польской пехотной и 1-й кавалерийской дивизий, плененные 6-й кавдивизией. По их словам, оба эти соединения сведены в специально созданную для операций против Конармии группу генерала Станислава Галлера. Обе действовали против нас под Львовом. 1-я кавалерийская двинулась за Конармией сразу же, как только мы начали отходить из Львовского района, а 13-ю пехотную перебросили по железной дороге в район Угнев — Белз. Сопоставление дат переброски позволило установить интересную деталь: противник начал стягивать в район Замостья войска для борьбы против Конармии еще до того, как нам стало известно об этом направлении. Видно, не плохо работала польская разведка.
Полученные сведения заставили нас задуматься. Особенно беспокоили фланги армии. С юга нам угрожала группа Галлера, а с севера — 2-я пехотная дивизия легионеров. Опасность особенно возросла после отхода наших соседей — 44-й и 24-й стрелковых дивизий.
Пришлось двум своим дивизиям — 14-й и 11-й — специально поручить обеспечение флангов. Первой из них мы приказали двинуться на Конюхи, а второй — в направлении Семержа. В центре две самые крупные и наиболее опытные дивизии — 4-я и 6-я — должны были наступать на северо-запад и к исходу 28 августа овладеть Чесниками и Комаровом, в 15–20 километрах восточнее Замостья.
Ночью мы донесли М. Н. Тухачевскому о сложившейся обстановке. Он потребовал от 12-й армии перейти в наступление и поддержать нас. А нам предложил передать командарму 12 Особую кавбригаду. [352]
Последнего понять было никак нельзя. Нам приходилось действовать, по сути дела, в тылу противника, стягивавшего превосходящие силы. А тут вместо усиления армию ослабляли. Ведь лишившись Особой бригады, мы вынуждены были выводить в резерв одну из дивизий, что резко снизило бы ударную силу армии. Мотивируя этим, обратились к командующему фронтом с просьбой оставить нам Особую кавбригаду. Он с нами согласился.
Весь день 28 августа снова шел проливной дождь. Но, несмотря на ненастье и плохие дороги, наступление проходило успешно.
Бригады А. Я. Пархоменко отбросили с реки Хучва полк 2-й дивизии легионеров и заняли Конюхи. Передовые части 4-й дивизии внезапным налетом захватили в хуторе Переела неприятельскую заставу, а затем разгромили до трех рот легионеров. К вечеру дивизия овладела Чесниками.
Снова наиболее жаркие бои выпали на долю 6-й дивизии. Пехота и конница противника, закрепившиеся в Лащуве и поддержанные сильным артиллерийским огнем, сопротивлялись довольно упорно. Но в конце концов не выдержали атаки и отошли. Развивая наступление, дивизия овладела Комаровом, где и расположилась на ночлег. В затылок ей, в.деревню Зубовице, вышла Особая бригада, а к ночи туда переместился и полештарм.
Спокойнее других прошел день у Ф. М. Морозова. Его части без боя заняли Рахане — Семерж.
За день армия продвинулась на 25–30 километров, и связь с оставшимися на Буге соединениями 12-й армии была полностью потеряна. Отстали наши обозы и артиллерия, завязшие на болотистых проселках. Тем не менее мы решили продолжать наступление и приказали войскам к исходу 29-го выйти в район Замостья. Левой колонне — 6-й и 11-й дивизиям — предстояло овладеть Замостьем и, выбросив передовые части на 15 километров западнее его, перерезать железную дорогу у станции Завада. Правая колонна — 4-я и 14-я дивизии — должна была охватить местечко с северо-востока и севера, чтобы поддержать левую.
Поскольку с углублением в тыл противника усилилась опасность внезапных ударов по нашим тылам, Рев-353
военсовет приказал начдивам подтянуть обозы ближе к войскам, пополнить части боеприпасами, вооружить всех ездовых винтовками, всегда иметь надежное охранение и круговую разведку, держать непрерывную связь с соседями и в случае нужды оказывать друг другу помощь, не ожидая распоряжений. Особое внимание обращалось на экономное расходование боеприпасов и продовольствия, ведь армейские базы снабжения оставались далеко позади, и не исключалось, что дивизии могли быть отрезаны от них.
Подготовив приказ, мы послали радиограммы командующему Западным фронтом и командарму 12, в которых вторично просили энергичным наступлением стрелковых дивизий сковать противника в районе Грабовец — Грубешов и группу генерала Галлера, угрожавшую нашему левому флангу.
На рассвете 29 августа начали поступать тревожные донесения из правой колонны. Врид начдив 4 И. В. Тюленев сообщал, что перед рассветом противник предпринял наступление и потеснил 1-ю бригаду. С помощью пришедшей на подмогу 2-й бригады положение сначала было восстановлено, но затем враг снова предпринял упорные атаки. Тяжелый бой вела и 14-я кавалерийская, которую со стороны Грабовца атаковала 2-я польская пехотная дивизия, поддержанная двумя бронепоездами.
Весьма сильное давление испытывали части А. Я. Пархоменко. Я приказал И. В. Тюленеву повернуть две бригады на северо-восток. Во взаимодействии с 14-й дивизией им предстояло контратаковать 2-ю пехотную дивизию противника и отрезать ей пути отхода на Грабовец.
Поручив С. А. Зотову следить за успешно наступавшей левой колонной и как можно чаще сообщать нам о ее действиях, мы с Ворошиловым отправились в 4-ю дивизию. К нашему приезду две ее бригады, достигнув железной дороги километрах в двенадцати от Замостья, повели наступление на Менчин и Хорышув-Польский. Лесисто-болотистая местность здесь лишила конармейцев маневренности и заставила действовать в пешем строю.
Противник, подтянув бронепоезда из Грубешова, буквально забросал наши части снарядами. Взрывы поднимали [354] землю даже возле командного пункта начдива, который мы разыскали на опушке небольшой рощи. Наша же артиллерия, застрявшая в болоте, вынужденно молчала.
В таких условиях нельзя было надеяться на успех атаки спешенных частей, и я приказал И. В. Тюленеву частью сил прикрыться от ударов со стороны Замостья, а три полка посадить на лошадей и, перебросив к северу, в Завалюв, атаковать оттуда в конном строю.
Перелом наступил во второй половине дня. Скрытно переброшенные в Завалюв три полка И. В. Тюленева нанесли 2-й польской пехотной дивизии внезапный удар во фланг. Противник, бросив свои укрепления, начал откатываться к северу. Используя этот успех, перешла в контратаку и 14-я кавдивизия.
В Зубовице мы возвратились к вечеру. К большому удивлению, полештарма там не было. В деревне находились лишь обозы и два эскадрона Особой кавбригады. В доме, где размещался полевой штаб армии, лежал раненый комбриг К. И. Степной-Спижарный.
Константин Иванович рассказал, что в наше отсутствие польская конница из группы Галлера выбила части 44-й стрелковой дивизии из Тышовцев и прорвалась в тыл Конармии, Как только возникла опасность для Зубовице, С. А. Зотов свернул полештарм и выехал в Комаров. Особая бригада предприняла контратаку и отбросила конницу противника в Тышовцы. В этом бою и ранило комбрига.
Взяв с собой К. И. Степного-Спижарного, мы поехали разыскивать полевой штаб армии. Оставшемуся за комбрига Особой Е. И. Горячеву приказали установить тесную связь с начдивом 14 А. Я. Пархоменко и удерживать Зубовице.
В Комарове полештарма тоже не оказалось, он перешел в деревню Старо-Антоновка, что в 4–5 километрах севернее его. Окружившие нас жители наперебой рассказывали о страшных злодеяниях, чинимых белогвардейцами из бригады есаула Яковлева. Казаки устроили в Комарове жестокий погром. Они изнасиловали большинство женщин и девушек, вырезали 30 еврейских семей.
Зато с какой теплотой отзывались люди о наших бойцах, о комиссаре Бахтурове, который распорядился [355] оказать пострадавшим жителям медицинскую помощь!
В Старо-Антоновку приехали, когда на землю уже опустилась густая, словно осязаемая темнота. В пути мы попали под дождь и были очень рады, когда нашли С. Н. Орловского в сухой и теплой хате. В довершение всего на столе кипел самовар.
— Вот счастливчик, живет как в раю, — улыбнулся Ворошилов, снимая мокрый френч.
— Да, но прежде чем добраться до этого рая, мы чуть не попали в настоящий ад, — ответил Орловский.
Вскоре зашел Степан Андреевич Зотов. Он сообщил, что 6-я дивизия вышла на подступы к Замостью, но овладеть им не смогла. По пути, в Томашове, был разгромлен штаб какой-то петлюровской части. Взято около 200 пленных.
Ф. М. Морозов выполнил свою задачу. В местечке Шевня его передовые части потрепали остатки казачьей бригады Яковлева, взяли пленных, отбили у противника много лошадей и орудие.
Таким образом, только две наши дивизии выполнили задачу дня и вышли в район Замостья. А 4-я и 14-я, которым не удалось овладеть Грабовцом, на ночь расположились южнее его, в лесисто-болотистой местности, обстреливаемой вражеской артиллерией.
Изучив результаты боев, сведения, добытые разведкой, показания пленных и захваченные у противника документы, мы смогли не только уточнить группировку противника, но и уяснить намерения польского командования. С севера, из района Грабовца, над нашим правым флангом нависали крупная по численности, хорошо вооруженная 2-я дивизия легионеров и некоторые части 6-й пехотной петлюровской дивизии. В Замостье вели активную оборону части 10-й польской пехотной дивизии и остатки казачьей бригады есаула Яковлева. С юга и юго-востока наступала группа Галлера. Здесь же находилась 9-я бригада 5-й пехотной дивизии.
Из захваченного приказа генерала Галлера мы узнали, что его группа имеет задачу ударить по левому флангу и тылу Первой Конной армии и во взаимодействии с другими польскими войсками разгромить ее. Пленные польские солдаты утверждали, что Конную армию скоро окружат и уничтожат. [356]
А один заявил:
— Советские войска под Варшавой разгромлены. Полностью пленены две ваши армии.
Вначале мы не верили пленным, думали, что они пересказывают пропагандистские измышления, распространяемые в войсках для подъема морального духа. Но вскоре поняли — в их показаниях была значительная доля правды.
Л. Л. Клюев передал по радио оперативную сводку. В ней сообщалось, что 4-я армия, 3-й Конный корпус Г. Д. Гая и две стрелковые дивизии 15-й армии, отрезанные от главных сил Западного фронта, оказались вынужденными 26 августа перейти границу Восточной Пруссии. Соединения 15, 3, 16-й армий и мозырской группы с большими потерями отступили на восток. На фронте 12-й армии было без перемен, а 14-я вела тяжелые бои в районе города Буек.
Словом, обстановка для нас была безрадостной. Конармии приходилось действовать в тяжелых условиях погоды и местности, с ограниченным количеством боеприпасов и продовольствия, а главное — фактически в оперативном окружении превосходящих сил противника. Но задача овладеть Красноставом не отменялась, и мы приняли решение 30 августа продолжать наступление, надеясь еще на помощь 12-й армии.
Освободившись от неотложных дел, перед рассветом легли отдохнуть. Утомительные поездки в дивизии, холодный душ под дождем, казалось, сделают свое дело, но сон не шел. В голове роились тревожные мысли о тучах, которые сгущались вокруг армии. Мысленно я представлял себе наших уставших, насквозь промокших бойцов, пересчитывавших остатки патронов. Что-то принесет им новый день?
К утру дождь перестал, но небо, затянутое мутно-серым маревом, продолжало хмуриться. Мы с Климентом Ефремовичем в сопровождении эскадрона Реввоенсовета выехали к Морозову. Хотелось на месте ознакомиться с обстановкой и решить, направлять ли 11-ю дивизию на помощь 6-й или совместно с Особой бригадой двинуть против группы генерала Галлера. [357]
Штаб Морозова разместился в Беловоле, южнее Замостья. Федор Максимович доложил, что ночь прошла спокойно. Две его бригады пока находились в районе Липско — Лабуне, а третья выступила из Комарова на Бархачев.
Предложив ему ждать указаний, мы двинулись к И. Р. Апанасенко. Но отъехали совсем немного, когда нас догнал связной из 3-й бригады Морозова. Комбриг Краснов доносил, что противник перешел в наступление и захватил Комаров.
Это был первый тревожный сигнал. Враг вышел нам в тыл. Я приказал передать начдиву, чтобы он немедленно выбил белополяков из Комарова, а затем развернул дивизию фронтом на юго-восток для обеспечения левого фланга армии.
Надо было торопиться, и мы решили проскочить в штаб 6-й дивизии напрямик через хутор Вепржец. В хуторе жители предупредили, что дальше в лесу стоят польские войска. И действительно, только мы миновали Вепржец, как из леса стала выходить вражеская пехота. За кустарником нас не заметили, а мы видели, как возле леса приземлился аэроплан. К нему бросились солдаты. Летчик высунулся из кабины и, размашисто жестикулируя, описывая руками круги, начал что-то рассказывать. Мы не могли его слышать, но по характерным жестам поняли, что он сообщает о своих наблюдениях с воздуха, об окружении Конной армии польскими войсками. Я подозвал И. М. Десятникова:
— Направьте к Морозову связного. Пусть сообщит о встреченной нами пехоте.
Мы повернули назад, чтобы проехать в 6-ю дивизию другой дорогой. И уже минут через сорок были в хуторе Пневек у И. Р. Апанасенко.
Он тоже порадовать ничем не мог. Все его бригады наступали на Замостье, но безрезультатно.
Упорная оборона противника в Замостье, появление неприятельской пехоты южнее его и вероятное ее движение на соединение с замостьевским гарнизоном создавали угрозу изоляции 6-й дивизии от главных сил армии. Особенно такая опасность возросла с вынужденным отклонением 11-й кавдивизии на юго-восток к Комарову. Сообщив И. Р. Апанасенко о появлении противника у Вепржеца и о положении у Морозова, я приказал [358] оттянуть находившиеся за Замостьем две бригады, закрепиться на рубеже восточнее местечка и войти в огневую связь с 4-й кавдивизией.
Из Пневека поспешили в полевой штаб армии. Необходимо было срочно доложить новую обстановку командующему фронтом, выяснить положение 12-й армии.
В Старо-Антоновке нашим глазам предстала мрачная картина. Дома, которые занимал полештарм, лежали в развалинах. Дворы были усеяны трупами лошадей комендантского эскадрона. На улице, изрытой воронками, валялись разбитые повозки.
Зотова и Орловского разыскали на северной окраине деревни. Они рассказали, что после нашего отъезда противник занял Комаров и сразу же открыл по Старо-Антоновке сильный артиллерийский огонь, причем в основном по той части деревни, которую занимал полештарм. При первых же взрывах погибли часовой у денежного ящика и ординарец Ворошилова, кинувшийся спасать лошадей. Несколько бойцов комендантского эскадрона оказались раненными. Артобстрел повредил радиостанцию. Расследованием, которое провел С. Н. Орловский, было установлено, что ночью в Комаров ушел родственник местного ксендза. Он-то, как затем показали пленные, и дал белополякам сведения о размещении полештарма.
Оставаться в Старо-Антоновке было небезопасно. Противник мог повторить артиллерийский налет или ночью прорваться из Комарова. Решили перебраться на север, поближе к 4-й дивизии.
Перед отъездом всем начдивам дали указание оставаться на местах, вести круговую разведку и держать между собой локтевую связь. Поскольку путь в тыл был отрезан, распорядились подтянуть обозы ближе к частям, разгрузить их от обмундирования, выдав его на руки бойцам, максимальное количество повозок выделить для раненых и больных.
В Невирков, к новому месту размещения полештарма, выехали в кромешной темноте, под проливным дождем. Не видно было ни зги, только по слуху определялось направление движения лошадей, шлепавших по сплошной жидкой грязи. Часто повозки попадали в канавы, [359] и тогда бойцы ощупью пробирались к ним, понукали коней, кричали и ругались.
В одном месте лошадь Ворошилова остановилась. Я подъехал к нему:
— В чем дело, Климент Ефремович?
— Не идет моя Волга, топчется на месте, — ответил он и снова начал понукать.
— Стойте, видно, впереди какое-то препятствие, — догадался я.
Ординарцы посветили, и Ворошилов ахнул, увидев, что его лошадь стоит на краю крутого обрыва.
Последние два километра дорога шла через сырой, заболоченный лес. И было похоже, будто мы с завязанными глазами пробираемся через неизведанные дебри, полные всевозможных подстерегавших нас ловушек.
Но вот наконец лес кончился, и впереди замерцали редкие, чуть видимые огоньки Невиркова. Дома для полештарма были уже приготовлены заранее высланными квартирьерами, и через несколько минут мы с Ворошиловым сидели в теплой комнате, довольные тем, что неприятное путешествие закончилось, можно посушить одежду и заняться делами.
Скоро у нас собрались Зотов, Орловский, Бородулин и комиссар полештарма Дижбит. Требовалось всесторонне обсудить наше незавидное положение. На юге и юго-востоке группа генерала Галлера заняла Тышовцы, Комаров, Вульку Лабиньску, отрезав нам пути сообщения со своим тылом и 12-й армией. На севере 2-я дивизия легионеров и части 6-й петлюровской дивизии удерживали Грабовец. 10-я пехотная дивизия прочно занимала Замостье.
Посоветовавшись, мы пришли к выводу, что наибольшую опасность для армии представляет группа Галлера. Отсюда и решение: двумя дивизиями — 14-й и 11-й — прикрыться со стороны Грабовца и Замостья, а на юг, против Галлера, повернуть 4-ю и 6-ю. Только разгром его соединений мог развязать нам руки для наступления на Красностав.
В два часа ночи разъезды, возглавляемые командирами — работниками полештарма, повезли приказ в войска. Приказ предписывал 14-й дивизии сменить 4-ю южнее Грабовца, а 11-й вместо 6-й занять рубеж восточнее и северо-восточнее Замостья. Затем 6-я дивизия из [360] района Замостья, а 4-я — от Грабовца должны были нанести одновременный удар по Комарову. Особая бригада имела задачу удерживать позиции севернее Комарова, чтобы прикрыть развертывание 4-й дивизии.
От командиров и комиссаров соединений требовалось разъяснить бойцам, что враг намеревается зажать армию в кольцо и только успешное выполнение задач позволит сорвать этот замысел.
На 4-ю дивизию возлагались в этой операции наиболее сложные задачи и особенно большие надежды. Поэтому было естественно наше желание укрепить ее командование. Начальником дивизии Реввоенсовет назначил находившегося в резерве одного из наиболее опытных и отважных командиров — С. К. Тимошенко. А назначение командиром 3-й бригады Б. С. Горбачева, хорошего организатора, мужественного человека, награжденного двумя орденами Красного Знамени, и возвращение во 2-ю бригаду несомненно талантливого военачальника И. В. Тюленева рассматривалось как усиление основного бригадного звена.
Перегруппировка должна была закончиться к рассвету, а времени оставалось совсем мало. Тревожные мысли не покидали меня. «Успеют ли дивизии занять исходное положение?» — думал я, шагая по комнате.
По виду легко было понять, что Ворошилов волнуется не меньше. Пытаясь отвлечься, пробовал читать, но сосредоточиться не удавалось. Это видно было по тому, как он то и дело подымал голову и оглядывался на узкое, слезящееся под дождем окно. Наконец не выдержав, Климент Ефремович бросил книжку на стол:
— Да когда же это кончится? Льет и льет? Грязища непролазная, а бойцы и без того устали... Лошади изнурены до предела...
Беспокоились мы не напрасно. Дивизии еще не закончили перегруппировку, когда, упредив нас, противник сам перешел в наступление.
Позже из захваченных вражеских документов мы узнали, что 30 августа командующий 3-й польской армией генерал Сикорский отдал приказ на окружение и разгром Конармии в районе Замостья. Замысел его был прост. Генерал Галлер и командир 2-й дивизии легионеров полковник Жимерский должны были встречным ударом с юга и севера соединиться, захватить переправу на [361] реке Хучва у Вербковице и окончательно отрезать нам пути отступления. Одновременно 10-я дивизия генерала Желиговского переходила в наступление из Замостья на Грубешов, чтобы разъединить силы нашей армии.
И вот, выполняя приказ Сикорского, ночью против Особой бригады перешли в наступление галлеровские пехотные части из Комарова и от деревни Провале. Силы противника превосходили наши во много раз, но конармейцы держались стойко и отбивали одну атаку за другой.
В середине ночи в бригаде кончились снаряды, на исходе были патроны, и оба полка — Особый и Сибирский — вынуждены были начать отход на север.
К северу и востоку от Комарова на несколько километров раскинулось поросшее осокой и мелким кустарником сплошное болото. Многодневные ливни затопили все дороги и тропы, скрыли под водой зыбкую трясину. Через это гиблое место бригаде и пришлось отступать. Под огнем вражеской артиллерии, по пояс в топкой жиже вели бойцы своих коней, тащили на себе пулеметы, волокли орудия. Лошади выбивались из сил, и тогда ничто не могло заставить их идти. Иногда они проваливались в трясины и жалобно ржали. Все же к пяти утра конармейцы преодолели болотистую полосу и вышли на высоты южнее Невиркова и Котлице.
11-я дивизия вела тяжелый бой в районе Лабунька — Бархачев, отбивая атаки противника со стороны Комарова. А в это время польская пехота, которую мы с Ворошиловым видели накануне, перешла в наступление на север и, соединившись с замостьевским гарнизоном, отрезала две бригады 6-й дивизии, находившиеся западнее Замостья.
Вскоре и на 14-ю дивизию нажал противник из Грабовца. Понятно, что в положении, в котором мы оказались, думать о разгроме группы Галлера уже не приходилось. Впору было отбивать атаки превосходящих сил, противника да удержать коридор между Невирковом и Грабовцом. Для этого требовалось собрать наши силы в кулак. Мы приказали А. Я. Пархоменко оттянуть две бригады с левого фланга к Замостью и во что бы то ни стало сдержать натиск грабовецкой группы. Особая бригада получила задачу закрепиться на новом рубеже и не допустить прорыва противника на север. [362]
Отбросить вражеские части, вышедшие нам в тыл, и расчистить путь армии на восток могла только еще не связанная боями 4-я дивизия. Мы решили выехать туда и лично оставить задачу С. К. Тимошенко.
Дождь лил как из ведра, и, казалось, ему не будет конца. Узкая, грязная лесная дорога замедляла Движение и растянула эскадрон Десятникова на сотни метров.
Преодолев лес и выехав на открытое поле, мы сразу же ощутили беспокойный пульс близкого боя. На юго-западе, между Комаровом и Замостьем, грохотала артиллерия, трещали пулеметы, слышались крики «ура».
В Чесниках находились. 1-я бригада и штаб 4-й дивизии. С. К. Тимошенко доложил, что его 3-я бригада сосредоточилась в Стаброве, где скопились обозы почти всех дивизий. Имелась связь с бригадой 6-й дивизии и с Морозовым. Тимошенко получил сведения, что части 6-й дивизии, отрезанные западнее Замостья, успешно пробиваются к армии.
Информировав начдива об оперативной обстановке, я приказал ему 3-ю бригаду пока оставить в Стаброве для прикрытия обозов и для связи с 6-й дивизией, а две другие бригады выводить на шоссе Замостье — Грубешов и расчищать путь на восток.
— К ночи во что бы то ни стало доберитесь до Хорышова-Русского. Там свяжетесь с четырнадцатой дивизией. По мере продвижения проталкивайте за собой армейские обозы, — наставлял я Семена Константиновича.
А тем временем события стремительно развивались. Еще мы находились в 4-й дивизии, когда противник атаковал Невирков. Особая бригада отошла немного севернее, к деревне Конюхи, а нашему полевому штабу пришлось спешно, под огнем вражеской артиллерии, уходить в Менчин.
Но не успел штаб разместиться, как и Менчин атаковала пехота уже грабовецкой группы, просочившаяся где-то между частями 14-й дивизии. Отбиваясь от врага, полештарм укрылся в лесу западнее Менчина, откуда С. А. Зотов и прислал донесение.
— Семен Константинович, — подозвал я начдива. — Немедленно отправьте в Менчин полк. Поставьте ему задачу разгромить пехоту, занявшую деревню. Да поторопитесь с выступлением к Хорышову-Русскому. [363]
От Тимошенко направились в 11-ю дивизию. Морозова и Бахтурова в штабе не было. Они находились у хутора Бархачев, где конармейцы отбивали очередную атаку.
Начдива нашли на крыше крайней хаты Бархачева. Он осматривал в бинокль местность, да так внимательно, что не заметил, как мы подъехали. За домами и в небольшом саду укрылись бойцы штабного эскадрона. Противник обстреливал деревню. Иногда снаряды падали совсем близко, пугая лошадей.
— Слазь с крыши, герой, пока снарядом не снесло! — крикнул я.
— Пустяки. Всякая пуля летит, да не всякая разит, — спрыгнул на землю начдив, искренне радуясь нашему приезду.
— Ему что: сам забрался повыше, на сухое место, а бойцов в воду положил, — пожимая Морозову руку, улыбнулся Ворошилов.
— Мокрому дождь не страшен, — отшутился Федор Максимович.
— Что-то ты сегодня пословицами говоришь, — заметил я. — Расскажи лучше, как дела.
— Противник жмет с юга и запада, у Комарова и Замостья, — сразу приняв серьезный тон, доложил начдив. — Он превосходит нас в артиллерии, снарядов не жалеет. Местность, видите, топкая, наступать трудно, вот и пытается выкурить нас огнем. Здесь пока держимся, хуже на левом фланге. Там посуше, для конницы удобнее, вот уланы и давят, думают прорваться.
— Федор Максимович, обстановка сложилась так, что нам придется идти назад, на соединение с войсками фронта. Сейчас армия зажата в кольцо. Будем пробиваться к Грубешову по большой дороге. Четвертой дивизии уже поставлена задача расчищать путь. Приказ на отход получишь позже. А пока здесь и в Вульке Лабиньской оставь заслоны. Главные свои силы отводи к Ярославцу, там свяжешься с Апанасенко...
К полудню части 11-й дивизии отошли в Ярославец. Туда же направились и мы с Ворошиловым.
К нашему приезду отрезанные две бригады 6-й дивизии прорвались на участке севернее Замостья и вышли в район Ситно — Стабров, где находилась и 3-я бригада. Здесь все пока обстояло хорошо.
А из Бархачева пришло тревожное донесение. Обнаружив отход 11-й дивизии, противник сбил оставленные ею заслоны, захватил Чесники и продолжал распространяться к дороге Замостье — Грубешов. Дальнейшее продвижение его на север грозило разрезать армию на две части, изолировать 6-ю и 11-ю дивизии от 4-й и 14-й. Этого нельзя было допустить. Удар в направлении Чесники, Невирков, Котлице и освобождение этих пунктов от противника мы возложили на 6-ю дивизию.
Часа в четыре дня дивизия подошла к Чесникам, занятым уланами. Атакой в конном строю 2-я и 3-я бригады отбросили вражескую конницу. Но дальше, продолжая наступление, в лесу перед Невирковом они попали под артиллерийский огонь. Снаряды падали густо, валили деревья, поднимали фонтаны грязи. Пришлось лошадей отвести в безопасное место, а Невирков атаковать в пешем строю.
Враг сопротивлялся с отчаянной решимостью, большой урон причиняли конармейцам установленные на крышах пулеметы. Две атаки результата не дали. Только когда деревня оказалась в полукольце, белопольская пехота отошла к югу.
Оставив в Невиркове бригаду, 6-я дивизия продолжала наступать на Котлице. Там обошлось легче. Противник, связанный боем с Особой бригадой за деревню Конюхи, сильного сопротивления не оказал.
Мы с Ворошиловым в сопровождении эскадрона Реввоенсовета побывали в Невиркове. Приказали Апанасенко закрепиться в освобожденных пунктах, на ночь выставить усиленное охранение.
Убедившись, что у него все в порядке, поскакали в 4-ю дивизию. С северо-запада доносились стрельба, крики «ура». Там вели бой бригады С. К. Тимошенко. Коридор, в котором мы оказались, так сузился, что вверху слышалось характерное шуршание снарядов, летевших и с юга, и с севера.
И днем-то дождь не переставал, а теперь хлестал такой ливень, что перед глазами стояла сплошная завеса воды.
Между деревней Конюхи и Завалювом натолкнулись на три крестьянские телеги. Две запряженные в них лошади стояли, а одна лежала. Под телегами, тесно прижавшись друг к другу, сидели люди. [365]
— Ба, да это же наши артисты! — вглядевшись, воскликнул Ворошилов. — Вот так встреча.
Подъехав и склонившись с седла, я заглянул под одну из телег. Там оказались женщины, артистки армейского театра. Промокшие и озябшие, размазавшие грим по посиневшим лицам, они имели довольно жалкий вид. По расширенным глазам и испуганным взглядам можно было понять, что дрожали они не только от холода, но и от страха перед доносившимися со всех сторон звуками боя и перед пролетавшими вверху снарядами.
— Как же вы здесь очутились, культурные силы? И нравится ли вам этот концерт? — спросил я артисток, спрыгивая с коня. Спешился и Ворошилов.
Женщины, узнав нас, заговорили разом:
— Семен Михайлович, Климент Ефремович, помогите нам.
Услышав разговор, из-под соседней телеги вылез рослый мужчина.
— Какая же вам помощь нужна? Смотрите, какие у вас рыцари! — кивнул Ворошилов на богатыря артиста.
— Что касается меня, то я имею честь принадлежать к трагикам и соответственно своей профессии люблю все драматическое, но, разумеется, не опасное для жизни, — пробасил здоровяк, и его на вид хмурое лицо озарилось приятной улыбкой.
Через минуту все артисты покинули свои убежища и столпились около нас. Вперед вышел руководитель группы. От него мы и узнали, какие обстоятельства их сюда забросили.
— Сегодня утром мы давали концерт в деревне Конюхи, — рассказывал он. — Все было спокойно, как вдруг появляется товарищ Горячев, говорит: «Противник наступает. Кончайте свою комедию и быстренько тикайте, иначе вам будет драма в одном действии». Спрашиваем: «А куда тикать?» — «Садитесь, говорит, на повозки и жмите в Менчин, там полевой штаб армии». Вот мы и поднажали, а попали в эту стихию. Лошади устали, вороной же в виде протеста, вовсе улегся.
— Ну что, товарищи, поможем артистам? — обратился Ворошилов к обступившим нас бойцам эскадрона. [366]
И моментально на плечах прозябших женщин появились одеяла или просто попоны. У одного нашлась лишняя старая шинель, другой нес сапоги, которые ему «все равно тесны», третий делился куском хлеба.
Я приказал И. М. Десятникову выделить людей и лошадей, чтобы доставить артистов до ближайшей деревни в безопасное место. Прощаясь с нами, трагик спросил:
— Как вы думаете, Семен Михайлович, каков будет финал этой героической эпопеи?
— Победным! — уверенно ответил я. — А вы разве сомневаетесь?
— Нет. Просто хотел укрепиться в своем мнении, — и хитро улыбнулся.
Уже когда были в пути, Ворошилов оглянулся:
— Тяжел труд артистов в фронтовых условиях. Страшно, а надо смеяться, в желудке пусто, но песню пой, поднимай настроение бойцов. Силой своего искусства они тоже сражаются с врагами революции.
С этим нельзя было не согласиться. Да и не только искусством защищали они наше общее дело. Я сам не раз видел, как наши самодеятельные артисты и профессионалы, прервав концерт, шли в бой с винтовками в руках...
Хорышова-Русского достигли в сумерках. Село было занято противником. В лесу западнее его стояла одна из бригад 4-й дивизии в конном строю. Подъехали ближе и на невысоком холме увидели С. К. Тимошенко с группой командиров. Начдив что-то говорил, показывая рукой в сторону противника.
— В чем дело? Или решили в поле ночевать? — спросил я, приблизившись к высотке.
— Два раза уже атаковали, да все неудачно. В селе крупный противник, — ответил Тимошенко.
— И что теперь намерены делать? — поинтересовался Ворошилов.
— Приказал выбросить на фланги пулеметы. Под их прикрытием сам поведу бригаду в атаку.
— Правильно, — одобрил я. — Все равно мимо этого села у нас дороги нет. Врага надо разбить во что бы то ни стало, у бойцов необходимо укрепить уверенность в своих силах, в победе. [367]
Проезжая перед строем, я шуткой ободрил конармейцев, а когда начдив доложил, что к атаке все готово, подал команду:
— Шашки к бою! За мной, марш, марш!
Ряды заколыхались и двинулись. На флангах рванули вперед пулеметные тачанки и, на ходу развернувшись, полоснули очередями по окраине Хорышова. Противник ответил ружейными залпами и дробным стуком пулеметов. Ухнуло орудие, взвизгнул и с треском где-то позади разорвался снаряд, потом второй, третий.
Я оглянулся и с удовольствием отметил, что конармейцы не дрогнули. Лава упрямо катилась к селу.
— Ура-а-а! — прозвучал рядом голос Ворошилова.
— Ура-а-а! — загудел мощный бас Тимошенко.
— Ура-а-а! — разлился половодьем боевой клич конармейцев.
И вот уже противник совсем близко. Вижу: пехотинцы начали метаться, бросать позиции, убегать за хаты и постройки. В стороне, присев у забора, стрелял из револьвера офицер. Миг — и налетевшая волна сбила забор, накрыла им офицера.
Конармейцы ворвались в село. Стрельба постепенно начала гаснуть и наконец совсем прекратилась. Хоры-шов-Русский был очищен от врага. Бригада захватила несколько десятков пленных, пулеметы, походные кухни и повозки с продовольствием.
— Вот теперь можно и отдохнуть, обсушиться. Только будьте архибдительны, — предупредил я, прощаясь с С. К. Тимошенко. — За ночь постарайтесь подтянуть сюда и остальные свои бригады.
Ночевать решили в полевом штабе армии, в Менчине. В Завалюв, расположенный на полпути туда, въезжали вслепую, когда уже спустилась непроницаемая темень.
— Не плохо бы обсушиться, — предложил Ворошилов.
— Пожалуй, — согласился я. — Может, и дождь перестанет.
— Ваня, подыщи-ка хату, да побыстрее! — крикнул Климент Ефремович ординарцу.
Шпитальный убежал, а мы тем временем выделили группу бойцов из эскадрона Десятникова для разведки [368] дороги в Менчин. Кругом слышалась стрельба, и в темноте можно было нарваться на противника.
— Осмотри дорогу и быстрей возвращайся.
— Не волнуйся, Семен Михайлович, все будет как надо, — успокоил меня командир взвода Ф. И. Афанасьев, назначенный старшим разведки.
Федор — мой старый товарищ. Мы вместе служили еще в Северском драгунском полку. Я знал его как опытного и умного разведчика.
Не дождавшись Шпитального, мы пошли в первый попавшийся дом. Ворошилов потянул на себя скрипучую дверь.
В комнате стоял полумрак, трудно было рассмотреть лица множества стоявших и сидевших людей. Окутанный сизой пеленой табачного дыма, лениво мерцал фитиль в плошке на табурете.
— Товарищи, может, вы перейдете в другую хату, а мы здесь обсушимся, — сказал Ворошилов.
— Чего вы за нами ходите? Весь вечер не даете покоя, — сердито шагнул к двери широкоплечий боец, приняв нас за кого-то, кто, видимо, уже пытался выселить их.
— Вам же русским языком объяснили, что хата занята, — спокойно урезонивал кто-то.
— Да чего там говорить. Гони их, Петро, в шею! — посоветовал голос из темного угла. — Какой нахальный народ.
— Кого это вы гнать собираетесь? — вышел я из-за спины Климента Ефремовича.
— Простите, не признаали, — заикнулся Петро и, попятившись назад, опрокинул табуретку. Плошка упала на пол, и фитиль погас. В углу зашуршала солома, с лавки грохнулось пустое ведро и с шумом покатилось нам под ноги.
— Тихо! Не двигаться! — остановил бойцов Ворошилов, ощупью пробираясь вслед за мной к окну.
Зажгли свет. В хате действительно было полно народу — артиллеристов 4-й дивизии. Мы сняли одежду, выжали ее.
Через несколько минут вбежал командир 4-го конартдива Смешко — старый артиллерист, мой земляк, сражавшийся против белогвардейцев с 1918 года. [369]
— Здравия желаю! — приветствовал он нас. — От хлопцев узнал о вашем визите.
— А это что, не бомбы ли? — хлопнул Ворошилов рукой по вздувшимся карманам Смешко.
— Это вам, — улыбаясь, вытащил он две краюхи хлеба. — Небось голодны.
Прошло с час. Вернулся Федор Афанасьев, и мы отправились в Менчин.
Попытки противника расчленить Конармию и разгромить по частям успеха не имели. Но положение оставалось угрожающим. Наши дивизии оказались зажатыми между двумя вражескими группировками в коридоре шириной всего 12–15 километров в районе Свидники — Хорышов-Польский — Чесники — Невирков — Хорышов-Русский. Причем польские войска нажимали не только с юга и севера, но и с запада, со стороны Замостья. А на востоке, захватив переправы на реке Хучва, противник отрезал нас от войск Западного фронта.
Надежда на помощь 12-й армии окончательно испарилась, мы даже не представляли, где она находится. Связь с нашим основным штабом и с командованием фронта установить не удавалось.
Ожесточенные бои 30 и 31 августа принесли большие потери и измотали Конармию. Люди выбились из сил. Лошади настолько устали, что буквально валились с ног. Обозы были переполнены ранеными, боеприпасы кончались, медикаментов и перевязочных средств вообще не осталось.
В таких условиях продолжать наступление на Красностав — Люблин против превосходящих сил противника означало обрекать Конармию на верную гибель. Обстановка властно требовала отводить ее на соединение с войсками Западного фронта. И Реввоенсовет отдал приказ с утра 1 сентября начать отход в общем направлении на Грубешов. Снова оперативное построение армии избрали в форме ромба, в центре которого решили расположить обозы и полештарм. В авангарде предстояло наступать 4-й дивизии, получившей задачу овладеть районом Теребинь — Грубешов и захватить переправы через Хучву. Уступами справа и слева должны [370] были двигаться 6-я дивизия без одной бригады и 14-я, а в арьергарде — 11-я дивизия и бригада 6-й. Особая бригада оставалась в нашем резерве и следовала-с полештармом.
Утром с Ворошиловым выехали к Тимошенко. Его дивизии отводилась самая ответственная роль, и хотелось находиться там, где мы могли быть всего нужнее.
Начдива встретили на юго-восточной окраине Хорышова-Русского. Верхом на коне он осматривал в бинокль примыкавший к дороге лес, в котором шел бой. Рядом стоял начальник штаба дивизии И. Д. Косогов.
— Как дела? — спросил я, здороваясь. — Есть ли успех?
— Пока нет, — ответил Семен Константинович. — Двинулись мы двумя колоннами, и обе встретили сопротивление. Левая вот тут, у леса, прижата сильным огнем. [371]
Противника, вероятно, не больше двух батальонов, но у него много пулеметов.
— Это какая здесь бригада?
— Третья, Горбачева. Я ему приказал пробиться любой ценой. И он пробьется, товарищ командарм, будьте уверены.
— Ну а с правой колонной что?
— Там труднее. Вторая бригада остановлена сильным огнем белополяков из Лотова. Место там болотистое, и прорваться можно только через плотину. Послал Тюленеву батарею.
Я поднес к глазам бинокль, осмотрел местность впереди:
— Сделаем так, Семен Константинович. Первую бригаду двиньте в обход леса на Хостине. Это хотя и трудное направление, но для нас единственный путь отхода. Туда уже движутся тылы. Захватите переправу в Вербковице и исправляйте мосты.
Пока мы разговаривали, Ворошилов успел забраться на полуобгорелый сарай и осмотреть в бинокль лес, где атаковала 3-я бригада. Возвращался повеселевший:
— У Горбачева-то полный порядок. Лес в его руках.
— Ну и отлично. — Я повернулся к начдиву: — Поезжайте, Семен Константинович, в третью бригаду и тяните туда первую. А мы с Климентом Ефремовичем поедем к Тюленеву.
Вблизи Лотова, у маленького хуторка, увидели комбрига в весьма неприглядном виде. Он весь, с ног до головы, был забрызган грязью, даже к его русой волнистой шевелюре прилипли кусочки земли и стебли перегнившей травы.
— Иван Владимирович, что с вами? Где вы так разукрасились? — с сочувствием осматривал я измазанного комбрига.
— Ползать приходится. Пытался к Лотову вывести двадцать второй полк болотом с фланга, но ничего не вышло, людей засасывает. Придется еще раз атаковать прямо в лоб, через плотину.
— Ну что ж, давайте, Иван Владимирович, раз другого выхода нет, — вынужден был согласиться я, — Атакуйте, а мы подумаем, как вам помочь. [372] Сюда должны были подойти передовые части 6-й дивизии. Их мы и рассчитывали направить на помощь И. В. Тюленеву.
Поблизости находилась высота. Мы поднялись на нее, чтобы осмотреть местность и проверить, подходит ли 6-я.
С высоты открывался великолепный обзор во все стороны. Мы видели, что 3-я бригада Тимошенко уже преодолела лес и в конном строю атаковала Хостине, раскинувшееся на дороге к переправе у Вербковице. Из Завалюва по шоссе и полю к Хорышову-Русскому валом катилась темная масса обозов. Юго-восточнее местечка Грабовец, в полосе 14-й дивизии, грохотала артиллерия. Гул артиллерийской канонады доносился и с запада, из-за Менчина. Там вел бой арьергард армии — 11-я кавалерийская дивизия.
А вот и колонны 6-й дивизии. Они только вытягивались от Невиркова по проселку на Котлице.
— Что-то запаздывает Апанасенко, — заметил Ворошилов.
— Да, по времени он должен уже пройти Котлице, — отозвался я, рассматривая деревню Хонятыче к югу от Лотова. Здесь мое внимание привлекли колонны конницы.
— Климент Ефремович, смотрите, противник! — воскликнул я, показывая рукой в ту сторону. — Не меньше дивизии.
В это время у Лотова загремело «ура». Это 21-й полк во главе с комбригом И. В. Тюленевым и командиром полка В. В. Коробковым в конном сомкнутом строю бросился через дамбу и, несмотря на губительный огонь польских пулеметов, ворвался в деревню.
Наблюдая за атакой, мы на несколько минут отвлеклись от польской конницы. А когда вновь обратили на нее внимание, она стояла на прежнем месте в колоннах, стояла и смотрела, как бригада 4-й дивизии громила пехоту в Лотове. Оказать своим помощь уланы не могли — их отделяло от села широкое болото.
Со стороны Хорышова-Русского из леса вытягивалась артиллерийская батарея. Это ее Тимошенко послал на помощь Тюленеву, но, как видно, она безнадежно опоздала. [373] Мы вскочили на коней и помчались к артиллеристам. Впереди верхом ехал начальник артиллерии армии Г. И. Кулик.
— Что же вы, Григорий Иванович, так долго, — укоризненно сказал Ворошилов.
— Грязища непролазная. Застряли, Климент Ефремович.
— Давайте быстрее на высоту, — показал я Кулику. — Есть для вас интересная работа.
Артиллеристы выскочили на гребень, откуда как на ладони виднелись колонны улан.
— А ну-ка, Иван Емельянович, покажи свое искусство, — обратился я к командиру батареи Мирошниченко. — Смотри, стоят, словно на параде.
— Сейчас мы им устроим «парад». — Мирошниченко побежал к одному из орудий и сам стал наводить его на цель. Потом послышалась его басовитая команда, и одновременно ухнули два орудия.
Взрывы произошли в самой середине неприятельских колонн. Ряды смешались, и конница покатилась на юг, в лощину, подступавшую к большому лесу. А вслед 'им неслись и неслись снаряды.
Мы поскакали к Хорышову-Русскому. По шоссе здесь двигались обозы, полки Особой бригады и полевой штаб армии. Сплошной бесконечной лентой тянулись повозки, санитарные линейки с ранеными, походные кухни. Мы приближались к переправам на реке Хучва.
На некоторое время наступила относительная тишина. Не слышно было артиллерийского гула и треска пулеметов. Но в полдень неприятель напомнил о себе. Над 6-й дивизией и обозами появились самолеты.
Скоротечный бой произошел в местечке Хостине, где путь нам преградила вражеская пехота. 22-й полк И. В. Тюленева ударом во фланг быстро смял противника. В атаке отличился командир 1-го эскадрона Тихон Бондаренко. Он первым ворвался в расположение врага и зарубил офицера. Уже будучи раненным, Тихон пленил расчет пулемета, который преграждал путь нашей коннице. За этот подвиг Т. Бондаренко был награжден орденом Красного Знамени. Кстати, в Конармии служила сестрой милосердия его жена Зинаида, тоже отважный человек.
Вышибая по пути неприятельские «пробки», части [374] 4-й дивизии вышли к Хучве и захватили Вербковице. Бежавший противник не успел разрушить мост, и дивизия, а за ней обозы и полештарм перешли на восточный берег реки. Армия выходила из окружения.
Успешно выполняли свои задачи и остальные соединения. 14-я дивизия прочно обеспечила правый фланг армии и с боем отходила на линию Подгорцы — Волковые. Передовые части левофланговой 6-й дивизии, отходившие южнее, отбросили польскую пехоту с переправ через Хучву у Конопне и Вороновицы и установили связь с 44-й стрелковой дивизией в Тышовцах. Арьергард Конармии — 11-я дивизия в бою с подошедшим к Хорышову-Русскому противником захватила около двухсот пленных и заняла рубеж Заборцы — Гдешин — Хостине. Начдиву Морозову было приказано вечером перейти в наступление и отбросить неприятеля на запад, а утром следующего дня переправиться через Хучву в Вербковице.
В Богородице мы приехали часам к шестнадцати. С. А. Зотов уже разместил полештарм и теперь принимал меры, чтобы установить связь с дивизиями.
Я спросил его, что слышно о 12-й армии.
— Со штабом и командующим связи еще нет, — ответил Степан Андреевич. — Но у нас только что был боец из сто тридцать второй бригады сорок четвертой дивизии. Вот донесение комбрига.
Ворошилов взял из рук Зотова испещренную мелким почерком бумагу и начал читать.
Командир 132-й бригады сообщал, что его полки второй день вели в Грубешове кровопролитный бой. На рассвете противник ворвался на северо-западные окраины города. Бригада понесла большие потери. Ранены три комбата, восемь командиров рот и взводов. Тяжело ранен комиссар бригады Михайловский.
— Михайловский? — повторил Ворошилов. — Так вот куда он попал!
Мне понятно было его волнение. Климент Ефремович хорошо знал Михайловского и даже просил назначить его в Конармию.
— Надо, Семен Михайлович, помочь им, и побыстрее, — обратился ко мне Ворошилов.
На помощь 132-й стрелковой бригаде мы тут же направили две бригады 4-й кавдивизии. [375] В Грубешов выехал начальник оперативного отдела полевого штаба армии В. Р. Бородулин. Ему поручалось связаться по прямому проводу с основным штабом армии и передать Л. Л. Клюеву распоряжение срочно перебросить во Владимир-Волынский патроны, снаряды, продовольствие, фураж и выдвинуть туда оперативный пункт штарма.
4-я кавдивизия вновь доказала свою высокую боеспособность, а С. К. Тимошенко подтвердил репутацию толкового военачальника. Несмотря на усталость, после того как они протаранили кольцо окружения, две бригады рысью двинулись к Грубешову и с ходу навалились на противника. Враг обратился в бегство. Преследуя его, конармейцы взяли до 1000 пленных, захватили много пулеметов, винтовок и три тяжелых орудия.
Итак, план польского командования, рассчитанный на окружение и уничтожение ненавистной ему красной конницы, провалился. Наша армия расчистила себе путь на восток и соединилась с войсками Западного фронта. Благодаря мужеству и поразительной выносливости конармейцев мы выдержали все невзгоды и испытания. Дивизии не только организованно вышли из окружения и сохранили всю материальную часть, но и нанесли противнику значительный урон. Только в боях 1 сентября неприятель потерял около 700 человек убитыми и ранеными, а также свыше 2000 пленными.
Мы тоже понесли значительные потери. Смертью храбрых пали десятки замечательных бойцов, командиров и комиссаров. И что самое обидное, даже ценой этих жертв мы не могли оказать помощи войскам Западного фронта. Наступление Конармии на Замостье превратилось в обособленную операцию, обреченную на неудачу.
