Я уже писал о том, что Врангель наглухо закрыл за собой ворота в Крым. Перекопский перешеек был превращен врагом в неприступную крепость. От берега Черного моря до Сиваша тянулись мощные укрепления. Перекопский и Чонгарский перешейки и соединяющий их, южный берег Сиваша, как позже отмечал Фрунзе, представляли собой одну общую сеть заблаговременно возведенных укрепленных позиций, усиленных естественными и искусственными препятствиями и заграждениями. В сооружении их принимали участие как русские, так, по данным нашей разведки, и французские военные инженеры, использовавшие при постройках весь опыт империалистической войны.
Основная линия обороны была сооружена на Турецком валу, длина которого составляла 11 километров, высота до 8 метров. Все здесь было насыщено орудиями и пулеметами. Перед валом — ров глубиной 10 и шириной более 20 метров. Многочисленные ряды проволочных заграждений с заложенными в них фугасами прикрывали ров и подступы к валу. Перед валом за рвом открывалась гладкая степь. Взять Турецкий вал в лоб, штурмом, было не так просто. В 25 — 30 километрах за Турецким валом шла вторая полоса укреплений: Юшуньские позиции — линии окопов, густо опоясанные колючей проволокой, Вторая линия окопов проходила от Перекопского залива в районе Карт-Казака и дальше, огибая южную оконечность озера Старое. Окопы глубокие, в полный рост. Пулеметные гнезда, убежища, проволочные [124] заграждения — все это представляло для наших бойцов большое препятствие.
Были сильно укреплены также Литовский полуостров (белые опасались захода красных во фланг Перекопу и Юшуню) и Арабатская стрелка (полоса земли до 120 километров длиной и шириной от полкилометра до трех).
В помощь войскам, действовавшим на сухопутье, Врангель ввел в Каркинитский и Перекопский заливы (к западной части перешейка) 20 боевых кораблей, которые держали под огнем весь перешеек. Сюда же перешли американские, английские и французские корабли. Арабатская стрелка также прикрывалась огнем Азовской военной флотилии белых.
Проходы через Чонгарский полуостров закрывали сильные укрепления. Два моста — железнодорожный и деревянный, связывавшие Северную Таврию с Крымом через Чонгар, были сожжены белыми. И здесь французские инженеры построили блиндажи, лисьи норы, шесть линий укреплений. Перед каждой линией — три-четыре ряда колючей проволоки. На бетонных площадках — крепостные орудия, привезенные из Севастополя.
После осмотра системы укреплений крымских перешейков Врангель на совещании в Севастополе заявил: «Русская (то есть белая. — С. Б.) армия спокойно перезимует в Крыму, за зиму оправится и окрепнет, а весной перейдет в решительное наступление».
М. В. Фрунзе тщательно готовился к штурму крымских укреплений. Успех предстоящей операции зависел от храбрости, находчивости, смелости войск, решительности командного состава. Командование фронта, все красноармейцы сознавали огромную ответственность перед Родиной, перед партией. Шла самая энергичная подготовка к штурму перешейков. Командиры инженерных войск внимательно осматривали берег Сиваша, подходы к воде, шестами измеряли глубину топких мест. Разведывательные отряды по ночам производили поиски на вражеском берегу, причем отряды переправлялись через Сиваш на лодках или наспех сколоченных плотах; со всех сторон побережья, и главным образом из Геническа, свозились перевозочные средства (лес, лодки), совершенно отсутствовавшие в намеченных для удара районах; устанавливались береговые батареи для прикрытия штурма. [125]
Чтобы оценить грандиозность и сложность производившейся работы, надо учесть, что никаких технических средств у войск под рукой не было и что эту работу производили воины в условиях страшной стужи, полураздетые и разутые, лишенные возможности где-нибудь обогреться, не получавшие порой даже горячей пищи.
Перед штурмом крымских укреплений Врангеля М. В. Фрунзе перенес свой полевой штаб в Строгановку, расположенную на северном берегу Сиваша. Не одну ночь просидели командующий фронтом и его помощники над картой Крыма, выбирая лучший вариант штурма. Отвергалось одно предложение за другим.
Сиваш — своеобразный залив Азовского моря, хотя может быть назван и озером. Поверхность его изрезана многочисленными песчаными наносами и отмелями. Из-за мелководья вода в нем сильно прогревается, издает гнилостный запах, отчего Сиваш называют Гнилым морем. Обычно Сиваш непроходим. Но когда дует западный ветер, он гонит воду залива в море. Тогда в ряде мест обнажается серое глинистое дно, которое быстро высыхает. Изменится ветер — и волны Гнилого моря снова плещутся у Перекопа.
В штабе Фрунзе знали о Сиваше больше, чем у Врангеля. Как раз в ту пору подул западный ветер. Вода в заливе стала убывать. Возникла возможность перебросить группу войск на Литовский полуостров, в тыл укрепления Турецкого вала. М. В. Фрунзе приказал найти опытных, надежных проводников, которые хорошо знали Сиваш. Местные жители, от всего сердца помогавшие Красной Армии покончить с ненавистным врагом, указали на Ивана Ивановича Оленчука. И вот Оленчук уже сидел рядом с командующим фронтом; на столе перед ними лежала развернутая карта.
— Просьба к тебе, Иван Иванович, — сказал Фрунзе. — Старожилы сказывают, что ты исходил Сиваш, хорошо знаешь все броды. Там, за бродами, враг сидит. Его надо уничтожить.
Оленчук подтвердил, что «по ветерку» можно предугадать спад и подъем воды. Не раз он ходил через Сиваш на базар в Армянск, пробираясь между топких, глубоких «чаклаков» только ему известной дорогой. До того берега Сиваша было верст десять.
— Мабуть, будэ так, — подтвердил Оленчук.
Фрунзе взглянул на карту, измерил расстояние — Оленчук говорил правду. По прямой — восемь верст.
— Так что, Иван Иванович, — сказал Фрунзе, — надо провести бойцов через Сиваш. Оленчук охотно согласился:
— Проведу. Брод знаю. Все зроблю, шо надо.
Всего было выявлено три брода. Однако дно Сиваша покрывал слой липкой грязи, в которой глубоко вязли ноги. Чтобы сделать броды проходимыми, дно Сиваша выкладывали лозой, досками, связанным в пучки камышом — всем, что можно было здесь найти. В ночь на 6 ноября Оленчук с группой саперов по дну Сиваша через каждые сто шагов поставили вехи. Когда тронутся через Сиваш войска, около них встанут посты{47}.
Разведка установила, что Литовский полуостров укреплен сравнительно слабее, чем Турецкий вал, и обороняется небольшими силами.
И тогда было решено одновременно атаковать Турецкий вал с фронта (чтоб сковать главные силы обороняющихся) и Литовский полуостров — через Сиваш. Главный удар наносился на перекопском направлении. Чонгарское было вспомогательным.
Началась тщательная подготовка к штурму, во время которой учитывался опыт боев Красной Армии с войсками Врангеля на каховском плацдарме.
Сосредоточивалась артиллерия. Был разработан детальный график артиллерийской подготовки. Принимались все меры к своевременному подвозу боеприпасов, что было не так легко, если учесть, что отступавший враг разрушил дороги. Все дорожные сооружения и грузы приходилось доставлять на боевые позиции гужевым транспортом по разбитым проселкам. Спешно восстанавливались разрушенные мосты, наводились новые. Строились плоты для переправы пулеметов и легкой артиллерии, ремонтировались и сосредоточивались в определенных пунктах местные плавсредства. Сооружались [127] укрытия для пехоты. На чонгарском направлении части 30-й стрелковой дивизии восстановили Чонгарский мост.
В тылу 51-й дивизии 6-й армии, которой предстояло штурмовать Турецкий вал с фронта, создавались препятствия, аналогичные перекопским. Бойцы тренировались в преодолении этих препятствий.
Напряженную работу в войсках вели политорганы, партийные организации. Все ответственные работники политуправления фронта, политотделов армий находились в частях, на решающих участках. Для выполнения наиболее ответственных задач по указанию М. В. Фрунзе были сформированы три коммунистических ударных батальона.
На Перекопе наступала 6-я армия в составе 15, 51 и 52-й стрелковых дивизий и Латышской стрелковой дивизии. Для помощи армии, для развития ее успеха в район Перекопа подтягивались 2-я Конная армия и части Махно.
На чонгарском направлении действовала усиленная 4-я армия. Ей передали из 13-й армии 9-ю стрелковую дивизию и 3-й конный корпус.
13-я армия оставалась в резерве. Ей поручалась охрана побережья Азовского моря. В случае необходимости ее части могли быть быстро переброшены на любое направление — перекопское или чонгарское.
Первая Конная, составляя главную фронтовую подвижную группу, вводилась в прорыв на перекопско-сивашском направлении. К началу штурма она размещалась за 4-й армией. Ее 4-я кавдивизия находилась в Ново-Михайловке, 6-я — в районе станции Джимбулук, 14-я — в Рождественском, 11-я — в Геническе, Особая бригада и полештарм — в Ново-Троицком.
Вечером 7 ноября началось наступление Красной Армии на засевшего в Крыму Врангеля.
К бродам через Сиваш стали подходить части 15-й и 52-й дивизий, 153-й стрелковой и кавалерийской бригад 51-й дивизии. С передовым отрядом шел Оленчук. Не курили, не разговаривали, чтобы не обнаружить себя.
Сквозь висевший над Сивашем туман и тьму ночи еле пробивались лучи неприятельских прожекторов. Несмотря на принятые меры, ноги бойцов тонули в грязи. Грязь [129] прилипала к колесам орудий. Соленая вода проникала в сапоги, разъедала ноги. Мороз доходил до 15 градусов, и мокрая одежда сразу же покрывалась коркой льда.
Оленчук шел рядом с командиром. Позади осталось уже две трети пути, когда белые обнаружили переправу. Вражеская артиллерия открыла сильный огонь. Снаряды рвались густо, но бойцы с криком «ура» бросились в решительный бой. Вот уже штурмующие достигли берега, выбрались из камышей и с ходу атаковали врага. Первую линию окопов защищали кубанцы генерала Фостикова. Белые отчаянно сопротивлялись, но героический порыв красных бойцов был неудержим, и враг не мог устоять.
Всю ночь продолжались яростные схватки. Наши упорно пробивались вперед. Наконец, уже утром, сопротивление белых было сломлено. Выбитые из окопов, они отступили к хутору Новый Чуваш.
К восьми часам 8 ноября Литовский полуостров был почти весь очищен от врага. Части 15-й и 52-й стрелковых дивизий вышли на Перекопский перешеек и двинулись к юшуньским укреплениям врангелевцев.
Из поступивших за ночь и за день донесений было ясно, писал впоследствии М. В. Фрунзе, как правильно поступали мы, решившись идти на штурм без всяких проволочек и даже не дождавшись прибытия отставшей тяжелой артиллерии. Противник совершенно не ожидал такого быстрого удара с нашей стороны. Уверенный в безопасности, он к моменту нашей атаки производил перегруппировку войск, заменяя на перекопском направлении сильно потрепанные части своих 13-й и 34-й дивизий 2-го армейского корпуса дроздовцами, марковцами и корниловцами из состава своего лучшего 1-го армейского корпуса. В результате часть позиций занималась еще прежними гарнизонами, а часть новыми, еще не успевшими даже ознакомиться с местностью.
Днем 8 ноября 51-я дивизия начала штурм Турецкого вала с фронта. Он продолжался 13 часов. Первые три атаки яростно сопротивлявшийся противник отбил. Дивизия несла большие потери. В некоторых полках они достигали 60 процентов.
В это время осложнилось положение на Литовском полуострове. Собрав силы, противник отчаянными контратаками вытеснил наши части, понесшие большие потери, [130] с Перекопского перешейка и вышел к южной части полуострова. Неожиданно сменилось направление ветра. Воды Сиваша начали заливать переправу. Нарушилась связь с войсками, находившимися на полуострове. Чтобы восстановить её, бойцы роты связи сошли в воду и, держа провод в руках, стояли так под огнем врага несколько часов.
М. В. Фрунзе принял самые решительные меры, чтобы не ослабить темпов наступления. По его приказанию в помощь 15-й и 52-й стрелковым дивизиям переправились через Сиваш 7-я кавдивизия 4-й армии, 16-я кавдивизия 2-й Конной и отдельная группа Махно{48}. 51-я дивизия Блюхера возобновила атаки с фронта. Правофланговые части дивизии (453-й и 455-й полки) обошли левый фланг укреплений вброд по восточной части Перекопского залива и вышли в тыл врангелевским укреплениям. Рано утром 9 ноября Турецкий вал был полностью захвачен красными героями.
Начались ожесточенные бои за Юшуньские укрепленные позиции. [131]
Тревожной была ночь на 8 ноября. Засыпал на несколько минут и снова просыпался. Привыкнув в течение трех десятков месяцев находиться в самом пекле боя, я не мог сидеть в бездействии в тылу, тогда как совсем рядом, в каких-нибудь тридцати — сорока километрах, развертывался заключительный этап исторического сражения. И хотя понимал, что нельзя бросать конников на штурм укрепленных позиций, сердцем рвался к войскам на передовую, хотелось встать и скакать туда.
Я лежал с открытыми глазами и думал, думал, шаг за шагом мысленно прослеживал действия армий в Северной Таврии, почему не удалось полностью окружить и уничтожить здесь войска Врангеля, что вызывалось объективными условиями, менявшейся обстановкой, где допускались просчеты, ошибки ...Какие потери понесут войска теперь, при штурме хорошо укрепленных позиций? А штурмовать надо, и немедленно, и брать перешейки в короткий срок. Самое страшное — замешкаться, остановиться. Если хоть часть войск поверит в неприступность вражеских позиций — беда. Неизбежен упадок боевого духа. И тогда битва за перешейки превратится в мясорубку, наши силы будут истощаться в бесплодных атаках. Гражданская война затянется, бедствия народа будут продолжаться, и, кто знает, сколько еще времени. Вспомнил посещение полештарма махновцами — наглыми, самоуверенными. В Северной Таврии армия Махно почти не принимала участия в сражениях, плелась в обозе. Допустим, и это выигрыш — хоть не воевала против нас. Но как она поведет себя теперь, в решающий момент сражения?
Многие вопросы волновали меня. Успокаивало лишь то, что во главе фронта стоял Фрунзе, который переживал не меньше нас. Я верил в полководческий талант Михаила Васильевича, знал, что он примет все необходимые меры для нанесения врагу сокрушительного завершающего удара.
Я видел, что не спал и Климент Ефремович. Он то и дело тяжело ворочался на койке, глухо кашлял — простудился.
Поднялись затемно. Вышел на улицу. Холодно, сыро. 132
Где не проходили войска — у изгородей, в огородах, — белел снег. С хмурого неба падал не то дождь, не то снег.
Завтракали вяло. Перебрасывались незначительными фразами, о бое избегали говорить. С нетерпением ждали донесений с фронта, и вот наконец долгожданная весть: наши форсировали Сиваш и зашли в тыл врагу. Вскоре с порывами ветра стали ясно доноситься звуки канонады, напоминавшие раскаты грома: это 51-я пошла на штурм Перекопа.
Мы повеселели.
— Теперь надо везде жать, на всех участках, — сказал Минин, — особенно на Чонгаре.
— Жать?! — усмехнулся Ворошилов. — Там в тыл не зайдешь, а в лоб попробуй...
Да, Чонгарский перешеек был крепким орешком. Узкая дамба, по которой пролегал железнодорожный путь, была на виду у врага, и врангелевцы вели по ней прицельный артиллерийский огонь. Всюду, на каждом клочке суши, — окопы с густыми рядами проволочных заграждений, блиндажи, лисьи норы, различные укрытия, траншеи, ходы сообщения. Боевые корабли врага защищали Чонгар со стороны Генического пролива.
— А что наши моряки делают, чем занимаются? — заметил Минин. — Есть же у нас флот на Азовском море! Хозяйничают белые на море как хотят.
Мы промолчали. Как-то сложилось так, что взаимодействия войск фронта с Азовской военной флотилией не получилось{49}[133]
— У нас тяжело на душе, а каково командующему, — сказал Ворошилов, видимо отвечая каким-то своим мыслям. И добавил, вставая: — Поеду в дивизии. Как там конники готовятся к походу в Крым? Надо торопиться. Все-таки, думаю, передышка для Первой Конной будет короткой.
— Дай бог! — отозвался Минин.
Климент Ефремович не напрасно заговорил о Фрунзе. На плечах командующего, на его партийной совести лежала тяжелейшая ответственность за исход сражения.
Какие сомнения одолевали Михаила Васильевича, хорошо видно из его доклада Главкому за первые два дня штурма Перекопа (в копии Владимиру Ильичу) от 10 ноября. Фрунзе писал, что, несмотря на бодрое настроение нашей пехоты, продвижение совершается крайне медленно и в данный момент он, Фрунзе, не может сказать, будет ли армией теперь же выполнена задача по овладению Юшуньскими позициями. В связи с бездействием нашего флота, чрезвычайной трудностью форсирования в лоб чонгарских переправ и ввиду овладения нами Перекопом и Армянском центр тяжести удара командюж перенес на Перекоп. В настоящее время вблизи его сосредоточена вся 2-я Конармия, а на Литовском полуострове уже действует 7-я кавдивизия, туда же получила приказ двигаться 1-я армия, как только мы овладеем. Юшунем. Сегодня с рассветом направилась к Перекопу и 46-я дивизия, приданная временно 2-й Конной армии, с задачей ударить на Джанкой. Фрунзе отмечал также, что на подготовке операции крайне тяжело отражается отсутствие железнодорожной связи с тылом.
Части войск, особенно 30, 51, 52 и 15-й дивизий, находятся все время под открытым небом без возможности укрыться и при крайне недостаточном обмундировании. Особенно плохо с обувью, которая за дни быстрых маршей страшно истрепалась.
Ожесточенные бои на Перекопе продолжались днем и [134] ночью в течение 8, 9, 10 ноября. И та и другая сторона истекали кровью.
Наконец обстановка коренным образом изменилась в нашу пользу. Боевой порыв и мужество красных героев, не жалевших в боях за Советскую Родину, ее великое будущее, за счастье своих детей ни сил, ни самой жизни, принесли желанный успех.
В ночь на 11 ноября 51-я и Латышская стрелковые дивизии, преодолевая упорное сопротивление врага, неся потери от флангового огня неприятельских кораблей, прорвали последнюю линию юшуньской укрепленной полосы противника и вышли на оперативный простор. В тот день советское радио сообщило: «Срочно. Всем, всем. Доблестные части 51-й Московской дивизии в 9 часов прорвали последние Юшуньские позиции белых и твердой ногой вступили на чистое поле Крыма. Противник в панике бежит. Захвачено много пленных, артиллерии, морских дальнобойных орудий, пулеметы и прочие трофеи, кои выясняются. Преследование продолжается».
На Чонгаре пошла в наступление славная 30-я Иркутская дивизия. Под яростным огнем врага устремились воины вперед по восстановленному Чонгарскому мосту, переправились на Тюп-Джанкойский полуостров, стремительно атаковали врангелевцев, выбили их из ряда укрепленных линий, заняли деревню Тюп-Джанкой и еще ряд населенных пунктов. Другие подразделения на лодках и плотах переправились на побережье Таганашского полуострова, сломили здесь отчаянное сопротивление врага и заняли станцию Таганаш.
Ночью 11 ноября вся дивизия закончила переправу через Сивашский залив. Путь в Крым и на чонгарском направлении был открыт.
Исход битвы за Крым стал ясен для всех. Продолжать воевать дальше — значило напрасно губить тысячи людей.
11 ноября М. В. Фрунзе предъявил генералу Врангелю ультиматум.
В случае принятия Вами означенного предложения Революционный Военный совет армий Южного фронта на основании полномочий, предоставленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти. Ответ ожидаю, до 24 часов 11 ноября.
Моральная ответственность за все возможные последствия в случае отклонения делаемого честного предложения падет на Вас»{51}.
Вслед за этим Реввоенсовет Южного фронта обратился со специальным радиообращением к офицерам и солдатам врангелевской армии.
Офицеры, солдаты, казаки и матросы белой армии!
Борьба на юге заканчивается полной победой советского оружия. Пали Краснов и Деникин, завтра падет Врангель. Все попытки восстановить в России капиталистический строй с помощью иностранных империалистов кончились позорно. Великая революция победила, великая страна отстояла свою целость.
Белые офицеры, наше предложение возлагает на вас колоссальную ответственность. Если оно будет отвергнуто и борьба будет продолжаться, то вся вина за бессмысленно пролитую русскую кровь ляжет на вас. Красная Армия в потоках вашей крови утопит остатки крымской контрреволюции. Но мы не стремимся к мести. Всякому, [136] кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом. Если Врангель отвергнет наше предложение, вы обязаны положить оружие против его воли. Создавайте революционные комитеты и сдавайтесь. Не забывайте, что дело идет о жизни десятков тысяч вовлеченных вами в борьбу против Советской России людей.
Одновременно с этим нами издается приказ по советским войскам о рыцарском отношении к сдающимся противникам и о беспощадном истреблении всех тех, кто поднимет оружие против Красной Армии».
Приказ, подписанный Реввоенсоветом Южного фронта, гласил:
Грозная и беспощадная для своих врагов, Красная Армия не стремится к мести. Мы проливали кровь лишь потому, что нас к этому вынуждали наши враги. Мы во время самых ожесточенных боев обращались к нашим врагам с мирными предложениями. Делаем это и теперь. Революционный Военный совет Южного фронта сегодня послал радио Врангелю, его офицерам и бойцам с предложением сдаться в 24-часовой срок, в котором обеспечивает сдающимся врагам жизнь и желающим — свободный выезд за границу. В случае же отказа вся вина за пролитую кровь возлагается на офицеров белой армии. Революционный Военный совет Южного фронта приказывает всем бойцам Красной Армии щадить сдающихся и пленных. Красноармеец страшен только для врага. Он рыцарь по отношению к побежденным. Всем командирам, комиссарам и политработникам вменяется в обязанность широко разъяснить красноармейцам смысл настоящего приказа.
Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, отдельных частях и управлениях»{52}. [137]
Однако белые не приняли гуманного предложения советского командования. Как свидетельствует сам Врангель, он приказал закрыть все радиостанции в армии и на кораблях, за исключением одной, обслуживать которую поставил исключительно офицеров. Поэтому М. В. Фрунзе отдал войскам Южного фронта приказ о продолжении наступления с целью окончательного разгрома врага.
Начался второй этап исторического сражения.
К вечеру 11 ноября советские войска преодолели все укрепления врангелевцев в северной части Крыма. Отход противника превратился в беспорядочное бегство. 12 ноября М. В. Фрунзе доложил Ленину: «Сейчас вернулся из поездки на фронт. Объехал почти все дивизии всех армий. Несмотря на величайшие лишения красноармейцев, связанные с теснотой размещения, недостатком обмундирования, вообще снабжения, что связано с полной оторванностью тылов, не только армейских, но и дивизионных, всюду находил бодрое и уверенное настроение. На этой почве явилось возможным приступить к форсированию перешейков, опираясь не на нашу технику, безнадежно отставшую, а на живую силу бойцов. Получив приказ о наступлении в Крым, полки ринулись неудержимым потоком и мощным ударом овладели рядом чрезвычайно сильно укрепленных позиций противника.
В настоящее время мы прочно занимаем южное побережье Сиваша, и с утра завтрашнего дня наша конница, заканчивающая сегодня свое сосредоточение на указанных ей рубежах, бросается преследовать разбитого у укреплений противника...
Свидетельствую о высочайшей доблести, проявленной геройской пехотой при штурмах Сиваша и Перекопа, Части шли по узким проходам под убийственным огнем на проволоку противника. Наши потери чрезвычайно тяжелы. Некоторые дивизии потеряли три четверти своего состава. Общая убыль убитыми и ранеными при штурмах перешейков не менее 10 тысяч человек.
Армии фронта свой долг перед Республикой выполнили. [138] Последнее гнездо российской контрреволюции разорено, и Крым вновь станет советским»{53}.
Вся страна, затаив дыхание, следила за исходом великого сражения. В политуправление фронта непрерывным потоком шли патриотические письма с мест, решения собраний, в которых трудящиеся заявляли, что они мыслями вместе с героями Красной Армии и желают им скорой победы. Пришло сообщение, что Московский Совет, выражая горячее пожелание москвичей, учредил Красное знамя, которое будет вручено воинской части, особенно отличившейся в боях за Крым. Через несколько дней Реввоенсовет фронта вручит это знамя славной 51-й дивизии 6-й армии, которой командовал пламенный большевик Василий Константинович Блюхер.
Дивизии за бесстрашие и доблесть ее воинов, проявленные при штурме перекопских укреплений, присвоено наименование Перекопской. Многие ее воины получили высшую военную награду — орден Красного Знамени. В числе других орденом Красного Знамени были награждены начальник дивизии В. К. Блюхер и командир артиллерийского дивизиона Леонид Александрович Говоров, впоследствии Маршал Советского Союза, герой Великой Отечественной войны.
Я хорошо знал Блюхера, не раз встречался с ним и до сих пор вспоминаю о нем с теплотой. Василий Константинович в числе немногих был награжден пятью орденами боевого Красного Знамени.
...Наконец получен долгожданный приказ на выступление: вражеский фронт прорван. По всем улицам Ново-Троицкое, по всем селениям, где стояли красные конники, разнесся сигнал трубы:
— По коням!..
Первая Конная могучим потоком вновь двинулась в поход. Мы шли по израненной, еще дымившейся крымской земле, где совсем недавно велись бои. Поваленные проволочные заграждения, окопы, траншеи, воронки от снарядов и бомб... И вот широкая степь открылась перед нами. Мы пришпорили коней.
В директиве армиям Южного фронта № 0361 от 13 ноября М. В. Фрунзе приказал 2-й Конной по выходе на [139] железную дорогу Джанкой — Феодосия в районе Сейтлер стремительно преследовать противника в направлении на Феодосию, Керчь. И ни в коем случае не допустить его посадки на суда в указанных пунктах. Керчью овладеть не позднее 22 ноября.
1-й Конной надлежало форсированным маршем идти на Симферополь, Севастополь с той же задачей.
Командующий фронтом М. В. Фрунзе правильно оценил обстановку. Заняв эти порты, мы отрезали бы врангелевцам пути отхода морем. От Перекопа до Севастополя почти 200 километров. Надо было преодолеть их как можно скорее добить врага, не дать ему уйти из Крыма.
Наступление развивалось стремительно. Мы шли бок о бок со славной 51-й дивизией, с ее 151, 152, 153-й стрелковыми бригадами.
1-я Конная выступила в поход утром 13 ноября. К этому времени части 6-й и 2-й Конной армий уже перерезали шоссейную дорогу на Симферополь, заняли станции Джанкой, Курман-Кемельчи, где особенно отличилась 2-я бригада 21-й кавдивизии (военком бригады М. А. Экон за этот бой был награжден РВС Республики орденом Красного Знамени). В авангарде нашей армии шла 4-я кавдивизия. Ее полки, преодолев около 100 километров, вместе с передовыми частями 51-й дивизии подошли к Симферополю.
Мы с Климентом Ефремовичем на рассвете поехали в Симферополь. Въезжаем в город, на улицах шпалерами стоят врангелевские солдаты. Все одеты в новенькое английское обмундирование, на груди красные банты. Как говорится, успели перестроиться. Что ж, это неплохо. Многие из белогвардейцев начинали правильно разбираться в том, что происходит, только тогда, когда их крепко били.
Со станции железной дороги связались с Севастопольским ревкомом. Нам сообщили, что сухопутных вражеских частей, не сложивших оружия, в городе нет. Все, кто не успел сесть на суда, сдались ревкому. Пленных что-то около десяти тысяч. Северная и Южная бухты свободны от вражеских судов. В Стрелецкой бухте еще стоят небольшие транспорты, куда грузятся врангелевские офицеры. На рейде стоит крейсер «Генерал Корнилов» и большой транспорт «Херсон». Врангель либо на [140] крейсере «Генерал Корнилов», либо на французском дредноуте «Вальдек Руссо».
Поступали донесения из дивизий. Все они на марше и большей частью не имеют соприкосновения с противником. Дали приказ 62-му полку 11-й кавдивизии расположиться на ночь в Симферополе.
По праву старшего я вступил в должность начальника гарнизона. Город кишел пленными. Всего их было тысяч пятнадцать, из них половина — офицеры. Я назначил секретаря Реввоенсовета С. Н. Орловского председателем комиссии по регистрации их. Выслушав приказ, Орловский сказал:
— Ох, как бы эти пленные не натворили чего. Ведь здесь теперь мы одни, даже охраны нет.
— Ничего, Сергей Николаевич, скоро конники будут здесь, — успокоил я его.
И тут со мной произошел случай, какими богата жизнь военнослужащих, особенно в боевой обстановке.
Недалеко от станции Зеленский облюбовал для Реввоенсовета двухэтажный особнячок. В час ночи, усталые, мы перебрались сюда. Я и Ворошилов заняли одну комнату на втором этаже, в проходной расположился Зеленский. Климент Ефремович лег и сразу же уснул. Не раздеваясь, лег на деревянный топчан и Зеленский. Мне тоже хотелось спать, но я решил подождать, пока подойдет 62-й полк: он ожидался около двух часов ночи. Я стоял у окна и смотрел в глухую темноту. Где-то время от времени раздавались выстрелы. Сняв бекешу, хотел было прилечь на кровать, как вдруг услышал конский топот. Думаю, прибыл полк. Хотел послать Зеленского проверить, но тот уже крепко спал. Тогда решил сделать это сам. В своем черном френче вышел из комнаты, прихватив парабеллум. На ходу переложил его в карман. Метрах в пятнадцати вижу колонну конников. Позади — тачанка с пулеметом. Подошел ближе, хотел спросить, какой полк. Но конники вдруг окружили меня, и один из них, видимо главный, крикнул:
— Сдавай оружие!
«Кто им сказал, что у меня есть оружие? — подумал я. — И что это за люди?»
Но тут я понял, в чем дело: на мне был пояс с кобурой. [141]
— Ну, что глаза пялишь? — вновь крикнул главный. — Сымай, говорю!
Только теперь понял, что попал в руки белых. Обидно. Неподалеку от домика стоит мой броневик, а крикнуть не могу. Узнают бандиты, что перед ними Буденный, — пощады не жди. Решил проявить выдержку. Молча снял пояс с кобурой. Парабеллум остался в кармане.
Один из бандитов увидел на моих сапогах шпоры.
— Господин капитан, глядите, шпоры, стало быть, это кавалерист! — закричал он.
— Я писарем при штабе 19-го кавалерийского полка. А вообще-то раньше был кавалеристом, — торопливо доложил я.
Полк назвал умышленно: такой, 19-й, был и у нас и у белых. И спросил капитана уже строго:
— Почему вы хватаете людей на улице? Вот тут рядом комендатура. Пойдемте туда.
Подвыпивший капитан важно сидел в седле. В ответ на мое заявление он рявкнул:
— Что? Я тебе покажу! Иди, иди! — и толкнул меня ногой в плечо.
Идем по улице. Решаю узнать, кто эти люди и куда меня ведут. Начал исподволь спрашивать, но так, чтобы не слышал главарь отряда:
— Кто у вас командиром?
— Капитан Орлов.
— Зачем я вам нужен?
— А ты кто такой будешь?
— Я же сказал, писарь.
— Расстреляем тебя. Вот за город выйдем.
Этот тоже был пьяный.
— Что я вам сделал плохого?
— Ничего. А только командир приказал, потому, дескать, красный, ну и все.
Вижу, дело плохо. Стал обдумывать положение. А оно не из важных: в отряде до 60 человек, хорошо вооруженных. У меня всего лишь девятизарядный парабеллум. Как быть?
Было темновато, хотя горели фонари. Тачанка, сопровождавшая отряд, свернула на другую улицу, и вскоре там началась стрельба. Вижу, впереди — овражек, через [142] него — мостик. Берег сажени полторы вышиной. Решение принял мгновенно. Как выйдем на мостик — брошусь в сторону и прыгну в овраг. А дальше уже не страшно. Пока бандиты спешатся да кинутся в погоню — успею далеко уйти или спрятаться. Долго искать меня белые не станут: в город вот-вот войдут наши конники.
Орлов — впереди. Оглядываясь, время от времени негромко покрикивает:
— Давай, давай, поспешай ножками.
Слышу шум колес. Несколько бандитов по приказанию Орлова отделились от нас и поскакали в переулок. В это же время один из конвоиров, подозрительно долго поглядывавший на меня, подскочил к Орлову и стал ему что-то шептать. Слышу, произносит мою фамилию.
Ну, думаю, конец. Рука инстинктивно потянулась к правому карману.
Орлов, видимо, усомнился в докладе своего сподручного. Остановив лошадь, он приставил к моему виску наган и спросил:
— Послушай, а ты не Буденный?
— А что?
— Я бы его отпустил, — усмехнулся капитан. — Храбрых не бью. Скажи, ты — Буденный?
«Врешь, если бы ты знал, что я Буденный, мне бы и минуты не жить». И, не теряясь, говорю:
— Эх, капитан. Да зачем Буденный один пойдет в Симферополь. Что он — рядовой разведчик? Писарь я.
Не убирая нагана от моей головы, Орлов крикнул:
— Обыщите его!
Трое бандитов спрыгнули с лошадей — и ко мне. Боясь, что обнаружат револьвер, мигом выхватываю золотые часы, которые мне подарил от имени ВЦИК Михаил Иванович Калинин, и протягиваю Орлову:
— Возьмите! Больше ничего у меня нет.
Отдавая часы, я был уверен, что в темноте Орлов не сразу заметит, что они золотые, а я воспользуюсь паузой и попробую вырваться из рук бандитов. Расчет оправдался. Едва я левой рукой выдернул из кармана за цепочку часы и поднял их вверх, Орлов свободной рукой схватил их. А я правой рукой выхватил револьвер и выстрелил в Орлова в упор. Но, видимо, капитан был опытным воякой. Он успел заметить опасность, мгновенно [143] прижался к седлу... и выстрелил сам. Я тоже увернулся. Пуля угодила в одного из конвоиров, и тот замертво свалился. В одно мгновение я скользнул под голову лошади капитана, прыгнул в темноту, скатился под откос и очутился у невысокого забора. Вижу, с шашками наголо ко мне бегут четверо бандитов. Занимая выгодную позицию, невидимый в темноте, я поочередно уложил их. Отчетливо помню, как целился в каждого. Вся эта сцена разыгралась быстрее, чем можно о ней рассказать. Потом я побежал вдоль забора. Это было небезопасно: спешившиеся всадники могли легко достать меня. Хотел перемахнуть через забор, но он оказался высоким, с колючей проволокой. Пробежал метров сто. Оглянулся. Бандиты гнались за мной. Раздавались выстрелы. Пули решетили забор. К счастью, стрелявшие целились плохо: все были пьяны. Неожиданно послышались крики:
— Скачи наперерез!
— Уйдет в калитку!
— Гляди, он у забора!
— Я же говорил, это Буденный!
Узнав о калитке, побежал еще быстрее. Думаю, только бы опередить их. Вот и калитка. Добежал до нее, а бандиты уже рядом, метрах в пяти. Проскочить в нее не успел. Прижался к косяку и стреляю почти в упор. Двоих сшиб с коней. Выстрелил в третьего, промахнулся, задел лошадь. Она заржала, рванулась на забор. Всадник не растерялся и сильно рубанул меня шашкой. Удар пришелся по револьверу. Он вылетел из моих рук. Но пока всадник разворачивал лошадь, чтобы снова замахнуться шашкой, я успел проскользнуть в калитку и запер ее на щеколду.
На соседней улице раздались выстрелы. Как позже выяснилось, это вошли в город разведчики из 51-й дивизии. Бандиты, опасаясь их, не стали больше преследовать меня и скрылись в темноте.
Передохнув, выхожу за калитку. Пошарил по земле, но свой парабеллум не нашел. Взял в руки булыжник. Вокруг темно и тихо. Выхожу на тротуар, потом на дорогу, по которой меня совсем недавно вели бандиты, иду в сторону домика, где находились Ворошилов и Зеленский. В душе и смеялся над приключением, и сердился на себя: так легко, почти из-под броневика, схватили меня бандиты. [144]
Но, кажется, все кончилось благополучно. У мостика, где недавно прыгал в овраг, уходя от преследования, увидел справа несколько солдат. Присмотрелся. Красноармейцы. Потом узнал, что это были бойцы «огневой» стрелковой бригады 51-й дивизии. И тут послышался шум — прямо к мосту несутся на галопе трое всадников из банды. Я выскочил на середину дороги, преграждая им путь. Громко крикнул:
— Стой, стрелять буду! — И тут же позвал наших бойцов: — Товарищи огневики, ко мне!
У одного из бойцов выхватил карабин и направил его на врагов:
— Слезай с лошади! Живо! Ну!
Раздался цокот копыт. Подошел эскадрон 62-го полка. Командир полка отдал рапорт. Приказал располагаться на ночлег, выставив усиленное сторожевое охранение. И вдруг вижу — к нам подъезжает... Орлов со своей бандой. Вообразите удивление капитана и других бандитов, когда они увидели меня. Оказывается, Орлова я все-таки ранил в плечо. Он сидел на коне кислый.
Усмехаясь в усы, спрашиваю:
— Ну что, «герой»?
Орлов молча вынул из кармана мои золотые часы и протянул мне:
— Я не хотел вас грабить. Это не в духе белого офицера. Просто был пьян... Решайте мою судьбу... И скорее!
Приказал арестовать Орлова и передать следственным органам.
Вернулся в дом. Ворошилов и Зеленский спали. Умаялись так, что даже не слышали выстрелов на речке. Снял френч, хотел было прилечь, но тут проснулся Ворошилов. Увидев, что я только раздеваюсь, спросил:
— Ты откуда, Семен Михайлович?
— С того света, Климент Ефремович.
— Не шути. — Ворошилов встал с кровати.
— А я не шучу...
Рассказал о ночном эпизоде. Ворошилов с упреком бросил:
— Семен Михайлович, вот всегда так. И какое ты имел право выходить ночью один? Ворошилов был прав. [145]
15 ноября воины 1-й Конной вместе с героями 51-й Блюхера вступили в Севастополь. 16 ноября взвился красный флаг над Керчью.
Крымский фронт перестал существовать.
В день освобождения Севастополя Фрунзе телеграфировал В. И. Ленину: «Сегодня наши части вступили в Севастополь. Мощными ударами красных полков раздавлена окончательно южнорусская контрреволюция. Измученной стране открывается возможность приступить к залечиванию ран, нанесенных империалистической и гражданской войной. Революционный энтузиазм, проявленный Красной Армией в минувших боях, является порукой того, что и на поприще мирного строительства трудовая Россия одержит не менее блестящие победы. Красные армии Южного фронта шлют свой привет и поздравляют с победой рабочих и крестьян России и всего мира и всех вождей международной революции»{54}.
Как мы ни спешили, войска Врангеля успели погрузиться на суда и уйти в море. Белогвардейцы бежали что было сил, бросая технику и вооружение. Врангель учитывал неизбежность эвакуации и заранее все приготовил. В полной боевой готовности находились корабли интервентов. Иностранные миссии, в том числе американский Красный Крест, всячески помогали эвакуации остатков врангелевских войск. «Американский Красный Крест, — писали впоследствии сами белогвардейцы, — принимал живейшее участие в эвакуации Крыма. Миноноски беспрерывно курсировали между Севастополем и Константинополем, успевая вывозить тысячи людей, томившихся на берегу в ожидании посадки на суда. На острове Про-ти развернут американцами лазарет на 200 раненых и общежития на 800 человек»{55}.
В своих мемуарах Врангель говорил, что ему удалось на 126 судах вывезти 145693 человека, не считая судовых команд. За исключением погибшего от шторма эскадренного миноносца «Живой», все суда благополучно пришли в Царьград. [146]
Врангель приврал. Ведь с ним бежали служащие тыловых учреждений (а их было великое множество), находившиеся в Крыму царские чиновники, капиталисты, собственники крупных имений... Если посчитать, сколько было таких, и вычесть из приведенной Врангелем цифры, то на долю солдат боевых частей останется немного. По нашим данным, Врангелю удалось эвакуировать вместе с беженцами всего 83000 человек. Подавляющее большинство врангелевских солдат или погибли в бессмысленном бою, когда Врангель отверг ультиматум советского командования, или попали в плен. Только в Феодосии сдались в плен более 30 различных войсковых частей Врангеля во главе с командным составом.
Иностранцы были ошеломлены таким ходом событий. Французское газетное агентство признало тогда, что в военных кругах (Франции) выражают большое удивление по поводу быстроты, с которой произошла катастрофа{56}.
Впрочем, с годами наши враги за рубежом, в том числе и белогвардейцы, которым удалось бежать с Врангелем, вынуждены были признать, что удары красных войск в Крыму были настолько сильны, что устоять против них белые никак не могли.
Подводя итоги боям по ликвидации врангелевщины, М. В. Фрунзе в приказе войскам Южного фронта 17 ноября 1920 г. отмечал:
Отчаянное сопротивление противника на юшуньских позициях было сломлено, и части 51-й, 15-й Латышской [147] дивизий 12 ноября вышли в Крым. Одновременно с этим, невзирая на мощь обороны Чонгарского перешейка, герои 30-й стрелковой дивизии форсировали сивашские переправы и 12 ноября с боем вышли к Джанкою.
Последние попытки противника под Джанкоем прикрыть отход на Керчь были ликвидированы частями 2-й Конной армии. Ворота в Крым были открыты.
Один за другим пали Симферополь, Феодосия, Севастополь и Керчь. К 16 ноября весь Крым был в наших руках. Победные красные знамена утвердились на берегах Черного моря. Авантюрист барон бежал в Константинополь, бросив свои войска и предоставив каждому устраиваться кто как может...
Боевые товарищи красноармейцы, командиры и комиссары, ценою ваших героических усилий, ценою дорогой крови рабочего и крестьянина взят Крым. Уничтожен последний оплот и надежда русских буржуа и их пособников — заграничных капиталистов. Отныне красное знамя — знамя борьбы и победы — реет в долинах и на высотах и грозным призраком преследует остатки врагов, ищущих спасения на кораблях. 50 дней прошло с момента образования Южфронта; за этот короткий срок благодаря вашей стойкости и энергии была ликвидирована угроза врага Донбассейну, очищено все Приднепровье и занят весь Крым.
Честь и слава погибшим в борьбе за свободу, вечная слава творцам Революции и освободителям трудового народа.
Особо отмечаю исключительную доблесть 51-й и 15-й стрелковых дивизий в упорных боях под Юшунем, героическую атаку 30-й стрелковой дивизией чонгарских переправ, лихую работу 1-й и 2-й Конармий, выполнивших задачу вдвое скорее поставленного срока, и всех многих героев, давших новую великую победу нашей Советской Республике»{57}.
С разгромом Врангеля в основном завершилась гражданская война, отнявшая у нашего народа много времени, сил, средств, стоившая больших жертв. Попытки интервентов вооруженным путем свергнуть Советскую власть, восстановить в нашей стране капитализм потерпели полный крах. Советский народ, его славная Красная [148] Армия отстояли в жестоких боях завоевания Октября. Страна получила возможность вернуться к мирному труду, начать строить первое в мировой истории социалистическое общество.
В заключение этой главы — немного истории.
Надо мной нередко подшучивают — вот, мол, Буденный влюблен в лошадей. Да, это так. Не скрываю этого.
С конницей связана вся история нашей Родины. Всадники далекого прошлого, русские былинные богатыри, сыны безбрежных степей Руси... Знаменитая русская конница — гроза врагов, украшение парадов. Лихие рубаки. Гусары, уланы, драгуны, кирасиры с их вековыми традициями. Образ кавалериста запечатлен в произведениях многих русских писателей.
Царская конница в империалистическую войну была многочисленной и сильной, с хорошим солдатским и унтер-офицерским составом. Она насчитывала в своих рядах более 200 тысяч человек. Беда ее заключалась в командном составе, который в подавляющем большинстве состоял из дворян, из титулованных особ — князей, графов, баронов. Их сиятельства оказались неспособными правильно использовать кавалерию на полях сражений в новых условиях при массовом применении войсками автоматического оружия — тяжелых и легких пулеметов, скорострельной артиллерии, возникшей как самостоятельный род войск авиации.
Из этого факта некоторые советские специалисты сделали неправильный вывод, что конница вообще изжила себя, и стали противниками создания крупных конных соединений. Между тем контрреволюционные генералы в первые же дни гражданской войны стали опираться именно на конницу, Дон и Кубань покрылись белогвардейскими конными отрядами. Историческая справедливость требует признать инициативу белого командования в деле создания конных соединений.
Совсем не случайным является развертывание контрреволюционных армий на юге России. Казаки искони являлись лихими, непревзойденными кавалеристами. Казачьи войска были опорой царской реакции. Неограниченные просторы степей, зажиточность казаков и их своеобразный [149] быт способствовали широкому развитию здесь коневодства. Контрреволюционные генералы не имели времени на подготовку армии. Им нужен был готовый материал, который они и нашли на Дону, демагогическими лозунгами втянув часть казачества в борьбу против Советской власти.
Роль белой конницы как оперативного фактора сразу сказалась на фронте. Но успехи белогвардейцев были кратковременными. На захваченные ими территории возвращались помещики, начинались репрессии по отношению к крестьянам и прочие «прелести» белого режима. И честное казачество отвернулось от контрреволюции. Уже конец рейда Мамонтова знаменуется массовым дезертирством казаков. Они «разошлись по домам».
Советская конница рождалась стихийно, маленькими отрядиками. Но красные конники глубоко понимали цели борьбы, тянулись к лучшему будущему, их объединяла одна высокая идея. Как магнитом притягивали они к себе всех честных людей, ненавидевших несправедливость и угнетение. Отрядики стягивались в отряды, отряды — в соединения.
Начало созданию крупных конных соединений, сыгравших исключительно большую роль в гражданской войне, было положено в период борьбы за Царицын.
Красная конница оправдала себя в боях. Ее правильное применение всегда приводило к достижению решающих побед над врагом.
Успех любой операции, какую проводила конница, определялся умелым решением тактических боевых задач. К ним относятся: 1|) разведывательная деятельность; 2) действия на флангах и в ближайшем тылу противника; 3) рейд в тыл противника с оперативно-политическими целями; 4) преследование опрокинутого противника; 5) прикрытие отхода своих войск; ф) ликвидация прорыва противником нашего фронта.
Все эти задачи по самой их природе нужно решать исключительно оперативно, с затратой минимума времени. Поэтому от конников требуется всемерное волевое напряжение, решительность до дерзости, умение использовать все наличные средства борьбы для главной цели — нанесения сокрушительного конного удара атакой.
С помощью конницы стало возможным наносить удар внезапно, сосредоточенными силами на решающем направлении, [150] чем всегда достигался крупный успех. Иное применение кавалерии или вообще не приносило успеха, или приводило к половинчатому результату тактического характера.
Вот лишь один печальный пример.
Выдвинувшиеся в июне 1920 года из Крыма корпуса Слащева, Абрамова и Кутепова оттеснили нашу 13-ю армию. Командарм 13 создал две ударные группы. Левая, которую составлял конный корпус Жлобы, получила задачу (пользуясь тем, что корпус Кутепова связан другой группой — около 5 дивизий под командой Федько) сбить Донской корпус Абрамова, овладеть Мелитополем, выйти в тыл Кутепову. Затем совместно со стрелковыми частями ударом с фронта Северной группы Федько уничтожить его.
Сосредоточение конницы было произведено довольно искусно и противником не обнаружилось. 29 июня Жлобе удалось прорваться, но белое командование наспех собранными конными, броневыми и авиационными частями вытеснило его обратно. Та же участь постигла и вторую попытку прорыва.
После шестидневных упорных боев Жлоба с большим трудом неглубоко вклинился в позиции вражеских войск. Но с самого момента вклинения действия корпуса характеризовались бессистемностью, разрозненностью, незнанием обстановки. Опасаясь ударов авиации, Жлоба запретил движение в светлое время суток и три дня топтался на месте. Это дало возможность белому командованию подвести свежие части и бросить их против корпуса. Жлоба лишился главного свойства конницы — маневра, и хотя корпус оказывал упорное сопротивление, он, неся потери от авиации, стал отходить.
В неудачах корпуса Жлобы виновно было и армейское командование, которое не обеспечило коннице прорыва и не охраняло ее с воздуха. Обессиленный при прорыве, к тому же обремененный артиллерией и обозами, корпус очутился в тяжелом положении и, не будучи в состоянии быстро и решительно пройти по тылам, не выполнил задачу.
Допускались просчеты в использовании конницы и при ликвидации Врангеля, о чем я уже писал.
Буржуазные военные историки потратили немало усилий, чтобы по-своему истолковать разительные [151] успехи 1-й Конной, как-то доказать, что, с точки зрения военной науки, никаких успехов и нет.
Одни писали, что на польском фронте, например, 1-я Конная не использовалась по своему назначению. Она-де отказалась от конных атак, спешивалась, зарывалась в землю, вообще ничем не отличалась от пехоты.
Это неверно. Внезапность и решительность наступления — вот что нас выручало. Мы стремились всегда и во всех случаях навязать противнику конный бой, наиболее выгодный для нас. И только в исключительных случаях, наткнувшись на мощную инженерную оборону, спешивались. Но завершали задачу опять-таки на коне. Это единственно правильно и верно. И этому мы постоянно учили и начдивов и командиров полков. Пеший бой — подсобное средство. Он лишь создает возможность для кавалериста действовать на коне. Самые блестящие пешие действия, полное использование огневых средств, даже доведение атаки до штыка без завершения боя конным ударом не дадут нужного результата. Противник окончательно разгромлен не будет.
Другие, особенно из числа тех, кого мы били, утверждали, что успехи 1-й Конной объясняются нарушением ею правил войны. 1-я Конная, заявляли они, не регулярные войска, а механическое соединение партизанских отрядов, и воевала она по-партизански, брала внезапностью, налетами. Ее действия далеки-де от военной науки, и ее командование ничего не понимало в военном искусстве. Так заявлял, например, довольно солидный исследователь капитан Рюби. Он посвятил много страниц описанию упорных боев, которые вела 1-я Конная с 13-й пехотной польской дивизией и конницей генерала Карницкого перед прорывом польского фронта.
История боевых действий Конной армии свидетельствует, что Конная армия всегда была в руках высшего командования молотом, тараном, который крушил фронт противника. Во всех ее действиях меньше всего было партизанских приемов. Конная армия не страдала и «рейдоманией». В истории ее действий мы, собственно говоря, можем отметить лишь два рейда как таковых — прорыв на Житомир и от Каховки на Сальково, Геническ, в тыл Врангеля.
Красная конница блестяще выполнила свою историческую миссию в гражданской войне. Крупные конные [152] соединения широко применялись и в Великой Отечественной войне. Конники участвовали во многих операциях, проведенных Советской Армией, и в значительной мере способствовали успеху этих операций. Конные корпуса Л. Доватора, И. Плиева, М. Кириченко, В. Крюкова, С. Соколова, М. Константинова, П. Белова, В. Гайдукова, С. Горшкова, А. Селиванова, Н. Осликовского, В. Крюченкина вошли в историю Великой Отечественной войны наряду с другими прославленными частями и соединениями Советской Армии.
Теперь о вооружении. Большим подспорьем для нас была пулеметная тачанка. В полку их имелось до 20 штук. Иначе — по одной в каждом взводе. Тачанка нас здорово выручала. Кстати, Врангель также оснастил свою армию пулеметными тачанками, он установил пулеметы даже на автомобили. И нам было очень трудно бороться с ними, ибо автомобиль обладал большой маневренностью.
Реввоенсовет требовал от каждого командира полка, чтобы тачанки у него были всегда в полной боевой готовности: этому мы придавали большое значение. Полкам не раз случалось отбивать атаки втрое больших сил врага, и благодаря пулеметным тачанкам они выходили из боя победителями.
Какова история тачанки?
Мне известно, что в старой русской армии пулеметных тачанок не было. В кавалерии, например, пулеметы перевозили на повозках. Впервые тачанка появилась весной 1918 года на Дону в краснопартизанских отрядах. Возможно, они одновременно применялись в боях с контрреволюцией под Петроградом, на Украине, в Поволжье и Приуралье. В коннице, которой мне довелось командовать, тачанка появилась при следующих обстоятельствах.
Однажды против нашего небольшого партизанского отряда белые бросили несколько полков казачьей конницы. Тучей надвигались белоказаки на высоту, за которой укрылись партизаны. Вот-вот противник раздавит нас своей массой. Отходить поздно. К тому же с отрядом находились раненые и беженцы — старики, женщины, дети. Со страхом и мольбой в глазах смотрели они на меня, ожидая решения. А я и сам не знал, что предпринять. Наконец сообразил: приказал немедленно освободить [153] одну повозку и поставить на нее наш единственный пулемет. Пулеметчик и ездовой должны были, не обнаруживая себя, переезжать с места на место и давать из-за гребня высоты короткие очереди. Они так и поступили. Белые начали считать «наши пулеметы»: один... три... пять... Потоптались казаки и повернули обратно. Хитрость удалась. Партизаны ликовали. Сразу возникла мысль — оставить пулемет на повозке. Стали закреплять пулеметы на более легких рессорных экипажах-фаэтонах, конфискованных у богачей. Но они быстро приходили в негодность при езде по бездорожью. Тогда мы стали делать в артиллерийских мастерских — когда они появились у нас — свои специальные тачанки с прочными колесами, металлическими осями и более мощными рессорами.
Тяжелый пулемет системы Максима в то время считался грозным оружием. И пока оставался живым пулеметчик, позиция, какую прикрывал он, была недоступной для врага. Эффективность пулеметного огня с подвижной тачанки еще более возросла, стали возможными стремительная смена огневых позиций, внезапность огневого налета, обстрел значительного пространства с различных направлений. Тачанка явилась счастливой находкой, особенно для такого высокоманевренного рода войск, как кавалерия.
Пулеметные расчеты для тачанок (наводчик, помощник наводчика и ездовой) комплектовались из лучших бойцов, в совершенстве владевших пулеметом и искусством управления упряжкой лошадей. В тачанку обычно впрягались три-четыре сильных и резвых коня.
Применение пулеметных тачанок оказало большое влияние на развитие тактики конницы. Они обеспечивали успех атаки кавалеристов путем действий «перекатами», когда часть пулеметов, установленных на тачанках, вела огонь, остальные перемещались на новые позиции. В случае неудачи в атаке тачанки прикрывали отход частей. Превосходно производили тачанки разведку боем. Ураганом врывались они в расположение неприятеля, открывали убийственный огонь, парализовали врага, вносили в его ряды панику и растерянность.
В ходе гражданской войны и после нее пулеметные тачанки совершенствовались. Их стали изготовлять на заводах. В Москве производством тачанок занимался завод [154] «Шестерня», ныне известное всей стране предприятие гидравлических агрегатов. Однажды я присутствовал при испытании прочности тачанок. Решили сбросить одну из них на асфальтированную мостовую с высоты четырехэтажного дома. И ничего — выдержала!
Пулеметные тачанки применялись и в Великой Отечественной войне. Они отлично действовали против гитлеровских захватчиков, в рядах советской конной гвардии прошли славный боевой путь.
Теперь пулеметная тачанка заняла свое место в Центральном музее Вооруженных Сил СССР.
