Иванов С. П. Штаб армейский, штаб фронтовой. — М.: Воениздат, 1990.

Минуло несколько дней после того, как наша 38-я армия с упорными боями, стоившими немалых жертв, отошла к Дону, в район Клетской и Серафимовича. Войскам пришлось переправиться на левый берег реки. Нелегко было на сердце — не думалось никогда, что так глубоко вторгнется враг в пределы нашей Родины. Ведь Серафимович, бывшая, станица Усть-Медведицкая, находился всего менее чем в двухстах километрах северо-западнее Сталинграда.

Измотавшиеся во время отхода работники штаба буквально денно и нощно трудились над тем, чтобы войска сразу же после переправы были собраны, заняли выгодные для обороны рубежи, привели себя в порядок и оборудовали в инженерном отношении небольшие плацдармы на правом берегу Дона. Решение множества текущих оперативных вопросов лежало на плечах штаба, располагавшегося на хуторе Клетско-Почтовский. Командарм К. С. Москаленко, его заместитель Г. И. Шерстюк и член Военного совета В. М. Лайок почти постоянно с группами штабных работников находились в дивизиях.

Мы знали уже, что наш Юго-Западный фронт 12 июля упразднен и на базе его управления создан Сталинградский фронт, который сейчас спешно пополняется резервами Ставки. Фронтовое руководство оставалось прежним: командующий — Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, член Военного совета — Н. С. Хрущев, начальник штаба — генерал П. И. Бодин. С ним у нас установились очень хорошие деловые взаимоотношения. Мы ждали подкреплений. О том, какова главная задача армии в ближайшем будущем, двух мнений быть не могло: отступать дальше явно некуда. Врага предстояло остановить на донском рубеже и сделать все возможное, чтобы не допустить к Сталинграду. И вот 22 июля Кирилла Семеновича Москаленко и Владимира Макаровича Лайока вызвали на КП фронта.

Каждый из нас в штабе с нетерпением ожидал их возвращения, стремясь поскорее получить исчерпывающую информацию о положении дел на сталинградском направлении и конкретных задачах армии. Но наши надежды оправдались не полностью. Лишь поздно вечером Кирилл Семенович позвонил нам по телефону. Выслушав его указания, генерал Шерстюк передал [257] трубку мне. Я услышал голос командарма с явными нотками взволнованности. Он сказал:

— Семен Павлович, готовь штаб, управление и части армейского подчинения{142} к передислокации, а как закончишь, немедленно следуй во главе штаба в Калач-на-Дону. Выдели генералу Шерстюку несколько операторов и рацию — он останется на месте и организует передачу наших войск командующему 21-й армией, который должен вскоре прибыть в Клетско-Почтовский. Об остальном узнаешь при встрече в Калаче, мы с Владимиром Макаровичем находимся уже здесь. Изучаем обстановку, знакомимся с людьми, наметили место для КП в самом городе.

Нелегкое это дело — армейскому штабу и его начальнику так вот, неожиданно, оставить войска и отправиться в неизвестность. Правда, можно было догадываться, что нам предстоит формирование нового объединения, но ставшую родной 38-ю армию оставлять было все равно больно. Я ведь связал с ней свою фронтовую судьбу с января 1942 года, хорошо сработался с большинством командиров дивизий и их начальниками штабов. Мы понимали друг друга с полуслова. Соединения армии были хорошо сколоченными, закаленными в боях. Думалось, что с ними доведется сражаться и под Сталинградом. Но получилось иначе — пришлось, даже не попрощавшись, расставаться с боевыми друзьями. Грусть и сожаление скрашивала лишь уверенность, что наши старые дивизии покажут себя с наилучшей стороны и в новой обстановке. Ведь, отходя с рубежа Северского Донца, они проявили организованность, стойкость, умение маневрировать. Управление войсками не прерывалось ни на час, ни одно соединение, ни одна часть не остались в окружении — хотя и с потерями, но вышли к главным силам армии.

С трудом я отогнал грустные мысли, чтобы целиком сосредоточиться на выполнении приказа командарма. И в первую очередь взглянул на карту, прикидывая наш маршрут. В глаза прежде всего бросились две широкие голубые ленты, обозначавшие Дон и Волгу. Причудливо изогнув свои русла, обе они очень близко сошлись здесь друг с другом, а Калач оказался той точкой в излучине Дона, которая ближе всего подходила к изгибу Волги. Так что Калач и Сталинград разделяли всего каких-нибудь семь десятков километров. "Да,— подумалось мне,— нам, как видно, предстоит прокалиться в самом пекле надвигающихся боев".

В организации сборов в дорогу энергично помогали начальники отделов и служб. Работа была в самом разгаре, когда в Клетско-Почтовском появился генерал А. И. Данилов. Я знал его как своего коллегу — начальника штаба 21-й армии, но он отрекомендовался уже как ее командующий. Обычно замкнутый, [258] на сей раз Алексей Ильич был весьма оживлен и без каких-либо моих вопросов поделился новостями. Первая из них — В. Н. Гордов вызывался в Ставку, где был назначен командующим нашим фронтом вместо маршала С. К. Тимошенко. Такая весть, признаюсь, меня огорчила. Заметив это, генерал Данилов сказал:

— Не расстраивайся. Вам с Москаленко, как и моему бывшему командарму, тоже явно повезло: будете формировать первую в наших Вооруженных Силах танковую армию. Надо думать, ее ждут большие дела.

Если учесть, как я любил танковые войска и как был убежден в необходимости их массированного применения, то нетрудно понять мою искреннюю радость по поводу этой второй новости, сообщенной Алексеем Ильичом. В тот момент мы оба не могли знать, что танковая армия, в которой мне предстояло служить, была первой по нумерации, но третьей по времени образования. Дело в том, что по неизвестному нам тогда решению Ставки в мае — июне 1942 года две первые танковые армии (3-я и 5-я) были уже сформированы в районе Тулы и Ефремова, поскольку И. В. Сталин ошибочно считал, что главные события летом 1942 года развернутся на московском стратегическом направлении. Когда же стала явно обозначаться угроза мощного удара врага на юге, решено было создать следующие две танковые армии в районе Сталинграда.

Больше Алексей Ильич мне ничего не сказал, а стал с необычайной дотошностью выспрашивать сведения о составе наших дивизий и рубежах, ими занимаемых. Но вот появился генерал Шерстюк, за которым был послан адъютант, и я смог вернуться к руководству нашими сборами, однако так и не сумел побороть волнение, вызванное новым, столь ответственным предназначением нашего штаба.

Только перед рассветом 23 июля закончили мы сборы, снялись с места и двинулись к Калачу. Провести нашу колонну по кратчайшему и наиболее безопасному пути согласился местный житель. Его фамилия, к сожалению, в моей памяти не сохранилась, а звали его, помнится, Егором Ивановичем. Этот седоусый потомственный донской казак сразу был замечен нашими разведчиками, как только мы прибыли на Дон. Его видавшую виды гимнастерку украшал орден Красного Знамени, полученный за храбрость в гражданской войне именно здесь, на Дону, где он сражался в составе легендарного кавкорпуса Думенко. В межвоенный период Егор Иванович, коммунист с 1919 года, возглавлял один из крупных придонских колхозов. Он был для нас просто кладом, потому что знал местность до самых мельчайших подробностей на сотни километров вокруг. На первый взгляд может показаться, что в открытой степи все маршруты ясны. Но в то время в небе господствовала вражеская авиация, дороги подвергались интенсивной бомбежке, многие мосты были взорваны, а при помощи опытного проводника, знавшего все [259] балочки и овражки, можно было проехать ближайшим путем и скрытно, избегая ударов с воздуха.

Как оказалось в дальнейшем, это путешествие по донской степи стало для меня вдвойне полезным, так как потом мы дрались здесь почти полгода не только в обороне, но и в ходе сталинградского контрнаступления. Причем именно от Серафимовича на Калач устремились войска нового Юго-Западного фронта в бытность мою начальником оперативного отдела его штаба, а затем и начальником штаба. На местность память у меня неплохая, и личные впечатления вместе с прочно отложившимися в сознании дельными пояснениями Егора Ивановича сослужили хорошую службу.

Я держал перед собой недавно полученную карту района и сравнивал ее с тем, что видел. Иногда на карте обнаруживались неточности, и я тут же исправлял их.

Егор Иванович по дороге рассказал мне, что население Сталинграда и области самоотверженно потрудилось при строительстве оборонительных рубежей.

— Знаешь ли ты, товарищ командир,— спросил он,— что траншеи-то мы начали рыть еще осенью сорок первого? Много тогда разговоров среди казаков было. "Неужто,— тревожились они,— немец дойдет до Дона и замутит Волгу?" Наш станичный старожил дед Яким, что еще под Шипкой воевал, ответил на это коротко и веско: "Береженого бог бережет!" И люди перестали зря судачить, а цепко взялись за лопаты да ломы.

Подъезжая к Калачу, мы и сами убедились, что по левому берегу Дона протянулась разветвленная оборонительная полоса. Впоследствии мне стало известно, что решение о создании оборонительных рубежей на подступах к Сталинграду ГКО принял в середине октября 1941 года, и в то время, когда враг нанес удар на Донбасс, инженерные работы в междуречье Дона и Волги уже велись саперной армией с широким привлечением местных строительных организаций и населения. Почти 200 тысяч человек, имея около тысячи тракторов и автомашин и несколько тысяч подвод, ежедневно вгрызались в твердый степной грунт, невзирая сначала на необычно дождливую осень, а потом и морозную многоснежную зиму. Весенний паводок 1942 года нанес большой ущерб сооруженным с огромным трудом оборонительным рубежам, но люди не отчаялись: сталинградцы, жители окрестных станиц и поселков проявили подлинный героизм и восстановили разрушенное. До начала битвы было подготовлено три обвода, а когда бои уже разгорелись, в срочном порядке началось строительство четвертого, сооружавшегося на окраинах Сталинграда исключительно его жителями. Без этих оборонительных рубежей оборона города, гибко сочетавшая позиционный и маневренные методы, оказалась бы многократно труднее и потребовала бы больше жертв. Поэтому мы, участники Сталинградской битвы, не раз со словами благодарности и восхищения вспоминали самоотверженный [260] труд тех, кто соорудил их, особенно женщин и школьников.

Заключая рассказ о местности и оборонительных рубежах, нелишним будет привести такую деталь. Перед началом боев под Сталинградом фашистские стратеги, прилежно изучив здешнюю местность по картам и аэрофотоснимкам, сочли ее идеальной для такого стремительного танкового маневра, когда "двигатель танка является не менее грозным оружием, чем его пушка" (слова Гудериана). Кстати, Паулюс, хотя и командовал полевой армией, был искушенным танкистом. В 1935—1939 годах, в период становления германских танковых войск, он занимал пост начальника иx штаба, да и по количеству танков 6-я армия Паулюса не уступала немецкой танковой армии. Можно представить себе, как рассуждали фашистские военачальники, оправдывавшиеся перед Гитлером за невыполнение его приказов о взятии Москвы и Ленинграда "неподходящими" для действий танков условиями местности и климата. Они, видимо, потирали руки, полагая, что реабилитируют себя в донских и приволжских степях, на этом "естественном танкодроме", в июльскую и августовскую сушь. А потом, когда фашистские полчища были остановлены у стен волжской твердыни, в устах геббельсовских пропагандистов, а за ними и на страницах многих западных органов прессы наши полевые оборонительные сооружения вдруг превратились в неприступные крепостные бастионы и форты, а сам Сталинград — в первоклассную крепость типа Вердена или Кенигсберга! То, что это — пропагандистский трюк, вынуждены были признать даже некоторые бывшие гитлеровские генералы. Один из них, Г. Дёрр, писал о сталинградских оборонительных сооружениях: "Немецкая пропаганда называла эти полевые позиции "внутренним и внешним крепостным поясом" и вызвала у многих впечатление о Сталинграде как о крепости. Этот термин даже часто применялся к Сталинграду. Это все не соответствовало действительности...{143}"

...23 июля после полудня, преодолев по прокаленным знойным солнцем степным дорогам не менее двухсот километров, мы наконец прибыли в Калач. Колонна шла компактно, никто не отстал. На северно-западной окраине города в одном из капитальных строений отыскали Кирилла Семеновича и Владимира Макаровича. Они оживленно беседовали. Выслушав доклад о прибытии штаба и армейских управлений, К. С. Москаленко проинформировал меня довольно официальным тоном о решениях Верховного Главнокомандующего, а затем сказал:

— Приказ Ставки требует сформировать армию к 24 часам 28 июля, но в связи с ухудшением обстановки к западу от Дона командующий фронтом сократил этот срок на двое суток. Таким образом, армии надлежит быть готовой к боевым [261] действиям не позднее 24 часов 26 июля. Иначе говоря, в нашем распоряжении остается менее четырех суток.

В состав армии должны были войти два танковых корпуса, три стрелковых дивизии, четыре артиллерийских полка (два противотанковых и два ПВО) и один гвардейский минометный. Фактически же нам передали 13-й и 28-й танковые корпуса, 131-ю стрелковую дивизию, два артиллерийских полка противовоздушной обороны и один противотанковый. Вместо недостающих двух стрелковых дивизий, противотанкового артиллерийского и гвардейского минометного полков придавалась 158-я тяжелая танковая бригада.

— После того как сформируем армию,— продолжал Кирилл Семенович,— мы должны будем во взаимодействии с 4-й танковой и соседними общевойсковыми армиями нанести мощный контрудар с целью не только восстановить пошатнувшуюся в последние дни оперативную устойчивость обороны 62-й армии, но и кардинально изменить в нашу пользу всю обстановку в большой излучине Дона. Предстоит разгромить по меньшей мере пять вражеских дивизий.

Я спросил, откуда перебрасывается 4-я танковая армия.

— Ниоткуда она не перебрасывается,— отрезал командарм,— а так же, как и наша, только начала формирование в районе Иловли. Занимается этим наш бывший сосед, командующий 28-й армией Василий Дмитриевич Крюченкин, со своим штабом и армейским управлением.

— Надо полагать,—спросил я,—что, пока формируются наши две армии, генерал Колпакчи примет меры, чтобы хотя бы локализовать наметившиеся прорывы обороны его 62-й армии?

— Да, конечно, — отозвался Москаленко. — Вот как раз сейчас он организует довольно сильную контратаку. Я собираюсь вскоре съездить к нему и узнать, чем дело закончилось.

На вопрос о направлении нашего удара я получил ответ, что все будет зависеть от обстановки к моменту его начала, Если 62-я армия восстановит свое положение, то удар будет нацелен на северо-запад, а если нет, то тогда — строго на север. Когда речь зашла о том, где в настоящее время расположены подчиненные нам войска и в каком они состоянии, Кирилл Семенович сказал:

— С этим разберись сам и доложи мне. Я в курсе лишь по 28-му танковому корпусу. Он находится в районе Сталинградского тракторного завода. Я вызвал сюда командира этого корпуса полковника Г. С. Родина, он должен с минуты на минуту подъехать. Кстати, Семен Павлович, посмотри, по какому маршруту от СТЗ удобнее перебросить корпус в окрестности Калача.

Я развернул карту: наиболее коротким был бы путь через город, но он не годился, так как туда, несомненно, проникли вражеские лазутчики. Надежным представлялся маршрут через Разгуляевку, Гумрак, Воропоново, Карповскую. Я прочертил его на карте карандашом и показал генералу Москаленко. [262] Тут же в комнату вошел Родин. Кирилл Семенович без предисловия объяснил ему, что с сегодняшнего дня его корпус входит в 1-ю танковую армию.

— Вы должны в ночь на завтра скрытно перебросить соединение в район Калача. Марш проводить в предвидении возможности встречного сражения. Обязательны тщательная разведка, надежное охранение, искусная маскировка. Сталинград обойдете северо-западнее, чтобы вражеские шпионы не сообщили своему командованию о передвижении танкового соединения к фронту. Маршрут и пункты сосредоточения бригад получите у начальника штаба армии. О дальнейших задачах корпуса поговорим в машине — через 15—20 минут вместе съездим в Камыши на временный пункт управления к генералу Колпакчи, чтобы уточнить обстановку перед его армией. Докладывайте о составе корпуса.

Родин четко доложил, что имеет 178 новых, сохранивших, что называется, заводскую смазку, боевых машин, в том числе 88 тридцатьчетверок, 60 Т-70 и 30 Т-60. Но личный состав только что прибыл, это в основном молодые, необстрелянные бойцы, не успевшие по большей части обкатать свои танки.

Пока Кирилл Семенович отдавал распоряжение начальнику тыла армии полковнику Д. Т. Гаврилову о скорейшем налаживании снабжения войск всем необходимым, мы с Родиным согласовали маршрут движения и пункты размещения его бригад. Георгий Семенович оказался очень дотошным человеком, ничего не принимающим на веру. Схватывал он все быстро и, соглашаясь или отрицая мои предложения, аргументировал вслух каждое "за" и "против". В итоге решили разместить 56-ю танковую бригаду на юго-восточной окраине Калача, 39-ю — на хуторе Кустовский, близ Камышей, 55-ю — в Черкасове, чуть южнее города, а 32-ю мотострелковую — в Ильевке, еще чуть юго-восточнее Калача.

Комкор, глядя на мою общевойсковую форму, сказал явно со значением:

— В моем корпусе очень опытный и знающий начальник штаба Александр Адамович Пошкус. С 17 лет в армии, участвовал в гражданской, в 1937-м окончил Военную академию механизации и моторизации РККА, позднее там же преподавал тактику, в Отечественной воюет с самого начала. На него можно положиться.

Затем бросил как бы невзначай:

— Главное для нас — провести стрельбы. Нужно для этого хотя бы два-три дня.

— Даст ли нам их враг? — в тон ему ответил я. Получасовое общение с комкором 28 очень расположило меня к нему. Все это время Георгий Семенович зорко следил за командармом и, как только он закончил разговор с полковником Гавриловым, резко и крепко пожал мне руку и пошел к машине. Кирилл Семенович, отдав еще несколько распоряжений, вместе с Г. С. Родиным уехал к Колпакчи. [263] Мы с В. М. Лайоком, проводив командующего, направились к штабным автомашинам. По пути Владимир Макарович сказал:

— Ну, вот видишь, твоя мечта стать танкистом осуществилась.

— Это верно,— отозвался я,— но совсем не так представлялись мне район и сроки формирования танковой армии.

— Факт остается фактом,— продолжал член Военного совета,— советские танковые армии родились, теперь наше дело доказать их жизнеспособность.

Беседу прервал спешивший нам навстречу Н. Я. Прихидько, всем своим видом показывавший, что время терять нельзя. И мы вместе с ним, Е. И. Кулиничем и С. Н. Кокориным занялись размещением отделов штаба и служб управления армии. Работа шла быстро. Население городка было в основном эвакуировано, место для КП Кирилл Семенович выбрал удачно, в старой части города, где имелись капитальные кирпичные постройки с большими подвалами. К тому же все здесь буквально утопало в зелени садов и многолетних посадок, что облегчало маскировку. Кроме того, по соседству с нами, на хуторе Камыши, куда уехал командарм, уже функционировало ВПУ 62-й армии и оборудовался наблюдательный пункт Сталинградского фронта.

Командарму при помощи члена Военного совета фронта Н. С. Хрущева удалось добиться содействия саперов и связистов фронтового подчинения в оборудовании помещений, отрывке окопов и щелей, а главное — в установлении связи со штабами фронта и 62-й армии. Поэтому я без труда связался по телефону со Сталинградом и запросил подошедшего к аппарату заместителя начальника штаба фронта генерала И. Н. Рухле о местонахождении переданных в наше подчинение войск, кроме 28-го корпуса, о котором уже имел данные.

— В общем-то они у вас под руками,— ответил Рухле.— Сейчас тебе шифром передадут точные координаты.

Из шифровки, однако, выяснилось, что "под руками" оказалась лишь 131-я стрелковая дивизия полковника К. К. Джахуа. Она оборудовала оборонительные позиции по восточному берегу Дона, растянувшись от Калача на юге до хутора Голубинского на севере. 13-й же танковый корпус полковника Т. И. Танасчишина (ранее он командовал 36-й танковой бригадой в составе 38-й армии, был нам известен как опытный танковый военачальник и беззаветно храбрый воин) насчитывал, по словам И. Н. Рухле, три бригады (163, 166 и 169-ю), имевшие 123 танка, из которых Т-34-74, Т-70-49. Соединение заканчивало формирование в районе Добринки. Как нам пришлось его "прибирать к рукам" — рассказ пойдет ниже.

158-я тяжелая танковая бригада полковника А. И. Егорова, по шифровке, разгружалась на станции Кривомузгинская, близ поселка Советский. Рухле сообщил также, что наши действия по возможности поддержит часть сил 8-й воздушной армии. [264] Я попросил Прихидько послать капитана М. И. Трактуева на станцию Кривомузгинская, чтобы встретить и вывести в район сосредоточения бригаду Егорова. Но оказалось, что, проявляя присущую ему инициативу, Прихидько уже послал его в Камыши, чтобы выяснить обстановку в полосе 62-й армии. В Кривомузгинскую направили капитана П. А. Новичкова, а Трактуев вскоре вернулся и сообщил, что сегодня на рассвете танки и пехота противника атаковали правый фланг 33-й гвардейской стрелковой дивизии. В 10 часов южнее Клетской был нанесен удар в неприкрытый стык двух батальонов 427-го стрелкового полка 192-й стрелковой дивизии. Это, пожалуй, было одно из самых слабых мест в обороне армии. На направлении своего удара враг создал, по примерным подсчетам, чудовищное превосходство в силах и средствах: в людях — в 4—5 раз, в орудиях и минометах — чуть ли не в 10 раз, в танках и авиации — абсолютное. У обеих наших дивизий не было вторых эшелонов и танковых резервов, поэтому, несмотря на героизм воинов, залатать "дыры" не удалось. Генерал Колпакчи начал подготовку контратаки из района Селиванова, в которой должны участвовать стрелковый полк, танковая бригада и батальон танков КВ.

Капитан толково нанес обстановку на карту. Из нее следовало, что противник, совершив прорыв в полосе 192-й дивизии и имея такое огромное превосходство в силах и средствах, попытается использовать свой успех для продвижения к Дону почти строго на восток, к Голубинскому, а брешь в боевых порядках 33-й гвардейской дивизии — для нанесения еще более глубокого удара на юго-восток, то есть в нашу сторону, причем через район, где заканчивал формирование 13-й танковый корпус. Крайне необходимо было связаться с его командованием.

Я попросил полковника Кокорина лично заняться обеспечением переговоров с полковником Т. И. Танасчишиным или начальником штаба корпуса подполковником В. И. Ждановым. Однако, несмотря на всю присущую нашему главному связисту изобретательность и настойчивость, быстро сделать это он не смог. Разговор состоялся лишь после полуночи, то есть уже 24 июля. Пока же я постарался убедить Рухле предупредить Трофима Ивановича о грозящей ему с северо-запада опасности и необходимости создания обороны, но получил уклончивый ответ в том смысле, что корпусом занимается сам комфронта.

Пока шла эта работа, вернулся от Колпакчи генерал Москаленко. Было видно, что он взволнован, переполнен впечатлениями от увиденного и услышанного, так как начал говорить, не успев выйти из машины:

— Какие же у нас железные люди! Дивизионный комиссар Гуров{144} рассказал мне, что четыре бронебойщика из 33-й гвардейской стрелковой дивизии показали чудеса стойкости и воинского [265] мастерства. Из двух противотанковых ружей они подбили 15 вражеских танков из 30 наступавших на этом участке!

Кирилл Семенович не назвал тогда их фамилий, но вскоре весть о подвиге этих храбрецов из 84-го гвардейского стрелкового полка Петра Болото, Григория Самойлова, Александра Беликова и Ивана Алейникова облетела весь фронт{145}.

Затем уже в своем довольно основательно оборудованном блиндаже генерал Москаленко рассказал, что контратака, на которую Владимир Яковлевич Колпакчи возлагал столько надежд, увенчалась далеко не полным успехом. Хотя враг первоначально и был потеснен, он быстро перегруппировался, нанес новый удар и углубился в оборону армии в полосе 192-й дивизии до 8 километров, выйдя к хутору Платонов, а в полосе 33-и гвардейской — даже на 15 километров и захватил совхоз имени 1 Мая. В итоге два полка и танковый батальон дивизии Ф. А. Афанасьева были обойдены и вынуждены вести бой в изоляции от остальных сил армии, им грозило окружение.

— Но ведь оттуда рукой подать до корпуса Танасчишина,— встревожился я.

— Это еще полбеды. Трофим Иванович — стойкий боец,— ответил командарм,— но его бригады немцы могут обойти, и при существующем превосходстве врага в танках и авиации можно ждать "гостей" и на переправе против Калача. Нужно немедленно установить телефонную связь с переправой, иметь там офицера штаба и предупредить комдива 131-й об усилении бдительности.

Я сообщил, что уже отдано распоряжение о создании на переправе передового наблюдательного пункта армии, где находится подполковник С. Д. Акулов с группой командиров и бойцов из охраны штаба.

Было уже далеко за полночь, и генерал Москаленко лег отдохнуть. Меня же вызвали на переговорный пункт. Наконец-то на проводе был подполковник В. И. Жданов. На мой вопрос, имеется ли в корпусе приказ о том, что он с утра вчерашнего дня находится в подчинении 1-й танковой армии, Владимир Иванович ответил:

— Об этом было устное сообщение Рухле, но недавно получено личное указание командующего фронтом о переподчинении корпуса 62-й армии. Мало этого, мы получили боевое распоряжение о нанесении контрудара совместно с 33-й гвардейской дивизией в направлении совхоза имени 1 Мая и далее на Манойлин.

Я был настолько огорошен этим сообщением, что, посоветовавшись с Владимиром Макаровичем, решил разбудить командарма.

Кирилл Семенович со сна долго не мог уяснить суть происшедшего. [266] Когда же понял, то побледнел от гнева и приказал немедленно соединить его с В. Н. Гордовым. Однако командующий не подошел к телефону. Рухле же сказал, что Василий Николаевич занят крайне неотложным делом.

— На каком основании у 1-й танковой отобрали 13-й танковый корпус? — резко спросил командарм.— Ведь она юридически еще в резерве Ставки. Я доложу об этом самоуправстве начальнику Генштаба!

— Это легко сделать,— не растерявшись, отозвался Иван Никифорович,— ибо вскоре он приезжает к нам на КП. По прибытии Александра Михайловича я доложу ему о вашем желании переговорить с ним.

Генерал Москаленко в сердцах бросил трубку и снова лег спать. У него была спасительная способность заснуть при любых обстоятельствах, если он приказывал себе это сделать.

Я остался в аппаратной на случай, если действительно появится возможность переговорить с А. М. Василевским. И не напрасно — вскоре раздался звонок. У аппарата был Александр Михайлович.

— Если генерал Москаленко отдыхает, не беспокойте его, когда проснется — доложите, что вопрос по 13-му корпусу будет урегулирован, он вернется в состав армии. Я сейчас разбираюсь в обстановке, она крайне опасная. Сегодня во второй половине дня постараюсь побывать у вас в Калаче.

Весь день 24 июля мы самым внимательнейшим образом следили за развитием оперативной ситуации в полосе 62-й армии. Прежде всего, командарм поручил мне, насколько возможно, выяснить, была ли действительно крайняя необходимость вводить в бой 13-й корпус. Через начальника оперативного отдела штаба 62-й армии полковника С. М. Камынина мне удалось уточнить, что в распоряжении 62-й армии в районе хутора Лобанинский имелся 650-й танковый батальон, около Суровикина — курсантский полк, там же и на рубеже реки Лиска находились два истребительно-противотанковых артполка и два дивизиона гвардейских минометов. Но чтобы собрать эти немалые и вполне боеспособные силы в единый кулак, необходима была быстрая, четкая организаторская работа штабов фронта и армии. Само собой разумеется, их требовалось объединить под руководством опытного военачальника, выделив ему в помощь группу операторов. Но этого не сделали, ограничились лишь формальной отдачей им приказа о контратаке. Куда проще было бросить туда корпус Танасчишина, и он без какого-либо обеспечения вступил в бой, дерзким и неожиданным для врага ударом выбил его из совхоза имени 1 Мая, причем действовали лишь 169-я и 166-я танковые бригады (163-я была выведена в резерв командующего армией). Но этот частный успех, стоивший 13-му корпусу невосполнимых потерь, не смог изменить общего положения — противник продолжал рваться к Дону в районе Голубинского и к реке Лиска. [267] В этот день все в штабе изучали обстановку. Командарм провел несколько рекогносцировок на западном берегу Дона. Энергичную деятельность развил начальник автобронетанкового управления армии генерал-майор Н. А. Новиков, сменивший в начале июня своего заболевшего предшественника генерала С. М. Тимофеева. До этого Николай Александрович успешно командовал 3-й танковой бригадой. Участник гражданской войны, он был многоопытным и хорошо подготовленным танковым командиром. Окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, курсы усовершенствования командного состава при Военной академии Генерального штаба. Н. А. Новиков собрал и сообщил нам данные о вошедших в состав армии танковых корпусах.

13-й танковый корпус начал формироваться в апреле 1942 года в Сталинграде, боевое крещение получил восточное Харькова. В этих жестоких схватках пал смертью героя первый его командир генерал-майор Петр Евдокимович Шуров. После этих драматических событий корпус был возвращен в район Сталинграда. Здесь, близ Калача, в его командование вступил полковник Трофим Иванович Танасчишин, здесь же управление корпуса приняло новые бригады, которые, однако, были не полностью укомплектованы материальной частью — в батальонах имелось лишь по две танковых роты вместо трех. В каждой бригаде насчитывалось всего по 41 среднему и легкому танку, в корпусе имелось 123 танка, из которых 74 — Т-34. Не были укомплектованы личным составом мотострелково-пулеметные батальоны бригад, отсутствовала в них истребительно-противотанковая и зенитная артиллерия. В 20-й мотострелковой бригаде существовал значительный некомплект в людях. Большинство воинов прибыли на фронт впервые. В таком состоянии командование фронта и вынуждено было ввести его в сражение.

28-й танковый корпус воссоздавался также в районе Сталинграда. Корпусное и бригадные управления с частью личного состава, но без техники прибыли сюда в конце мая из Крыма после изнурительных и кровопролитных боев. Вскоре они пополнились и усиленно занялись боевой подготовкой, добились хороших результатов, однако незадолго до начала Сталинградской битвы был получен приказ о переформировании танковых батальонов по штатам отдельных подразделений и направлении их в прибывающую 62-ю армию. После этого бригады получили новое, в основном необстрелянное людское пополнение и новую боевую технику. К сожалению, часть танков имела дефекты и почти на всех машинах отсутствовали радиостанции. Не полностью было укомплектовано корпусное управление. Не прибыла также часть положенного по штату автотранспорта и разведывательный батальон. Несмотря на это, энергичные и опытные командир корпуса, командиры бригад и их ближайшие подчиненные в короткий срок в основном сколотили соединение, хотя недоделок оставалось еще немало. В ночь на 24 июля [268] бригады корпуса совершили форсированный марш из Сталинграда в район Калача.

Что касается нашего единственного стрелкового соединения — 131-й дивизии, то до последнего времени она числилась в резерве фронта и вела оборонительные работы на восточном берегу Дона около Калача. В командование дивизией, как уже упоминалось, вступил полковник М. А. Песочин. В Барвенково-Лозовской операции Михаил Александрович успешно возглавлял 411-ю стрелковую дивизию и проявил себя, по словам К. С. Москаленко, как тактически грамотный, инциативный командир, творчески подходивший к руководству войсками.

...В непрерывных трудах и заботах пролетел день. Ранним вечером 24 июля на наш командный пункт нагрянуло высокое руководство — начальник Генерального штаба генерал-полковник А. М. Василевский и командующий фронтом генерал-лейтенант В. Н. Гордов, а также исполняющий обязанности начальника штаба фронта генерал-майор И. Н. Рухле.

Александр Михайлович широкими мазками набросал общую картину угрожающей обстановки, складывавшейся на южном фланге советско-германского фронта. Он сообщил, что противнику к настоящему моменту удалось отбросить наши войска за Дон на огромном протяжении от Воронежа до Клетской и от Суровикино до Ростова, и только в большой излучине Дона мы удерживаем плацдарм, что до крайности затрудняет врагу прорыв на Сталинград.

— 17 июля 1-я танковая армия Клейста во взаимодействии с 17-й полевой Руоффа форсировала Донец у Каменска-Шахтинского,— сказал далее Александр Михайлович.— Сегодня после упорных боев пал Ростов, гитлеровцы рвутся на Северный Кавказ. Но и это не все... 4-я танковая армия Гота 16 июля заняла Тацинскую, 18-го— Морозовск, а 21-го овладела плацдармом на левом берегу Дона у хутора Константиновский и станицы Цимлянская, примерно в 200 километрах от Сталинграда. Не исключено, что она двинется хотя бы частью своих сил к городу и с юго-запада.

Ранее я так близко никогда не встречался с Александром Михайловичем и искренне любовался его внешностью и осанкой. Карие глаза Василевского светились умом и доброжелательностью. Вся его хорошо скроенная, высокая и плечистая фигура внушала уверенность в моральной и физической силе этого человека. Начальник Генерального штаба тем временем продолжал:

— Опьяненный этими бесспорно немалыми успехами, Гитлер предположил, что Паулюс сравнительно легко захватит Сталинград. Однако ожесточенное сопротивление войск вашего фронта в большой излучине Дона начало, видимо, убеждать его в том, что эту задачу не решить одним ударом, и посему немецкое командование вплотную занялось усилением 6-й армии. Как доносит агентурная разведка, из оперативного построения соседней группы армий "Юг", наступающей на кавказском направлении, [269] изъяты и вновь возвращаются в 6-ю армию дивизии 51-го армейского и 14-го танкового корпусов. Обещаны Паулюсу, возможно, и другие подкрепления. Имея почти абсолютное превосходство в авиации и весьма солидное—в танках, он, безусловно, приложит все свои немалые способности и опыт, чтобы выполнить приказ Гитлера об овладении Сталинградом в возможно короткий срок.

В этот момент в кабинет Москаленко буквально вбежал Прихидько. Он сообщил, что генерал Колпакчи срочно просит к телефону командующего фронтом.

—Узнайте у него, в чем дело, я сейчас занят, — сказал Гордов.

Чуть заметно улыбнувшись, А. М. Василевский произнес как бы в шутку:

— Я располагаю временем и, если вы не будете возражать,— обернулся он к Гордову, — переговорю с Владимиром Яковлевичем. — Не ожидая ответа командующего фронтом, он взял трубку аппарата ВЧ.

Генерал Колпакчи имел обыкновение говорить очень громко. Не изменил он своей привычке и на сей раз, так что все сидевшие поблизости услышали его голос:

— Докладываю итоги дня. Головные подразделения немецкой мотопехоты прорвались к Дону в районе Голубинского, заняли Скворин, обойдя с севера правофланговые соединения армии. Другие вражеские танковые и пехотные части вышли к реке Лиска у Качалинской. Противнику, очевидно, удалось разгромить штабы наших 184-й и 192-й стрелковых дивизий, находившихся в районе Верхнебузиновки, потому что связь с командованием данных соединений полностью утрачена. Полагаю, что части этих двух дивизиий остались в тылу у гитлеровцев без управления. Считаю, что с выходом противника к Голубинскому и Скворину создалась реальная угроза окружения значительной части сил армии. Под угрозой удара немецких танков находится и мой штаб в Володинском. Намеревался немедленно организовать контрудар на Скворин, но предназначавшаяся для этого 196-я дивизия все еще не сменена частями 64-й армии. У Чуйкова тоже какие-то трудности. Без вашей помощи обойтись не могу. Жду ваших указаний.

Только выслушав генерала Колпакчи, Александр Михайлович назвал себя и спросил:

— Выйдя к Дону у Голубинского, враг, надо думать, готовится форсировать здесь реку?

— Как это ни странно,— ответил Колпакчи,— ничего похожего на форсирование не затевается.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно! Вышедшие к Голубинскому танки и мотопехота стремятся свернуть нашу оборону по западному берегу Дона.

После этого начальник Генштаба сказал: [270] — Ждите у аппарата. Через некоторое время командующий фронтом отдаст вам необходимые распоряжения.— И, обращаясь к присутствующим, спросил: — Все слышали доклад командарма 62? Прошу всех высказать свои предложения по выводу войск армии из кризисной ситуации.

Первым, естественно, взял слово Гордов:

— Считаю, что нужно отстранить генерала Колпакчи от должности. Вчера товарищ Сталин предупредил меня, сказав, что Колпакчи слишком впечатлительный и нервный человек — это очень мягкая характеристика его недостатков. Придется мне самому выехать на место и навести там порядок.

Александр Михайлович сейчас же отреагировал на это:

— Замена командарма находится в компетенции Верховного Главнокомандующего. Кроме того, Колпакчи сейчас некем заменить. Ваш выезд в 62-ю армию также едва ли целесообразен — не забывайте, что под вашим командованием семь армий, не считая 8-й воздушной. В данный момент необходимо дать разумное указание командарму, без напрасной трепки его нервов, иначе мы погубим две, а может быть, и три прекрасные дивизии.

Кирилл Семенович предложил послать на. самолете По-2 в район находящихся в полуокружении дивизий опытного и решительного военачальника с задачей в случае необходимости принять командование ими, создать оперативную группу, которая либо попытается пробиться к главным силам, либо займет круговую оборону.

— Дельное предложение,— оценил Александр Михайлович,— Кого можно было бы послать? Нужен человек, знающий обстановку.

Наступила пауза. Ее прервал генерал Рухле, предложив послать в наметившийся котел начальника оперативного отдела штаба 62-й армии полковника К. А. Журавлева, который, по его мнению, безусловно справится с задачей.

— Это "пожарная" мера, ее следует осуществить немедленно, но надо быстро наметить и более радикальные меры, Василий Николаевич,— обратился Василевский к Гордову, передавая ему телефонную трубку.— Если у вас нет возражений против предложений генералов Москаленко и Рухле, доведите распоряжение до командарма 62, а затем продумайте другие меры помощи этим двум дивизиям, попавшим в беду.

Как только генерал В. Н. Гордов передал соответствующие указания В. Я. Колпакчи, Василевский попросил соединить его с командармом или начальником штаба 64-й армии. На КП, однако, не оказалось ни В. И. Чуйкова, ни начальника штаба полковника Н. М. Новикова. Ответил начальник оперативного отдела подполковник Т. М. Сидорин. Он сообщил, что руководство находится в частях 229-й и 214-й стрелковых дивизий — в районе Суровикино и Островского, где идет смена 196-й дивизии [271] 62-й армии. Дело осложнилось тем, что, как показывают разведданные, на это направление выдвигаются крупные силы танков и пехоты врага.

На столе, за которым поместился Александр Михайлович, была развернута большая оперативная карта. Начальник Генерального штаба склонился над ней и глубоко задумался. На лице его можно было увидеть озабоченность и суровость. Наконец, оторвавшись от карты и обращаясь к В. Н. Гордову и К. С. Москаленко, он сказал:

— Обстановка вынуждает нас принять архитрудное и ответственнейшее решение — безотлагательно нанести контрудар танковыми армиями, который мы планировали начать не ранее самых последних чисел июля. Причем 1-й танковой армии придется выступить немедля — завтра с утра. Ее контрудар вскоре же поддержат 4-я танковая, 21, 62 и 64-я армии. Штабу фронта предстоит спешно разработать план контрудара во фронтовом масштабе.

— Мы готовим такой план,— доложил В. Н. Гордов,— но его осуществление намечается, как вы заметили, на более поздний срок. Это фактически санкционировал во время переговоров со мной товарищ Сталин. Он дал мне ряд срочных указаний, но среди них не было требования о преждевременном введении в сражение не закончивших формирование танковых армий. Верховный Главнокомандующий сообщил лишь, что им утвержден представленный нами план формирования этих армий.

Кирилл Семенович, в свою очередь, напомнил об очень слабом составе нашей армии:

— Мы имеем фактически один танковый корпус, одну стрелковую дивизию, одну тяжелую танковую бригаду с минимальными средствами артиллерийского усиления.

Василевский не медлил ни секунды:

— Вот эти соединения завтра на рассвете вы и переправите через Дон, двинете их от совхоза "10 лет Октября" и села Ложки через Липологовский на Большенабатовский, Ближнюю Перекопку. Встретите слабого противника — ваше счастье. Разгромите его около Малонабатовского и Осиновского и будете преследовать врага в северном направлении до рубежа Новогригорьевская, Логовский, где оставите передовые отряды. Главные силы по выполнении задачи сосредоточите в районе Сиротинская, Ближняя Перекопка и севернее Верхнеголубой. Встретите сильного противника — будете биться до последнего танка на том рубеже, до которого сумеете его отбросить, но к переправе у Калача гитлеровцев не пустите. Вас поддержит сразу же, как только высвободится, 196-я дивизия. Она будет подчинена вам в оперативном отношении и нанесет удар на Скворин. Будет возвращен вам и нацелен на Евсеев, Верхнебузиновку, Клетскую и 13-й танковый корпус. Когда сможет выступить 4-я танковая армия — мы сейчас узнаем. [272] Александр Михайлович приказал соединить его с генералом В. Д. Крюченкиным, который ответил, что имеющийся у него единственный 22-й танковый корпус генерала А. А. Шамшина сможет переправиться через Дон и выйти в исходный район не ранее 27 июля.

Заметив, что В. Н. Гордов намеревается высказать еще какие-то соображения, Василевский не терпящим возражения тоном подчеркнул:

— Всю ответственность за последствия принятого решения я беру на себя и буду докладывать товарищу Сталину о причинах, по которым мы прибегаем к этой крайней, но совершенно необходимой сейчас мере. Взгляните на карту — вы ясно увидите, что целью двух группировок 6-й армии — северной и южной — наверняка является Калач. Враг вышел к Дону у Голубинского, но не предпринял попыток форсировать реку, хотя мог бы это сделать, а повернул на юг. К правому флангу 64-й армии тоже подходит немецкая группировка танков и пехоты, которая, видимо, также будет стремиться прорваться к Калачу. Ведь от него прямой кратчайший путь к центру Сталинграда, да еще при хороших коммуникациях.

Посмотрев на часы, Александр Михайлович попрощался со всеми кивком головы, быстро вышел, сел в машину и уехал в Сталинград. Вслед за ним отправился и Гордов, сказав, что пришлет для помощи 28-му корпусу своего заместителя по автобронетанковым войскам, фамилию которого не назвал, а генерала Н. А. Новикова приказал направить в 13-й корпус, чтобы досконально выяснить там обстановку.

Итак, 24 июля, примерно в 21 час, состоялось решение о вводе нашей армии в сражение. К вопросу оперативной целесообразности этого решения и причинам, по которым позже оспаривалась дата его принятия, я вернусь еще раз, поскольку они стали в свое время предметом довольно острой научной дискуссии.

После отъезда начальства, несмотря на крайне ограниченный срок подготовки войск к активным действиям, командарм не допустил никакой спешки и суеты. Еще при А. М, Василевском Г. С. Родину и М. А. Песочину были отданы приказания немедленно прибыть на КП армии. Собрались также начальники родов войск и служб. Все доклады и распоряжения отличались предельной лаконичностью.

— Какова обстановка на правом фланге 62-й армии? — спросил меня Москаленко.

Вместо ответа я зачитал только что полученную оперативную сводку этой армии за номером 54 на 22 часа 24 июля:

Полковник Д. П. Пленков встал, чтобы доложить имевшиеся у него сведения о противнике, но генерал Москаленко сказал ему:

— Продолжайте собирать и обобщать разведданные, сообщите их в конце совещания. Слушайте все боевое распоряжение. 28-му танковому корпусу с утра переправиться через Дон и наступать на север в направлении совхоз "10 лет Октября", хутор Ложки, Липологовский, Сухановский и далее на Больше-набатовский, уничтожая во встречных боях двигающиеся к переправе у Калача танки и мотомехчасти противника. 13-й танковый корпус наступает в направлении Евсеевский, Верхнебузиновка, Клетская. 131-я стрелковая дивизия своим 482-м полком поддерживает наступление 28-го танкового корпуса, остальными силами обороняет восточный берег Дона в районе Кустовского, Камышей, Калача, Ильевки. 158-я тяжелая танковая бригада с батальоном 131-й стрелковой дивизии, составляя резерв армии, движется за 28-м танковым корпусом. Товарищи Осмоловский и Златоцветов, доложите об артиллерийской и авиационной поддержке.

Полковник П. Н. Осмоловский сообщил, что 1254-й истребительный противотанковый артиллерийский полк еще находится на марше, а 1261-й зенитный артиллерийский полк занимает огневые позиции на западном берегу Дона у Березовского. Ожидаются другие средства артиллерийского усиления, в том числе несколько дивизионов гвардейских минометов.

Генерал А. Е. Златоцветов сказал, что имеет сведения лишь о самой минимальной поддержке авиации 8-й воздушной армии.

Армейскому инженеру командарм приказал поддерживать переправу в надлежащем техническом состоянии.

Затем поднялся В. М. Лайок и, обращаясь к прибывшим вместе со своими командирами комиссарам 28-го танкового корпуса А. Ф. Андрееву и 131-й стрелковой дивизии П. Т. Нестерову, сказал:

— Товарищи, вы хорошо понимаете, как необходимо сейчас ваше проникновенное, ободряющее слово бойцам, особенно тем, которые впервые вступят в бой. Подымите весь партполитаппарат, чтобы вселить победный настрой в сердца всех воинов. [274] Теперь очередь дошла и до полковника Пленкова. Дмитрий Павлович сообщил, что авангардные подразделения ударной группировки врага, видимо той самой, которая ранее блокировала правофланговые дивизии 62-й армии, ночью устремились от Голубинского к переправе через Дон у Калача. Сейчас они, двигаясь между Доном и Лиской, вышли на ближние подступы к Калачу у села Ложки и совхоза "10 лет Октября". Одновременно другая группировка, ранее прорвавшая оборону 33-й гвардейской стрелковой дивизии, упорно стремится опрокинуть бригады 13-го танкового корпуса у совхоза имени 1 Мая.

Уже забрезжил рассвет, и как раз в это время мы услышали разрывы вражеских снарядов около переправы. Всем стало ясно, насколько был прав начальник Генерального штаба, требуя безотлагательного нанесения контрудара. К счастью, переправу обстреляла лишь танковая разведка противника. Ответный огонь с нашей стороны был слабым, и немцы, очевидно, оценили это как отсутствие здесь значительных советских войск, то есть посчитали, что возможен быстрый захват переправы и бросок крупных сил танков и мотопехоты через Дон.

— Не теряя ни минуты,— спокойно сказал командарм Родину,— подайте сигнал о начале переправы корпуса и выезжайте на свой КП.

Георгий Семенович тут же по телефону передал своему начальнику штаба полковнику А. А. Пошкусу приказ начинать переправу 56-й танковой бригады.

— Я еду в 131-ю дивизию вместе с комдивом,— сказал Москаленко,— ибо ее 482-й полк должен сейчас во что бы то ни стало удержать переправу. За тобой, Владимир Макарович,— обратился он к члену Военного совета,— подтягивание 158-й бригады и снабжение соединений всем необходимым. А Семен Павлович,— командарм повернулся ко мне,— останется на КП и будет координировать действия войск в ходе контрудара, анализировать данные о противнике и соседях и отвечать начальству.

— А как же с танкистами Родина? — вырвалось у меня.

— Им поможет Пушкин,— храня ледяное спокойствие, ответил командарм.

Я посмотрел на Лайока, стараясь выразить взглядом, сколь неуместна шутка генерала Москаленко. Владимир Макарович понял меня и, рассмеявшись, сказал:

— Не думай, что командующий уповает на великого поэта. Нет, тут дело надежное — речь идет о генерале Ефиме Григорьевиче Пушкине, ты знал его как командира 23-го танкового корпуса, а теперь он исполняет обязанности заместителя комфронтом по автобронетанковым войскам и находится уже, по приказу Гордова, в 28-м корпусе.

Вся эта ситуация вызвала улыбку даже на суровом лице командарма. А Пушкин нам действительно помог, и очень здорово. Дело в том, что он обосновался не в штабе Г. С. Родина, [275] находившемся на юго-западной окраине Калача, а на западном берегу Дона, в глубоком овраге, на развилке путей, ведущих от переправы на возвышенную часть берега. Это было совсем рядом с тем местом, откуда танкисты Бабенко и Лебеденко устремились в бой. К тому же для него сразу протянули связь от штаба Пошкуса. Короче, Ефим Григорьевич оказался впереди нашего передового НП, оборудованного на переправе через Дон, где обосновались работники оперативного и разведывательного отделов штаба. Связь с ними также была устойчивой. Вскоре они сообщили, в частности, что 482-й стрелковый полк дивизии Песочина переправляется. Его 1-й батальон занял свой рубеж на западном берегу непосредственно у переправы. Четкость действий пехотинцев показывала, что командарм находится среди них. Но вот что-то мои операторы умолкли, а примерно в двух-трех километрах на той стороне Дона послышались звуки ожесточенного боя. Генерал Москаленко позвонил от Песочина И сказал, что 3-й батальон 482-го полка, переправившись через реку, наткнулся на полтора десятка немецких танков. Так, практически без каких-либо оформленных оперативных документов, начался контрудар 1-й танковой армии.

— Есть ли у тебя связь с Пушкиным, получал ли ты от его людей какие-либо сигналы? — спросил командарм.

К моей радости, связисты несколько секунд назад доложили мне, что по радио поступили сведения о координатах передового пункта управления генерала. Была выполнена и моя просьба — поскорее наладить с ним связь. Я доложил об этом Кириллу Семеновичу. Выразив удовлетворение, он сказал:

— Передай Пушкину, чтобы ускорил ввод в бой подразделений 56-й бригады по мере их выхода на западный берег Дона. Когда переправится 55-я, она будет действовать правее бригады Бабенко. Их задача — совместно овладеть Полевым станом, а затем, после того как Бабенко выбьет фашистов с фермы № 2, тоже вместе повернуть на север и наступать в направлении Ложков. Ими надо овладеть быстро, а затем, закрепившись на их северной окраине, подтягивать остальные подразделения.

Тут же я связался с Пушкиным. Начав с ним разговор, я живо представил себе этого коренастого, невысокого роста человека с волевым и почему-то всегда загорелым лицом, со звездой Героя Советского Союза на груди. Мы с ним вместе воевали еще под Харьковом и ранее.

— Ефим Григорьевич,— сказал я Пушкину,— вы видите, что творится у Песочина?

— Нет,— ответил генерал.

Я как можно лаконичнее объяснил суть положения. Пушкин сказал:

— Понимаю. Сейчас я потороплю подполковника Бабенко. Его бригада уже частично переправилась на западный берег и вскоре начнет действовать. [276] Разговор прервался, в трубке было слышно, как радист передавал приказание Пушкина Бабенко. Вскоре мы убедились. что командир 56-й бригады понял задачу и выполняет ее — танки противника были остановлены и отбрасывались от переправы. Лишь после этого возобновились наши переговоры с Ефимом Григорьевичем, и я сообщил ему указания Москаленко. На это Пушкин ответил, что они в основном совпадают с наметками командира корпуса Родина.

Стоит более подробно остановиться на встречном сражении 28-го танкового корпуса 25, а затем и 26 июля на западном берегу Дона в непосредственной близости от калачовской переправы. Ведь именно в итоге этих ожесточенных до предела схваток мы отбросили врага от переправы, воспретили ему совершить задуманный безостановочный рывок к центру Сталинграда, вынудив наиболее маневренное объединение Паулюса перейти к обороне на рубеже Липолебедевский, Липологовский, Скворин.

Восстановить это скоротечное ожесточенное сражение в деталях, конечно, невозможно, хотя мне и довелось несколько раз побывать в 28-м корпусе в последующие дни. Мои поездки туда были связаны с тем, что командование фронта почти ежедневно требовало от нас отчетов о причинах неполного выполнения поставленных задач. Кроме того, командарм просил меня собирать и обобщать положительный боевой опыт — мы оба считали, что надолго, а может быть навсегда, переквалифицировались в танкистов.

Хорошо в этом отношении помогал очень толковый и опытный начальник штаба корпуса полковник Александр Адамович Пошкус. На почве взаимного интереса к теории и практике боевого применения танков между нами установились близкие, доверительные отношения. Насколько позволяла обстановка, мы накоротке встречались с ним, а иногда он присылал ко мне с подробной информацией своего весьма эрудированного заместителя майора Ф. В. Яборова.

Один из его приездов стал особенно памятным. Это был редкий момент, когда выдалось полчаса отдыха. Незадолго до этого ко мне приехала жена — командарм разрешил назначить ее в один из отделов машинисткой. Дело было далеко за полночь. Мы присели к столу, чтобы выпить по стакану чаю. В это время и вошел Яборов с пакетом. Я познакомил его с Верой Александровной и пригласил присесть. Федор Васильевич сказал, что механик-водитель связного танка Т-60, на котором он прибыл,— девушка.

— Катя Петлюк,— продолжал он, обращаясь к Вере Александровне,— воюет в бригаде Бабенко, все время среди мужчин, разрешите ей побыть в вашем обществе.

Вера Александровна тут же встала и пошла к выходу, сказав:

Я сейчас позабочусь о ней, она умоется и перекусит с нами. [277] Через несколько минут в комнату вошла, смущенно улыбаясь, миловидная и очень миниатюрная девушка, на ее стройной фигурке ладно сидел хорошо подогнанный по росту танкистский комбинезон.

— Старший сержант Петлюк! — представилась она.

Видя смущение девушки, в разговор вступил Яборов:

— Это — официально, а вообще-то у нас все называют ее Катей с "Малютки" или просто Малюткой. Ведь ее танк построен на деньги, собранные сибирскими пионерами, и на его броне имеется надпись "Малютка". Между прочим, Екатерина Алексеевна уже отличилась в бою и получила благодарность комбрига.

Короткая беседа вышла очень задушевной. Катя оказалась интересной и остроумной собеседницей, с неподражаемым юмором рассказала она историю своего вступления в танковые войска.

Так состоялось наше с женой знакомство с легендарной Малюткой, о подвигах которой появился затем очерк Вадима Кожевникова в "Правде". Катя Петлюк, помнится, вскоре была ранена. Ранило и Веру Александровну во время бомбежки вражеской авиацией переправы через Дон. Пришлось эвакуировать ee в тыл.

Итак, в авангарде 28-го танкового корпуса шла 56-я танковая бригада подполковника И. Т. Бабенко. Ей и принадлежала главная роль в успешной для нас завязке танкового сражения под Калачом. 1-й танковый батальон бригады, имевшей 30 танков Т-34, переправившись на западный берег Дона, почти сразу же вступил в бой, помогая выходящему неподалеку на назначенный рубеж 3-му стрелковому батальону 482-го полка 131-й дивизии. Его командир старший лейтенант Видлога, шедший с первой ротой, увидел, что за открытой прибрежной полосой тянется довольно густая роща. Комбат едва успел подумать, что туда следует выслать разведку, как из рощи, ведя на ходу беспорядочную стрельбу, ринулись 15 вражеских танков, за ними следовали 7 машин с мотопехотой. Быстро развернув батальон к бою, старший лейтенант приказал открыть огонь из всех видов оружия. Из противотанковых средств были, к сожалению, только гранаты. Не успевшее окопаться подразделение несло потери. Однако и враг под огнем умерил свой пыл — машины с мотопехотой стали поворачивать назад. Правда, из одной машины автоматчики спешились и развернулись в цепь.

В этот переломный момент, закончив переправу и пройдя незамеченными по глубоким балкам, на поле боя как из-под земли и возникли тридцатьчетверки 1-го танкового батальона 56-й бригады. Их внезапное появление и дружный огонь ошеломили вражеских танкистов, и они, оставив пять дымящихся T-IV, увели остальные машины за рощу, где поспешно окапывались немецкие пехотинцы, а артиллеристы снимали с прицепов орудия. Позиция, выбранная гитлеровцами, не была удобной для обороны, но находилась почти прямо против переправы, поэтому они и хотели закрепиться. [278] Тем временем под прикрытием танков 3-й стрелковыий батальон, а за ним и 2-й заняли и оборудовали назначенный им рубеж у переправы и удерживали его, невзирая на вражеский огонь и бомбежки. Танки же 1-го батальона капитана Ефремова из 56-й бригады, обойдя рощу справа, по низинке, ворвались в нее с тыла. Схватка была отчаянной, обе стороны несли потери, особенно досаждали немецкие "болванки", как танкисты называли специальные противотанковые снаряды из сплошного куска металла. Выявилось, что мы имеем дело с хорошо подготовленным и опытным противником: фашисты стреляли метко и умело маневрировали на поле боя. Но с подходом 2-го танкового батальона, семидесятки (Т-70) которого довольно юрко передвигались между деревьями, утюжа еще неглубокие окопы мотопехоты врага, перевес был явно на нашей стороне{147}.

В это время начался налет стервятников Рихтгофена, однако ближний бой в довольно густой роще и рядом с ней не позволил им обрушиться на наших танкистов со всей силой из-за боязни поразить своих. Тогда, разбившись на две группы по девять машин, пикирующие бомбардировщики с яростью набросились на Калач и мост через Дон. Хотя одна наша зенитная батарея, уже занявшая позиции, и открыла огонь, переправа 55-й танковой бригады задержалась, к тому же у гитлеровцев подоспела противотанковая артиллерия, которая не замедлила открыть губительный огонь. И все же врага удалось вышвырнуть из рощи, а подошедший мотострелково-пулеметный батальон очистил от немецких пехотинцев занятый ими берег Дона между хуторами Березовский и Рубежный.

Как только бой перекинулся на открытую местность, наши танкисты стали нести большие потери при новом заходе фашистских бомбардировщиков. В результате наступила пауза, во время которой обе стороны стремились перегруппировать свои силы.

Примерно в 17 часов 1-й танковый батальон капитана П. Н. Довголюка из танковой бригады полковника П. П. Лебеденко сосредоточился на западном берегу Дона. Командиры 55-й и 56-й бригад быстро установили между собой связь, и вот уже из-за правого фланга 56-й ринулись в бой тридцатьчетверки Довголюка. Вскоре к ним присоединились мотострелки и пулеметчики старшего лейтенанта И. А. Суха. Перевес временно снова оказался на нашей стороне.

Обе бригады, тесно взаимодействуя, начали теснить противника. Танкисты Довголюка действовали умело, напористо, но и враг был опытен. Он искусно замаскировал в скирдах хлеба свои танки, пушки, и их внезапный огонь застал батальон врасплох. Командир приказал прибавить скорость, и наши воины отбросили гитлеровцев. Батальону удалось подбить несколько танков и проутюжить артиллерийские позиции противника. Как свидетельствовал [279] в своем донесении бригадный комиссар М. 3. Николаев, все экипажи тридцатьчетверок Довголюка проявили самоотверженность, хотя подчас действовали и не очень четко. Особо отличился механик-водитель старшина П. А. Золотаренко. Все члены экипажа, в том числе и Золотаренко, были ранены, но гусеницами танка он сумел уничтожить два орудия с прислугой и отделение автоматчиков.

В этом бою враг потерял полностью сожженными 12 танков (кроме того, более 15 поврежденных машин немцы отбуксировали в тыл), батарею противотанковых орудий, несколько полевых пушек, десятки мотоциклов, свыше полутора сотен солдат и офицеров. Были взяты и трофеи: один почти исправный танк Т-1V, три мотоцикла, два крупнокалиберных пулемета, целая куча автоматов. Но самым важным трофеем стала легковая машина, где среди разнообразного имущества, награбленного у советских граждан, был обнаружен увесистый шикарный портфель из крокодиловой кожи со штабными документами, Который был доставлен к нам, к сожалению, не сразу, а лишь утром 26 июля.

Несравненно большими оказались наши потери: в бригаде Бабенко из строя было выведено 50 машин, в бригаде Лебеденко — 7 (правда, более половины повреждений можно было устранить). Такая разница в потерях объяснялась тем, что мы наступали, а противник оборонялся, а также артиллерийским превосходством гитлеровцев, слабой обученностью и неопытностью наших танкистов, которые столкнулись с искушенным, натренированным врагом.

Так, авангардная рота семидесяток под командованием старшего лейтенанта М. А. Берковича из 55-й бригады получила задачу прикрыть правый фланг и тыл наступавших мотострелков и пулеметчиков. По пути к указанному рубежу Беркович обнаружил несколько немецких танков и автомашин с пехотой и орудиями на прицепе. Момент для атаки был удобным, командир развернул роту, и она с ходу ринулась в атаку. Произошел короткий, но жестокий бой. После первых же выстрелов наступавших замерли два вражеских танка, запылало несколько автомашин. Но противник все же успел перестроиться. Ему помогла заминка среди атакующих. Случилось так, что в танке Берковича разорвался, вражеский снаряд, и он встал. Приняв остановку за сигнал, прекратила движение вся рота. Гитлеровцы воспользовались этим, сняли с прицепов противотанковые орудия и открыли огонь. В контратаку пошли фашистские танки T-IV — более мощные, чем наши легкие Т-70. Вот тут-то и начались потери. Немецкие снаряды свободно пробивали броню семидесяток. Задымила одна машина, другая. Следовало быстро маневрировать, но наши механики-водители, еще не имевшие необходимых навыков, действовали медленно. В роте недосчитались нескольких танков, противник потерял три машины. В этом бою пали старший лейтенант М. А. Беркович и командир [280] взвода лейтенант И. П. Мищенко. Гитлеровцев в конце концов отбросили.

Были в обеих бригадах и такие случаи, когда экипажи в спешке шли в бой с брезентами на броне. Брезент же, пропитавшийся горючим, вспыхивал даже от разрывной пули или раскаленного осколка. Иногда в атаке обнаруживалось, что стволы танковых орудий повернуты назад, а то и зачехлены. Но основная причина наших потерь все же крылась в том, что мы не имели никакого прикрытия с воздуха и асы Рихтгофена безраздельно господствовали в небе.

В целом же в итоге первого дня сражения мы не только воспретили врагу форсирование Дона, но и удержали плацдарм, позволивший развивать наступление всеми силами корпуса.

Примерно в 18.30, когда со вступлением в бой передовых подразделений бригады П. П. Лебеденко наметился определенный перелом в нашу пользу, Кирилл Семенович вернулся на КП и потребовал проект приказа на подпись.

— Может быть, дождемся приказа или письменного боевого распоряжения фронта? — спросил я.

Кирилл Семенович ответил, что войска и так уже почти весь день действуют по устным распоряжениям, затем задумался на минуту и распорядился связать его со Сталинградом, по возможности с самим А. М. Василевским. Это удалось сделать довольно быстро. Александр Михайлович ответил, что проект фронтового боевого приказа нашей и 4-й танковой армиям еще дорабатывается.

— Если ваш штаб,— сказал Василевский,— составил толковый приказ, передавайте его в войска, копию пришлите мне, мы с Гордовым завизируем его.

После этого разговора Кирилл Семенович, внеся несколько поправок, подписал приказ. Копию его мы послали в штаб фронта. Этот документ, первым отложившийся в архиве новой армии{148}, как раз и свидетельствует, что контрудар 1-й танковой начался 25, а не 27 июля, как не раз и весьма категорично утверждалось в недавнем прошлом{149}.

В первом боевом приказе по нашей армии отмечалось, что противник одной танковой и одной моторизованной дивизиями прорвал оборону 192-й стрелковой дивизии 62-й армии, вышел передовыми частями на линию Рубежанский, Качалинская и устремился к переправе через Дон.

Согласно приказу 1-я танковая армия во взаимодействии с 8-й воздушной армией переходила в решительное наступление в общем направлении на Клетскую, уничтожала противника в районе Верхнеголубая, Верхнебузиновка, Скворин и к исходу дня передовыми [281] силами достигала рубежа Сиротинская, Логовский, Клетская.

Основная тяжесть действий ложилась на танковые корпуса. 28-й корпус (39, 55, 56-я танковые и 32-я мотострелковая бригады, три батареи 1254-го истребительного противотанкового артиллерийского полка) наступал в общем направлении ферма № 2 совхоза "10 лет Октября", Большенабатовский, Ближняя Перекопка. Задача: уничтожить противника в районе Малонабатовский, Осиновский и преследовать его на север до рубежа Новогригорьевская, Логовский. Здесь он оставлял передовые отряды, а главные силы сосредоточивал в районе Сиротинская, Ближняя Перекопка, МТФ. 13-й танковый корпус наступал в общем направлении Евсеев, Верхнебузиновка, Клетская с задачей уничтожить врага в районе Майоровский, Евсеев. Преследовал гитлеровцев до Дона; подвижный отряд оставлял на рубеже Клетская, Евстратовский, Верхнебузиновка.

По требованию А. М. Василевского удары наших двух танковых корпусов не были концентрическими. Это потому, что они должны были дополниться ударом 4-й танковой армии. Главное для 28-го корпуса сводилось к тому, чтобы разгромить или отбросить ту группировку врага, которая наносила удар с севера, а 13-й корпус должен был локализовать удары противника с северо-запада и содействовать деблокированию дивизий 62-й армии.

158-я танковая бригада с батальоном 131-й стрелковой дивизии, двумя батареями 1254-го истребительного противотанкового артиллерийского полка выделяла роту танков и две батареи для непосредственной обороны переправы у Калача, а остальными силами, составляя резерв армии, двигалась за 28-м танковым корпусом. 131-й стрелковой дивизии предписывалось прочно оборонять переправу через Дон на участке Голубинский, Калач.

Итак, в первый день контрудара, 25 июля, 28-й корпус действовал на основании устного боевого распоряжения. Это засвидетельствовано здесь мною как начальником штаба армии, полагаю, достаточно убедительно. Вечером Родину вручили текст приказа, но он не менял существа дела. Георгий Семенович принял решение продолжать удар двумя эшелонами: в первом шли бригады Лебеденко и Румянцева, во втором — понесшая потери бригада Бабенко и мотострелки Хорошева. Возобновление атаки назначили на 3 часа ночи, чтобы исключить воздействие вражеской авиации и ошеломить противника внезапностью.

Однако обстановка внесла свои коррективы. Когда примерно в 22 часа 25 июля те части бригады Румянцева, которые оставались еще на левом берегу Дона, начали переправу, немецкие бомбардировщики, повесив несколько светящих авиационных бомб (САБ), стали бомбить понтонный мост. Наши зенитные батареи открыли интенсивный огонь, но переправа все же затянулась и предназначенные для наступления части [282] не успели сосредоточиться в исходном районе. 32-я мотострелковая, которую мы тоже намеревались перебросить ночью, осталась пока на восточном берегу.

А по данным разведки, фашистские танки всю ночь маневрировали — видимо, и они готовились к контратаке. Чтобы упредить противника, Г. С. Родин принял решение двинуть вначале в направлении Ложков одну 55-ю бригаду. Сковав врага и не допустив перехода его в контратаку, танкисты П. П. Лебеденко преодолели полтора-два километра и были остановлены. Маневрируя на слегка возвышавшейся в сторону противника равнине, они повели огневой бой с уже успевшими закрепиться на новом рубеже гитлеровцами. Во время этой дуэли бригада потеряла до десятка боевых машин, в том числе пять тридцатьчетверок. Получили ранение два командира рот. Погиб отчаянно храбрый командир батальона семидесяток капитан И. Ф. Грабовецкий, его заменил старший лейтенант И. Т. Яковенко.

Следующая атака, уже всеми силами, была назначена на 14 часов. А утром ко мне явился заместитель П. П. Лебеденко по строевой части подполковник А. А. Асланов. Он привез взятые накануне трофеи: тот самый туго набитый щегольской портфель и еще что-то объемное, завернутое в плащ-палатку.

— Вот,— сказал Асланов,— из захваченного "опель-капитана". Бумаги в портфеле смотрел наш корпусной переводчик. По его мнению, ничего интересного. Но он у нас бойко говорит с пленными, а читать, особенно рукописный текст, прямо скажем, не силен.

Вызвав армейскую переводчицу (кажется, ее звали Инесса Яновна, она была латышкой и прекрасно знала немецкий язык), я попросил ее самым тщательным образом исследовать содержимое портфеля. В нем находились солидная сумма денег в рейхсмарках и наших советских рублях; карты района, прилегающего с запада к Сталинграду, но без нанесенной на них обстановки; несколько различных списков, на которых не было обозначено, кто в них перечисляется; множество проявленных фотолент и кассет с непроявленными пленками, а также других предметов. Мы были разочарованы и решили прекратить напрасную, как нам казалось, трату времени, когда Инесса Яновна заинтересовалась небольшой тетрадью с весьма легкомысленными рисунками на обложке. Она быстро перелистала тетрадь, и вот уже ее карандаш быстро забегал по бумаге. Через несколько минут переводчица подала мне следующий текст:

Немецкий текст был набросан угловатой готической скорописью, и далеко не всякий, даже квалифицированный переводчик сумел бы прочесть его. Это, видимо, был конспект чьего-то устного сообщения. Инесса Яновна перевела еще одну запись:

Остальные записи либо относились к Харьковскому сражению, либо вообще не представляли интереса. Поблагодарив Инессу Яновну, я подумал: "Хороши "две дивизии", о которых мы написали в приказе. Против нас и 62-й армии — семь пехотных дивизий, танковый корпус, в который обычно входит не менее трех дивизий. И еще одна танковая дивизия".

Лишь после этого я обратился к подполковнику, доставившему портфель, со словами благодарности. Это был небольшого роста, тонкий, гибкий, с ярко горящими темно-карими глазами азербайджанец. Он весь являл собой сгусток энергии. В дальнейшем А. А. Асланов прославился как подлинный храбрец и заслужил под Сталинградом звание Героя Советского Союза. Ази Агадович позже пал в бою в Прибалтике, будучи уже генералом, а сейчас он стоял рядом, и я, с благодарностью пожав ему руку, сказал, что документы очень важные, проливающие свет на намерения противника и его силы.

— Есть еще два вопроса,— глядя мне прямо в глаза, произнес Асланов.

— Пожалуйста.

— Во-первых, вот это,— развернул он сверток.— Это надо сдать в фонд обороны. По-моему, очень ценный,— и Ази Агадович поставил на стол небольшой, необычайно изящный самовар.

— Серебряный, и сделан очень искусно, его тоже нашли в машине. Где-то украден, возможно в музее.

— Это вопрос легкий,— сказал я в шутку, приподнимая самовар. — Сдадим куда следует. А какой второй вопрос?

— Второй потяжелее,— в тон мне отозвался замкомбрига.— Ударом в лоб врага не свалить. Наш начальник штаба Витольд Викентьевич Грудзинский предлагает провести танки в тыл немцам, вплотную прижимаясь к Дону. Проход найти можно, но есть и большой риск: если не прорвемся — машины погибнут. Александр Адамович Пошкус велел посоветоваться с вами.

— Действуйте! — поддержал я.— Командарму доложу. В лобовых атаках потерь будет, конечно, много. А прорветесь к совхозу "10 лет Октября" и Ложкам с тыла — полдела сделаете и враг будет отброшен на 15 километров от переправы гораздо меньшей ценой.

Не успел я проститься с А. А. Аслановым, как меня вызвал командарм. У него находился А. М. Василевский. [284]

— Что нового? — спросил начальник Генерального штаба. Я положил перед ним два листка с переводами. Попросил разрешения и выйдя на минутку, я приказал адъютанту принести портфель и самовар, что он и не замедлил сделать. Командарм вспылил:

— Ты что это, чаевничать затеял, когда нет ни минуты времени!

Василевский же, совершенно не обращая внимания на происходящее, буквально забросал меня вопросами:

— Что это — протокол допроса? Насколько достоверны сведения? Не подкидывают ли нам преувеличенные данные о численности противника, чтобы запугать?

Я рассказал об источнике сведений и добавил, что возможность дезинформации исключена. Кирилл Семенович опять резко выразил свое неудовольствие:

— Имеешь новые данные и скрываешь их от своего командарма?!

От незаслуженного упрека кровь бросилась мне в лицо, Василевский же, увидев самовар, потрогал его, широко улыбнулся и сказал:

— Странное дело... Ты, Кирилл Семенович, кипятишься, а самовар гостю приказал подать холодный, как лед.

Шутка сняла напряжение, и я объяснил суть дела. Ознакомившись в свою очередь с документами, командарм многозначительно присвистнул, но произнес с деланным равнодушием:

— Ну, это вопросы чуть ли не стратегические, а нам сейчас надо заниматься тактикой танковых подразделений вплоть до взвода. Как идут дела у Родина?

Я доложил, что в 14 часов ею танкисты продолжили атаку. Все бригады действуют на этот раз согласованно. Более подробная информация имеется у начальника оперативного отдела.

Вызванный полковник Прихидько доложил, что бригады Бабенко и Румянцева сдвинулись левее. Образовавшийся между ними и бригадой Лебеденко разрыв заполнила 32-я мотострелковая бригада Хорошева. Танкистам был отдан приказ на предельных скоростях преодолеть зону вражеского огня, и они отважно выполняют его.

Василевский обратился к Москаленко:

— Учитывая более полные данные о противнике, которые добыл ваш штаб, за что он заслуживает поощрения, а отнюдь не порицания, а также то, что у нас появилась такая возможность в связи с подходом дивизии Аверина и отремонтированных на СТЗ танков KB, необходимо срочно усилить 28-й корпус. Если вы не будете возражать, стоило бы передать Родину десятка полтора танков KB из бригады Егорова, два стрелковых батальона из 131-й дивизии Песочина и, пожалуй, прибывший уже полк 196-й стрелковой дивизии. [285] Командарм согласился со всем этим, сказав лишь, что у Песочина можно забрать только один батальон.

Дождавшись, пока я разъясню Н. Я. Прихидько, как быстрее довести до сведения исполнителей эти распоряжения, начальник Генштаба предложил нам:

— Давайте вызовем сюда Георгия Семеновича, ободрим его, выслушаем запросы и порадуем хотя и не очень щедрым, но все же существенным усилением.

Однако попытки связаться с Родиным и по телефону, и по радио ни к чему не привели. Начальник его штаба А. А. Пошкус одинаково отвечал: "Комкор в войсках". Пришлось послать в Березовский, куда перебрался из Калача КП корпуса, работника оперотдела. Если память не изменяет, это был капитан М. И. Трактуев.

Нужно было сообщить начальнику Генерального штаба некоторые сведения об обстановке в районе Манойлина, и я хотел, с разрешения Москаленко, сделать это сам, но командарм сказал:

— Я же посылал генерала Новикова с Танасчишину. Если он вернулся, пусть конкретнее доложит о положении под Манойлином.

Как не хотелось мне тревожить Николая Александровича, получившего легкую контузию в этой трудной поездке к Т. И. Танасчишину и прилегшего по моему совету немного отдохнуть, но сделать это все же пришлось.

Новиков доложил, что 13-й танковый корпус сегодня, 26 июля, с 3 часов во взаимодействии с 33-й гвардейской стрелковой дивизией вел бой с целью вернуть первоначальный рубеж обороны гвардейцев. 20-я мотострелковая бригада оставалась в Добринке. В подтверждение своих слов Николай Александрович положил на стол перед начальником Генерального штаба донесение полковника Танасчишина, в котором значилось, что Манойлин и высоты 167,3 и 155,1 занимают 113-я пехотная дивизия с двумя-тремя дивизионами артиллерии, до 60 танков 16-й танковой дивизии, около 10 САУ и противотанковых орудий. Троекратной атакой уничтожить противника не удалось. Враг понес потери: до 400 человек, 30 танков, 3 САУ, 17 противотанковых орудий, 4 тяжелых орудия, 21 миномет, 3 транспортера, 3 броневика. Взято двое пленных. Свои потери с 19 по 26 июля: танков Т-34-41, Т-70-32. Часть из них будет восстановлена. Вывод по обстановке: непрерывно пополнявшаяся группировка противника за правым флангом 33-й гвардейской стрелковой дивизии сдерживалась в течение трех дней 13-м танковым корпусом. С его уходом с этого участка враг ударит по тылам 33-й гвардейской и 181-й стрелковых дивизий и будет нарушен весь фронт 62-й армии. Командир соединения просит оставить на месте его корпус, который в данный момент овладевает восточной окраиной Манойлина и Майоровским с задачей прикрыть северо-восточное направление{150}. [286]

— Да,— сказал представитель Ставки,— обстановка сложна до крайности. Корпус Танасчишина, безусловно, сделал большое дело, он спас от полного окружения и, возможно, разгрома , 33-ю гвардейскую дивизию. И все же его придется перенацелить на Верхнебузиновку, так как оттуда исходит еще большая угроза удара на Калач по двум правофланговым дивизиям 62-й армии. Мы с Гордовым изыщем силы, которые хотя бы в какой-то мере заменят корпус Танасчишина под Манойлином, и во главе с генералом Пушкиным пошлем их туда.

В разговор вступил В. М. Лайок. Он достал из папки лист бумаги и, пустив его по кругу, попросил присутствующих ознакомиться. Это было политдонесение комиссара 13-го корпуса А. А. Бичерова, также привезенное Н. А. Новиковым. Речь в нем шла о подвиге экипажа младшего лейтенанта А. В. Феденко из 169-й танковой бригады. Во второй половине дня 24 июля в районе фермы № 1 совхоза имени 1 Мая его тридцатьчетверка была одновременно атакована десятью вражескими танками. Положение экипажа, в который кроме Александра Васильевича Феденко входили командир башни Иван Ананьевич Яковлев, механик-водитель Семен Петрович Проценко и стрелок-радист Евгений Николаевич Быков, казалось, было безвыходным. Но отважные воины не дрогнули. Между героической тридцатьчетверкой и десятью танками противника завязалась огневая дуэль. Наш отважный экипаж уничтожил четыре танка, но затем вражеский снаряд попал в слабозащищенную часть тридцатьчетверки, повредил ее двигатель и поджег бак с горючим. Мотор заглох, и из машины повалил дым. Гитлеровцы перестали стрелять. Прекратил вести огонь и экипаж горящего танка. Ему пришлось открыть верхний люк. Выглянув наружу, младший лейтенант увидел, что к тридцатьчетверке крадутся немецкие автоматчики. Феденко снова закрыл люк, и экипаж открыл ураганный пулеметный огонь, сея смерть в рядах врага. Но и его участь в горящем танке была ясна каждому...

Советские воины предпочли гибель позорному плену. В эфире прозвучал голос командира экипажа: "Прощайте, товарищи, не забывайте нас, умираем, но не сдаемся врагу!..",— а затем послышались близкие сердцу каждого советского человека слова и мотив: "Это есть наш последний и решительный бой..."

Пока этот волнующий документ переходил из рук в руки, мне сообщили, что вернулся капитан Трактуев, который хотел бы доложить наедине. Он сказал, что командир корпуса просит назначить другое время его прибытия на КП армии, так как сейчас в действиях войск столь ответственный момент, что он не может оставить свой командный пункт. Я уже знал непреклонный нрав Георгия Семеновича, но такой его шаг показался мне все же рискованным. Обдумав, как убедительнее доложить об этом А. М. Василевскому и командарму, я вернулся к ним и изложил ситуацию возможно мягче.

Александр Михайлович удивленно поднял брови и спросил, [287] достаточно ли толкового командира направляли к Родину? Я дал самый лестный отзыв о капитане Трактуеве. Кирилл Семенович же вновь, как говорится, весь вскипел и, обращаясь к Новикову, бросил:

— Отправляйтесь сейчас же в 28-й, передайте Родину, что он отстранен от должности, и вступайте в командование корпусом!

В это время на лице Василевского, несмотря на все самообладание Александра Михайловича, можно было прочесть борьбу противоречивых чувств, но уже через секунду-другую он полностью овладел собой и, как обычно, ровным голосом сказал командарму:

— Не горячитесь, Кирилл Семенович. Лишь крайность могла вынудить такого командира, как Родин, задержаться с прибытием на КП. Николаю Александровичу действительно стоит съездить на КП корпуса, но не для отрешения комкора от должности, а чтобы компетентно выяснить обстановку и доложить нам свои выводы.

Генерал Новиков высоко ценил Родина, и миссия, которую, только что хотел поручить командарм, была ему явно не по душе. Он вопросительно посмотрел на Москаленко, и тот произнес:

— Выполняйте приказ начальника Генштаба.

Четко повернувшись, наш главный танкист быстро вышел из комнаты, и уже через минуту вездеход умчал его к переправе. Я вышел вместе с ним, распорядился быстро организовать ужин, а пока ввести пленного, недавно доставленного разведчиками корпуса Родина. Это был ефрейтор стрелок-радист танка T-IV, захваченный в плен контуженным, но наши врачи быстро поставили его на ноги. Квалифицированная медицинская помощь и заботливый уход удивили пленного и в какой-то мере расположили его к нам, но многословным не сделали. Я полагал, что допрос высокопоставленными генералами подействует на него положительно, и не ошибся.

Когда ввели пленного, к нему обратился А. М. Василевский, сказав, что является, представителем высшего командования Красной Армии. Ефрейтор вытянулся в струнку и произнес:

— Если господин генерал-полковник гарантирует мне жизнь и возвращение к семье после войны, я расскажу все, что знаю.

— А что,— спросил Александр Михайлович не без юмора,— вы все же полагаете, что от Советского Союза что-либо останется после этой войны?

— Недавно я действительно думал, что ничего не останется, — ответил пленный, — но после того, как мы прошли от границы до Харькова, а затем до Дона и я в одной из школ внимательно рассмотрел на большом глобусе, какова истинная протяженность России, то невольно усомнился в этом. А потом — ваши танки. Доктор Геббельс давно уже сообщал, что все русские танки и заводы, производящие их, уничтожены, но на нас шло столько [288] новеньких Т-34, что пришлось усомниться в полноте информации доктора Геббельса.

Из показаний пленного особенно важным было то, что его батальон, наряду с другими подразделениями 2-го танкового полка 16-й танковой дивизии, входит в боевую группу майора Витцлебена, которая поддерживает 3-ю моторизованную дивизию, имеющую ближайшей задачей овладеть переправой через Дон у Калача. От ефрейтора мы узнали также, что его дивизия вместе с 3-й и 60-й моторизованными составляет 14-й танковый корпус. Далее пленный сказал:

— После изнурительных боев у Северского Донца, Оскола и Бурлука, в которых дивизия понесла большие потери, нам дали отдых и пополнили, судя по нашему полку, до предвоенной численности.

— Значит, до штатной? — спросил А. М. Василевский.

— Я не знаю штатной численности войск,— ответил ефрейтор

Начальник Генштаба достал из бокового кармана кителя небольшую, но довольно толстую записную книжку, полистал ее и протянул К. С. Москаленко, который, прочитав текст, дал книжку мне. На открытых страницах убористым каллиграфическим почерком А. М. Василевского был написан штатный состав танковой дивизии. В ней насчитывалось 16 тысяч человек, 309 танков и САУ, 25 бронеавтомобилей, 160 бронетранспортеров, почти 3 тысячи автомашин, тягачей и мотоциклов. Были данные и о моторизованной дивизии. Здесь же указывалось, что в танковый корпус кроме соединений входили и корпусные части, в том числе танковые, так что общее количество танков в нем могло достигать 300 единиц и более.

После допроса ефрейтора Александр Михайлович приказал одному из сопровождавших его обеспечить безопасность доставки пленного в лагерь под Москвой.

Когда накрыли стол для скромного ужина, Александр Михайлович, уже совсем отошедший после взволновавшего его инцидента с Родиным, сказал:

— Ну что же, товарищи, давайте отведаем чайку из антикварного самовара. Или это бутафория? — шутливо спросил он меня и продолжал: — Что же, карты противника на ближайшее время почти полностью раскрыты. Полученные нами сегодня данные дополняют и уточняют имевшиеся у Ставки агентурные сведения. Враг очень серьезный. Хорошо, что вы его остановили. Теперь необходимо отбросить танки Витцлебена и мотопехоту 3-й моторизованной дивизии как можно дальше от переправы и одновременно высвободить окруженные дивизии 62-й армии. Нам же с Гордовым надо следить теперь и за участком и районе Нижнечирской, куда нацелились 24-я танковая и две пехотные дивизии. Это тоже опасный противник.

Не успели мы перекусить, как раздался звонок от генерала Новикова. Он доложил, что обстановка в 28-м корпусе действительно сложилась такая, что, пожалуй, и он вынужден был бы [289] поступить, как Родин. Сейчас соединение получает пополнение и готовится к третьей за сутки атаке. Тем не менее комкор готов выехать в штаб армии.

— Пусть тщательно готовит удар. Мы сами приедем на его КП,— ответил Александр Михайлович. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе,— опять шутливо заключил он, видимо, стараясь поднять наше настроение, заметно упавшее после получения сведений об огромном превосходстве противника.

Мы с Москаленко стали отговаривать Александра Михайловича от поездки, ибо она была сопряжена с немалым риском. Переправу часто бомбили, а к КП 28-го корпуса, перебравшегося теперь в Березовский, недавно прорывались вражеские автоматчики. Хорошо, что подоспели мотострелки старшего лейтенанта Суха, которых Родин в тот день вызвал к себе в качестве корпусного резерва. Но начальник Генерального штаба был непреклонен и вместе с К. С. Москаленко выехал в Березовский.

Что же все-таки заставило Родина сделать такой странный для военного человека шаг? Сам он рассказывал об этом так:

— Хотя во время второго удара пробить оборону противника нам не удалось, появились весьма обнадеживающие признаки, что сопротивление гитлеровцев в полосе действий бригады Лебеденко слабеет. Об этом свидетельствовали ставший беспорядочным артогонь и то, что нескольким танкам 1-го батальона удалось ворваться в глубину обороны неприятеля, а также донесение разведчиков, что перед 55-й бригадой началась эвакуация немецких штабов и тыловых служб. Но для 39-й бригады обстановка складывалась крайне неблагоприятно. Стремясь подойти к вражеским позициям скрытно, подполковник Румянцев повел танки низиной, где едва струилась безымянная речушка. Сначала шло все нормально, а затем, когда ложбина оказалась заболоченной, часть машин увязла и стала легкой добычей немецкой артиллерии. Комкор, выискивая возможности развить успех Лебеденко и выручить из беды танки Румянцева, отдал уже соответствующее распоряжение, и в этот момент последовал вызов его к начальнику Генерального штаба. Танки Румянцева удалось вывести из-под огня, но они не успели нарастить удар бригады Лебеденко

— Настроение у меня было просто аховое — заключил свой рассказ Георгий Семенович. — Не выполнил приказ, не явился в срок на КП армии и успеха не добился. Спасибо Николаю Александровичу — он поддержал меня, да еще сообщил о подкреплении, но все же я был уверен, что безнаказанно мне все это не обойдется.

...Родин продолжал напряженно работать. Совместно с А А. Пошкусом и его штабом было разумно распределено поступившее пополнение, по-новому сгруппированы силы. В частности, оставшиеся в строю танки Румянцева передали в 55-ю бригаду, ей же [290] придавался в качестве танкового десанта стрелковый батальон 131-й дивизии и выделялся танк KB для командира бригады Заметно усиливал комкор и 56-ю бригаду Бабенко — ротой танков KB и 884-м полком 196-й стрелковой дивизии. Тщательно продумали план действии. В третьей за эти сутки атаке, которая должна была во что бы то ни стало окончиться успехом, решающую роль предстояло сыграть 55-й бригаде. Ей ставилась прежняя задача — овладеть восточными окраинами села Ложки и совхоза "10 лет Октября", но выполнение ее зависело от предоставленной комбригу и его штабу инициативы. Возглавить обходный маневр по берегу Дона, предложенный В. В. Грудзинским, Родин приказал лично П. П. Лебеденко. Левее его бригады наносили удар танки И. Т. Бабенко с упомянутым выше усилением. Задача зайти с тыла и занять западную окраину совхоза "10 лет Октября", в стыке между двумя танковыми бригадами, возлагалась на 32-ю мотострелковую бригаду.

Итак, успех во многом зависел от танкистов Лебеденко. О Петре Павловиче говорили, что он воюет строго по науке, и не без основания. Лебеденко действительно был всесторонне подготовленным командиром-танкистом. Несколько лет назад он возглавлял кафедру в Военной академии механизации и моторизации РККА. Помогало ему и то, что сражался он в знакомых местах. Здесь Петр Павлович родился, в 1915 году в Царицыне был призван в армию, отсюда же и отбыл на фронт первой мировой войны. Потом, в 1919 году, близ этих самых мест дрался против белогвардейцев во время обороны Царицына. В Сталинграде жили его мать и сестра. После советско-финляндской войны Лебеденко оставил кафедру, решив, что преподавать надо, имея более солидный опыт командования танковыми частями. Ему повезло — он принял полк от Г. С. Родина, который провоевал с этой частью всю финскую кампанию. В Великую Отечественную Петр Павлович тоже понюхал немало пороху. Достаточно сказать, что он пережил весь драматизм борьбы за Крым в 1941—1942 годах, воюя в танковых войсках, в частности командуя бригадой. Там, в Крыму, он был тяжело ранен.

Все указания по новой атаке Родин дал за час до ее начала. Лебеденко собрал все свои танки в один кулак, всего их набралось 36. В первом эшелоне, с которым двигался сам комбриг, шли Т-34. Командир 1-го танкового батальона П. Н. Дов-голюк в предыдущей атаке пропал без вести, поэтому тридцатьчетверками командовал лейтенант В. А. Перцов. Второй эшелон собрали из Т-70, их возглавлял старший лейтенант М. Т. Яковлев. С этим эшелоном находился на KB подполковник А. А. Асланов. Путь показывал командир разведчиков лейтенант Макаров.

Время истекало, а пехота еще не подошла. Решили, что она догонит в ходе боя, если произойдет задержка. Танки двинулись сначала вдоль фронта, в некотором отдалении от переднего края, потом стали постепенно сворачивать к северу. Им пришлось идти кучно. К счастью, авиация врага пока не появлялась, и удалось [291] беспрепятственно преодолеть узкое дефиле между Доном и крутыми высотками. Колонна миновала уже три километра, а противник все еще себя не обнаруживал. Лишь на четвертом километре танки подверглись беспорядочному артиллерийскому обстрелу, не причинившему им, впрочем, особого вреда, и они ворвались в расположение врага. Гитлеровцы, отстреливаясь из пулеметов и автоматов, стали отходить. Наращивая темп, танкисты вышли на позицию двенадцати 105-миллиметровых орудий, установленных на специальных платформах. Внезапность сделала свое дело — фашистские артиллеристы и прикрывавшие их автоматчики в панике бежали.

Село Ложки и совхоз "10 лет Октября" вскоре были обойдены танками Лебеденко с востока, а затем они взяли высоту 174,9, господствовавшую в этом районе. Однако за северными скатами высоты противник уже основательно закрепился, выдвинув артиллерию, и Лебеденко вынужден был также организовать оборону, использовав для этого батальон 131-й стрелковой дивизии и мотострелковый батальон старшего лейтенанта Суха. В ходе наступления кроме 12 вражеских орудий на платформах бригада захватила 10 противотанковых пушек, несколько бронетранспортеров, склад боеприпасов. Было сожжено семь танков T-IV и еще до десятка подбито.

Удалось выяснить и печальную судьбу капитана Петра Николаевича Довголюка и членов экипажа его командирского танка. Все они были ранены, гитлеровцы вытащили их в бессознательном состоянии из машины, а потом, после зверских пыток, облили бензином и подожгли... Воины бригады поклялись отомстить фашистам за это варварство.

Родин перенес свой командный пункт из Березовского на Полевой стан, как было обозначено на карте это место, расположенное в непосредственной близости от позиций тяжелых орудий. Здесь его и отыскали А. М. Василевский, К. С. Москаленко и В. М. Лайок. Как рассказывали затем Александр Адамович и Владимир Макарович, Родин очень волновался, но толково доложил об итогах дня, причем нажимал не на успехи, а на неполное выполнение задачи. В частности, сказал, что из-за ожесточенного сопротивления врага бригада И. Т. Бабенко понесла большие потери, не сумела овладеть западной окраиной совхоза "10 лет Октября", из-за чего противник сохраняет свободу передвижения из Ложков в свой тыл. Василевский спросил:

— Что же не докладываете об успехе бригады Лебеденко, о взятых трофеях?

— Хвастаться не привык,— ответил Родин,— в оперативной сводке все будет сообщено.

На это Александр Михайлович сказал:

— Колючий вы человек, но ладно. А вот когда вас вызывали на КП армии — вы там были очень нужны. Могли бы лично в двух словах доложить об обстановке. [292]

— Виноват,— глухо отозвался Георгий Семенович,— опасался, что мои аргументы не будут приняты во внимание.

— В этом тоже есть резон,— согласился Василевский.— Ведите, показывайте трофеи. И давайте поднимемся на отбитую высоту, взглянем окрест. По пути изложите план на завтра, врагу нельзя давать передышки, иначе он вновь ринется на Калач.

Родин сообщил, что завтра Ложки и совхоз "10 лет Октября" будут обязательно взяты ударами 55-й бригады с северо-запада и 39-й — с юга.

— Наступление начнем с рассветом,— заключил он. Начальник Генерального штаба, несмотря на все наши уговоры, дошел по ходу сообщения, вырытому еще немцами, до переднего края и осмотрел расстилавшийся вокруг клочок донской степи, отбитой у противника. Дорого заплатил враг за попытку с ходу прорваться через Калач к Сталинграду. Земля, на которой 1-я танковая армия нанесла свои удары по гитлеровцам, была усеяна трупами вражеских солдат и офицеров, их поверженной техникой — разбитыми орудиями и дымящимися танками.

Еще один интересный штрих можно добавить к событиям этого дня. На обратном пути Кирилл Семенович сказал, что вчера подписал представление к присвоению Г. С. Родину звания генерала. И спросил:

— Быть может, отозвать документ в назидание за проступок комкора?

— Ни в коем случае! — ответил Александр Михайлович.— Этот случай, пожалуй, более поучителен для нас, чем для Родина. Мы порой, не подумав о последствиях, выхватываем командира из боевой обстановки в тот самый момент, когда ему предстоит принять ответственное и, быть может, совершенно неотложное решение, а он вынужден уехать, так и не приняв его или не доведя замысел до исполнителей. Я доложу товарищу Сталину о целесообразности строго запретить старшим начальникам вызывать командиров соединений в боевой обстановке, и, думаю, он одобрит это. Нам самим надо чаще бывать в войсках, и именно в критических ситуациях.

И надо сказать, что директива соответствующего содержания вскоре поступила в действующую армию, а 4 августа Георгию Семеновичу было присвоено звание генерал-майора танковых войск. Этому талантливому военачальнику шел сорок пятый год. Он происходил из семьи крестьянина дореволюционной Орловской губернии— Экстерном сдал за четырехклассное городское училище. В мае 1916 года был призван в царскую армию, в чине старшего унтер-офицера командовал взводом на Юго-Западном фронте. В Красную Армию вступил добровольно в июне 1918-го. По окончании Орловских пехотных курсов сражался на фронтах гражданской войны. С 1919 года Георгий Семенович—член партии. В межвоенный период учился на курсах "Выстрел" и при академии механизации и моторизации. Во время войны с Финляндией командовал танковым полком, Великая Отечественная [293] застала его в Молдавии командиром 47-й танковой дивизии. Жестокие бои, тяжелое ранение и долгое лечение... Затем получил назначение на 28-й танковый корпус. А после описываемых событий мы встретились с ним в самом конце 1942 года на Юго-Западном фронте, где он стал заместителем командующего по бронетанковым войскам. Командовал Г. С. Родин и 30-м Уральским добровольческим танковым корпусом, преобразованным в 10-й гвардейский Уральский. Кончилась война, и по болезни Г. С. Родин уволился. Жил в Орле и умер в 1976 году.

...В ту беспокойную ночь на 27 июля никто в штабе не смыкал глаз. Назавтра предстоял новый день ожесточенных и, как мы полагали, решающих боев, ибо наш армейский контрудар должен был перерасти в контрудар фронтового масштаба. Ведь в течение первых двух дней наступления нашей армии 62-я пока готовилась поддержать нас ударом своей 196-й стрелковой дивизии, а 4-я танковая армия подтягивала 22-й танковый корпус к переправе через Дон близ Трехостровской.

21-я армия в эти дни сумела выделить всего один стрелковый полк, который действовал в направлении Клетской в качестве передового отряда — по существу, вел разведку боем. Теперь же мы, зная соответствующие указания В. Н. Гордова, рассчитывали, что А. И. Данилов организует удар силами трех-четырех дивизий также на Клетскую и далее на Евстратовский, чтобы способствовать окружению вклинившегося в нашу оборону противника.

Эти надежды придавали нам силы, и все работали с утроенной энергией. Прежде всего были подведены итоги действий 28-го танкового корпуса за минувший день. Мы вынуждены были констатировать, что удары соединения Родина не полностью достигли цели. Главное, как это понимал и Родин, враг сохранил свободу передвижения из села Ложки в свой тыл и продолжал укреплять рубеж Липологовский, Липолебедевский. Мы предполагали, что помощь соседей отвлечет часть гитлеровцев и мы не только возьмем Ложки, но и прорвемся через гряду высот на названном рубеже.

К сожалению, наши действия 27 июля практически не были поддержаны и 4-й танковой армией, так как командование 22-го танкового корпуса смогло к 16 часам переправить на правый берег Дона всего 17 машин. Ввиду этого бригады 28-го танкового корпуса сумели овладеть лишь Ложками и выйти к восточном скатам высоты 169,8. Для дальнейшего продвижения нужны были подкрепления, и командование фронта пошло нам навстречу. Нашей армии передавались 23-й танковый корпус генерала А. М. Хасина в составе 99-й и 189-й танковых и 9-й мотострелковой бригад (в обеих танковых бригадах имелось, правда, всего 75 танков, а в мотострелковой бригаде — 254 активных штыка), а также 204-я стрелковая дивизия полного состава во главе с генералом А. В. Скворцовым. Эти пополнения находились [294] на марше и должны были прибыть к середине следующего дня.

Таким образом, мы рассчитывали 28 июля довольно солидной группировкой нанести поражение 3-й моторизованной дивизии и поддерживавшим ее частям 16-й танковой дивизии противника. Однако на пути осуществления этого плана встало непредвиденное препятствие. 24 июля, как помнит читатель, нам стало известно, что враг готовит удар у нас в тылу — в 40 километрах юго-западнее Калача на стыке 62-й и 64-й армий. 25-го этот замысел был реализован: танки и мотопехота немецкого 24-го танкового корпуса вклинились в боевые порядки 229-й стрелковой дивизии полковника Ф. Ф. Сажина из 64-й армии и отбросили ее за реку Чир. Об этом нам сообщил начальник штаба 64-й армии полковник Н. М. Новиков, добавив, что прорыв гитлеровцев будет локализован и ситуация-де остается под контролем командования 64-й армии.

Совершенно в ином ключе в 19 часов того же дня состоялся у меня разговор с недавно вступившим в должность начальника штаба фронта генерал-майором Д. Н. Никишевым, который без всяких предисловий сказал:

— На стыке войск Чуйкова и Лопатина — катастрофа: час назад крупная группировка танков врага захватила Нижнечирскую, Новомаксимовский и Ближнеосиновский. Дивизия Сажина отсечена от остальных соединений 64-й, которые отходят за Дон. Срочно принимайте меры. От Новомаксимовского до Калача всего 34 километра. Противник прорвется на калачевскую переправу с юга, пока вы отбиваетесь от него с севера.

Из этой информации кроме ее основного смысла я понял, что, во-первых, штаб фронта, во всяком случае его начальник, в растерянности и что, во-вторых, сменилось командование 62-й армии — вместо В. Я. Колпакчи вступил в должность А. И. Лопатин.

— Что вы молчите? — резко оборвал мои раздумья Д. Н. Никишев.

— Размышляю над тем, почему задача ставится нам, а не Лопатину, и что мы сможем немедленно направить навстречу танкам, прорвавшимся на юго-западе.

— Нечего думать! — отрезал генерал Никишев.— Командующий решил бросить в прорыв под Новомаксимовским ваши 23-й танковый корпус и 204-ю дивизию.

— Но они же на марше на подступах к Калачу, и их предстоит еще переправить через Дон,— ответил я.

— Тогда пусть быстро решает Москаленко. А если враг прорвется к Калачу с юга, вы оба с ним поплатитесь головой.

Я немедленно доложил об этом разговоре Кириллу Семеновичу, и примерно в 22 часа было решено двинуть на юг единственный наш резерв — 163-ю танковую бригаду полковника Н. И. Бернякова. Она имела задачу во взаимодействии с 229-й стрелковой дивизией решительными контратаками не [295] допустить распространения противника в тыл 62-й и 64-й армий и, главное, его прорыва на Калач{151}. Тут же я приказал полковнику Прихидько спланировать последующий контрудар силами всего 23-го танкового корпуса и 204-й стрелковой дивизии и разработать маршруты их выхода на исходный рубеж.

После этого я вернулся к оказанию помощи командарму и члену Военного совета по руководству действиями 28-го танкового корпуса и его соседей против липологовской группировки гитлеровцев.

Так минуло 27 июля. На следующий день К. С. Москаленко уехал с утра в 28-й корпус и 131-ю дивизию. Вернувшись спустя несколько часов, он неожиданно строго спросил:

— Чем занимается у тебя Прихидько?

— Готовит план контрудара в направлении Нижнечирской.

— С какой стати мой штаб стал работать за штаб Лопатина и Чуйкова?

Я молча удивлялся.

— Вот, на почитай,— положил он передо мной лист бумаги, на котором значилось, что одновременным ударом 62-й и 64-й армий следовало уничтожить обе группировки противника в районе Верхнебузиновки и на реке Чир. С этой целью 64-я армия усиливалась 204-й стрелковой дивизией и 23-м танковым корпусом. Начало атаки назначалось на 2 часа ночи 29 июля.

— Это боевое распоряжение за подписью Никишева было получено сегодня в 14.00,— продолжал с сарказмом в голосе Москаленко.— Корпус и дивизию у нас, как видишь, отобрали, а ты в такое горячее время засадил людей за бесполезную работу, и, представь, они ее уже сделали!

Я мог лишь пожать плечами, а потом несколько часов чувствовал себя без вины виноватым.

Вечером к нам приехал И. Н. Рухле. Он был взволнован, но, как всегда, собран и целеустремлен. Первыми его словами были:

— Семен Павлович, произошло досадное недоразумение. Работу твоего штаба по планированию контрудара в направлении Новомаксимовского сорвали совершенно напрасно.

— Не успели сорвать,— с улыбкой ответил я.— План готов, если только его не уничтожили за ненадобностью. А в чем, собственно, дело?

— Давай слушай, но строго между нами.

— У меня нет секретов от командования,— сказал я.

— Его-то ты как раз и должен тактично проинформировать, но больше никого. Понимаешь, что произошло: вчера вечером, когда стало ясно, что танковая группировка противника, прорвавшаяся к Новомаксимовскому, нацеливается на калачевскую переправу, по моему совету было принято решение ускорить передачу вашей армии 23-го танкового корпуса и 204-й дивизии [296] и, учитывая ваш опыт, поручить подготовить контрудар в направлении устья Чира, тем более что части Хасина и Скворцова были уже на пути к Калачу. Командующий приказал немедленно передать вам соответствующее боевое распоряжение, что и сделал генерал Никишев, правда, весьма эмоционально. Тем временем Ставка, как и мы, оценив степень угрозы с юга, но не имея полных данных об обстановке в 64-й армии, передала,— И. Н. Рухле открыл папку и показал мне телеграфный бланк со следующим текстом: "В связи с отходом 214-й стрелковой дивизии 64-й армии южнее устья р. Чир за Дон и выходом здесь противника на западный берег р. Дона, направление Нижнечирская — Сталинград в данный момент является для фронта наиболее опасным, а следовательно, и основным. Опасность эта состоит в том, что противник, переправившись через р. Дон, может обойти Сталинград с юга и выйти в тыл Сталинградскому фронту. Основная задача фронта на ближайшие дни — активными действиями частей 64-й армии с использованием подошедших в район Калача и южнее 204-й и 321-й стрелковых дивизий и 23-го танкового корпуса не позднее 30 июля разбить противника, вышедшего южнее Нижнечирской на западный берег р. Дон, и полностью восстановить здесь оборону по сталинградскому рубежу"{152}.

Далее Рухле сказал, что, приняв эту директиву, В. И. Гордов не счел возможным возражать Ставке и приказал продублировать ее Чуйкову и Лопатину, которые, однако, при всем желании не в состоянии были ее выполнить. 204-я дивизия и 23-й танковый корпус находились в пути, и командованию 64-й армии только к полудню 29 июля удалось найти в районе Жирков всего лишь одну танковую бригаду... Не были готовы к нанесению удара и силы 62-й армии, которым не подвезли еще боеприпасы{153}.

— К счастью,— продолжал генерал Рухле,— когда прямо доложили обо всем этом Василевскому, он, как обычно, взял на себя ответственность и разрешил выполнять первоначальное решение.

— Ну а где мы будем искать Хасина и Скворцова?— осведомился я, и в этот момент, как в кинобоевике, дверь отворилась и на пороге возник худощавый генерал, туго подпоясанный ремнем с двумя портупеями.

— Генерал-майор танковых войск Хасин! — представился он, четко вскинув руку к козырьку фуражки.

— Не удивляйся,— сказал мне с улыбкой Рухле,— я привез Абрама Матвеевича с собой, но он ожидал прибытия комиссара Подпоринова и начальника штаба полковника Волконского, немного приотставших.

О Хасине я был немного наслышан в бытность его командиром 1-й танковой бригады на Юго-Западном фронте. В конце [297] сентября во фронтовой газете была опубликована статья, в которой рассказывалось, как бригада Хасина выручила из окружения штаб 2-го кавалерийского корпуса П. А. Белова. Два танкиста его бригады — М. П. Криворотов и Т. М. Шашло были удостоены потом звания Героя Советского Союза. Генералу Хасину было 43 года, он успел понюхать пороху и в гражданскую войну, в 30-х окончил Военную академию механизации и моторизации РККА, до назначения командиром корпуса был заместителем по автобронетанковым войскам командующего 28-й армией у Д. И. Рябышева и В. Д. Крюченкина.

Вскоре появился озабоченный Москаленко в сопровождении командира 204-й дивизии. Тут же генералам Хасину и Скворцову была поставлена боевая задача на основании плана, разработанного Под руководством Н. Я. Прихидько, и они отбыли в его сопровождении в район Новомаксимовского. Генерал же Рухле по прибытии Кирилла Семеновича поделился некоторыми драматическими подробностями кризисной обстановки, сложившейся сутки назад в низовьях Чира. Он сообщил, например, что противник, войдя в соприкосновение с 229-й дивизией 64-й армии, после двухдневных боев прорвал ее оборону и вышел к нижнечирской переправе, отрезав от нее 214-ю дивизию и 154-ю морскую бригаду. 66-я бригада морской пехоты отошла на левый берег Дона. Разрозненные части 229-й дивизии, которые все же вырвались за Чир, переправились на левый берег Дона не полностью. В условиях вынужденного отхода под натиском превосходящих сил врага командир дивизии полковник Ф. Ф. Сажин, комиссар дивизии старший батальонный комиссар Т. Н. Бандурин, другие командиры и политработники сделали все возможное, чтобы сохранить боеспособность соединения, и это им удалось.

Обстановка, однако, оставалась тяжелой. Самолеты Рихтгофена бомбили скопление людей и техники у переправы. Восстановление нарушенного порядка на ней генерал В. И. Чуйков поручил ряду руководителей армейского звена. Немало из них погибло здесь смертью героев, в том числе командующий артиллерией армии генерал Я. И. Броуд, начальник оперативного отдела штаба армии подполковник Т. М. Сидорин, начальник инженерной службы армии полковник Бурилов и другие. К вечеру 26 июля железнодорожный мост через Дон у Нижнечирской был разбит немецкой авиацией. Командование армии приняло решение отвести на левый берег Дона 214-ю стрелковую дивизию и 154-ю морскую бригаду. В этих условиях, да еще при смене командарма (в это время прибыл генерал М. С. Шумилов), трудно было ожидать, что 64-я армия сможет организовать контрудар. " Вся эта обстановка создала у командира немецкой 24-й танковой дивизии генерала А. Ленски иллюзию, что ему более ничего не угрожает. Он промедлил, приводя в порядок перемешавшиеся части своего соединения, которые заняли Новомаксимовский и соседние населенные пункты. И тут как снег [298] на голову авангард 189-й танковой бригады майора Федора Ивановича Быстрика, вполне оправдавшего свою фамилию, ворвался в Новомаксимовский. Генерал Ленски немедленно запросил данные авиаразведки и, установив подход других советских танков и пехоты, оставил для прикрытия арьергарды, а основные силы начал тут же отводить за Чир. Об этом Ленски рассказал, уже находясь в плену, где он, кстати, вполне осознал, преступность фашистской агрессии и в дальнейшем активно сотрудничал в комитете "Свободная Германия".

Решение об отводе немецких 24-й танковой, а затем и 71-й пехотной дивизий, видимо, получило молчаливое одобрение Паулюса. После выхода сюда наших 204-й и 321-й стрелковых дивизий положение здесь стабилизировалось, и уже 30 июля 23-й танковый корпус, вернувшись в район Скворина, принял участие в новом ударе по липологовской группировке гитлеровцев.

Нужно заметить, что пребывание у нас генерала И. Н. Рухле мы использовали для возможно полной информации его о настоятельной необходимости подкрепления нас резервами, особенно полевой артиллерией, зенитными средствами, танками и пехотой. Иван Никифорович обещал переговорить по этому вопросу с А. М. Василевским, и уже на следующий день к нам стали прибывать гвардейские минометные полки.

Будучи у нас, И. Н. Рухле передал напоминание А. М. Василевского о том, что с армии не снимается ответственность за результаты действий 13-го танкового корпуса, и по приказу Москаленко я вплотную занялся ситуацией в районе его нахождения. Думается, целесообразно подробнее рассказать об этой небольшой по масштабу, но до крайности драматической по напряженности истории, учитывая, что полностью она нигде не освещена.

Читатель помнит, что А. М. Василевский решил направить под Манойлин генерала Е. Г. Пушкина. Прибыв туда, Ефим Григорьевич сумел вывести из боя 13-й танковый корпус, заменив его подтянутой пехотой с артиллерийским усилением. В 3 часа 30 минут ночи 28 июля 13-й корпус начал наступление в новом направлении, на Майоровский, а затем на Верхнебузиновку. С запада и юга его действия обеспечивала 20-я мотострелковая бригада с четырьмя танками и двумя противотанковыми орудиями.

Чтобы представить, насколько безотлагательно необходимыми были эти действия, стоит охарактеризовать положение, сложившееся накануне западнее Верхнебузиновки. К исходу 25 июля, как уже говорилось, 60-я моторизованная и 16-я танковая дивизии врага соединились под Сухановским. Вследствие этого 184-я и 192-я стрелковые дивизии, 84-й и 88-й гвардейские стрелковые полки 33-й гвардейской стрелковой дивизии, 40-я танковая бригада, 644-й танковый батальон и три артиллерийских полка усиления оказались в окружении. Связь их со штабом 62-й армии была [299] потеряна еще вечером 24 июля{154}. Для организации управления войсками в район их окружения на самолете По-2 был направлен начальник оперативного отдела штаба 62-й армии полковник К. А. Журавлев. Приземлившись около Майоровского и ознакомившись с обстановкой, он сообщил, что, несмотря на недостаток боеприпасов, медикаментов и продовольствия, окруженные, которых он объединил в оперативную группу, не утратили слаженности и упорства в боях с врагом{155}.

В помощь К. А. Журавлеву послали группу работников штаба армии с радиостанцией и отряд курсантов на автомашинах, а также несколько танков, но пробиться к окруженным они не смогли. Это крайне осложнило задачу Константина Александровича, тем более что против его оперативной группы Паулюс бросил части: с севера — 100-й легкопехотной и 305-й пехотной дивизий, с востока — 376-й, с юга — 113-й, а с запада — 384-й пехотных дивизий при непрерывной поддержке с воздуха. Невзирая на тяжелую обстановку, опергруппа продолжала удерживать занимаемый район. Лишь когда вести дальше борьбу стало невозможно, полковник Журавлев 28 июля принял решение нанести удар в направлении Верхнебузиновка с запада, прорвать кольцо окружения и выйти к своим войскам. Вот тогда-то наш 13-й корпус, выполняя полученные задачи, и оказал журавлевцам крайне нужную им помощь.

Задачи корпусу мы поставили весьма конкретные; не ожидая, пока враг создаст внешнее кольцо, найти в его боевых порядках уязвимое место и прорваться к группе Журавлева, первоначально хотя бы небольшими силами, чтобы через пробитую брешь быстро эвакуировать раненых и помочь окруженным боеприпасами и горючим. Далее Пушкину предстояло скоординировать действия 40-й танковой бригады изнутри кольца с ударами Танасчишина извне. При этом мы исходили из того, что 4-я танковая армия В. Д. Крюченкина скует часть войск противника в полосе своих действий.

Наиболее уязвимым оказался участок 100-й легкопехотной дивизии генерала Занне. Прорвавшись на хутор Свечниковский, авангард нашего 13-го корпуса установил связь с окруженными,— по счастью, именно с командиром 40-й танковой бригады подполковником К. В. Скорняковым. По согласованию со штабом фронта эта бригада перешла в подчинение Е. Г. Пушкина.

Пройдя с боями 12 километров, 13-й корпус к 18.00 28 июля достиг юго-западной окраины Верхнебузиновки. Гитлеровцы открыли по танкистам ураганный артогонь. Одновременно наша разведка засекла вражескую танковую колонну с мотопехотой, выдвигавшуюся из Платонова на Верхнебузиновку.

Е. Г. Пушкин и К. А. Журавлев проявили похвальную Оперативность, выдвинув всю противотанковую артиллерию и арт- [300] полк 192-й дивизии на прямую наводку. Батарейцы буквально сокрушили фашистские танки и автомашины с мотопехотой, остатки противника рассеялись по степи. За четыре часа непрерывного боя, с двух пополудни до шести вечера, танкисты Пушкина и группа Журавлева уничтожили 31 орудие, в том числе 9 тяжелых, 3 радиостанции, много автомашин и до 800 солдат и офицеров врага{156}.

Сразу же после этой ожесточенной схватки корпус начал бой за Верхнебузиновку. Правда, Ефим Григорьевич попросил у нас поддержки авиацией, так как немецкая пехота под прикрытием танков и самоходной артиллерии оказывала сильный нажим с фланга и вот-вот могла просочиться в тыл корпуса. В частности, в совхоз имени 1 Мая и на хутор Евсеевский вышло до двух батальонов мотопехоты и 30 танков противника. Наша заявка на авиацию на сей раз была удовлетворена, и десятки бомбардировщиков "обработали" гитлеровцев.

Весь день 29 июля продолжались ожесточенные бои за Верхнебузиновку. Только в 10 часов вечера вражеский гарнизон прекратил сопротивление. Было захвачено 13 орудий, несколько исправных легковых и грузовых автомашин, конный обоз, уничтожено 7 танков и до 400 солдат и офицеров. Оборонял Верхнебузиновку на последнем этапе боевых действий полк мотопехоты, его поддерживали 25 танков, 20 орудий и 5 батарей тяжелых минометов{157}.

Оправдали надежды и войска 4-й танковой армии. В 4.00 28 июля они нанесли удар из района Трехостровской и двинулись к Верхнебузиновке с востока. Когда между танками Танасчишина и Шамшина (22-й танковый корпус) осталось не более 10 километров, встал вопрос о согласовании их дальнейших усилий. Наши товарищи при этом изрядно потрудились. Нелегко было установить связь с начальником штаба Крюченкина полковником И. И. Шитовым-Изотовым. Он сказал, что 22-й танковый корпус уже получил задачу наступать на Верхнебузиновку по кратчайшему маршруту — через хутор Осиновский и совхоз "Заготскот". Я, помнится, ответил на это, что кратчайший путь на войне отнюдь не всегда быстрее приводит к цели, поэтому надо иметь и запасной вариант. В этот момент связь прервалась, и К. С. Москаленко волей-неволей пришлось отдать Пушкину и Танасчишину приказание пробиваться навстречу 22-му корпусу через Осиновский и совхоз "Заготскот".

С рассветом 13-й корпус нанес удар в заданном направлении, но встретил бешеное сопротивление. Как выяснилось в дальнейшем, на западных скатах высот, тянувшихся в четырех километрах северо-западнее Осиновского, гитлеровцы закопали в землю 20 тяжелых танков и замаскировали несколько батарей противотанковой артиллерии. Полагая, что с тыла по фашистам вскоре ударят танкисты Шамшина, Танасчишин в течение десяти часов, [301] маневрируя, стремился сковать здесь врага, непрерывно бросавшего в контратаки мотопехоту с танками при поддержке авиации. Убедившись, что 22-й корпус не успевает, генерал Москаленко решил изменить направление удара 13-го корпуса: наступать не на Осиновский, совхоз "Заготскот", а на Оськинский, находившийся несколько севернее, но тоже на пути к соединению с войсками 4-й танковой армии. Об этом было сообщено Е. Г. Пушкину, и он, оставив небольшое прикрытие на прежнем направлении, повернул основные силы на Оськинский.

Вот что радировал нам вскоре штаб корпуса: "13-й танковый корпус с 40-й танковой бригадой 30 июля в 6.00, окончательно очистив от противника район, прилежащий к Верхнебузиновке, и сковав крупные силы противника у Осиновского, согласно вашему приказанию развивает удар в направлении Оськинского. Прошу предупредить о движении наших войск командование 22-го танкового корпуса. Мы крайне нуждаемся в боеприпасах и горючем. Доставка автоколонной горючего и боеприпасов не увенчалась успехом, ибо противник отрезал все переходы к району 13-го корпуса с тыла. Прошу обеспечить связь авиацией через 22-й танковый корпус и подбросить горючее и боеприпасы. Штаб корпуса управляет боем в зоне автоматного огня противника"

Удар в направлении Оськинского развивался успешно. Частью разгромив, а частью отбросив заслоны врага, передовой отряд во главе с полковником Танасчишиным в скоротечном бою сломил сопротивление гитлеровцев и в 21 час овладел Оськинским, А с северо-востока сюда вскоре вышли танки 22-го корпуса, о чем сразу же сообщил начальник его штаба полковник М. А. Семенюк.

Итак, 13-й танковый корпус выполнил большую часть поставленных перед ним задач: оказал решающую помощь в деблокировании группы полковника Журавлева, нанес потери противнику в Верхнебузиновке и соединился с войсками 4-й танковой армии. После этого сильно поредевшие части корпуса свели в одну 169-ю танковую бригаду, которая вошла в состав 22-го корпуса армии генерала В. Д. Крюченкина. От нас этот героический корпус выбыл совсем. Его управление во главе с Т. И. Танасчишиным вывели на новое формирование, генерал-майор Е. Г. Пушкин был назначен заместителем командующего по БТ и MB 4-й танковой армии.

За период с 24 июля по 1 августа 1942 года воины 13-го танкового корпуса уничтожили 2100 гитлеровцев и 56 танков, сбили 3 самолета, вывели из строя 65 орудий разного калибра, захватили 8 исправных танков, большое количество пулеметов, автомашин, обозов с вещевым имуществом. Корпус потерял в боях 81 танк{159}. [303] Не лишним будет коротко сказать здесь о предыдущем боевом пути героя этого рейда по тылам врага Т. И. Танасчишина. В начале октября 1941 года, еще будучи командиром мотоциклетного полка, он отличился в боях под Мценском. Затем вел в контратаку своих мотострелков на Бородинском поле — это было 17 октября. В дальнейшем, уже в ходе контрнаступления под Москвой, Трофим Иванович возглавлял 36-ю танковую бригаду, а с 7 июля— 13-й танковый корпус, который участвовал в Сталинградской битве на всем ее протяжении и за проявленный личным составом героизм и воинское мастерство был преобразован в 4-й гвардейский механизированный корпус.

После выхода из окружения оперативной группы Журавлева на наш командный пункт приехал В. Я. Колпакчи, чтобы проститься и лично поблагодарить командование и штаб 1-й танковой армии за братскую помощь. Этот поступок был в стиле поведения Владимира Яковлевича.

Между тем бои на липологовском рубеже продолжались. Генерал Рухле выполнил свое обещание, и начиная с 28 июля к нам стали прибывать гвардейские минометные полки. Всего их поступило пять (4, 5, 47, 51 и 83-й). Три полка были приданы корпусам Хасина и Родина, один — 131-й стрелковой дивизии и один—оставлен в резерве армии. Кроме того, мы получили 88 танков, из которых, правда, лишь 27 — Т-34, а остальные — из числа отремонтированных на СТЗ (своими силами танкисты возвратили в строй 55 машин, из них 25 — Т-34){160}. Из этого общего количества 56-й танковой бригаде, понесшей наибольшие потери, было выделено 49 машин (28—Т-34). 23-й танковый корпус получил 10 машин; в его состав вошла и прославившаяся в дальнейшем 20-я мотострелковая бригада.

Таким образом, для борьбы с липологовской группировкой противника мы имели два ослабленных в предыдущих боях танковых корпуса (23-й и 28-й), две также понесшие чувствительные потери стрелковые дивизии (131-ю и 196-ю) и части усиления. Их боевой порядок представлял собой почти прямую 20-километровую линию, идущую с северо-востока на юго-запад и перехватывающую дорогу между Скворином, Липолебедевским и Липологовским.

Немецкий 14-й танковый корпус, противостоявший нам здесь, занимал более выгодные позиции. За пологими скатами высоты 169,8 протянулась гряда довольно тесно сдвинутых небольших возвышенностей, дефиле между которыми, изрезанные глубокими оврагами, были почти непроходимы для танков. Генерал Виттерсгейм оставил на высоте 169,8 хорошо оснащенный передовой отряд, а основные силы развернул на непрерывно совершенствуемом рубеже за грядой возвышенностей с прилегающими к ним многочисленными оврагами. В глубине располагалась тяжелая артиллерия. Периодически из-за высоты 169,8 фашистские танкисты [303] наносили внезапные контратаки при поддержке орудийного огня и ударов авиации. 14-й танковый корпус непрерывно пополнялся.

Вот в каких далеко не равных условиях и развернулся наш почти десятидневный поединок с одним из лучших в вермахте танковым соединением. Он продолжался вплоть до расформирования армии 5 августа 1942 года. Мы переживали горечь каждодневных потерь боевых соратников. Но бывали и радостные моменты несомненных успехов, когда командованию армии и фронта удавалось организовать четкое взаимодействие пехоты, танков, реактивной артиллерии и даже авиации.

Так, например, воодушевил нас 30 июля мощный удар танков и пехоты при массированной поддержке реактивной и ствольной артиллерии. Еще вечером 29 июля 23-й танковый корпус получил приказ сосредоточиться в районе Скворин, Остров, совхоз "10 лет Октября" и готовиться к наступлению во взаимодействии с 28-м танковым корпусом.

После эффективного огневого налета 189-я танковая и 20-я мотострелковая бригады ворвались на западные окраины Липологовского, а затем и на артиллерийские позиции. В итоге было уничтожено две батареи тяжелой артиллерии, 12 противотанковых орудий и 8 танков. Кроме того, наши воины подорвали несколько дзотов, нарушили линии связи и заложили в ряде вражеских блиндажей мины замедленного действия. При появлении авиации противника бригады получили приказ отойти на исходные позиции.

Еще более впечатляющими, хотя и менее кровопролитными были в тот день события в полосе 28-го танкового корпуса. У Родина к этому времени осталось всего 5 тридцатьчетверок и 13 легких танков; ослабела и 32-я мотострелковая бригада. Корпус укрепили, подчинив ему 131-ю дивизию и усилив двумя полками реактивной артиллерии.

Перед атакой "катюши" хорошо рассчитанным залпом накрыли район западнее высоты 169,8 — как раз там, где гитлеровцы изготовились к контратаке. Нервы фашистов не выдержали душераздирающего воя реактивных снарядов и бушующего шквала огня. Немецкие танкисты и артиллеристы покинули свои машины, орудия, а мотопехота — автомобили. Все они очертя голову бросились в укрытия за высотой. Танкисты Румянцева, Бабенко и мотострелки Хорошева ринулись вперед. Перед ними открылось удивительное зрелище: 30 танков с заведенными моторами стояли, как бы ожидая команды. Два танка были сразу подбиты, но никто из них не пытался выбраться. Тогда Родин понял, что машины пустые. Последовал приказ взять часть из них на буксир, а в другие пересели наши механики-водители. 28 немецких танков T-IV в полном порядке быстро перегнали в Ложки. Одновременно было захвачено 15 исправных орудий с боеприпасами и 50 автомашин{161}. Как потом объясняли пленные, их танковая часть [304] только что прибыла из Франции на пополнение корпуса Виттерсгейма и они еще не привыкли к "ужасам Восточного фронта".

К сожалению, несомненный успех этого дня не удалось развить из-за массированного удара немецкой авиации и прорыва подошедших новых вражеских танков через фронт 62-и армии в районе Добринки.

Близка была победа и 2 августа. С рассветом, в 3 часа 40 минут, 33-й гвардейский минометный полк дал удачный залп по основному рубежу обороны противника. Спустя двадцать минут прогремел еще один залп, на сей раз — 4-го гвардейского минометного полка. Не успела закончиться артподготовка, как в воздухе появились самолеты нашей 8-й воздушной армии. Трижды десятки бомбардировщиков сбрасывали свой смертоносный груз на гитлеровцев, причем без помех фашистских истребителей. Урон врагу был нанесен большой, но размещенная на закрытых позициях мощная немецкая артиллерия пострадала мало, и когда создалась угроза прорыва нашими танками и мотострелками тактической зоны обороны противника, она открыла заградительный огонь. Перед наступающими подразделениями возникла непроницаемая стена разрывов. Подавить дальнобойную артиллерию гитлеровцев нам, к сожалению, было нечем.

Эти и последующие удары, с учетом действий 13-го танкового корпуса, поставили группировку Виттерсгейма под угрозу полного окружения. В этом нам оказала существенную помощь армия генерала В. Д. Крюченкина. Ее 22-й танковый корпус под командованием генерала А. А. Шамшина, располагавший 100 танками, сумел с тяжелыми боями продвинуться до рубежа Евлампиевский, Малонабатовский. Участник тех событий со стороны вермахта Вольфганг Вертен в своей "Истории 16-й танковой дивизии" свидетельствовал, что "советские танки отсекли выдвинувшиеся вперед (к Дону.— Авт.) войска 14-го танкового корпуса от главных сил 6-й армии, воспретили подвоз пополнений, горючего, боеприпасов и пытались... замкнуть их в кольце окружения и уничтожить". И далее: "В донских степях разыгралось классическое танковое сражение, судя по его перипетиям и количеству участвовавших с обеих сторон танков. Хотя русские понесли большие потери, в выигрыше фактически оказались они, так как выиграли время для создания обороны Сталинграда"{162}.

День за днем фиксировал в своем дневнике остроту событий и Гальдер, а 30 июля, подводя итоги, он записал: "На фронте группы армий "Б", особенно в полосе 6-й армии, действующей в излучине Дона к западу от Сталинграда, развернулась ожесточенная битва, исход которой в деталях пока еще нельзя предугадать. Наступательная мощь 6-й армии ослаблена трудностями в снабжении боеприпасами и горючим"{163}. [305] Из этого видно, что пока продолжался "неудачный" контрудар 1-й и 4-й танковых армий, все внимание не только Паулюса и фон Вейхса, но и генерального штаба немецких сухопутных войск было приковано к участку, где наносился контрудар.

В заключение мне хотелось бы внести ясность в вопрос о том, почему в нашей литературе о Сталинградской битве имелось столько несовпадающих, а иногда и явно противоречивых мнений о времени принятия решения на контрудары 1-й и 4-й танковых армий, датах их начала, а также оценок целесообразности проведения этих контрударов. Одновременно в данном случае считаю необхо-димым показать позицию начальника Генерального штаба А. М. Василевского, который был непосредственно причастен к описываемым событиям.

... Прежде всего о разночтениях. Судите сами. Вот что писал военный историк Ф. Н. Утенков: "Контрудар не имел успеха главным образом потому, что из танковых соединений не были созданы мощные ударные группировки, больше половины наметавшихся сил не участвовали в контрударе из-за поспешности, вследствие неудовлетворительной организации взаимодействия со стороны штабов армий и фронта удары наносились в разное время, несогласованно. Из документов видно, что контрудары танковых армий начались не 25 и 27 июля... а 27 и 29 июля 1942 года; ведь решение на контрудар было принято только в 20 час. 30 мин. 26 июля 1942 года"{164}.

Читаем в военно-историческом очерке "Великая победа на Волге": "В таких условиях командование фронта с ведома Ставки в 20 часов 30 минут 26 июля приняло решение нанести фронтовой контрудар по группировке противника, прорвавшейся на правом фланге 62-й армии"{165}. Авторы данного труда также сочли это решение ошибочным. Под влиянием этих якобы документально подкрепленных утверждений академик А. М. Самсонов во втором издании своей монографии "Сталинградская битва", констатируя наличие противоречий, писал, что вопрос о дате начала контрударов нуждается в дальнейшем уточнении

Мало этого, в замечательном труде Г. К. Жукова, ставшем Застольной книгой миллионов советских и зарубежных читателей, указано: "26 июля бронетанковые и моторизованные немецкие войска прорвали оборону 62-й армии и вышли в район Каменского. Для противодействия прорыву Ставка приказала немедленно ввести в бой формируемые 1-ю и 4-ю танковые армии, Имевшие всего лишь 240 танков, и две стрелковые дивизии, которые не смогли остановить, но несколько задержали продвижение врага. [306] Конечно, ввод в бой частей, находящихся в стадии формирования, нельзя признать правильным, но иного выхода в то время у Ставки не было, так как пути на Сталинград прикрывались слабо"{167}.

Частично А. М. Василевский осветил всю эту проблему, но из-за его необычайной скромности и стремления к крайнему лаконизму в защите собственных решений, подвергшихся критике, она все же осталась не совсем ясной для массового читателя, о чем свидетельствуют многочисленные письма, полученные мною.

Приведу прежде всего высказывание А. М. Василевского, помещенное в "Военно-историческом журнале" и потому многим читателям, очевидно, неизвестное: "В послевоенное время на страницах некоторых исторических трудов высказывается мнение о том, что контрудары 1-й и 4-й танковых армий 25 и 27 июля являлись безусловной ошибкой со стороны их инициаторов. Такого же мнения был о них и Верховный Главнокомандующий 24 июля, и, как говорят об этом архивные документы, он не так-то легко дал согласие на их проведение. Будучи одним из наиболее ответственных инициаторов этого события, лицом, которое вело все переговоры с Верховным Главнокомандующим по этому вопросу, а также непосредственным очевидцем всей серьезности создавшейся обстановки, я считал и считаю, что решение на проведение контрудара даже далеко не полностью готовой к боевым действиям 1-й танковой армии в тех условиях было единственно правильным и что оно, как показал дальнейший ход событий, с учетом контрудара столь же неготовой 4-й танковой армии, в значительной степени себя оправдало"{168}.

Из этого текста остается неясным, почему же решение о контрударах некоторые авторы относят к 26 июля, а начало — к 27-му и 29-му. К счастью, в наших неоднократных беседах вскоре после завершения кампании на Дальнем Востоке и в дальнейшем Александр Михайлович поведал мне об этом. Говорил он и о том, какой тяжелой внутренней борьбы стоило ему принятие решения о боевом использовании только-только рождавшихся танковых армий, тем более что они были в немалой степени его собственным детищем. Именно он поддержал перед Ставкой инициативу Я. Н. Федоренко и ряда других военачальников о сформировании танковых армий, как только наша промышленность стала давать достаточное для этого количество боевых машин. Вместе с тем А. М. Василевский понимал, что, бросая в огонь сражения две танковые армии в тогдашнем виде, он не мог надеяться на их скорое возрождение.

— Семен Павлович,— глухо говорил Александр Михайлович, видимо вновь переживая всю горечь потерь и остроту тех давних событий,— ведь уже не первый раз жестокая необходимость вынуждала меня к подобному шагу. 4 июля, за 20 дней до нашей [307] встречи в Калаче, я вынужден был под Воронежем двинуть с ходу без достаточной подготовки тоже недавно сформированную 5-ю танковую армию. Тогда там сложилась аналогичная обстановка. Враг также стремился форсировать Дон и сорвать возможность обороны Воронежа войсками Брянского фронта. На следующий день меня отозвали в Москву. Наступление развернулось в мое отсутствие, проходило недостаточно организованно, и, несмотря на самоотверженность и героизм танкистов Лизюкова и его самого, задача не была выполнена полностью, хотя удар и позволил выиграть несколько дней для укрепления обороны города.

По роковому стечению обстоятельств,— продолжал А. М. Василевский,— в ту памятную ночь на 25 июля, когда я, вернувшись с КП вашей армии в Сталинград, вел переговоры по прямому проводу с Верховным Главнокомандующим о принятом мною решении, он, потребовав прочувствовать всю меру ответственности, какую я беру на себя, сказал вдруг, словно о чем-то не относящемся к данному случаю, о только что полученном известии о гибели в бою Александра Ильича Лизюкова, которого я глубоко уважал и высоко ценил как беззаветно храброго военачальника. Я догадывался, что Верховный явно не одобряет намерение ввести в сражение 1-ю и 4-ю танковые армии. В конце концов он сказал, что сделать это следует лишь в том случае, если возникнет непосредственная угроза захвата переправ через Дон в районе Калача и если я гарантирую, что введение танковых армий предотвратит форсирование врагом Дона у Калача и быстрый прорыв его к Сталинграду.

Такая угроза, как видел читатель, возникла на рассвете 25 июля, и мы с санкции А. М. Василевского ввели в бой 131-ю стрелковую дивизию и 28-й танковый корпус. На исходе дня 1 июля, когда танкисты и мотострелки Родина во взаимодействии с пехотой Песочина отбросили противника на 10—15 километров от Дона и создали надежный заслон на пути корпуса Виттерсгейма, который из наступающей стороны превратился в обороняющуюся. М. Василевский с чувством исполненного долга доложил И. В. Сталину обо всем этом, и Верховный санкционировал боевое пользование танковых армий. Лишь тогда генерал В. Н. Гордов подписал тот документ{169}, на который ссылаются Ф. Н. Утенков и авторы монографии "Великая победа на Волге".

К сожалению, записи переговоров А. М. Василевского с Верховным Главнокомандующим 24 июля 1942 года мне обнаружить в архиве не удалось. Зато налицо была стенограмма переговоров И. В. Сталина с В. Н. Гордовым вечером 23 июля, на которые ссылался командующий фронтом, возражая А. М. Василевскому по поводу ввода в сражение танковых армий, о чем было сказано выше. В ходе этих переговоров речь шла о продолжении формирования танковых армий, план которого был утвержден Ставкой. Одновременно Верховный выразил острое беспокойство за северный [308] фланг 62-й армии. Когда командующий фронтом сказал о выходе врага к Дону в районе Цимлянской, Сталин отрубил: "Главное теперь не переправы у Цимлянской, а правый фланг фронта. Противник выброской своих частей в район Цимлы отвлек наше внимание на юг, и в это самое время он подводил потихоньку главные силы к правому флангу фронта. Эта военная хитрость противнику удалась из-за отсутствия у нас надежной разведки. Это дело надо учесть и нужно всемерно усилить правый фланг фронта...{170}"

Из этого документа ясно, что Сталин и Василевский, были едины в оценке меры опасности вражеского удара в обход правого фланга 62-й армии, но 23 июля можно было лишь предполагать, куда направятся войска Паулюса, прорывавшиеся к Дону. Верховный указывал Гордову: "Имейте в виду, если противник прорвет правый фланг и подойдет к Дону в районе Гумрака или севернее, он отрежет ваши железнодорожные сообщения с севером. Поэтому правый фланг вашего фронта считаю теперь решающим"{171}.

Вечером 24 июля обнаружился поворот северной группировки войск Паулюса вдоль Дона на юг к Калачу. Наряду с этим обозначилось и намерение командующего 6-й полевой армией нанести встречный удар на Калач с юга на север. Время не терпело, и вот тогда-то А. М. Василевский под свою ответственность и принял решение на контрудары двух танковых армий, однако в необходимости этого ему удалось убедить Сталина лишь вечером 26 июля.

Теперь о результатах контрударов. Те, кто утверждает, будто они были практически безрезультатными, ибо, дескать, в ходе их не была выполнена главная задача, поставленная танковым армиям,— уничтожить прорвавшегося к Дону противника,— заблуждаются. В действительности такая задача была сформулирована Ставкой в расчете на хорошо подготовленный контрудар двух полностью сформированных танковых армий при поддержке соседей. При переносе срока перехода в наступление выполнение ее стало маловероятным. Реально осуществимая задача была поставлена устно начальником Генерального штаба.

Вообще же, как я знаю из опыта войны, штабы почти всегда разрабатывали "задачу-максимум" и "задачу-минимум". Войскам, как правило, ставилась первая, практически же приходилось не редко довольствоваться выполнением второй. В той ситуации такой "задачей-минимумом" было не допустить форсирование гитлеровцами Дона у Калача. В самом деле, если бы немецкие 14-й и 24-й танковые корпуса, и прежде всего шедшие в их авангарде 16-я и 24-я танковые дивизии, захватили 25—26 июля переправу у Калача, то они могли бы почти беспрепятственно по кратчайшим и надежным коммуникациям с ходу ворваться в центральную часть Сталинграда в районе Даргоры. Сорвать или даже локализовать такое развитие событий оказалось бы [309] крайне трудно. Вполне могло случиться, как и в Орле в октябре д1941 года, когда танки Гудериана ворвались в город столь неожиданно, что в нем продолжали еще ходить трамваи. 14-й танковый корпус, как мы видели из трофейных документов, был специально предназначен для подобного громко именуемого гитлеровцами "Прыжка пантеры". Он состоял из лучших, всесторонне вымуштрованных танкистов и мотогренадеров, его лично опекал сам фюрер, командир 16-й танковой дивизии был любимцем фашистского главаря. В итоге же контрударов наших танковых армий, тесно взаимодействовавших с доблестными войсками 62-й и б4-й армий, такой "прыжок" был сорван. Корпус Виттерсгейма был измотан и в немалой степени обескровлен. Для приведения в порядок и пополнения живой силой и техникой он был отведен, как пишет историограф 16-й танковой дивизии, в долину реки Голубая, где пробыл до 21 августа. Только после этого корпус изготовился для нового "прыжка" к Волге, который был предпринят севернее Сталинграда 23 августа, то есть фактически почти месяц спустя после описываемых событий. Но и здесь хваленая "пантера" отшибла себе "лапы", наткнувшись на крепкий щит.

Так что Паулюсу пришлось отказаться от наиболее заманчивого направления прорыва к Сталинграду из района Калача. В этот город с — лакомым названием вражеские войска сумели вступить лишь 1 сентября, но это были уже не молодчики генерала Хубе, а пехотинцы 71-й дивизии генерала Гартмана. Калач, оборонявшийся сперва 131-й стрелковой дивизией полковника Песочина, а затем 20-й мотострелковой бригадой полковника П. С. Ильина и подчиненным ему 175-м укрепленным районом, был оставлен по приказу командования 62-й армии. Защищавшие его войска отнюдь не были сломлены и разбиты, хотя к концу обороны насчитывали не более 1500 штыков, противостояли полнокровной немецкой дивизии, которая имела 12 тысяч человек при соответствующих средствах усиления и авиационной поддержке. Высокая боеспособность защитников Калача видна хотя бы из того, что, выйдя из Дубовой балки к Дар-горе и выведя попутно из кольца наши части, окруженные в районе Карповки, 20-я мотострелковая бригада продолжала бои против гитлеровцев.

Вот что я счел необходимым сказать по поводу имеющихся в литературе различных предположений и оценок в связи с контрударами 1-й и 4-й танковых армий в июле 1942 года под Сталинградом. [310]