От битвы — к битве
Я твой солдат, твоих приказов жду.
Веди меня, Советская Россия,
На труд, на смерть, на подвиг — я иду.
Николай Грибачев
«На Вол-гу, на Вол-гу, на Вол-гу...» — ритмично выстукивают колеса поезда. Вагон набит битком. Люди, чемоданы, мешки. Духота. Перебранка и смех. Перед глазами в едком махорочном дыму — фуражки, пилотки и кепки, гимнастерки и пиджаки. На столиках, чемоданах, а то и прямо на коленях — хлеб, сухари, консервы. Кто пьет кипяток без заварки, кто пробует напитки покрепче.
Утолив жажду и по-дорожному закусив, люди снова загомонили на разные лады. Сквозь этот разноголосый гомон послышался нехитрый мотив гармони. Пение вполголоса:
Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону...
Обрывки разговора:
— Ордена учредили новые. Слыхал?
— Какие?
— Отечественной войны.
— Добрая память будет, кто в живых останется...
— И гвардейские военные звания установили.
— Значит, ты теперь гвардии ефрейтор?
— Поднимай выше — гвардии младший сержант.
— Так, чего доброго, и до большого чина дойдешь.
— И дойду. До Берлина-то шагать далеко.
— Дошага-аем!..
За опущенными рамами окон лето. Торопливо бегут, обгоняя друг друга, поля и перелески, разъезды и полустанки.[27] На крупных станциях невообразимый содом: охрипшие проводники, военные коменданты и их вконец задерганный наряд не в силах справиться с огромными толпами людей — военных и гражданских, здоровых и раненых. Безбилетники штурмом берут крыши вагонов. Похоже, вся Россия находится в движении.
Мы едем в тыл на переформирование. Я снова буду там, где научился летать на истребителе Як-1, где осталось столько юношеских впечатлений и надежд. Но мысли сейчас не об этом. Душой я все еще в Подмосковье. Там принял боевое крещение, прошел сквозь отчаяние бессилия перед врагом, пережил горькие минуты гибели друзей и собственного ранения.
Там же, в Подмосковье, я впервые испытал и радость победы. И не только я, вся наша армия, вся страна. Мы вырвали из рук врага стратегическую инициативу. Разбойные силы немецко-фашистской Германии в первый раз за всю вторую мировую войну потерпели крупное поражение. Наши успехи в знаменитой битве под Москвой означают собой коренной перелом в ходе смертельной схватки двух миров — социализма и фашизма. Мы оказались сильнее, и я горжусь, что мне довелось быть участником этого грандиозного сражения.
И еще все мои думы о Подмосковье потому, что там... Впрочем, об этом незаурядном событии в моей жизни нельзя рассказать в двух словах.
Батальонный комиссар полка Косников за последнее время все чаще начал заходить в наше звено, приглядываться к ребятам, беседовать. То о настроении спросит, то о вестях из дому. Бывал в землянке, на стоянку самолетов приходил. И в этом ничего особенного я не видел: летаем много, напряжение большое — почему комиссару и не потолковать с нами.
— Ну как, сержант, обвык в полку? — спросил он меня однажды.
Ответил ему, как и положено подчиненному:
— Так точно, товарищ батальонный комиссар! Он улыбнулся, дружески хлопнул по плечу:
— Зачем же так официально, по-уставному? Давай запросто. — И предложил закурить. — Знаю, сердишься ты на меня. И есть за что... Я и сам, Яша, не меньше твоего переживаю. Да что там переживаю — порой сам себя ругаю... Жалко Витю Ефтеева. Ведь это я тогда шумнул [28] на заместителя начальника штаба, чтобы дал ракету на вылет. Но было решение командира. Помнишь, «мессеры» блокировали наш аэродром? Так вот, не подумай чего плохого... Все ведь хотели... Сам понимаешь: фашисты бомбят соседей, значит, надо выручить их из беды. Думали, что вам удастся взлететь и отогнать «мессершмиттов». Почувствовав опасность, за ними, мол, ринутся и «юнкерсы», наспех высыпав бомбы куда-нибудь в лес или в поле. Но, как знаешь, ошиблись. Расчеты не оправдались. Виктор погиб, а тебя изрешетили...
Комиссар умолк. Ему тяжело было говорить.
Затаенная обида на комиссара как-то сгладилась, уступила место другому чувству — вере в искренность признания допущенной ошибки.
Вспомнилось недавнее прошлое. Вместе с Андреевым я возвратился с задания, выполнив его ценой огромного напряжения, связанного с риском для жизни. Именно тогда комиссар Косников спросил меня, не думал ли я еще о том, чтобы вступить в партию. При этом он сказал, что и сам мог бы дать мне рекомендацию, но... Я понял это «но». Он опасался, не пойму ли я его предложение как цену за историю с трагическим вылетом...
Звание коммуниста ко многому обязывает, и поэтому я попросил время, чтобы подумать. Решение, конечно, могло быть только одно. И я согласился. Эскадрильское партсобрание проходило в перерывах между боевыми вылетами, на самолетной стоянке.
Коммунисты говорили коротко: «Обстрелян... в бою не робок... открыл личный боевой счет... спас жизнь капитану Кузнецову... Принять!»
На переформирование я еду кандидатом в члены Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
Колеса стучат и стучат. Все ближе к Волге, к небольшому городку Вольску, к аэродрому, куда я когда-то приехал из Белого Колодца.
Это было год назад. Мы спрыгнули с полуторки на раскисшую осеннюю землю. Сквозь серую пыль дождя на ровном поле угадывались длинные горбатые сооружения, вроде силосных буртов, и приземистое деревянное здание барачного типа. Здесь и располагался учебно-тренировочный авиационный полк.
«Силосные бурты» оказались землянками. Вошли в одну из них. Народу как сельдей в бочке. [29]
— О, пополненьице! Свеженькое, — услышал я над головой хриповатый озорной басок. Его обладатель, скользнув по моей спине каблуком сапога, спрыгнул на пол.
— Петухов! — прокричал он. — Гони пяток «Яковлевых»! Не видишь, люди ждут. — Потом уже другим, дружелюбным тоном: — Здорово, ребята! Занимайте любое купе.
На следующий день мы узнали, что многим летчикам Як-1 казался недосягаемой мечтой. Машин не хватало, и командиры формирующихся частей в первую очередь отбирали тех людей, которые уже имели боевой опыт.
О новом истребителе конструкции Яковлева ходили легенды. Он не уступал «Мессершмитту-109» на горизонтали и превосходил его на вертикали.
Спустя несколько дней мы как бы рассосались в общей массе «земных соколов», завели новые знакомства, запаслись терпением. Не помню сейчас, кому из нас пришла в голову идея организовать в нашей четвертой эскадрилье драматический кружок, но приняли мы ее охотно. Жена одного из техников, бывшая артистка, работавшая в канцелярии тыла, вызвалась руководить самодеятельностью и предложила поставить чеховского «Медведя».
Мне досталась роль слуги. Много было хлопот, треволнений. Трудно было из безусого, розовощекого юнца преобразиться в пожилого, флегматичного и забитого лакея. Но руководительница кружка добилась своего. Я вошел в роль так, что близкие друзья не узнавали меня во время постановки. Маша, официантка, игравшая вдову-помещицу, никак не могла избавиться от украинского акцента, слово «медведь» она произносила «медвидь». На премьере артистка схватилась за сердце, когда Маша должна была произнести это «медвидь». Однако девушка не подвела. Слово прозвучало чисто по-русски. Клуб — такая же землянка, только без нар, гремел аплодисментами. Частично виновником их был и я. Слуга получился натуральный.
«Медведь» прославился на всю округу. После празднования 24-й годовщины Октября нас, что называется, разрывали на части. И самодеятельный кружок начал выезжать в другие подразделения. [30]
...А с фронта приходили вести одна другой тревожнее. Гитлеровские дивизии рвались к стенам Москвы, их воздушные стервятники засыпали бомбами наши города. Здесь, в приволжских степях, царила тишина. Но рев вражеских бомбардировщиков, зловещий свист бомб и плач осиротевших детей мы слышали сердцами. Жили только одним — скорее на фронт, в бой! Какое это счастье — поймать в перекрестье прицела желтобрюхую тушу с крестами на крыльях и давить, давить на гашетки, пока пламя мести не смахнет стервятника наземь.
Ожидание становилось мучительным.
Однажды наш комэск пообещал командиру соседней эскадрильи устроить вечер самодеятельности, поставить прославленный водевиль «Медведь». Вызвал нас к себе, в отдельную комнатушку с крошечным оконцем, и сказал:
— Собирайтесь к соседям. Надо выступить. Очень просили.
И тут я решил показать характер. Насупился, сделал непроницаемое лицо и заявил:
— Я не гастролировать в авиацию пришел. Не водевили играть. Приказание ваше выполню, поехать поеду, но играть не буду! Не буду, пока не назначите в группу переучивания!
— И я тоже! — пробурчал сержант технической службы, коренастый, широкий в плечах тридцатилетний блондин, игравший главного героя пьесы.
Капитан оторопел.
— Да что вы, ребята?! Я же обещал. Народ там собрался. А на фронт еще успеете. Это вам не к теще на блины... Самолет и мотор вы уже освоили, подойдет очередь, зачислю в группу переучивания.
Но мы стояли на своем: или назначайте в группу, переучивания, или не видать вам больше «Медведя». Комэск уговаривал, приводил всевозможные доводы, убеждал. Мы замерли навытяжку и молчали.
Наконец капитан внимательно осмотрел меня с ног до головы. Не спеша прошелся взглядом по моей худенькой фигуре в яловых сапогах и сером меховом комбинезоне, по мальчишескому подбородку, которого еще не касалась бритва, поймал решительность в глазах и вздохнул. Потом он неожиданно рубанул рукой воздух и глухо, в три приема, проговорил: [31]
— Ладно. Так и быть. С завтрашнего дня начнете.
Во мне ликовала каждая клеточка. «Як», долгожданный «як» стал не мечтой, а явью. Никогда я, наверное, не играл на сцене с таким подъемом, как в тот вечер...
Очередь на завтрак на этот раз занимать не потребовалось. Назначенных на полеты кормили вне очереди. Вдевятером, сдерживая нетерпение, отправились по мягкому снежку на аэродром. Восторгаться не полагалось, тем более что инструктор разговаривал с нами с легкой усмешкой бывалого аса, хотя был чуть постарше меня. А так хотелось пуститься в пляс или выкинуть еще какую-нибудь штуку!
Пришлось здорово померзнуть, пока подошла моя очередь. Лейтенант слетал с одним, другим, третьим... Затем дозаправили самолет. Инструктор очень долго, как мне показалось, курил, словно испытывал мое терпение. Наконец он бросил окурок и бесстрастно сказал:
— Твой черед, Михайлик.
Стараясь унять волнение, я надел парашют, сел в переднюю кабину...
«Яковлев» рвется вперед, стоит только легко нажать на сектор газа. Тебя плотно прижимает к спинке сиденья. Вот это скорость!
Полет по кругу завершен.
— Ну как? Все понял? — также бесстрастно спросил инструктор.
Не только понял, но, кажется, сердцем прирос к новой машине.
— Так точно! — выкрикнул громче, чем следовало. Лейтенант понимающе улыбнулся.
После третьего вывозного полета инструктор коротко спросил:
— Полетишь с командиром эскадрильи на поверку. Уверен в себе?
Конечно же уверен!
Зачетный полет прошел, как говорят, без сучка и задоринки. Так мне, сержанту, доверили первоклассный истребитель.
Самоуверенность подтолкнула меня на рискованный эксперимент. Дело в том, что среди некоторой части наших летчиков было распространено мнение, будто Як-1 невозможно посадить с неработающим мотором. Кое-кто [32] авторитетно утверждал, что при выбирании угла планирования истребитель делает некоторую осадку и, если не увеличить газ, теряет скорость. Не имея запаса высоты, в этом случае машина может разбиться.
Я не верил. И вот, ни с кем не поделившись замыслом, во время третьего самостоятельного полета решил опровергнуть это мнение. Пилот должен знать возможности своей машины, верить в нее. «Как же так, — рассуждал я, — разве конструктор не учел, что в бою обязательно стреляют, причем стремятся попасть именно в мотор? Выходит, если снаряд повредит двигатель, то не будет никакой возможности спасти машину. А не распустили ли этот слушок люди, которым туговато давался новый истребитель?»
На четвертом развороте полета по кругу, после уточнения расчета на посадку, я убрал обороты мотора. Холодок сомнения закрался в душу, засосало под ложечкой, рука несколько раз ложилась на сектор газа. Совершенно ясно, что в расчете на посадку допустил ошибку. Однако волнение унял.
Вот уже машина подведена на высоту выдерживания и несется буквально в нескольких сантиметрах от снежного покрова. Нет, эксперимент нельзя прерывать. Коснувшись лыжами снежного наста, «Яковлев» плавно катится по посадочной полосе. Кажется, все нормально! И тут подвернулась левая лыжа. Пробежав еще несколько метров с задранной левой плоскостью, самолет остановился у посадочных знаков.
За самовольство мне объявили пять суток ареста с содержанием на гауптвахте. Наказание не было обидным. Куда сильнее оказалось чувство удовлетворения: я доказал на практике, что посадку Як-1 производить можно без увеличения оборотов на выравнивании.
Кстати, этот эксперимент позже пригодился мне в боевой обстановке. И не только мне, но и моим боевым товарищам.
И вот я снова на знакомом аэродроме. Здесь почти ничего не изменилось, только летняя пора как бы омолодила округу, сделала ее более привлекательной, приятной глазу. Зелень еще не успела выгореть от солнца, и людям, [33] привыкшим видеть на фронте истерзанный лак земли, было отрадно.
Как и прежде, летный состав готовился в тех же авиаэскадрильях, затем поступал во вновь сформированный полк или ту часть, которая прибыла на пополнение.
Пока устраивались организационные дела, меня и еще троих летчиков направили в местный дом отдыха, что километрах в пяти от аэродрома. Это была простая трехкомнатная крестьянская изба с высоко поднятым фундаментом. Народу здесь немного, кормят сытно и вкусно. Где же, как не в этой тихой деревушке, можно отдохнуть от фронтового грохота и дорожной суеты, полюбоваться природой, увидеть своими глазами, как живет и работает народ в глубоком тылу.
День-другой мы отсыпались. Потом лейтенант Поселянов предложил сходить на рыбалку. Речушка рядом. Вместо лесы обыкновенная нитка. Крючков же наделали в деревенской мастерской, а удилища срезали на речном берегу.
Соорудив снасти, пристроились у старой ивы, наклонившейся до самой воды. Тишину изредка нарушает дергач, окликающий куда-то запропастившуюся подругу. Следом, как бы выходя на смену, начали перекличку перепела: «фить-фидем, фить-фидем». Вокруг нас, попискивая, летали трясогузки. Сначала они тревожились о своих птенцах, раскрывавших большие желтые рты. Потом, убедившись в нашем миролюбии, успокоились и начали ловить мошкару.
— Клюет! — крикнул Поселянов Николаю Выдригану. — Тащи!
Сержант, загадавший поймать рыбину чуть ли не в полпуда, поспешно дернул удилище. Кроме насадки, на крючке ничего не оказалось. А поплавок моргал потому, что на него села лупоглазая стрекоза, за которой гонялась большая зеленая лягушка.
Выдриган сделал вторую закидку. Поплавок нырнул.
— Тяни! — снова крикнул лейтенант.
Николай подсек добычу и... вытащил лягушку. Бросив удочку, он сплюнул и ругнулся. Рыболовы расхохотались.
— Аи, — махнул рукой Поселянов. — Ну кто так ловит! Вот мой дед ловил — это да! Без всяких снастей. Завязывал внизу штанины, заходил в речку и потихоньку [34] опускал пояс. Только налим либо сазан ткнется в мотню, дед поддерживает штаны. Есть, голубчик! Просто и быстро. Смотришь, каких-нибудь полчаса, и уха уже кипит.
— Что-то ты не удался в деда. — Выдриган смеется вместе с другими. — Он и тетеревов без ружья брал, и рыбу портками ловил. А ты все больше языком ловишь.
— Не удался, — шутит и наш комэск, старший лейтенант Андреев. — Потому ни дичи у нас нет, ни ухи.
— Подождите, — насторожился Поселянов. Он дернул лесу, и из воды показалась большая рыбья голова.
Все бросились помогать лейтенанту. Вот так удача! Значит, отведаем ушицы.
Солнце уже скрылось за горизонтом, когда мы возвратились с рыбалки. В доме отдыха нас ожидало приятное сообщение: завтра к десяти быть на аэродроме. Начинаются полеты.
Следующее утро выдалось как на заказ. На небе ни облачка. На стоянке выстроились самолеты Як-1, УТИ-4, УТ-2. Каждому из нас необходимо выполнить полеты по кругу, в зону, под колпаком и по маршруту.
Инструктором на УТИ-4 — мой товарищ по училищу Николай Барабаш, коренастый, со светло-голубыми глазами и гладко причесанными назад светлыми волосами. Он очень переживал, что попал в «шкрабы», то есть стал школьным работником, и уже давно просился на фронт. Но начальство отказывало: учи хлопцев.
Поселянов когда-то летал на бомбардировщике Пе-2. После того как его подбили, попал к нам в полк. На «яке» он еще не летал, поэтому ему надо было освоить специальную программу. После провозного полета на УТ-2 лейтенант вылез из кабины весь мокрый. Снял шлем, вытер вспотевшее лицо носовым платком и сказал:
— Это же не самолет — блоха. Пока я к нему приноровился, семь потов сошло.
— Вот тебе и блоха! — улыбнулся сержант Выдриган. — Этакого молодца вымотала за несколько минут.
— Николай! Твоя очередь лететь, — напомнил Андреев сержанту.
Взяв парашют, Выдриган привычно набросил его на плечи и продел обе руки в подвесную систему. Сел в кабину и, запустив мотор, пошел на взлет. Полет по [35] кругу был уверенным и точным. Затем Николай стал готовиться к вылету в зону.
— Давай посмотрим, Яша, как он пилотировать будет, — предложил Поселянов, закуривая папиросу. — Мне это полезно. А ты комментируй, в чем сам не разберусь.
Мы отошли в сторону, чтобы никому не мешать. Самолет начал разбег.
— Сейчас оторвется, — заметил Поселянов.
Я кивнул головой. Машина, как бы подпрыгнув, повисла в воздухе. Молодец! Как выдерживает! Но что это? Во время уборки шасси винт чиркнул по земле. Затем самолет ткнулся носом. Треск. Пыль. Ничего не видно.
Все, кто был на старте, срываются, бегут к месту аварии. Санитарная машина обгоняет нас. Что с Николаем? Жив ли?
Возле самолета, осматривая повреждения, ходил майор Лесков, врач забинтовывал Выдригану висок, разбитый о прицел. Слава богу, Николай отделался только ушибом. Могло быть хуже. Оказывается, он поторопился. Как только машина оторвалась, начал убирать шасси, не следя за землей. Земля мстит, если ею пренебрегаешь...
Командир полка еще раз напомнил летчикам о необходимости быть внимательными на всех этапах полета и разрешил продолжать работу.
Вечером того же дня к нам прибыло пополнение — младший лейтенант Пятов и сержанты Линенко и Никитин. Никто из них на фронте еще не был. Василий Пятов был инструктором в училище, подготовил одиннадцать летчиков и настоял на том, чтобы вместе со своими выпускниками его направили в действующую часть. Просьбу инструктора удовлетворили, но сказали при этом, что ему необходимо пройти переучивание на новом типе самолета. Так он и два его младших товарища попали в наш полк.
Сержанты были обучены технике пилотирования, самолетовождению и некоторым элементам воздушного боя. Пятов же имел значительно больший опыт, и потому его назначили командиром звена.
Во время ознакомительной беседы с новичками старший лейтенант Андреев рассказал о боевых действиях эскадрильи и полка, о наиболее характерных фронтовых эпизодах. В заключение комэск напомнил:
— Сроки переучивания очень сжатые, в любое время [36] может поступить приказ о вылете на фронт. Поэтому вам придется заниматься теорией и летной практикой с большим напряжением. Особое внимание обратите на изучение силуэтов немецких самолетов, расположение огневых точек и наиболее уязвимые места истребителей и бомбардировщиков.
Наши новые друзья оказались дисциплинированными, старательными людьми. Не жалея сил и времени, осваивали они новую материальную часть на земле и в воздухе, отрабатывали технику пилотирования, учились искусству воздушного боя под руководством бывалых летчиков. Узнав о том, что Василий Пятов туляк, старший лейтенант Андреев проникся к своему земляку еще большим уважением, чаще, чем с другими, летал с ним и его подчиненными, оказывал всяческую помощь, добиваясь быстрейшего ввода их в строй.
Забегая несколько вперед, скажу, что впоследствии Пятов, Линенко и Никитин стали хорошими воздушными бойцами, смело сражались с врагом.
Однажды, после облета облегченного самолета Як-1, командир авиаэскадрильи Андреев приказал сержанту Никитину быть готовым к перехвату самолетов-разведчиков, которые начали пробираться в наш тыл. Спустя некоторое время с поста ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи) поступил ожидаемый сигнал. Самолет Никитина быстро набрал высоту и вскоре скрылся из виду.
Вот что потом рассказал сержант.
Обнаружив разведчика, он набрал необходимую высоту и буквально через несколько минут ужо занимал выгодное положение для атаки самолета противника. Казалось, все в порядке: разведчик летит без прикрытия и его можно смело атаковать.
Никитин еще раз проверил, все ли готово для атаки, и, взяв необходимое упреждение, пошел на сближение с вражеским самолетом. Экипаж разведчика, по-видимому, был опытным, поэтому, как только истребитель начал приближаться, он развернулся на 180 градусов и со снижением начал уходить к линии фронта. Первая атака была сорвана, и Никитин начал готовиться ко второй. Заняв выгодное положение, открыл огонь. Однако разведчик продолжал лететь. Тогда сержант перешел на другую сторону и предпринял еще одну атаку. Очередь была длинной, но самолет и на этот раз не загорелся. [37]
«Надо подойти вплотную», — решил Никитин. Так и поступил. Снаряды попали в цель. От хвоста разведчика потянулся длинный шлейф дыма...
Когда командир эскадрильи узнал, что летчик израсходовал весь боекомплект, он сказал:
— Допустим, неприятельский самолет не сбит, а снаряды кончились. Что бы вы предприняли?
Сержант Никитин не находил ответа.
— Надо таранить врага, — напомнил С. Ф. Андреев, — ни в коем случае нельзя упускать его. Поняли?
— Так точно, — ответил Никитин.
Спустя несколько дней на перехват самолета-разведчика поднялись Василий Пятов и его ведомый Николай Кавун.
Пробив облака, как рассказывали позже летчики, они осмотрелись. Чуть выше и правее себя заметили небольшую темную точку, которая быстро превращалась в силуэт вражеского самолета-разведчика.
Пятов и его напарник выполнили маневр в сторону солнца и пошли на сближение с «Дорнье-215». Это был самолет с высоко расположенным крылом, сильно вытянутым фюзеляжем без всяких надстроек и трапециевидным вертикальным оперением. Экипаж, по-видимому, заметил истребителей, потому что начал постепенно прижиматься к облакам.
Пятов отлично знал До-215. Он имел два мотора, мощностью 1100 лошадиных сил каждый. Его максимальная скорость у земли 390 километров в час. Разведчик вооружен шестью пулеметами калибра 7,92 мм; два передних обслуживает стрелок-бомбардир, два бортовых, установленных на шкворнях, и задний верхний на турели — стрелок-радист, огнем нижнего заднего управляет стрелок в положении лежа. Наиболее уязвимые места До-215 — бензобаки в центроплане и моторы, а также кабина экипажа — спереди.
Расстояние между самолетами сокращалось быстро. «Дорнье» нырнул в спасительные облака, но они оказались не столь плотными. Через несколько секунд младший лейтенант Пятов вновь увидел разведчика. Он взял упреждение, вынес перекрестье прицела вперед носа До-215 и нажал на гашетки. Струя огня молнией понеслась навстречу врагу. С борта немецкого самолета полетели ответные снаряды. [38]
Пятов повторил атаку. Ему были видны вспышки на фюзеляже, кабине и плоскостях, однако самолет продолжал лететь. Наконец, почувствовав опасность, гитлеровец попытался развернуться в сторону фронта. На развороте. Василий Пятов еще больше приблизился к До-215 и теперь уже отчетливо наблюдал верхнюю турель, из которой раньше вели по нему огонь. Она бездействовала, ствол торчал вверх. Значит, стрелок мертв.
Истребитель подошел почти вплотную, прицелился по кабине и левому мотору, нажал на гашетки, но огня не последовало. Василий немедленно перезарядил оружие и снова перешел в атаку. Однако результат был прежний. А разведчик продолжал полет, прижимаясь к облакам.
Во время разворота Николай Кавун отстал от своего ведущего и, находясь в шестистах метрах от него, не мог оказать действенной помощи. И тогда Василий Пятов решил идти на таран. Другого способа борьбы с фашистским разведчиком у него не оставалось. До боли сжимая ручку управления, младший лейтенант пошел на догон. Еще одно усилие, и его самолет вплотную сблизился с разведчиком, на котором четко видны ненавистные черные кресты.
Идя сзади, Николай Кавун никак не мог понять, что хочет предпринять его ведущий, почему прекратил огонь по гитлеровцу. Спросить об этом командира он не мог, потому что на борту не было радиопередатчика. Вмешиваться же в действия старшего тоже не имел права, хотя боекомплект оставался неизрасходованным.
Тем временем Пятов подошел вплотную к До-215, положил свой самолет в небольшой разворот и правой плоскостью ударил по хвостовому оперению разведчика. «Як» провалился на несколько метров вниз: у него не было конца плоскости. Противник остался без киля и руля поворота, но, к удивлению Кавуна, продолжал лететь строго на юг, где его могли спасти свои истребители или зенитная артиллерия, сосредоточив огонь по «якам».
Убедившись, что машина управляема, Василий Пятов развернул ее в обратную сторону и начал снизу приближаться к разведчику, чтобы повторить таран. Он не мог допустить, чтобы «дорнье» ушел вместе с фотопленкой, на которой засняты наши тыловые объекты.
Подойдя к противнику, отважный летчик взял ручку управления немного на себя и начал винтом рубить стабилизатор [39] вместе с рулем глубины. Разведчик резко перешел в пикирование, увлекая за собой и самолет Пятова. Не задумываясь, Василий со всей силой потянул ручку управления на себя, чтобы уйти от падающего До-215.
«Як» трясло. Пятов убрал обороты мотора, и тряска немного уменьшилась. Василий перевел самолет в планирование. Выйдя под облака, он создал небольшой левый крен и по спирали, выполняя виток за витком, стал постепенно терять высоту. Его сопровождал ведомый Кавун.
Беспокоясь о том, не потерял ли командир сознание во время повторного тарана, Николай резко перевел свой самолет в пикирование и в одно мгновение был возле Пятова. Чтобы не проскочить мимо, развернулся так круто, что с концов плоскостей сорвались две белые полоски. Подойдя почти вплотную к машине Василия, увидел его улыбающееся лицо. Значит, все в порядке. Теперь остается посадить поврежденный самолет на подходящую для этого площадку. Кавун взял ручку управления на себя и, взмыв метров на пятьсот выше командира, поставил «як» в вираж, чтобы удобнее наблюдать за полетом Пятова.
Подобрав пятачок для приземления, младший лейтенант вывел машину из спирали и начал планировать. Самолет по-прежнему сильно трясло, но летчик не терял надежды на благополучное приземление. Он полностью убрал обороты винта, уточнил расчет скольжением влево и выпустил щитки. Казалось, «як» вспух и понесся над травянистым покровом. Площадка оказалась не очень ровной, поэтому Пятов все еще не решался выпустить шасси. А когда до земли оставалось не более одного метра, летчик перевел рычаг вниз и выпустил шасси. Самолет встрепенулся. От энергичного удара шасси стали на замки, и на табло загорелись две зеленые лампочки: все в порядке! Пробежав несколько десятков метров по неровной степной площадке, «як» остановился неподалеку от догоравшего До-215.
Николай Кавун снизился до бреющего полета и, увидев машущего рукой командира, взял курс на свой аэродром. Вскоре туда же были доставлены Пятов и его самолет..
Слава о мужественном комсомольце, смелом летчике облетела всю дивизию. Затем в армейской газете был опубликован о нем обширный материал. За образцовое [40] выполнение задания младший лейтенант Василий Ефремович Пятов удостоен ордена Красного Знамени. Командиры и все однополчане сердечно поздравили сослуживца с блестящим завершением двойного тарана и боевой наградой.
Сердца наши сжались от боли, когда мы узнали, что воздушные пираты начали массовые налеты на Сталинград. Две тысячи самолето-вылетов только за один день, кстати говоря воскресный — 23 августа 1942 года. Сколько бессмысленных жертв, сколько слез и страданий принесла эта варварская бомбардировка мирного города на волжском берегу. Правда, летчики и зенитчики сталинградской ПВО сбили. 90 крестатых стервятников. А остальные? Опять будут убивать детей и женщин, разрушать жилища, фабрики и заводы, выжигать красоту, оставляя вместо нее мертвые камни?.. Нет, этого нельзя допустить! Надо бить проклятых потомков тевтонцев, как бьет их капитан И. П. Моторный: шестерка его истребителей смело вступила в бой с 65 вражескими самолетами, и 5 из них больше никогда не поднимутся в небо.
«Скорее бы на фронт. Скорее», — только и слышно от летчиков и техников богай-барановского аэродрома.
Не куда-нибудь, а именно под Сталинград, уже объявленный на осадном положении, рвутся ребята. Там началась эвакуация мирного населения и ценностей на восточный берег Волги. Еще вчера и даже сегодня утром в сообщениях Советского информбюро упоминалось, что наши войска вели бои с противником юго-восточнее Клетской, северо-восточнее Котельниково, а также в районах Прохладного и южнее Краснодара. А вечером 25 августа мы впервые услышали о боях, развернувшихся северо-западнее Сталинграда.
Возвратившись с аэродрома, где уже заканчивали последние полеты перед тем, как отправиться за получением новой техники для полка, мы поужинали и стали готовиться ко сну. Подъем был чуть свет, поэтому ложились рано.
Андреев подошел к репродуктору:
— Послушаем?
Со всех нар полетели реплики:
— Что вчера, что сегодня — одно и то же: о нас ни слова… [41]
— Может быть, концерт передают. Включай!
— Давай расшевеливай запасников!
«...части вели активные бои», — вырвалось из черной тарелки репродуктора.
— Тихо! Разгалделись.
«Северо-западнее Сталинграда наши войска вели напряженные бои с крупными силами танков и пехоты противника, переправившимися через левый берег Дона. Обстановка на этом участке осложнилась. Наши бойцы самоотверженно отбивают атаки немцев и наносят противнику огромный урон».
Притихли ребята. Ни реплики, ни шепотка. Многие приподнялись на нарах, застыв в самых разнообразных позах, устремили взгляды к бумажной тарелке, вещавшей человеческим голосом о событиях минувшего дня.
«Н-ская часть, сдерживая наступление неприятеля, уничтожила 17 немецких танков и 450 гитлеровцев. Наши танкисты днем и ночью непрерывно контратакуют немцев. Одно подразделение в течение суток семь раз ходило в контратаку против численно превосходящих сил противника и уничтожило 22 немецких танка, 3 самоходных орудия, 9 противотанковых орудий, 34 автомашины и не менее 600 немецких солдат и офицеров.
Нашей авиацией на подступах к Сталинграду и огнем зенитной артиллерии в течение двух дней уничтожено 92 немецких самолета...»
Диктор продолжал говорить о боях на других фронтах, но ребята его уже не слушали. Каждый думал о Сталинграде, самом близком от нас направлении.
Первым нарушил молчание командир эскадрильи:
— Кажется, пора прощаться с Вольском. И так засиделись тут. Скоро жарко будет под Сталинградом. Наверное, туда и пошлют. Поскорее бы самолеты получить.
— Наши здорово работают, — вступил в разговор лейтенант Поселянов. — Девяносто два гроба спустили с небес на землю.
— Это почему же девяносто два? — спросил Николай Выдриган.
— По числу самолетов.
— Э, а еще бывший бомбардировщик, — хохотнул сержант. — Ты, наверное, не на «пешках», а на «кукурузниках» летал. Сам подумай, ведь не говорится же, что [42] сбиты только истребители. Наверняка были и Ю-88 и транспортные Ю-52. Значит, гробов около полутора сот.
Поселянов согласился.
Разговорам не было конца. Люди, побывавшие на фронте, вспоминали минувшие бои, а те, кто еще не видел войны, мечтали о предстоящих схватках. Всем было ясно, что с открытием сталинградского направления переучивание и формирование завершится быстрее.
Предположения наши сбылись. Утром майор Лесков объявил, что в течение двух дней мы должны закончить свои летные дела в запасном полку и отправиться за получением новой техники. А оттуда — под Сталинград.
Летчики были рады: кончились тыловые дни.
211-й истребительный авиационный. полк в составе двух эскадрилий направили под Сталинград. Посадку мы произвели на полевом аэродроме, что рядом с совхозом «Сталинградский». Это была открытая площадка, представлявшая собой большое круглое поле, на окраинах которого стояли штурмовики Ил-2 и истребители.
Едва техники успели заправить машины горючим, маслом и сжатым воздухом, к стоянке подошел майор Лесков.
— Андреев! — позвал он командира эскадрильи.
— Слушаю вас, — вытянувшись по команде «Смирно» и приложив руку к шлемофону, отозвался старший лейтенант. Он был небольшого роста и выглядел по сравнению с Лесковым почти подростком.
— Самолеты готовы? Все исправны?
— Так точно.
— Приказано немедленно вылететь всем составом на прикрытие наших войск в районе станции Котлубань. — Лесков показал цель на карте, заложенной в планшет.
Андреев тоже достал карту и начал быстро наносить линию боевого соприкосновения.
— Котлубань наша? — спросил комэск.
— Наша, — уверенно произнес майор и, как бы подтверждая, еще раз провел карандашом по еле заметной линии фронта. — Собирайте летный состав и ставьте задачу на вылет. Будете прикрывать войска до тех пор, пока в воздухе вас сменит вторая эскадрилья.
— Ясно. Разрешите выполнять? [43]
— Действуйте.
Спустя несколько минут мы начали взлетать звеньями прямо со стоянок. Ведь аэродром — это просто очень ровная и твердая целина, взлетать и садиться можно с любого направления, любыми группами одновременно.
Высота три с половиной километра. Несколько минут полета — и под нами передний край. Внизу отчетливо видны траншеи, ходы сообщения. Временами их почти сплошь покрывают черные кусты разрывов мин и снарядов. Там огненный ад.
Не успели сделать и одного круга, как появилась восьмерка Ме-109. И вот уже в воздухе бешено кружатся две карусели — из наших самолетов и немецких. Мой ведущий — по-прежнему старший лейтенант Андреев. На какую-то долю секунды он успевает поймать в прицел одного из «мессеров». Вражеский самолет как бы напарывается на огненную трассу, вспыхивает и камнем идет к земле.
Неподалеку от меня в багровом облаке разрыва «як» исчезает. Кто-то погиб за землю сталинградскую. Кто? Пока еще не знаю...
Вскоре небо становится пестрым. Волнами идут фашистские бомбардировщики. За ними появляется группа истребителей. С. Ф. Андреев выходит из круга и кидается в атаку. Я неотрывно следую за ним, обеспечиваю прикрытие и одновременно просматриваю то левую, то правую полусферу.
Карусели смешались. В каждом из горизонтальных и вертикальных кругов теперь и наши и немцы. В воздухе творится черт знает что. Такого мне еще никогда не приходилось видеть. Даже под Москвой, в самые горячие дни.
Еще раз вглядываюсь и замечаю: на нас идет звено «мессеров». Андреев упорно держит курс к бомбардировщикам. Значит, то, что сзади, — на мою долю. Перевожу самолет в резкий разворот и атакую ведущего Ме-109 в лоб. Так учили меня командиры, так подсказывала боевая обстановка. Избегая столкновения, гитлеровец торопится отвернуть и на мгновение подставляет мне свой бок. Гашетки нажаты, и струя металла успевает зацепить врага. «Мессер» загорается и переходит почти в отвесное пикирование. Следить за ним некогда.
Разворачиваюсь снова на сто восемьдесят градусов, что — [44] бы отбить атаку еще одной пары стервятников. Проскочив на лобовых, невольно входим в вираж: никому не хочется подставлять хвост под огонь. Вираж никакого результата не дает. Я перехожу на пол у вертикальные фигуры и постепенно достигаю преимущества в высоте. Осматриваюсь. Самолетов, кажется, становится меньше. Одни вспыхивают свечками, другие, даже не успев оставить заметного следа, врезаются в землю, третьи мгновенно разлетаются на мелкие куски, четвертые, словно метеоры, прочертив воздух, исчезают внизу. Однако бой продолжается в сплошной неразберихе.
Выбрав удачный момент, атакую ведущего назойливой пары «мессершмиттов». Тот упорно втягивает меня в вираж. Снова каскад фигур, набор высоты, атака и... опять вираж. Хитер и ловок враг. Да и задача его — связать меня боем, отвлечь от своих бомбардировщиков. Но он, видимо, решил, что выполнил свою задачу (часть бомбардировщиков сбита, остальные, сбросив бомбы куда попало, взяли курс на запад), и пытается заманить меня в сторону своих войск. Тут-то и настигает его пушечная очередь.
Задымив, «мессер» переходит в пикирование. Ведомый спешит за ним. Это у них один из приемов выхода из боя. Знаю, что наши «яки» на пикировании несколько отстают, но все равно пытаюсь догнать, сбить второго врага. И вдруг замечаю — стрелки бензомера подходят к нулю. Делать нечего. Разворачиваюсь в направлении своего аэродрома. Самолетов в воздухе почти нет. Лишь кое-где пары или одиночки спешат в разных направлениях. Бой окончен. Мотор работает уверенно, но стрелки прибора дрожат у самых нулей. Совершенно ясно — до аэродрома не дотянуть. Надо идти вдоль дороги.
На встречном курсе проносится группа краснозвездных самолетов. Это вторая авиаэскадрилья торопится нам на смену. Подо мною две живые ленты машин, повозок, людей. Густая движется к переднему краю, а та, что пореже, в тыл. Это одна из артерий фронта.
Тревожно думаю, где приземлиться, чтобы самолет остался невредим. К счастью, вся приволжская степь — естественный аэродром. Выбираю наиболее ровную площадку вдоль обочины дороги и сажусь. Теперь надо сообщить на аэродром, чтобы привезли горючее. Но не прошло и двух часов, как я увидел мчащуюся ко мне знакомую полуторку [45]. Опираясь на бочку бензина, в кузове стоит техник Шаповалов. Он что-то кричит, машет рукой. Умница! Золотой человек!
Как я потом узнал, Шаповалов упросил инженера отпустить его в сторону переднего края, потому что он видел с аэродрома, что какой-то самолет шел на вынужденную посадку и скрылся за деревьями. Техник не напрасно беспокоился.
Это был мой первый вылет над огненной Волгой.
За три дня эскадрилья С. Ф. Андреева сбила семь самолетов противника. У нас тоже были потери. Не вернулся с боевого задания командир звена старшина Марченко. Смертью храбрых погибли в неравном воздушном бою два сержанта. Ранен Линенко.
После сильных воздушных боев в полку осталась часть руководящего состава да несколько летчиков. А спустя несколько дней командир дивизии А. В. Утин приказал перевести меня и сержанта Василия Лимаренко в 237-й истребительный авиаполк, которым командовал майор Александр Борисович Исаев. Остальной личный состав нашей части перебазировался на камышинский аэродром.
Старший лейтенант Андреев тоже попросился к майору Исаеву, своему давнему знакомому, но Лесков возражал:
— А я с кем останусь? Нет, не могу, Степан Филиппович.
— Мне кажется, вы без особых затруднений обойдетесь без меня, — настаивал Андреев.
— Без особых? Попробуй найди сейчас командира эскадрильи. Все рвутся в бой. А кто будет вводить новое поколение в строй? У меня и так забрали двух настоящих воздушных бойцов. Ты думаешь, я бы отдал их, если бы не приказ командира дивизии? Ни за что. Давайте-ка готовиться к перебазированию, Степан Филиппович.
Так Андреев и не уговорил командира полка, чтобы тот отпустил его в соседнюю часть. Ходатайство самого майора Исаева перед командиром дивизии А. В. Утиным тоже осталось безрезультатным.
— Ну ничего, — сам себя утешил старший лейтенант, — все равно воевать будем рядом, против общего врага.
