Иванов С. П. Штаб армейский, штаб фронтовой. — М.: Воениздат, 1990.

. . .

Глава одиннадцатая. В 1-й гвардейской армии

. . .

...Не скрою, в дороге к новому месту службы мною владело двойственное чувство. Я сожалел, что расстался с командным пунктом Юго-Восточного фронта, где работа была масштабной и перспективной. Но это сожаление сглаживалось тем, что мне вновь предстояло действовать вместе с К. С. Москаленко, с которым мы понимали друг друга с полуслова, а также тем, что задача у 1-й гвардейской армии была весьма ответственной. И мало-помалу все мои мысли поглотила забота о том, как обеспечить со стороны армейского штаба выполнение этой труднейшей задачи, которая оказалась непосильной для оперативных групп генералов К. А. Коваленко и А. Д. Штевнева. Я знал, что войск у них было немало: Коваленко располагал первоначально тремя стрелковыми дивизиями, танковым корпусом и танковой бригадой, а Штевнев — двумя танковыми корпусами. В дальнейшем их оперативные группы пополнились еще двумя танковыми корпусами и тремя стрелковыми дивизиями. Вначале, как помнит читатель, опергруппы добились успеха, на некоторое время отсекли корпус генерала Хубе от остальных войск Паулюса, но развить этот успех им не удалось. Мало того, подтянув свежие силы, враг вскоре сумел восстановить положение.

Ставка строго запросила А. М. Василевского и А. И. Еременко о причинах такого казуса. По их заданию наш фронтовой штаб скрупулезно разбирался в этом вопросе. Мы пришли к выводу, что основных причин было три: во-первых, подавляющее превосходство гитлеровцев в авиации, танках и транспортных средствах; во-вторых, отсутствие у наших войск свободы маневра, вынуждавшее их повторять удары в одних и тех же полосах, где противник быстро создал глубоко эшелонированную оборону; в-третьих, отсутствие у генералов Коваленко и Штевнева полноценных штабов и других органов управления, а также средств связи. Поэтому своевременная информация войск об изменениях в обстановке и доведение до них задач запаздывали, все вопросы уточнялись и решались, как правило, поздно вечером и ночью. Материальное обеспечение групп тоже не было достаточно организовано.

Все эти выводы, как я знал, были доложены в Ставку. Оттуда было получено указание упразднить группы Коваленко и Штевнева и впредь избегать создания подобных импровизированных формирований. Соединения групп передавались в 1-ю гвардейскую [357] армию, поскольку она располагала всеми необходимыми органами управления войсками. Мне было известно и то, что в соответствии с этими указаниями Кирилл Семенович перебросил две свои стрелковые дивизии (38-ю и 41-ю гвардейские) в район Лозного и там начал принимать от Коваленко и Штевнева ранее подчиненные им соединения: 39-ю гвардейскую, 24, 64, 84, 116 и 315-ю стрелковые дивизии, 4-й и 16-й танковые корпуса. Прежнюю полосу действий он передал 21-й армии. Задача 1-й гвардейской армии теперь состояла в нанесении мощного удара по противнику в целях соединения с 62-й армией.

По пути к месту новой службы я вынужден был заехать в Малую Ивановку, куда недавно по приказу А. И. Еременко перебрался из Сталинграда штаб Сталинградского фронта. Дело в том, что из города управление войсками, действовавшими севернее прорыва немцев, было крайне затруднительно. А ведь здесь находились крупные силы — 63-я и 21-я армии. Требовали внимания и прибывавшие на фронт новые стрелковые и танковые соединения. Нужно было организовывать удары по прорвавшемуся к Волге противнику и управлять войсками, как ведущими наступление, так и наносящими контрудары. Попытки же организовать управление этими войсками со вспомогательного пункта управления из-за отсутствия надежных средств связи не дали желаемых результатов. Тогда-то и решили перебазировать штаб Сталинградского фронта в Малую Ивановку, откуда управлять войсками было удобнее.

Когда я приехал в это небольшое степное село и разыскал КП, то услышал там печальную весть: генерал И. Н. Рухле был арестован по нелепейшему обвинению в шпионаже. К счастью, он выжил и в последующем был полностью реабилитирован. А тогда я, пораженный случившимся, смог лишь узнать, как кратчайшим путем добраться до Лозного.

Приехав в Лозное, мы с шофером довольно быстро нашли штаб армии, увидев до десятка штабных автомашин, разгружавшихся у крайних хат. Меня встретил генерал-майор во франтовато сидевшей на нем кавалерийской форме. Звякнув шпорами, он, заметно окая, представился: начальник оперативного отдела штаба Мартьянов Александр Алексеевич. По правде сказать, меня удивило, что в моем подчинении вновь оказывался старший по званию товарищ, и я прямо сказал ему об этом. Он ответил, несколько смутившись, что пока еще постигает премудрости непосредственного руководства оперативными делами, так как до этого служил преимущественно на строевых должностях.

На этом наш разговор прервала яростная бомбежка Лозного и его ближайших окрестностей. Мы укрылись в наспех вырытых щелях. Когда гитлеровцы отбомбились, к нашему счастью, без особых успехов, генерал Мартьянов сокрушенно сказал:

— И вот так регулярно налетают. Как в таких условиях мы сумеем упорядочить работу штаба? [358]

— В таких условиях едва ли упорядочим ее, а погубить штаб сможем,— ответил я.— Надо немедленно, до очередной бомбежки, перебираться на новое место.

В этот момент к нам подошел полковник с эмблемами связиста в петлицах.

— Начальник связи? — спросил я.

— Так точно! Полковник Белянчик Михаил Николаевич.

— Есть связь с командармом?

— В основном по радио. Командующий почти все время в движении, но только что звонил с КП 16-го танкового корпуса.

— Доложите командарму,— распорядился я,— что полковник Иванов прибыл и просит разрешения на перемещение штаба в район, где можно укрыться от авиации врага. Ответ генерала Москаленко передайте мне немедленно.

Не теряя времени, пока еще не все штабное имущество было разгружено, я приказал готовиться к переезду. Кирилл Семенович, конечно, дал на это "добро", и я, оставив за себя Мартьянова, вместе с начальником инженерной службы генерал-майором И. Н. Брынзовым и одним из командиров отправился искать подходящее место для штаба, благо по дороге в Лозное, недалеко от него, заприметил глубокую балку весьма замысловатой конфигурации.

— Вы тут все гвардейцы,— сказал я Ивану Николаевичу.— Если не добавить слово "гвардии" к званию кого-либо из генералов, наверное, обидится?

— Да нет,— ответил мой спутник,— в армии когда-то числилось пять гвардейских дивизий, а теперь остается только одна — 41-я. Не гвардейские и танковые корпуса, так что гвардейцев у нас раз, два и обчелся.

Минут через пятнадцать мы остановились возле балки и пешком спустились на ее дно. Один из склонов был отвесным, другой пологим, нашлась и полевая дорога, сбегавшая вниз по этому пологому откосу. А в отвесном откосе мы обнаружили несколько добротных землянок, вырытых кем-то. Потолки их были укреплены, а стены обшиты тесом. Балка как нельзя лучше подходила для расположения штаба.

Отправив бывшего с нами командира назад в Лозное с приказом штабу немедленно сниматься и следовать сюда, мы с Иваном Николаевичем Брынзовым тут же определили, как разместить основные отделы штаба и службы управления армии. Наиболее просторную землянку предназначили для командарма, а две другие, справа и слева от нее,— для оперативного отдела и узла связи.

Вскоре прибыли машины и повозки с имуществом. Еще до наступления темноты штаб стал работоспособным органом управления. Как показало дальнейшее развитие событий, место для КП было выбрано удачно.

Поздним вечером вернулся из войск Кирилл Семенович Москаленко. Сквозь усталость и привычную суровость на его лице проглянула улыбка. Он крепко пожал мне руку и с удовлетворением [359] осмотрел свою землянку, где удалось создать все условия для работы и отдыха. Командарм поделился итогами напряженного дня, который он посвятил ознакомлению с соединениями, включенными в армию из групп генералов Коваленко и Штевнева.

— К сожалению,— сказал Москаленко,— по числу дивизий и корпусов немало, но их материальная часть — это сущие крохи. Почти нет артиллерии и танков, плохо с боеприпасами и горючим, не ясно, получим ли мы авиационное прикрытие, а наступать предстоит, самое позднее, послезавтра.

Мой доклад о том, что связь со штабом фронта и большинством вошедших к тому времени в армию соединений уже действует, обрадовал командарма. Связавшись с Малой Ивановкой, чтобы доложить генералу В. Н. Гордову о проделанной работе, он с разочарованием узнал, что Василий Николаевич уехал, не сказав куда.

Спустя несколько минут Гордов в сопровождении смуглого черноглазого дивизионного комиссара вошел в землянку Москаленко и сразу же учинил нам разнос из-за того, что с трудом нашел расположение КП армии. Политработник, приехавший с ним, а это был начальник политуправления Сталинградского фронта С. Ф. Галаджев, старался урезонить Василия Николаевича, говоря, что хорошая маскировка — достоинство, а отнюдь не недостаток.

О В. Н. Гордове от этой встречи и последующего общения у меня сложилось двойственное впечатление. Это был, безусловно, храбрейший и волевой генерал. На посту начальника штаба, а затем и командующего 21-й армией он зарекомендовал себя в целом неплохо. Достаточной, казалось, была у него и теоретическая подготовка. Он окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Внешне это был очень собранный, энергичный, с хорошей выправкой строевой генерал, но чувствовалась в нем, к глубокому сожалению, и какая-то унтер-офицерская закваска. Очень часто Гордов бывал груб и несправедлив, окрик нередко являлся у него методом руководства. Когда я читал написанную А. Е. Корнейчуком в 1942 году пьесу "Фронт", созвучие фамилий одного из ее героев — Горлова и Василия Николаевича Гордова показалось мне отнюдь не случайным. Вот и при этом визите замкомфронтом начал с окрика, в самой резкой форме обвинив нас в благодушии и объявив, что уже завтра армия должна быть готова к наступлению.

Не успел Кирилл Семенович доложить, что такой срок нереален, как зазвонил аппарат ВЧ: начальник штаба Сталинградского фронта генерал Никишев уведомлял, что к нам на КП следуют Г. К. Жуков и А. М. Василевский. По указанию командарма я отправился готовить данные для заместителя Верховного Главнокомандующего и начальника Генерального штаба, поэтому не слышал дальнейшего разговора. Меня, однако, вызвали сразу же, как только прибыло высокое начальство.

С Александром Михайловичем мы виделись совсем недавно, а вот с Георгием Константиновичем я фактически встретился впервые, до этого лишь мельком видел его на маневрах в Белоруссии. [360] Г. К. Жуков произвел на меня сильное впечатление. Вся его осанка, речь, логика рассуждений свидетельствовали о несгибаемой воле, огромной энергии и уверенности в себе. Упругой походкой, как бы разминаясь после долгого сидения в машине, он прохаживался по довольно просторной землянке, окидывая всех входящих быстрым, оценивающим взглядом. Когда я вошел, он приказал доложить обстановку. Я сказал, что на оперативную карту наносят последние данные и через несколько минут ее принесут.

— А без карты не можете? — строго бросил Жуков.

— Могу,— ответил я и начал доклад с подробных сведений о противнике. Жестковатый взгляд умных глаз Георгия Константиновича потеплел. В этот момент генерал Мартьянов и начальник разведки подполковник В. Г. Романов внесли карту. Пока Василий Гаврилович прикреплял ее к стене, мой заместитель смело шагнул к Георгию Константиновичу и представился ему.

— Мартьянов! — не скрывая радости и удивления, воскликнул Жуков.— Сколько же лет мы с тобой не виделись?!

— Да лет восемнадцать,— прикинул Александр Алексеевич. Заместитель Верховного, оглядывая собравшихся и обняв одной рукой за плечи Мартьянова, сказал:

— Это мой однокашник по высшим Ленинградским кавалерийским курсам, где мы учились с ним в 1924 году. Вот видите, тоже генерал. И еще в нашем наборе генералами (да какими!) стали Рокоссовский, Еременко, Баграмян. А вот наш общий любимец Леонид Васильевич Бобкин безвременно, но как герой сложил свою голову под Харьковом... Я смотрю, ты кавалерии не изменяешь,— снова обратился к Мартьянову Георгий Константинович.

— Это так,— ответил за него генерал Москаленко.— Недавно мне пришлось сделать ему выговор за излишнее пристрастие к верховой езде. Но он утверждает, что на коне надежней, чем на машине, если расстояние небольшое.

— Однако мы отвлеклись от дела,— прервал командарма Жуков.— С тобой, Мартьяныч, мы потолкуем в следующий раз, я буду у вас частым гостем. Продолжайте ваш доклад,— сказал он мне.

Я обстоятельно осветил оперативную ситуацию в полосе армии, затронув и положение на соседних участках нашего фронта, а также 62-й армии Юго-Восточного фронта.

Когда я закончил доклад, Георгий Константинович, обращаясь к В. Н. Гордову, не без сарказма заметил:

— Странная получается картина: начальник штарма знает обстановку лучше, чем штаб фронта.

Александр Михайлович разрядил создавшуюся неловкость, объяснив, что я до недавнего времени исполнял обязанности начальника штаба Юго-Восточного фронта.

— За какую же провинность вас понизили? — настороженно спросил меня Г. К. Жуков.

В разговор вступил командарм. Москаленко доложил, что мой перевод по его просьбе на особо ответственный участок отнюдь [361] не является наказанием, а скорее поощрением, и добавил, что ранее уже длительное время работал со мной в 38-й и 1-й танковой армиях.

Дав понять кивком головы, что удовлетворен ответом, Георгий Константинович сказал:

— Ставка приказала нанести здесь, севернее Сталинграда, решительный контрудар по врагу силами трех армий: вашей, 66-й — генерал-лейтенанта Малиновского, и 24-й — генерал-майора Козлова. Они заканчивают сосредоточение, а время не терпит, поэтому начинать предстоит вам,— посмотрев на Кирилла Семеновича, закончил свою мысль заместитель Верховного. Затем он спросил меня, знаю ли я, что удар войск армии назначен на 5 часов утра 2 сентября, то есть послезавтра, и, не дожидаясь ответа, продолжал:

— Считаете ли вы этот срок реальным?

Я невольно повернулся к А. М. Василевскому и по его взгляду понял, что нельзя уклоняться от откровенного, прямого ответа. Тогда я без обиняков доложил, что за отведенное время организовать удар удастся лишь частью сил армии при минимальной артиллерийской поддержке и почти без танков, так как 7-й танковый корпус генерала П. А. Ротмистрова еще не прибыл, а остальные танковые соединения потеряли в предыдущих боях почти всю материальную часть.

— А вам известно, что если мы немедленно не ударим по врагу с севера, то Сталинград окажется в руках немцев? — резко бросил Георгий Константинович.

Тогда слово взял Василевский:

— Мы с товарищем Ивановым хорошо знаем обстановку на Юго-Восточном фронте, она действительно очень тревожная, но все же позволяет дать войскам Москаленко хотя бы трое суток на подготовку.

— Срок установлен лично товарищем Сталиным, и я не вправе его отодвигать,— сказал Жуков.— Всем нам необходимо принять самые чрезвычайные меры, чтобы выполнить приказ Верховного. Вам, товарищ Москаленко, надо срочно ехать в войска и добиться своевременного их выхода в исходные районы. Вашему штабу — разработать конкретные задачи каждой дивизии, увязать взаимодействие, довести до войск цели контрудара и указать методы. Мы с товарищем Гордовым приложим все силы, чтобы 66-я и 24-я армии как можно скорее пришли вам на помощь, а Александр Михайлович, я думаю, вернувшись в Москву, окажет нам содействие резервами и матчастью, а также тем, что разъяснит товарищу Сталину всю сложность ситуации под Сталинградом.

Мне подумалось, что каждый присутствующий после этих спокойных слов Георгия Константиновича проникся одной мыслью — сделать все для своевременного начала контрудара. Я невольно посмотрел на В. Н. Гордова, и в его взгляде, как мне показалось, проскользнуло сожаление по поводу его собственного поведения перед приездом Г. К. Жукова. [362] Все встали. Жуков и Гордов вышли из землянки, а Александр Михайлович задержался и тепло попрощался с нами, сказав, что его отзывают в Москву, чтобы вернуться к прямым обязанностям начальника Генерального штаба. Мы оба — Кирилл Семенович и я — пожалели, что рядом с нами не будет больше такого опытного и доброжелательного советчика.

В тот раз мне посчастливилось впервые наблюдать совместную работу Г. К. Жукова и А. М. Василевского. В дальнейшем я становился свидетелем этого неоднократно. По характеру и темпераменту это были во многом не похожие друг на друга военачальники. Георгий Константинович — категоричный, властный, идущий к цели всегда прямым, кратчайшим путем. Александр Михайлович — внешне мягкий, умеющий, как и его учитель Б. М. Шапошников, облечь свое решение в форму вежливой просьбы и иной раз исподволь подвести подчиненного к нужному выводу, так что у того создавалось впечатление, будто он самостоятельно пришел к нему. Казалось бы, на почве этой несхожести между ними обязательно должны были возникать трения, но в действительности ничего подобного не замечалось. И прежде всего, на мой взгляд, потому, что не было между ними соперничества. Александр Михайлович довольно определенно отдавал пальму первенства Г. К. Жукову, а Георгий Константинович всегда вел себя с начальником Генерального штаба как равный с равным, чего не допускал во взаимоотношениях ни с кем из известных мне военных руководителей.

Роднили Г. К. Жукова и А. М. Василевского наряду с общностью убеждений, преданностью делу и целеустремленностью необычайно развитый интеллект, разносторонний опыт и удивительно цепкая память. Отношения между ними строились на самом глубоком взаимном уважении. Внешне это проявлялось и в том, что они всегда называли друг друга на "вы" и только по имени-отчеству. Всем своим поведением Жуков и Василевский совершенно естественно, а не намеренно демонстрировали полное удовлетворение совместной работой именно на тех постах, которые были доверены им партией.

...Остаток ночи и весь следующий день штаб поистине самозабвенно трудился над тем, чтобы ускорить выход дивизий в исходные районы. Вновь пришлось прибегнуть к испытанному методу посылки своих работников в войска в качестве "колонновожатых", потому что никто другой не ориентировался на местности и не умел прокладывать маршруты так, как они.

Г. К. Жуков и В. Н. Гордов часто звонили нам, спрашивая, как идет выдвижение соединений, и настойчиво требуя ускорить его. Кирилл Семенович информировал о предпринимаемых им мерах. Особенно острой проблемой оказалось снабжение горючим — его не хватало даже для гвардейских минометных частей, не говоря уже о танках и автотранспорте. Командарм не смог связаться по этому вопросу с генералом Гордовым и приказал мне переговорить с Д. Н. Никишевым. Дмитрий Никитич, которого [363] я застал на месте, сказал, что горючее вне его компетенции, а начальник тыла генерал И. Г. Советников вот уже несколько дней находится по приказу командования в 63-й армии.

Я, признаться, вспылил и попросил хотя бы помочь мне соединиться со штабом Юго-Восточного фронта. Никишев, выразив по этому поводу свое неудовольствие, все же обеспечил связь. Трубку на другом конце провода взял А. И. Еременко.

— Рад слышать тебя! — сказал он и тут же огорошил меня вопросом: — Когда вы там, на севере, начнете действовать и выручите Лопатина?

Не имея возможности докладывать подробно, я ответил лишь:

— Все упирается в горючее, товарищ командующий, помогите нам в этом.

— Помогу,— тут же заверил Андрей Иванович.— Сейчас с тобой свяжется генерал Анисимов. Проинформируй его, куда подавать ГСМ.

И действительно, не прошло и четверти часа, как меня вызвали к аппарату Бодо. Генерал-майор Н. П. Анисимов сообщил, что по приказу Еременко занимается организацией подвоза нам горючего, и попросил немедленно шифром передать пункты выгрузки. Горючее мы получили, конечно, не мгновенно, но довольно быстро.

Надо сказать, что Николай Петрович был поистине идеальным начальником тыла. Прекрасными работниками показали себя и его непосредственные помощники — генералы Н. К. Попов, К. А. Рассаков, П. А. Кабанов, полковник Д. Т. Гаврилов и другие. А миссия их была отнюдь не из легких. Ведь после 23 августа подвоз боеприпасов, горючего и всех других материалов по железным дорогам Поворино — Сталинград и Саратов — Сталинград полностью прекратился. Теперь снабжение шло по единственному пути Саратов — Астрахань, имевшему слабую пропускную способность — 6—8 пар поездов в сутки. Эта дорога постоянно находилась под воздействием вражеской авиации.

Я тут же доложил Кириллу Семеновичу о моем "обходном маневре". Он выразил сомнение в его успехе, сказав:

— У Анисимова своих забот хватает. Необходимо официально доложить Еременко и Хрущеву о тех трудностях, которые приходится преодолевать при организации контрудара в столь сжатые сроки. Подготовь проект телеграммы, чтобы было ясно, что мы при самых жестких мерах не уложимся в срок. Я скоро вернусь и подпишу ее. Из слов Гордова, с которым мне все же удалось связаться, я понял, что отсрочку нам дадут, но мизерную.

Действительно, в 2 часа ночи на 2 сентября мы получили шифровку о переносе начала контрудара на 10 часов 30 минут утра. Штаб скрупулезно проанализировал, что можно сделать дополнительно за эти пять с половиной часов. Получалось, что даже при наличии горючего нет физических возможностей вывести войска в исходное положение. Чтобы гарантировать успех, необходимы [364] были двое суток. Так я и написал в проекте телеграммы в Военный совет.

Вскоре прибыл Кирилл Семенович. Узнав о краткости предоставленной отсрочки, он потребовал подготовленный мной документ и углубился в чтение. Наша телеграмма заканчивалась просьбой перенести начало контрудара на утро 3 сентября, с тем чтобы начать его одновременно с 66-й и 24-й армиями. Необходимость отсрочки мотивировалась задержками в подвозе горючего, боеприпасов и в подходе артиллерии, невозможностью выдвинуть к установленному сроку в исходное положение ряда соединений и частей.

Оторвавшись от чтения, командарм спросил:

— Какие вести из Сталинграда?

Я положил перед ним карту, из которой явствовало, что, выйдя 1 сентября к Басаргино, войска Паулюса нависли над тылами 62-й армии, и она, как и 64-я, вынуждена была начать поспешный отход на внутренний городской обвод.

— Как вы сами оцениваете положение сталинградцев? — задал еще один вопрос Москаленко.

— Положение тяжелое, но я уверен, что генералы Лопатин и Шумилов сумеют вывести основные силы из-под удара и остановить врага на рубежах внутреннего обвода.

— При том условии,— как бы продолжая эту мысль, сказал Кирилл Семенович,— если Паулюс не сумеет за счет маневра усилить свой ударный кулак. А если усилит, то не исключено, что сможет смять боевые порядки отходящих и на их плечах ворваться в город. Ответственность за это в немалой мере ляжет персонально на нас с вами.

Не ожидая моего ответа, Москаленко стал вносить поправки в текст телеграммы и задумался. Потом опять обратился ко мне:

— Надо как-то покороче Сказать в заключение, что мы приложим все силы, чтобы начать активные действия со второй половины 2 сентября, и одновременно дать понять, что все же лучше было бы начать контрудар 3-го утром.

Я предложил завершить документ следующим образом: "Принимаю все меры к быстрой подаче горючего для вывода частей в исходное положение, с тем чтобы во второй половине дня перейти в наступление, но не уверен в готовности частей. Если позволит обстановка, прошу перенести атаку на утро 3.9.42".

Перед тем как подписать телеграмму, Кирилл Семенович включил в нее еще одну фразу — о бездействии отдела снабжения горючим Сталинградского фронта и зачитал наше послание вслух. После внесения последних поправок Москаленко подписал телеграмму и передал ее начальнику шифровального отдела майору Н. И. Заморину.

В этот момент в землянку вошли С. Ф. Галаджев и начальник политотдела армии бригадный комиссар А. И. Ковалевский. Они вернулись из поездки в войска. Худощавый, весь во власти только что пережитых впечатлений от непосредственного общения с воинами, [365] Сергей Федорович Галаджев, сверкая карими глазами, с порога начал свой монолог:

— Среди бойцов расформированных групп Штевнева и Коваленко немало подлинных героев, павших в боях и живых. Но никто не позаботился о том, чтобы отметить их подвиги. Ссылаются на то, что территориальных успехов почти нет, боевые задачи выполнены не полностью. Согласен, пока можно не спешить с награждением командиров дивизий, бригад, полков, батальонов, но отличившихся рядовых бойцов, командиров отделений, взводов, рот надо награждать — они свое сделали.

Мы с Алексеем Ивановичем Ковалевским договорились, что он всерьез займется этим вопросом.

— Поддержите его,— попросил Галаджев.— У Коваленко и Штевнева были, так сказать, смягчающие вину обстоятельства: они не имели ни штабов, ни политотделов, ни отделов кадров. У вас же все это есть.

— Это все действительно есть,— отозвался Кирилл Семенович.— В принципе вы совершенно правы... Вызовите кадровика,— тут же приказал мне командующий,— и дайте ему по этому вопросу необходимые указания.

— Все, что в моей власти,— вновь обратился Москаленко к Галаджеву,— я сделаю. Но пусть и генерал Гордов не скупится. Кстати, мы щедро наградили отличившихся во время боев в прежней полосе наших действий, в частности под станицей Сиротинская. Ведь все герои боя на высоте 180,9 из 40-й гвардейской стрелковой дивизии были награждены? — спросил Кирилл Семенович Ковалевского.

— Так точно,— ответил тот.— Все во главе с лейтенантом Кочетковым были удостоены высоких наград: шесть человек — ордена Ленина, а остальные десять — ордена Красного Знамени.

Тут пришел майор Заморин и положил перед командующим телеграмму. Взгляд Москаленко мгновенно посветлел, плечи расправились, словно он сбросил с них груз многодневной усталости и перенапряжения.

— Есть отсрочка,— бодро воскликнул Кирилл Семенович,— на целые сутки, до пяти часов утра 3 сентября. Теперь можно и прилечь на часок, а потом опять поехать в войска. Надо побывать у Павелкина, Макарова и Прохорова, а затем у Ротмистрова. Кстати, где он сейчас? — командарм повернулся к своему заместителю по бронетанковым и механизированным войскам полковнику А. О. Ахманову,

Алексей Осипович, один из опытнейших наших танкистов, был старше Москаленко на 5 лет. Еще в гражданскую войну он командовал батальоном. Великую Отечественную начал командиром 27-й танковой дивизии, после Сталинграда стал заместителем И. С. Конева по БТ и MB на Калининском фронте.

— Последние эшелоны корпуса генерала Ротмистрова прибыли из района Землянска на станцию Серебряково. Им предстоит марш примерно в 220 километров,— ответил Ахманов. [366]

— Вам, Семен Павлович,— поручил мне командарм,— нужно продумать и наметить район сосредоточения 7-го танкового корпуса.

— Ну что же,— сказал Галаджев,— мне пора возвращаться в Малую Ивановку.— Он попрощался со всеми с истинно кавказским темпераментом — Сергей Федорович по национальности был армянином.

Мы с Ковалевским пошли в штабную землянку. По дороге я узнал, что Алексей Иванович прибыл в 1-ю гвардейскую армию сравнительно недавно с должности начальника политотдела Северо-Западного фронта. В дальнейшем мы с ним работали очень дружно. Надо заметить, что он тут же полностью взял на себя разговор с кадровиками по поводу награждения отличившихся и продвинул это важное дело.

Войдя в штабную землянку, я сразу же отдал распоряжение Мартьянову оповестить командующих родами войск и начальников служб о переносе срока нашего контрудара.

И вот наконец я на своем рабочем месте. Передо мной приказ, подписанный В. Н. Гордовым и Д. Н. Никишевым. Над этим документом, надо полагать, штаб фронта начал трудиться сразу же, как только поступили сведения о том, что Ставка передает в состав Сталинградского фронта крупные силы, в частности две вновь сформированные армии — 24-ю и 66-ю.

Суть приказа состояла в том, чтобы нанести мощный фланговый удар четырьмя армиями в общем направлении на Большую Россошку, станцию Карповская для разгрома противника в полосе между Доном и Волгой и соединения с войсками б2-й и 64-й армий Юго-Восточного фронта. В дальнейшем планировался выход соединений Сталинградского фронта на линию озеро Песчаное, Верхнецарицынский. При этом предусматривалось, что войска Юго-Восточного фронта, удерживая занимаемые позиции, изготовятся к удару в южном направлении, чтобы выйти на рубеж Верхнецарицынский, совхоз "Приволжский".

Ознакомившись с документом, я понял, что он в значительной мере был разработан еще до того, как произошли существенные изменения в оперативной обстановке. Ведь стрелковые дивизии и танковые корпуса, действовавшие в составе групп Коваленко и Штевнева, в результате сильного контрудара танков и мотопехоты 14-го танкового корпуса противника с большими потерями, особенно от авиации{197}, были отброшены к северу. К 31 августа они оказались на рубеже севернее разъезда 564-й километр, поселка Кузьмичи, высоты 139,7, русла Сухой Мечетки. Даже только для восстановления прежнего положения требовались немалые усилия. А этот масштабный замысел, предусматривавший глубокое рассечение 6-й армии врага и окружение значительной [367] части ее войск, можно было осуществить лишь после длительной подготовки, при полном сосредоточении всех трех армий и мощных средств поддержки. "Да,— подумалось мне,— неплохо было бы принять участие в реализации этого замысла, но пока об этом можно только мечтать". С сожалением отложил я этот прекрасно отработанный, но отставший от реальности документ.

Без вызова, чувствуя, как он нужен, появился начальник разведотдела подполковник В. Г. Романов.

— Противник перебрасывает в полосу наших предстоящих действий маршевые батальоны,— доложил он.— Так что оперативное построение 14-го танкового корпуса станет еще более прочным.

— Эти данные получены от авиаторов? — спросил я.

Василий Гаврилович утвердительно кивнул и сказал, что сведения переданы с КП вновь формируемой 16-й воздушной армии генерала С. И. Руденко.

— А нет ли конкретных данных о переднем крае врага и укреплениях в тактической зоне?

— Танкисты генерала Павелкина,— отвечал разведчик,— добыли немецкую карту, принадлежавшую офицеру 79-го моторизованного полка 16-й танковой дивизии. Ее только что прислал с нарочным начальник штаба нашего 16-го корпуса полковник Побле.

Изучая карту, мы обнаружили, что стык между танкистами Ангерна и 60-й моторизованной дивизией Колермана приходится на так называемый Татарский вал — гряду высот, пересекающую линию фронта с северо-востока на юго-запад примерно у поселка Кузьмичи. Стык между полками дивизии— в районе высоты 139,7, недалеко от глубокой и протяженной балки Родниковая. В этих двух направлениях и имело смысл нанести удары нашими танками.

Вскоре в штабную землянку вошел Кирилл Семенович, которому, как видно, не спалось.

— Что нового? — спросил он.— И главное, куда будем выводить танкистов Ротмистрова? Их следует сосредоточить так, чтобы они хотя бы в какой-то мере были укрыты от вражеской авиации и вместе с тем могли сразу же нанести удар по уязвимому участку обороны гитлеровцев.

Я развернул трофейную карту, на которой весьма точно был воспроизведен рельеф местности, и, указывая на балку Родниковая, заметил:

— Вот как раз такое место. Перед этим оврагом — стык между 79-м и 64-м полками 16-й танковой дивизии. Но не исключено, конечно, что немцы уже достаточно укрепили его.

— Да, здесь и ударят ротмистровцы во взаимодействии с пехотой 116-й дивизии полковника Макарова, тем более что расстояние до северных позиций Лопатина минимальное, всего 8— 10 километров,— согласился командарм. [368] — А в какой полосе нанесут удар сводная бригада 16-го танкового корпуса и 24-я дивизия полковника Прохорова?

— Они сейчас сосредоточиваются в балке речки Грач у населенного пункта того же названия,— сказал я.— Отсюда и ударят в направлении Кузьмичей, близ которых находится стык немецких 16-й танковой и 60-й моторизованной дивизий. Я согласовал с Павелкиным и Прохоровым этот вариант, они придерживаются такого же мнения.

— Вызовите заместителя по бронетанковым войскам,— приказал Москаленко своему адъютанту. Тот вышел и буквально через две минуты в землянке появился полковник А. О. Ахманов.

— Алексей Осипович,— обратился к нему командарм,— поезжайте в район Грача, разыщите там Павелкина и Прохорова. Ваша задача — координировать их действия. Не допускайте удара в лоб по Кузьмичам — это, видимо, мощный опорный пункт. Я буду находиться у Ротмистрова или Макарова, держите со мной непрерывно связь. Остальные войска армии будут наносить сковывающие удары в своих полосах. Сформулируйте в боевом приказе конкретно эти задачи. Я подпишу его, когда вернусь, а пока оповестите всех заинтересованных лиц о нашем решении,— шутливо закончил Москаленко.

Командарм тут же уехал, а на нас в штабе навалилась груда дел, предшествующих всякому наступлению, особенно готовящемуся в крайне сжатые сроки.

Сутки пролетели незаметно. Глубокой ночью, примерно за два часа до контрудара, я позвонил начальнику штаба 4-й танковой армии, которая оставалась пока, до выхода в полосу 24-й армии, нашим правым соседом, чтобы окончательно увязать вопросы взаимодействия. Приятной неожиданностью стало для меня услышать голос Ивана Семеновича Глебова, которого я знал в бытность его заместителем И. X. Баграмяна в штабе Юго-Западного фронта. Узнал, что несколько дней назад он прибыл в армию В. Д. Крюченкина, сменив полковника Е. С. Полозова, Сам же наш разговор с Иваном Семеновичем получился безрадостным.

— Какими силами,— спросил я своего старого знакомого,— вы будете действовать сегодня на смежном с нами фланге?

— Точно такими же, Семен Павлович, какими вы поддержали нашу вчерашнюю атаку,— грустно ответил он.

Оказалось, что генералу Крюченкину в отличие от нас не удалось добиться отсрочки контрудара и 4-я танковая действовала 2 сентября в одиночку. Враг яростно сопротивлялся, а затем атаковал крупными силами. Крюченкинцы понесли серьезные потери, так что, по словам Глебова, в ближайшие дни не могли и думать о возобновлении контрудара. Разыскав Кирилла Семеновича в дивизии Макарова, я доложил ему об этом.

— Свяжись с Жуковым,— распорядился командарм,— и проинформируй его.

Пока я дозванивался до Малой Ивановки, Георгий Константинович сам приехал на наш КП. Я замещал командарма и впервые [369] остался с глазу на глаз с заместителем Верховного. Не скрою, был наслышан о его суровости, и дистанция в воинских рангах была между нами немалая: полковник и генерал армии. Однако дело есть дело, и я без обиняков доложил о том, насколько усложняется наша задача при необходимости обеспечения обоих флангов. Ведь левого соседа у нас фактически вообще не имелось, так как армия Малиновского еще не заняла своего исходного района. Таким образом, получалось, что для контрудара оставались лишь две стрелковые дивизии (24-я и 116-я), один танковый корпус (7-й гвардейский) и одна сводная танковая бригада из 16-го танкового корпуса.

Такой поворот обстановки, как видно, был неожиданным для Жукова. На его лице промелькнуло чувство острой досады и, может быть, неудовлетворенности ранее принятым решением.

— Вот незадача,— задумчиво и, как мне показалось, чуть растерянно произнес он, но через несколько мгновений лицо его приобрело обычное выражение строгости и уверенности в себе.

— Почему целые три дивизии и танковый корпус собираешься выключить из активных действий? — сурово спросил он.

— Это наше общее мнение,— ответил я.

— А ну, давай посмотрим,— уже мягче сказал Жуков и подошел к развернутой на столе оперативной карте. Из нанесенной на ней обстановки ему стало ясно, что 39, 38 и 41-ю гвардейские дивизии, так же как и сводную бригаду 4-го танкового корпуса, использовать для контрудара невозможно. Они, кроме 41-й, были малочисленны, а им предстояло оборонять уязвимый стык с 4-й танковой армией и, кроме того, не допустить весьма вероятного удара врага вдоль Волги на Камышин.

— А как обстоит дело с артиллерийским обеспечением? Вызывай-ка артиллериста,— потребовал заместитель Верховного.

Полковник Пикало не заставил себя ждать. И сразу же начал четко докладывать:

— Из частей усиления имеем 671-й артполк — 18 орудий, дивизион 1158-го артполка — шесть орудий. В дивизиях насчитывается всего 20—40 артиллерийских стволов, причем более трети, а в некоторых дивизиях и половину составляют 45-миллиметровые пушки.

— Что мало артиллерии, я и сам знаю,— сказал Георгий Константинович,— а ты раскинь мозгами, как эту малость эффективней использовать. Как говорили в царской армии: богатый — в кавалерии, а умный — в артиллерии.

— Собираем все, что можно, в один огневой кулак,— ответил Михаил Пантелеевич,— организуем взаимодействие с танкистами, они у нас не только маневренная, но и, по существу, главная огневая сила. Генерал Ротмистров, например, имеет полтора-два боекомплекта, а у нас нет и одного.

— А как с выявлением огневой системы противника? — снова спросил Жуков.

— Мало времени было у нас, чтобы ее вскрыть, но и то, что [370] удалось разведать, свидетельствует по меньшей мере о трехкратном превосходстве немцев в артиллерии.

— И все же мы поможем сталинградцам! — уверенно заключил Жуков.— Вчера внимание Паулюса отвлекла 4-я танковая, сегодня это сделаете вы.

Георгий Константинович ушел в землянку командарма, приказав прислать к нему Лайока или Ковалевского, а также начальника тыла армии. Как говорил потом Ковалевский, он досконально выяснял у них вопросы морального состояния войск, а у П. В. Карпухина — организации отдыха и питания воинов.

Начало атаки пехоты и танков было назначено на 5 часов 30 минут утра. Нашему удару по плану предшествовала получасовая артподготовка. Но именно тогда, когда подошел ее срок, раздался грохот канонады со стороны противника — враг предпринял артиллерийскую контрподготовку. Снарядов генерал Хубе не жалел. Ему не стоило особого труда разгадать наш замысел, ибо сосредоточение войск армии из-за ограниченности срока подготовки происходило в светлое время суток. К нашему счастью, исходные районы были избраны в основном удачно, потери оказались небольшими, но все же нам почти на два часа пришлось оттянуть наступление, поэтому артподготовка началась только в 7 часов и получилась довольно жидкой. Как ни старались артиллеристы армии во главе с полковником Михаилом Пантелеевичем Цикало, все же нам не удалось подвергнуть массированному обстрелу даже избранные для ударов пункты.

Еще хуже было с авиационной поддержкой. Предназначенная для нашего фронта 16-я воздушная армия только заканчивала формирование. Как свидетельствует ее бывший командующий С. И. Руденко, лишь на следующий день, 4 сентября, он подписал первый боевой приказ частям{198}. В его распоряжении насчитывалось всего 89 исправных боевых самолетов{199}. 8-я воздушная армия в это время была полностью задействована в полосе Юго-Восточного фронта — ведь 2 сентября войска 6-й и 4-й танковой армий противника сомкнули свои фланги в районе Яблочного и, продвигаясь дальше к Сталинграду уже вместе, вечером того же дня захватили станцию Воропоново. Естественно, что 3 сентября, в день начала нашего удара, вся авиация была брошена на предотвращение прорыва немцев к высотам на юго-западных подступах к Сталинграду.

Все это я говорю, чтобы читатель понял: нам пришлось наступать при абсолютном господстве авиации противника. Не располагали мы и средствами ПВО, у нас не имелось ни одного зенитного артиллерийского полка.

...Итак, в 7 часов 30 минут утра был подан сигнал атаки. 7-й танковый корпус, 116-я стрелковая дивизия, сводная бригада 16-го танкового корпуса и 24-я стрелковая дивизия двинулись вперед. [371] Спустя примерно час я вызвал на связь начальника штаба 7-го танкового корпуса В. Н. Баскакова. С действиями этого соединения мы связывали свои главные надежды на успех. Ведь Еременко выполнил свое обещание, и мы смогли в достатке снабдить корпус горючим. К тому же ротмистровцы прибыли к нам более чем с полутора комплектами боеприпасов всех видов. Имели они и богатый боевой опыт, особенно их командир, прославившийся еще во время Московской битвы. На мой вопрос, как дела, Владимир Николаевич Баскаков доложил, что, невзирая на непрерывную авиабомбежку и яростный артогонь, танкисты, взаимодействуя со стрелками 116-й дивизии полковника И. М. Макарова, настойчиво атакуют противника.

— Я думаю,— продолжал он,— мы сумеем сокрушить опорный пункт врага на гребне высоты 139,7.

— Почему берете на себя опорный пункт? — спросил я Баскакова.— Это в основном забота Макарова. Вам надо идти вперед, на соединение с Лопатиным.

— Но как раз опорный пункт и мешает нам идти вперед. К тому же у Макарова туго с артиллерией и боеприпасами, без нас он мало чего достигнет. Первый,— имея в виду командарма, сказал Баскаков,— в курсе дела. Он сам настаивает на нейтрализации опорного пункта.

Несколько позже я пытался переговорить с начальником штаба 16-го танкового корпуса полковником Д. И. Побле, но его не оказалось на месте. Трубку взял комкор генерал М. И. Павелкин. Искушенный предыдущими боями севернее Сталинграда, он не был столь оптимистичен, как Баскаков, но все же доложил, что его сводная бригада приближается к северо-западным окраинам Кузьмичей и что пехота 24-й дивизии полковника Ф. А. Прохорова действует самоотверженно.

Этот краткий разговор положил начало нашему длительному знакомству с Михаилом Ивановичем. В конце войны мы встретились с ним на 3-м Украинском фронте, где он был заместителем по БТ и MB у маршала Ф. И. Толбухина. М. И. Павелкин досконально знал методы боевого применения танковых войск, получив ценный опыт в этом плане еще в боях на реке Халхин-Гол.

Поддерживал я также связь с правофланговыми и левофланговыми соединениями. В частности, переговорил с генерал-лейтенантом танковых войск В. А. Мишулиным, командиром 4-го танкового корпуса. На мой вопрос о поведении противника он ответил, что серьезной активности немцы не проявляют, ведут беспокоящий артогонь.

— Мы же отмалчиваемся,— заметил Василий Александрович,— бережем снаряды, пытаемся ремонтировать матчасть, с нетерпением ждем пополнений в людях и технике.

Я слышал о полковнике Мишулине, командовавшем в начале войны танковой дивизией на Западном фронте и удостоенном в числе первых звания Героя Советского Союза, поэтому спросил у генерал-лейтенанта, не брат ли это его? [372]

— Почему брат?! — воскликнул мой собеседник.— Это я и есть тот самый Мишулин, о котором вы слышали. А генерал-лейтенантом так быстро стал по счастливой ошибке. Вот встретимся — расскажу.

И действительно, при последующей личной встрече он поведал свою довольно редкостную историю о том, как в первые недели войны заместитель командующего Западным фронтом после дерзкого рейда танкистов по тылам врага направил в Ставку телеграмму, заканчивавшуюся следующими словами: "...представляю полковника Мишулина к званию Героя Советского Союза и к воинскому званию генерал. Генерал-лейтенант Еременко". При передаче текста по телеграфу он трансформировался: первое слово "генерал" выпало вместе с точкой, а подпись замкомфронтом была воспринята отдельно от его звания. Представление было удовлетворено, и вот так полковник сразу стал генерал-лейтенантом. Оставался В. А. Мишулин в этом звании до выхода в отставку в пятидесятых годах.

До глубоких сумерек продолжались ожесточенные бои. Фашистская авиация группами от 50 до 100 самолетов непрерывно бомбила наступающих. Без каких-либо пауз гремела плотная артиллерийская канонада. Танкисты Павелкина и Ротмистрова несли потери, особенно в легких танках Т-60 и Т-70, но все же, поддерживая пехоту, метр за метром вгрызались в глубоко эшелонированную вражескую оборону. Наше предположение, что стыки — слабое место боевых порядков противника, оправдалось далеко не полностью: гитлеровцы прикрывали их заградительным огнем артиллерии, перекрестным и фланкирующим огнем всех видов стрелкового оружия.

Как только с наступлением темноты бои утихли, мы в штабе армии стали подводить итоги. Выяснилось, что в полосе наступления частей генерала Павелкина и полковника Прохорова, продвинувшихся примерно на 3 километра, до 62-й армии оставалось еще 5 с половиной километров. В полосе их соседей, пробившихся на 4—5 километров, вражеский коридор сузился до 3 километров. Но это продвижение стоило больших жертв.

Поздно ночью вернулся Кирилл Семенович. Он вошел к нам в штабную землянку со словами:

— Если бы у нас было больше артиллерии и боеприпасов, мы, возможно, соединились бы с Лопатиным.

Выглядел Москаленко очень усталым, и я посоветовал ему прилечь отдохнуть. Вскоре, однако, приехал Г. К. Жуков, побывавший в Малой Ивановке и в районах сосредоточения 24-й и 66-й армий. Они о чем-то посовещались с командармом, затем вызвали меня.

— Вы подытожили действия войск за сегодня? — спросил Кирилл Семенович.

Я доложил уже известные читателю сведения.

— Что, по мнению вашего штаба, является наиболее положительным [373] за истекшие сутки? — спросил Георгий Константинович.

— Тот факт,— ответил я,— что немцы оставили в покое наши фланги: не предприняли контратак ни на стыке с армией Крюченкина, ни в полосе, предназначенной для 66-й армии.

— А что,— отозвался Жуков, обращаясь к Москаленко,— пожалуй, он прав. Значит, ваш удар наделал в стане врага переполох и он не решился распылять силы. Что планируете на завтра? — опять повернулся Георгий Константинович ко мне.

— Планируем продолжить наступление.

— И надеетесь на успех?

— Лишь в том случае,— доложил я,— если удастся существенно усилить артиллерийское обеспечение.

— А если не удастся?

— Тогда целесообразно будет сделать хотя бы однодневную паузу, чтобы наступать затем одновременно с соседями.

— Почему вы придаете такое значение артиллерийскому обеспечению? — снова спросил заместитель Верховного.

— По этому поводу,— сказал я,— лучше доложит полковник Цикало. Он здесь, разрешите его вызвать?

Через минуту появился Михаил Пантелеевич. Он доложил, что сегодняшнее наступление фактически явилось крупномасштабной разведкой боем. Противник полностью обнаружил свою огневую систему, ведя стрельбу из всех видов оружия. Мы сумели засечь немало его огневых позиций. При достаточном количестве артиллерии и боеприпасов мы смогли бы вести более точный, чем сегодня, огонь на уничтожение или подавление огневой системы врага. При этом пехота и танки сделали бы свое дело, прорвались к Лопатину.

— Если бы да кабы,— недовольно произнес Жуков.— Где мы возьмем артиллерию?! Надо добиваться успеха имеющимися силами. Вот, прочтите, какое указание я получил от товарища Сталина,— и он положил перед нами на стол телеграмму, в которой говорилось: "Положение со Сталинградом ухудшается. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и к северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь к сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению... И. Сталин".

Видимо, на наших лицах после прочтения телеграммы на какое-то мгновение промелькнули чувство удовлетворения и надежда, что теперь-то ударим вместе с соседями.

— Напрасно радуетесь,— сказал Георгий Константинович, заметив наше оживление,— завтра будете наступать, как и сегодня, одни. Верховный санкционировал перенос наступления войск Козлова и Малиновского на послезавтра, 5 сентября. Они не успевают сосредоточиться. Подумаем лучше, какие силы можно использовать [374] дополнительно. Я полагаю, что, поскольку на ваших флангах было спокойно, можно будет ввести в сражение 38-ю и 41-ю гвардейские дивизии полковников Онуфриева и Иванова, сводную бригаду корпуса Мишулина и 84-ю дивизию генерала Фоменко. Все согласились с этим.

Мы стремились сделать все возможное, чтобы наступление было эффективным. Однако противник вновь упредил нас. Все калибры его артиллерии загрохотали именно в тот момент, когда было назначено начало нашей артподготовки, то есть в 6 часов утра. Вражеская канонада длилась почти два часа. Одновременно три сотни самолетов бомбили исходные позиции наших войск. Потери были весьма ощутимыми. Тем не менее в 8 часов 30 минут все предназначенные к наступлению соединения двинулись в атаку.

Георгий Константинович привлек в помощь нам некоторое количество артиллерии за счет соседних армий, но мы все же не смогли нейтрализовать подавляющее превосходство немцев в огневых средствах на земле и в воздухе, В этих тяжелых условиях наши воины проявляли максимум боевого мастерства и самоотверженности. Об этом сообщали из политотделов всех соединений. То и дело завязывались встречные бои, ожесточенность которых достигала крайних пределов, не раз вспыхивали яростные рукопашные схватки. Не счесть все подвиги, которые были совершены тогда, но их, к сожалению, за редким исключением, невозможно было зафиксировать в кровопролитной горячке обоюдоострых действий. Я не могу пожаловаться на свои нервы, но и они сдавали, когда я с наблюдательного пункта, находившегося в 300—400 метрах от переднего края, наблюдал за ходом сражения. На ум невольно приходили строки из лермонтовского "Бородино".

В тот день, как и в последующие, особо отличились гвардейцы 41-й дивизии, которой командовал мой однофамилец полковник Николай Петрович Иванов. Соединение это вело свою короткую по времени, но впечатляющую по боевым свершениям историю от 10-го воздушно-десантного корпуса, сформированного в октябре 1941 года. Все десять тысяч десантников были добровольцами, 90 процентов из них — коммунисты и комсомольцы, в основном сибиряки и уральцы. Ранним летом 42-го десантники участвовали в сложной и опасной операции по выводу на Большую землю действовавшего в тылу врага в районе Вязьмы 1-го гвардейского кавкорпуса генерала П. А. Белова, партизан и связанных с ними многочисленных мирных жителей, а сейчас вот героически воевали под Сталинградом.

4 сентября после артподготовки дружно поднялся в атаку 126-й гвардейский стрелковый полк, наступавший на левом фланге дивизии. Возглавлял его гвардии подполковник П. П. Внук, военкомом был гвардии старший батальонный комиссар И. И. Денисов, начальником штаба — гвардии майор Г. А. Бочаров. Батальоны вклинились во вражескую оборону, но гитлеровцы тут [375] же остервенело ринулись в ответную атаку при поддержке полутора десятка танков. Наиболее тревожная обстановка сложилась в 3-м батальоне, где тяжело ранило командира. Его заменил начальник штаба полка Г. А. Бочаров, срочно прибывший в батальон вместе с комиссаром И. И. Денисовым. Под их руководством удалось отразить натиск фашистов и продолжить наступление.

Как рассказывал начальник политотдела армии А. И. Ковалевский, самоотверженно действовали все политработники этой дивизии. Комиссар 122-го гвардейского стрелкового полка гвардии батальонный комиссар А. И. Кайралов личным примером поднял воинов в атаку. Когда он был ранен, на смену пришел агитатор политотдела дивизии гвардии старший политрук А. Д. Богодист. В 126-й гвардейский полк, где осталось мало политработников, поспешили политотдельцы В. А. Лапшин и С. С. Булычев.

Инициативу и находчивость проявляли многие бывшие десантники. Так, командир взвода из 122-го гвардейского стрелкового полка гвардии лейтенант П. И. Андропов разведал, что одна из многочисленных балок слабее, чем другие участки, простреливалась противником, а по ней можно было выйти в тыл вражескому подразделению, оборонявшему высотку. Андропов повел взвод по балке. Замысел удался, наши воины внезапно атаковали гитлеровцев. Многих из них гвардейцы перебили и захватили высотку. Андропов был ранен, но остался в строю. Только после третьего ранения командир ушел в медпункт{200}.

Успешно действовал и взвод гвардии младшего лейтенанта А. П. Вакулинского. Противник контратаковал его, однако наши воины отразили удар. Пулеметчик И. Несембаев был дважды ранен, но продолжал вести огонь из "максима". Фашисты близко подобрались к нему и стали забрасывать гранатами. Несембаеву удалось поймать на лету одну за другой две гранаты и метнуть их обратно. Вражеская пуля оборвала жизнь отважного воина. В его партбилете товарищи обнаружили записку: "Ни шагу назад! Не уйду со своей позиции, погибну, но в своем окопе. Родина моя — за моей спиной. И если погибну, то погибну героем". Он был десантником, два ордена украшали его грудь...

В этом бою ранило и командира взвода. Уходя в медпункт, гвардии младший лейтенант Вакулинский наказывал воинам брать пример стойкости с Исупа Несембаева. Гвардейцы удержали рубеж. При отражении контратаки они подбили три танка, уничтожили немало фашистов{201}.

Второй день ожесточенного сражения подходил к концу. Раскаленный диск солнца медленно погружался в почти непроницаемое марево густой пыли и удушливого дыма. Однако приближавшаяся ночь не сулила отдыха ни окружающей среде, как мы теперь часто называем природу, ни тем более людям, ибо было решено не снижать активности и с наступлением темноты, когда [376] бездействовала авиация противника и почти исключался прицельный огонь его артиллерии. В ночных условиях наши воины, и прежде всего бывшие десантники, могли причинить немало вреда даже глубоко зарывшемуся в землю врагу.

Вот интересное свидетельство участника боев под Сталинградом бывшего генерал-майора вермахта фон Меллентина. Он писал: "По существу, каждому наступлению русских предшествовало широко применяемое просачивание через линию фронта небольших подразделений и отдельных групп. В такого рода боевых действиях никто еще не превзошел русских. Как бы тщательно ни было организовано наблюдение на переднем крае, русские совершенно неожиданно оказывались в самом центре нашего расположения, причем никто никогда не знал, как им удалось туда проникнуть. В самых невероятных местах, где продвижение было особенно затруднено, они появлялись значительными группами и немедленно окапывались... Самым поразительным было то, что хотя все находились в состоянии полной боевой готовности и не смыкали глаз всю ночь, наутро можно было обнаружить прочно окопавшиеся глубоко в нашем тылу целые подразделения русских со всем вооружением и боеприпасами. Такое просачивание обычно проводилось с величайшим искусством, почти бесшумно и без единого выстрела. Такой тактический прием применялся русскими сотни раз и обеспечивал им значительный успех. Против подобных действий существует одно средство: создать глубокоэшелонированную оборону, занять ее многочисленными войсками, организовать круглосуточное патрулирование и, что самое главное, создать достаточные местные резервы, готовые в любой момент вступить в бой и заставить противника отступить"{202}.

Надо сказать, что в данном случае командование немецкого 14-го танкового корпуса сумело соблюсти все эти условия, тем не менее мы успешно применили такой столь пугавший противника прием. Наш штаб наметил направление действий и исполнителей. Политотдел дал указание с наступлением ночи собрать в подразделениях коммунистов и комсомольцев. На коротких собраниях они поклялись, не жалея крови и самой жизни, выполнить поставленные задачи.

Ночные действия причинили врагу много беспокойства, ибо ряд наших подразделений, несмотря ни на что, проник в тыл противника. Воины подорвали немало танков, выдвинутых вперед и зарытых в землю. Под танками были еще более глубокие окопы, в которых располагалось боевое охранение. Наши пехотинцы незаметно пробрались в тыл к этим бронированным огневым точкам, забросали их гранатами, а кое-где оказались и в самих "волчьих норах" под танками. Во всяком случае, результатом ночной операции явилось до десятка пленных фашистов и около сотни убитых и раненых. Кроме того, стрельба, разрывы гранат [377] и толовых шашек вывели из равновесия залегших было спать гитлеровцев, вынудили их израсходовать множество снарядов и других боеприпасов на беспорядочный огонь, который не причинил нам практически никакого вреда. К сожалению, память не сохранила фамилии героев этого боя.

В ту ночь состоялась памятная для меня встреча. В нашем штабе побывал командарм Р. Я. Малиновский. Родиону Яковлевичу, которого видел впервые, я доложил по приказанию генерала Москаленко обстановку. Крепко скроенный, с чуть коротковатой, как у борца, шеей, пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку двери, вошел к нам этот известный по испанским событиям "колонель (полковник) Малино". Нелегко, подумалось мне, было с этаким скуластым лицом выдавать себя в Испании за француза, даже владея разговорной французской речью.

Родион Яковлевич был сосредоточен и молчалив. Это объяснялось, думаю, не только присущей ему нетерпимостью к многословию, но и тем, что он понимал, сколь трудную задачу предстояло выполнить его армии. Малиновский обратился к нам с необычной просьбой — выделить несколько толковых командиров из штаба, чтобы помочь по возможности скорее и без потерь вывести войска его 66-й армии в назначенные районы. Они почти сплошь были укомплектованы недавними запасниками старших возрастов, включая командный и штабной состав, и эти люди нередко с большим трудом ориентировались на однообразной степной местности.

Полковник Г. А. Любимов, заместитель генерала Мартьянова, предложил послать майора А. И. Смолякова, капитана К. М. Агакишева и старшего лейтенанта А. С. Потанина. Я согласился с двумя кандидатами, а в отношении Агакишева засомневался:

— Казандар Гюль-Мамедович — горец, едва ли он хорошо ориентируется в степи...

— Представьте себе,— заверил Любимов,— что он делает это не хуже меня!

Всех троих представили Родиону Яковлевичу, и он остался очень доволен ими.

Таково было мое знакомство с Р. Я. Малиновским. В дальнейшем наши фронтовые пути неоднократно перекрещивались, а в послевоенные годы, в бытность мою заместителем начальника Генерального штаба, когда Родион Яковлевич являлся Министром обороны, я несколько лет работал под его непосредственным руководством. А тогда, под Сталинградом, ему шел 44-й год, он был в расцвете сил, накопил уже немалый боевой и жизненный опыт. Прожитое им время было полно самыми разнообразными перипетиями. В первую мировую войну он сражался во Франции в составе русского экспедиционного корпуса. События, связанные с этим и последующим возвращением на Родину через Владивосток, настолько выходили за рамки обычной солдатской судьбы, что Родион Яковлевич для описания их прибегнул много лет спустя к художественному повествованию, названному им [378] "Солдаты России". В гражданскую войну он бился с белогвардейцами в рядах легендарной 27-й стрелковой дивизии под командованием В. К. Путны. В 1937—1938 годах будущий маршал сражался с франкистами в республиканской Испании. В первые месяцы Великой Отечественной войны он командовал стрелковым корпусом, отличившимся в боях, затем 6-й армией, а с декабря 1941 по июль 1942 года возглавлял войска Южного фронта. Переход вновь на должность командарма был связан, видимо, с неудачами этого фронта в Харьковской операции. Р. Я. Малиновский в повседневной работе отличался необычной собранностью, аккуратностью, предельным лаконизмом в устных и письменных приказах и одновременно был до дерзости смел при принятии и проведении в жизнь решений на бой и операцию.

Вскоре побывал у нас и начальник штаба 24-й армии генерал-майор Н. В. Корнеев. Он передал мне привет от своего командарма Д. Т. Козлова и сказал, что Дмитрий Тимофеевич очень жалел, что не смог отлучиться из войск сам, но при первой же возможности будет рад повидаться со мной и поговорить за кружкой молока. При этом Николай Васильевич хитровато посмотрел на меня и подмигнул: "Знаем мы, дескать, это молочко крепостью 40 градусов, а то и больше". Ему было невдомек, что я и впрямь ничего, кроме воды и молока, не пью. Я, естественно, в свою очередь попросил передать, что всегда буду рад повидаться со своим первым боевым командиром.

Начальника штаба 24-й, конечно, прежде всего интересовали особенности полосы предстоящих действий армии. Я, как мог, подробно удовлетворил эту его понятную пытливость. Затем мы согласовали порядок смены наших войск соединениями армии Д. Т. Козлова. В заключение лаконичной беседы Николай Васильевич попросил дать указание командирам сменяемых частей, чтобы они и их подчиненные перед уходом ввели прибывающих для смены, в большинстве своем необстрелянных, воинов в курс дела, сказали бы им напутственное слово.

— А то ведь как бывает зачастую? — посетовал Корнеев.— Сменяемых словно ветром выдувает из траншей, и они мгновенно исчезают, не сказав даже доброго слова тем, кто их меняет. Я ответил, что постараемся учесть эту дельную мысль.

Из бесед с представителями соседних армий выяснилась боеспособность их объединений. В 66-ю, бывшую 8-ю резервную, вошли шесть стрелковых дивизий (49, 99, 120, 229, 231 и 316-я), четыре танковые бригады (10, 69, 148 и 246-я), а также артиллерийские и инженерные части. К началу боевых действий армия не полностью закончила сосредоточение. Личный состав стрелковых дивизий, как уже говорилось, представляли призывники старших возрастов. Оснащена и вооружена была армия недостаточно. Но все же дивизии были в какой-то мере сколочены еще при нахождении в 8-й резервной армии. Более сложно обстояло дело в 24-й армии. Она формировалась на основе 9-й резервной армии, в которую входили девять стрелковых дивизий. Они довольно [379] напряженно готовились и сколачивались под руководством армейского командования, но к началу сентября в назначенный район Фролова в двухстах километрах от линии фронта прибыть еще не успели. Там выгрузились лишь управление армии и части армейского подчинения, поэтому Д. Т. Козлову и его штабу были подчинены другие соединения, прибывшие несколько раньше. Это — 173, 207, 221, 292, 308-я стрелковые дивизии и 214-я танковая бригада. Они совершали двухсоткилометровый марш и вышли под Котлубань и Самофаловку только к середине дня 5 сентября.

Вернувшийся на КП Кирилл Семенович привез отрадную весть о том, что в наступлении будет участвовать и 4-я танковая армия.

На 5 сентября все мы, включая заместителя Верховного, возлагали определенные надежды на выполнение поставленных Ставкой задач. В 6 часов открыла огонь артиллерия нашей армии, но соседи молчали — даже поистине нечеловеческие усилия не позволили им к этому часу быть готовыми к активным действиям. Достаточно сказать, что находившаяся в более благоприятных условиях 66-я армия начала наступление лишь в 9 часов утра. 4-я же танковая и 24-я армии включились в сражение в 15 часов. Причем часть войск Д. Т. Козлова пошла в атаку с ходу после 50-километрового марша. День был ясный, вражеская авиация свирепствовала, сделав в светлое время не менее 600 боевых вылетов. Прицельно били артиллерия и зарытые в землю танки противника. И вот в таких-то условиях наши воины, взаимодействуя с немногочисленными танками, все же прорвались к переднему краю гитлеровцев и завязали кровопролитные ближние бои.

Чтобы читатель мог более отчетливо представить себе накал схваток в этот и последующие дни, я позволю себе привести данные о действиях 41-й гвардейской стрелковой дивизии, которая при энергичной поддержке 7-го танкового корпуса наступала на главном направлении, нацеливаясь на совхоз "Опытное поле".

В бой были введены все ее части и подразделения, включая учебный батальон. Когда воины дивизии, прикрываясь броней танков Ротмистрова, двинулись в атаку, враг открыл ураганный огонь, в воздухе опять появились его самолеты. Вскоре противник предпринял контратаку крупными силами танков и мотопехоты.

Завязался ожесточенный встречный бой. Батарейцы дивизии и поддерживавшего ее 1184-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка открыли по танкам огонь. Наши стрелковые подразделения залегли, огнем отражая фашистскую контратаку.

Командир дивизии гвардии полковник Н. П. Иванов доложил на КП армии о критической ситуации, складывавшейся на участке соединения. Гвардии полковник Цикало распорядился выдвинуть батарею гвардейских минометов М-13 для удара по противнику. "Катюши" дали залп и сразу же ушли в тыл. Яркий всплеск [380] огня накрыл вражеские танки и пехоту. Загорелось одновременно несколько машин. Контратака гитлеровцев была сорвана. Наши танки и стрелковые подразделения воспользовались замешательством противника и ворвались на его позицию. Во многих местах вспыхивали яростные рукопашные схватки, бой не утихал до ночи.

Следующий день, 6 сентября, оказался особенно трудным. Дивизия изготовилась к наступлению, но в это время вражеская артиллерия снова повсеместно открыла сильный огонь. Он усугублялся ударами с воздуха. Вскоре из совхоза "Опытное поле" пошли в контратаку фашистские танки и пехота. Это не было неожиданностью для Н. П. Иванова. Он имел сведения о том, что гитлеровцы совершили маневр силами, поэтому готовил свои части и подразделения к отражению удара. 124-й и 126-й гвардейские стрелковые полки успешно отбили контратаку, но в 122-м сложилась крайне опасная обстановка: в его стрелковых подразделениях насчитывалось всего около 300 человек{203}. Стоит ли говорить, что противник на этом участке имел подавляющее превосходство.

Командир полка гвардии подполковник А. Г. Мильский спешно перешел на наблюдательный пункт командира 2-го батальона, находившегося в центре, откуда было удобнее управлять боем. Против полка шло около десятка немецких танков и штурмовых орудий. Мильский вызвал огонь артиллерии. По бронецелям начали бить прямой наводкой противотанковые орудия 89-го отдельного гвардейского артполка гвардии полковника А. П. Французова. Загорелось несколько машин, фашисты не выдержали и отошли. Однако вскоре контратака повторилась при большем количестве танков. По ним ударили все противотанковые средства дивизии и 7-го гвардейского танкового корпуса. Запылало еще несколько машин.

Не преминула нарастить огонь и вражеская артиллерия. На участке 3-го батальона немецкие автоматчики вплотную приблизились к нашей позиции. Комиссар батальона гвардии старший политрук П. И. Падерин поднял воинов в атаку. В жаркой рукопашной схватке они отразили натиск противника, уничтожив много гитлеровских солдат и офицеров. Потери 3-го батальона были тоже значительны, в бою пал смертью героя П. И. Падерин.

Нелегкое сложилось положение и в 1-м батальоне. Тяжело ранило командира батальона гвардии капитана С. Д. Креута, и подразделение возглавил комиссар гвардии старший политрук В. М. Гороховиков. Орден Красного Знамени, сверкавший на его груди, говорил о больших боевых заслугах политработника. Под командованием военкома гвардейцы отразили контратаку врага, но пулеметная очередь оборвала жизнь и В. М. Гороховикова...

На участке 2-го батальона фашистские автоматчики прорвались к наблюдательному пункту командира полка. Все, кто находился [381] там, взялись за оружие. Гвардии подполковник А. Г. Мильский из станкового пулемета открыл огонь по противнику. Но вскоре он был тяжело ранен в голову и потерял сознание. Начальник штаба гвардии капитан И. И. Гогошин с группой разведчиков бросился в атаку. Вражеская пуля сразила и этого мужественного командира, отличившегося во многих боях...

Обстановка создалась критическая. На НП осталось всего семь человек: комиссар полка гвардии батальонный комиссар А. С. Кудряшов, командир батальона гвардии капитан А. А. Дрягин, помощник начальника штаба по разведке гвардии лейтенант А. А. Коздоба и четыре бойца. Телефонист гвардии рядовой И. П. Конюх устранил порыв провода и наладил связь с командиром дивизии. Чтобы помочь этому полку, полковник Н. П. Иванов сосредоточил на его участке огонь всей своей артиллерии и приказал усилить удары по врагу 124-му и 126-му гвардейским стрелковым полкам.

В тот день воины 122-го полка уничтожили около 150 фашистских солдат и офицеров, подбили 10 танков, 5 бронетранспортеров{204}. На поле боя горело еще около десятка танков, которые подожгли батарейцы 89-го артполка.

Подобные эпизоды можно было бы привести и из действий остальных стрелковых дивизий и танковых корпусов. Начавшись 5 сентября, бои, то разгораясь до крайней ожесточенности, то несколько затухая, длились до 11 сентября. Воины наших четырех армий, каждую из которых едва можно было приравнять к корпусу, и то лишь по количеству личного состава и стрелкового оружия, отважно шли на самопожертвование, атакуя все более укреплявшуюся оборону противника. В этой обстановке мы передали 62-й армии генерала А. И. Лопатина 30-ю гвардейскую и 315-ю стрелковые дивизии. Поделились со сталинградцами своими силами также 66-я и 24-я армии.

Ставка требовала отчета о наших действиях, Г. К. Жуков приказал генералу для особых поручений Леониду Федоровичу Минюку и мне подготовить проект донесения.

Читателя, возможно, заинтересует, почему Георгий Константинович в своей работе опирался по большей части на наш штаб. Кирилл Семенович как-то прямо спросил его об этом. Заместителю Верховного вопрос явно не понравился. Он нахмурился, как бы говоря взглядом: "Знаю, что делаю, и давать вам отчет не собираюсь". Однако вскоре вспышка недовольства прошла и он сказал:

— Понимаю, штаб и его начальник нужны каждую минуту тебе самому — твоей армии приходится нелегко. Но пойми и меня: Никишев едва справляется с делами Кузнецова и Данилова. Я решил вообще переместить его на другую должность, на которой он лучше будет себя чувствовать, а вместо него назначим пока Коваленко. [382] И действительно, Кирилл Алексеевич Коваленко сменил Д. Н. Никишева — как раз в тот день, когда готовился проект донесения в Ставку, то есть 9 сентября. Мы с Л. Ф. Минюком немало попотели над этим документом, но дело у нас почему-то не шло. Леонид Федорович, более искушенный в таких вещах человек, стремился сгладить острые углы, я же всегда был сторонником резать, как говорится, правду-матку. Поэтому решили подготовить каждому свой вариант, а потом уж объединить их. Однако едва успели мы вчерне набросать эти проекты, получившиеся, кстати, довольно пространными, как раздался голос Жукова, вошедшего к нам и спросившего, долго ли мы еще будем копаться? Пришлось отдать ему обе бумаги с пояснением, что составлено-де два варианта, так сказать, разной тональности. Георгий Константинович молниеносно пробежал их глазами и сказал:

— Хвалю, Иванов, за правдивость и ясность изложения. Товарищ Сталин терпеть не может, когда солдаты пытаются разыгрывать дипломатов.

Я начал было говорить, что оба варианта — плод совместного труда, но Жуков строго оборвал меня:

— Я почерк Минюка хорошо знаю и дипломатию на фронте тоже не жалую, тем более что она тебе совершенно несвойственна. Оставьте ваши бумаги, я сам их подшлифую и сокращу. Верховный требует предельного лаконизма.

Жуков сел за мой стол, а мы вышли.

Через 20 минут Георгий Константинович вызвал нас и шифровальщика и продиктовал текст донесения на имя Сталина. В нем говорилось, что начатое наступление продолжается, хотя соединиться со сталинградцами не удалось. Причины — недостаток артиллерии, авиации и вынужденный ввод стрелковых дивизий прямо с марша, без должной подготовки. Но и этот удар отвлек от Сталинграда крупные силы противника, иначе город был бы взят им. Продолжая наступление, планируем на 17 сентября, с подходом свежих стрелковых дивизий и приведением в порядок других войск, новую операцию.

Выслушав текст донесения, мы с Леонидом Федоровичем растерянно переглянулись, так как после "шлифовки" от наших проектов почти ничего не осталось.

— Возражений нет? — полушутя-полусерьезно осведомился Георгий Константинович. В документе были заимствованы из варианта Минюка утверждения, преувеличивавшие, на мой взгляд, результаты нашего контрудара. Я невольно сделал движение, выдававшее мое желание возразить, и, хотя быстро подавил его, посчитав возражение все же неуместным, от проницательного взгляда Жукова это не ускользнуло.

— Ты с чем-то не согласен? — спросил он.— Говори, но только конкретно.

— Нет у нас данных о повороте каких-либо крупных соединений врага от Сталинграда против нас, речь может идти о маршевых [383] пополнениях и средствах усиления. Да и продолжать наступление без достаточной подготовки мы не сумеем...

— Ты не далек от истины,— сказал заместитель Верховного,— но не забывай, что донесение буду подписывать не один я, поэтому оставим так, как есть.

Подписав документ, Г. К. Жуков вернул его майору Заморину со словами:

— Отнесите на подпись товарищу Маленкову, он в блиндаже члена Военного совета, и тотчас же отправляйте.

Г. М. Маленков, как рассказал мне позже Заморин, долго размышлял над текстом, потом отослал шифровальщика и вызвал его уже после полуночи, датировав документ 10 сентября{205}. Он внес всего одну поправку, она сильно исказила суть документа. Маленков заменил слово "крупные" на "главные", и получилось, что Паулюс и Гот повернули свои главные силы, штурмовавшие Сталинград, против нас, чего, конечно, не было.

На следующий день Георгий Константинович объехал все четыре наши армии и пришел к убеждению, что вопреки сказанному в донесении дальнейшее наступление в прежнем составе войск малоперспективно, хотя еще одну попытку 17 сентября совершить, после соответствующей перегруппировки, следует.

Вечером 10 сентября Г. К. Жуков передал И. В. Сталину по ВЧ следующие соображения. Теми силами, которыми располагает Сталинградский фронт, пробить немецкий коридор и соединиться с войсками Юго-Восточного фронта в городе нам не удастся. Оборона гитлеровцев значительно укрепилась за счет подошедших частей из-под Сталинграда. Наши дальнейшие атаки теми же силами и в той же группировке будут бесцельны, соединения неизбежно понесут большие потери. Нужны дополнительные войска и время на перегруппировку для более концентрированного удара Сталинградского фронта. Армейские удары не в состоянии опрокинуть противника.

Верховный ответил, что было бы неплохо, если бы Г. К. Жуков прилетел в Москву и доложил лично эти вопросы.

Днем 12 сентября Георгий Константинович вылетел в столицу и через четыре часа был в Кремле, куда И. В. Сталин вызвал и начальника Генштаба А. М. Василевского. Тогда-то, по свидетельству Г. К. Жукова, и зародилось мнение о необходимости более масштабного и кардинального решения. Его последующая реализация и разрубила тот гордиев узел, который так туго затянулся осенью 1942 года в междуречье Дона и Волги, у стен Сталинграда. [384] Мне хотелось бы также пролить свет и на вопрос: что же в действительности совершили наши войска в сентябре 1942 года севернее Сталинграда? Заставили противника повернуть от города свои главные силы, как получилось в донесении в Ставку после внесенного Маленковым изменения в текст, или их действия существенно не изменили обстановку на Юго-Восточном фронте, как утверждалось в книге "Великая победа на Волге"?

В первую очередь скажу об отвлечении фашистской авиации, ибо не подлежит никакому сомнению, что не менее трети 4-го воздушного флота генерала Рихтгофена в дни наших контрударов действовало против 1-й гвардейской армии и сталинградцы получили передышку от бомбежек.

Что же касается наземных сил, то основным нашим противником был 14-й танковый корпус генерала Хубе, состоявший из трех дивизий: 16-й танковой, 3-й и 60-й моторизованных. Это все тот же корпус, который в июле рвался к Калачу и был тогда главным противником 1-й танковой армии. Теперь же с левого фланга его подпирал 8-й армейский корпус генерала Гейтца. Он имел возможность маневра для оказания помощи соседу.

Итак, один танковый корпус. Много это или мало? Прежде всего необходимо иметь в виду, что в двух фашистских армиях, наступавших на Сталинград, имелось всего три танковых корпуса: один мы назвали (14-й), второй—у Паулюса в 6-й армии{24-и) и третий — у Гота в 4-й танковой армии (48-й).

Немецкий танковый корпус по составу и вооружению далеко превосходил нашу общевойсковую армию, такую, например, как 1-я гвардейская или 24-я. Он насчитывал три полнокровные дивизии, корпусные части и многочисленные части усиления. Вот штатный и фактический состав 16-й танковой дивизии, по официальным немецким источникам, на сентябрь 1942 года: танковый полк; моторизованная бригада; два моторизованных полка; артиллерийский полк; мотоциклетный батальон; разведывательный батальон; противотанковый истребительный батальон; саперный батальон; батальон связи; моторизованный зенитный дивизион; полк танкового обеспечения; батальон боепитания; батальон снабжения ГСМ; ремонтный батальон; транспортная рота.

В танковый полк входили три танковых батальона, в каждом по четыре роты. Моторизованная бригада состояла из трех батальонов, один из которых — танковый, моторизованные полки — из двух батальонов.

В моторизованной дивизии были один танковый, два моторизованных и один артиллерийский полки и примерно такое же количество частей и подразделений дивизионного подчинения, что и в танковой дивизии. Среди корпусных частей имелись артиллерийские полки, а также инженерные и тыловые подразделения.

Короче говоря, речь шла об одном из тех танковых соединений, которым Гитлер отводил решающую роль в пресловутом блицкриге. Молниеносный маневр, таранный натиск, ураганный огонь на головокружительных скоростях — так характеризовали [385] фашистские идеологи блицкрига непревзойденную, по их мнению, боевую мощь танковых соединений, на которые должны были "работать" все остальные рода войск.

И вот благодаря нашим ударам эти "феномены маневренности и огневой мощи" превращались в неподвижные огневые точки, их зарывали в землю, вместо того чтобы бронированной лавиной сметать все на своем пути. Фашистские танкисты превращались в заурядную пехоту и рыли одну за другой многокилометровые траншеи, противотанковые рвы, возводили одну полосу проволочных заграждений за другой. Едва ли не лучший танковый корпус вермахта, шедший на острие главного удара во Франции и в первый год войны на советско-германском фронте, теперь зарылся, как крот, в землю.

Стоит сказать и о личности командира этого корпуса генерала Ганса Хубе, осенью мы узнали о нем гораздо больше, чем летом. Во время разведки боем в ночь на 5 сентября был взят в плен фельдфебель — командир танка, который, видимо, перед этим хватил изрядную порцию шнапса и потому вел себя развязно. На допросе он сказал сначала нечто вроде того, что-де солдата генерала Хубе к предательству не склонить.

— А что вы можете сказать о своем командире? — спросил я.

— Многое,— с гонором заявил фельдфебель.— Хотя бы то, что у Хубе всего одна рука, но она очень легкая, когда фюрер поручает ему настоящее дело, а фюрер его лично знает и очень ценит.— Тут пленный фашист как-то скверненько ухмыльнулся и продолжал: — Но рука нашего Ганса делается очень тяжелой, когда врезает по роже какому-нибудь трусу! При этом он обычно вспоминает старое присловье Фридриха Великого: "Я смажу тебе по рылу так, что твои зубы в две шеренги промаршируют через задницу!"

— Где же твой лихой командир потерял руку? — снова спросил я.

— Точно не знаю. Это было еще в первую мировую войну, и о том Ганс помалкивает, но люди говорят, что это русский казак отмахнул ему ее своей шашкой. Во всяком случае, русских наш генерал ненавидит люто.

— А о чем же он вам рассказывал?

— Он вообще-то скуп на слова, но говорил, что после этого случая перешел из пехоты в кавалерию и брал призы на конноспортивных состязаниях.

— Ну это он вам заливал! — не удержался наш старый кавалерист генерал Мартьянов.

При дальнейшем допросе хвастливый фельдфебель, сам не подозревая того, сообщил немало ценных данных. Сведения о любимце Гитлера, с которым я сталкивался в боях уже вторично, заинтересовали меня, и я впоследствии, насколько это было возможно, следил за его карьерой. Когда в ноябре замкнулось наше кольцо окружения, Хубе со своим корпусом оказался в котле. В те же дни Паулюс бомбардировал фюрера донесениями о голоде, [386] и Гитлер вызвал Хубе в ставку в Летцене, чтобы из уст своего приспешника узнать об истинной ситуации в Сталинграде. Хубе вернулся назад, в котел, демонстрируя непоколебимую уверенность в том, что фюрер спасет 6-ю армию. Но, как известно, Гитлер спасти ее не смог, а вот Хубе выручил. Он приказал ему лично возглавить снабжение окруженных по воздуху, и счастливый Ганс оказался в полной безопасности — за сотни километров от Сталинграда, в Мелитополе. Так что Хубе, невзирая на свою пресловутую доблесть в прусско-нацистском духе, предал подчиненных. Он взялся за дело, в котором ничего не смыслил,— за организацию воздушного моста, с чем не сумел справиться и Рихтгофен. Короче, интересы личной карьеры взяли верх, и Хубе бросил своих солдат на произвол судьбы. И карьеру он сделал, будучи в ноябре 1943 года назначенным на должность командующего 1-й танковой армией, которую до него возглавляли такие бонзы военной олигархии фашистской Германии, как генерал-фельдмаршал фон Клейст и генерал-полковник фон Макензен, сын генерал-адъютанта кайзера Вильгельма.

Едва ли был прав Гитлер, уверявший, после того как Паулюс сдался в плен, что будь на его месте Хубе, он бы не допустил такого позора, а покончил с собой. Думается, что и Хубе сделал бы то же самое в тех условиях. Но как бы там ни было, а Хубе являлся одним из самых напористых и изощренных исполнителей воли своего фюрера, и то, что мы связали этого фанатика и возглавляемых им головорезов по рукам и ногам севернее Сталинграда, оказало, безусловно, большую помощь защитникам города.

Под стать Хубе были начальник штаба корпуса полковник генерального штаба Вальтер Мюллер, а также командиры дивизий генерал-лейтенанты Ангерн (16-я танковая), Шлемер (3-я моторизованная) и генерал-майор Колерман (60-я моторизованная)

Надо сказать, что западногерманские мемуаристы и историки битвы под Сталинградом горько сетуют, что корпус Хубе, скованный нашими атаками, не принял участия в штурме города. Об этом пишут, например, генералы А. Филиппи и Ф. Гейм в монографии "Поход против Советской России"{206}. Пагубное влияние наших ударов с севера отмечал в своем дневнике и барон фон Рихтгофен. Но, пожалуй, наиболее убедительно свидетельствовал об этом первый офицер (начальник оперативного отдела) штаба 3-й моторизованной дивизии 14-го танкового корпуса полковник генерального штаба Г. Р. Динглер. Он писал, что в начале сентября русские с целью облегчить положение защитников Сталинграда стали предпринимать атаки на фронте 14-го танкового корпуса. Ежедневно свыше 100 танков в сопровождении крупных сил пехоты атаковали позиции немецких войск. "Я не преувеличиваю,— замечал Динглер,— утверждая, что во время этих атак мы [387] не раз оказывались в безнадежном положении. Тех пополнений в живой силе и технике, которые мы получали из Германии, было совершенно недостаточно. Необстрелянные солдаты не приносили в этих тяжелых боях никакой пользы. Потери, которые они несли с первого же дня пребывания на передовой, были огромны"{207}.

Картина впечатляющая. Враг, оказывается, чувствовал себя накануне краха. Бездоказательно лишь утверждение Динглера о якобы плохом качестве подкреплений — напротив, Гитлер слал под Сталинград отборное маршевое пополнение, и об этом говорили нам пленные.

Но пора возвратиться к сентябрьским дням 1942 года. Перед отлетом в Москву Г. К. Жуков дал указание о подготовке нового контрудара, который решено было нанести на другом участке фронта — южнее станции Котлубань. Здесь разведчики генерала Козлова обнаружили стык между двумя корпусами — 14-м танковым, против которого мы наступали до этого, и 8-м армейским генерал-полковника Гейтца.

Кирилл Семенович приказал мне организовать передачу наших дивизий с их полосами в состав 24-й и 66-й армий, а самому ехать в район Котлубани, где принять другие соединения в полосе шириной 12 километров. После этого 24-я армия становилась уже не правым, а левым нашим соседом. Нам предстояло совместно с ней смежными флангами нанести удар на севере с задачей прорвать оборону противника и соединиться с 62-й армией. К новому наступлению привлекались, таким образом, уже не четыре, а всего две армии. Наше положение осложнялось тем, что в процессе подготовки к очередному удару состав армии почти полностью обновлялся. Мне поручалось принять 173, 207, 221, 258, 260, 292, 308, 316-ю стрелковые дивизии и ряд артиллерийских частей усиления. Из прежнего состава в армии остались лишь танковые корпуса — 4, 7 и 16-й, частично пополнившие к тому моменту материальную часть.

В это время в наш штаб приехал Д. Т. Козлов. В мой блиндаж он вошел уже после разговора с К. С. Москаленко, уточнив детали приема дивизий, переходивших в его армию. Мы крепко обнялись — ведь после войны с белофиннами не виделись.

— Хорошо у вас расположены, укрыты и оборудованы командный пункт и армейский штаб. Похоже, ни одна бомбежка не коснулась? — спросил Козлов.

— В общем да,— ответил я.— Массированного налета на нас не было, отдельные пикировщики прорывались, но серьезного вреда они не причинили.

— Хорошо это,— заключил Дмитрий Тимофеевич.— Не то было, к сожалению, у нас в Крыму. Там наш КП в поселке Ленинское сразу же был фактически стерт с лица земли бандитами того же самого Рихтгофена, который свирепствует сейчас здесь. Из-за этого мы потеряли управление войсками... [388] В одной машине поехали мы вместе с моим первым фронтовым командиром из Лозного в Котлубань. В дороге и начался нелегкий разговор о невзгодах, пережитых им.

Я писал уже в начале этой книги о боевом пути Д. Т. Козлова в первую мировую, гражданскую и финскую войны, об успешной его деятельности в межвоенные годы. Хорошо проявил он себя и в начальный период Великой Отечественной войны на постах командующего войсками Закавказского, Кавказского и Крымского фронтов. С этого Дмитрий Тимофеевич и начал свой рассказ:

— В конце декабря 1941 года — начале января 1942 года, как ты, наверное, знаешь, наш Крымский фронт провел Керченско-Феодосийскую десантную операцию, в итоге которой был освобожден весь Керченский полуостров. Это отвлекло часть сил 11-й армии Манштейна от Севастополя, предотвратило вторжение немцев на Кавказ через Таманский полуостров. Керченская группировка противника, составлявшая часть войск 11-й армии Манштейна (25 тысяч человек), потерпела жестокое поражение. Враг понес ощутимые потери, в том числе в командном составе. Был убит, к примеру, командир 46-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Гимер. А генерал пехоты граф фон Шпонек, объявленный главным виновником поражения, поскольку он без приказа отвел остатки своего разбитого корпуса, был предан суду и приговорен к смертной казни.

Я отозвался на этот рассказ словами:

— Да, я хорошо запомнил информацию об итогах вашей Керченско-Феодосийской операции. Получили мы ее из Генерального штаба в январе 1942 года в штабе 38-й армии, где я тогда служил.

Эту информацию я мог повторить дословно. В ней отмечалось, что успех операции был обусловлен возросшим военным искусством советского командования, то есть и Д. Т. Козлова, и Ф. И. Толбухина — его начальника штаба, в организации взаимодействия, умелым ее планированием, скрытной подготовкой и достижением внезапности.

В дальнейшем войска Крымского фронта в труднейших условиях продолжали наносить удары, не всегда, правда, успешные, но тем не менее своими действиями они сковывали часть 11-й армии и тем облегчали положение защитников Севастополя. Но наступил момент, когда противник, собравшись с силами, сам нанес мощный ответный удар, в результате которого к 20 мая овладел всем Керченским полуостровом. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что, бесспорно, командование и штаб Крымского фронта при всех смягчающих обстоятельствах были виноваты в случившейся катастрофе. Но, по моему глубокому убеждению, Д. Т. Козлов, если бы ему после описываемых событии предоставили возможность подольше покомандовать армией и проявить самостоятельность, смог бы продемонстрировать свое несомненно крупное дарование военачальника. Однако вот этой-то [389] самостоятельности он, к сожалению, и лишился перед нашим грандиозным контрнаступлением под Сталинградом. В конце сентября Дмитрий Тимофеевич сдал 24-ю армию генерал-лейтенанту И. В. Галанину и получил назначение на должность заместителя командующего Воронежским фронтом. А затем его перевели в тыловой военный округ — Забайкальский,— и тоже заместителем командующего войсками.

...Между тем наши горячие штабные будни продолжались. Принятие новых дивизий, смена войск на переднем крае, постановка задач и нарезка полос наступления, распределение средств усиления, составление и доведение до войск планов артиллерийского наступления, инженерного обеспечения, материально-технического снабжения, противотанковой и противовоздушной обороны, разведка противника, организация взаимодействия и масса других важных дел были выполнены буквально за два дня — 14 и 15 сентября. В этой напряженной работе принял участие весь без исключения штаб. Большую помощь мне оказали гвардии полковник Г. А. Любимов, старшие помощники начальника и другие работники оперативного отдела: гвардии подполковники М. Д. Зайчиков, В. Ф. Мишин, А. В. Тузов, гвардии майоры Н. П. Гавриш, М. Ф. Друдь, В. С. Сергеев, М. С. Сирота, А. И. Смоляков, гвардии капитан К. Г. Агакишев, гвардии старший лейтенант Ш. Б. Брейтман и другие.

Генерал Мартьянов с группой специалистов остался на старом КП и занимался передачей наших дивизий 24-й и 66-й армиям, а также отправкой на другие участки танковых корпусов. Место для нового КП мы опять облюбовали в районе Котлубани в глубокой балке того же названия. Наблюдательные пункты разместили на обратных скатах нескольких высоток, хотя местность, занятая противником южнее Котлубани, господствовала над нашим расположением.

Мы укомплектовывались в значительной мере дивизиями, уже побывавшими в боях в составе соседних армий,— таких соединений было шесть. Это имело как положительные, так и отрицательные стороны. Боевой опыт данных дивизий стоил, конечно, немало, но понесенные ими потери в живой силе и технике были восполнены, к сожалению, далеко не полностью. К нам прибыли из резерва Ставки и две свежие дивизии: 258-я полковника П. С. Хаустовича и 260-я полковника Г. К. Мирошниченко. Личный состав их был доведен почти до штатной численности, но вот с вооружением не все обстояло благополучно. Особенно удручала нехватка минометов и пулеметов, неважно было и с транспортом, в том числе гужевым. И вот в это время из дружественной Монголии стали прибывать местные лошади. Мы сначала с некоторым недоверием отнеслись к малорослым косматым лошадкам, впряженным в наши армейские фуры, но не по росту сильные, исключительно выносливые и неприхотливые к корму монголки оказались подлинным кладом в тех степных, жарких и бездорожных местах, [390] В армии, как видел читатель, осталось три танковых корпуса. Все они участвовали в боях, понесли потери и спешно доукомплектовывались. Из техники поступали в основном отремонтированные, нередко в полевых условиях, танки. Этим поистине виртуозно занимался гвардии генерал-майор инженерно-технической службы В. И. Борейко. Можно было только поражаться предприимчивости, находчивости и мастерству Виктора Игнатьевича и его подчиненных. Они отбуксировывали с поля боя подбитые машины прямо из-под носа врага и с искусством лесковского Левши ремонтировали их, имея для этого самые ограниченные возможности. В первую очередь, конечно, восстанавливали танки Т-34, которых в соединениях были буквально единицы. Так или иначе, но количество боевых машин в корпусах было доведено в среднем до 80—90 единиц, сначала в 7-м, 4-м, а затем и в 16-м.

Когда я только осваивался на новом командном пункте — в еще недостроенном штабном блиндаже,— в него неожиданно вошел генерал-майор А. Г. Маслов. Я, конечно, обрадовался встрече со своим бывшим командармом, но тут же это чувство, откровенно говоря, несколько омрачилось мелькнувшим предположением: а не прибыл ли Алексей Гаврилович, чтобы сменить меня, ведь в последнее время, как мне было известно, он занимал должность начальника штаба 28-й армии. Но эта "догадка" тут же рассеялась. Маслов, крепко пожав мне руку, сказал:

— Прошу любить и жаловать в моем лице нового командира 16-го танкового корпуса.

— А что же Михаил Иванович? — невольно вырвалось у меня.

— Насколько мне известно,— отвечал мой собеседник,— генерала Павелкина, как отличного методиста, к тому же получившего немалый боевой опыт, назначают в Горький начальником учебного бронетанкового центра.

В эти же дни сменился и командир 4-го танкового корпуса: вместо генерал-лейтенанта танковых войск В. А. Мишулина прибыл генерал-майор А. Г. Кравченко.

Алексей Гаврилович Маслов, мечта которого о командовании танковым корпусом сбылась, проявил себя впоследствии в этой роли наилучшим образом. Мы накоротке вспомнили с ним о нелегких днях начала января 1942 года, когда пытались "налетом" взять Белгород. Добрым словом отметили боевых соратников, особенно Н. Я. Прихидько. Я рад был сообщить Маслову, что Николай Яковлевич сражается здесь же, под Сталинградом, возглавляя оперативный отдел штаба фронта. Показал Алексею Гавриловичу по карте, где он найдет КП своего корпуса, и добавил, что о начальнике его штаба подполковнике Л. Г. Пупко ничего сказать не могу, так как он тоже недавно прибыл, сменив очень толкового работника полковника Д. И. Побле. Военного комиссара корпуса И. М. Соколова я охарактеризовал как опытного и инициативного политработника.

Простившись с Алексеем Гавриловичем и пожелав ему боевых успехов, я вернулся к неотложным делам. Штабники как пчелы [391] трудились в своих ульях-землянках и палатках на дне балки. Досконально, пункт за пунктом, был разработан боевой приказ. Готовились карты для каждого соединения. Кроме того, соорудили довольно внушительный ящик с песком, на котором воссоздали предельно точный и даже красочный макет местности и вражеских укреплений. На макет накладывались условные знаки, обозначавшие все рода войск, которым предстояло принять участие в контрударе.

15 сентября я докладывал проект приказа командарму и вернувшемуся из Москвы Г. К. Жукову. Было решено на сей раз по-иному использовать танковые корпуса: бригады 7-го и 16-го придать стрелковым дивизиям первого эшелона, а 4-й танковый корпус, как наиболее укомплектованный, с двумя хорошо сколоченными стрелковыми дивизиями, ввести в прорыв для развития успеха. Предложенный штабом план был одобрен без каких-либо существенных поправок заместителем Верховного и К. С. Москаленко.

На следующий день ранним утром по нашему вызову собрались командиры стрелковых дивизий и танковых корпусов. Не было лишь генерала Мишулина, которого перед этим отозвали в штаб фронта, вместо него присутствовал начальник штаба полковник Д. Д. Бахметьев.

Кирилл Семенович ставил задачи устно, а я, вооружившись полутораметровой указкой, показывал на макете, как должно протекать наступление на местности и развертываться взаимодействие пехоты, танков и артиллерии. К сожалению, мы не могли сказать едва ли не о самом главном — о прикрытии войск с воздуха. 16-я воздушная армия генерала С. И. Руденко, правда, уже действовала, но по количеству и качеству самолетов не могла идти ни в какое сравнение с 4-м воздушным флотом Рихтгофена. Слабо, даже очень слабо обстояло у нас дело и со средствами ПВО. Наши отважные летчики расплачивались за успехи дорогой ценой. Так, 18 сентября истребители из 434-го полка сбили до десятка "мессершмиттов" и "юнкерсов", но немало наших воздушных бойцов не вернулись на свой аэродром. В их числе и старший лейтенант В. А. Микоян. Был тяжело ранен командир полка подполковник А. Б. Исаев.

После командарма взял слово Г. К. Жуков. Он предварительно успел побывать в нескольких соединениях, поэтому все его указания носили конкретный характер. В заключение Георгий Константинович попросил собравшихся откровенно высказать свои соображения по грядущей операции. Откликнувшись на это пожелание, командиры соединений сообщили о многих недостатках в подготовке войск. Кроме того, те из них, кто ранее принимали участие в наступательных действиях на этом направлении, недвусмысленно предположили, что едва ли стоит ждать особого успеха от удара в лоб по противнику, который господствует в воздухе и занимает весьма удобные для наблюдения и обороны позиции по гряде высот. [392] Г. К. Жуков, не ожидавший, видимо, такого оборота, вначале вспылил, заявив, что отстранит от должностей "маловеров". Но потом, еще раз взглянув на наш макет и на лица собравшихся, приостыл и перенес начало наступления на один день, назначив его на 18 сентября.

Когда командиры соединений разъехались, Кирилл Семенович приказал мне принести рабочую карту, которую я по его распоряжению готовил сам, без чьей-либо помощи. На ней был изображен замысел операции. Он сводился к тому, чтобы, сосредоточив две армии на плацдарме в малой излучине Дона, нанести удар вдоль реки на Калач по ближним тылам 6-й армии Паулюса. Нам представлялось, что такой удар будет гораздо более действенной помощью сталинградцам, чем фронтальное наступление.

Георгий Константинович, внимательно изучив карту, спросил, не видел ли ее еще кто-нибудь, после чего сказал мне:

— Никому не показывай и поскорее сожги ее. План заманчив, но пока мы не имеем сил для его реализации. Я думаю, что придет время и кое-что в этом духе будет осуществлено. А сейчас наша задача — неукоснительно выполнить приказ Ставки, приложить все усилия, чтобы прорваться к Чуйкову.

Признаюсь, что требование уничтожить карту, над которой я трудился бессонными ночами при коптящем светильнике из снарядной гильзы, вывело меня из равновесия, и я спросил Георгия Константиновича: что даст наше соединение с 62-й армией на одном узком участке при господстве вражеской авиации? Помогут ли Чуйкову наши измотанные в боях воины, сможем ли мы по узкому коридору снабжать сталинградцев? Выпалив все это единым духом, я тут же закусил язык и стал ждать начальственного разноса. Но, к моему удивлению, его не последовало. Жуков посмотрел мне прямо в глаза, как бы говоря: "Я и сам это не хуже тебя понимаю", и ответил кратко:

— Ты, Семен Павлович, забываешь о моральном факторе. Если мы прорвемся, то сталинградцы не будут больше чувствовать себя со всех сторон отрезанными и прижатыми к Волге. Чуйков, Крылов и Гуров находятся на пределе человеческих возможностей, их питает надежда, пока мы с севера беспрерывно стучим мощным кулаком по стене, отгородившей их от главных сил Красной Армии. Знаете ли вы, что товарищ Сталин опасается попыток врага форсировать Волгу? Но пока мы связываем по рукам и ногам Хубе, предпринять нечто подобное некому.

— У Хубе всего одна рука,— пошутил я, чтобы разрядить обстановку.

— Как это понять? — насторожился Георгий Константинович.

— В буквальном смысле. Пленный фельдфебель рассказал нам, что левую руку ему отмахнул русский казак еще в первую мировую войну.

— Жаль, что не голову,— рассмеялся Жуков.

...И вот наступило утро 18 сентября. Хубе и Гейтц вновь организовали артиллерийскую контрподготовку. Однако на этот [393] раз мы не ждали, пока утихомирятся фашисты, а в свою очередь в 5 часов 30 минут открыли огонь из всех видов артиллерии и минометов. В этом общем хоре хорошо были слышны жуткие голоса солирующих "катюш".

В 7.00 пехота, сопровождаемая танками, пошла в атаку. Штабные направленцы, помощники генерала Мартьянова, как бы застыли около радистов, чутко ловивших в эфире информацию — свою и вражескую. Через полчаса после начала наступления гвардии подполковник А. В. Тузов получил первое отрадное известие. Пехотинцы 316-й дивизии полковника И. Е. Зубарева, слаженно взаимодействуя с танкистами 87-й танковой бригады полковника И. В. Шабарова из 7-го танкового корпуса, ворвались в поселок разъезда 564-й километр, выбили оттуда гитлеровцев и стали продвигаться вдоль железной дороги.

Казалось, дело пошло, но путь этим частям преграждала сильно укрепленная противником гряда холмов, громоздившаяся в 5 километрах от железной дороги. Особенно мешал наступавшим опорный пункт на самом высоком холме с отметкой 154,2, его надо было нейтрализовать. Командарм приказал мне связаться с полковником Л. Н. Гуртьевым, командовавшим 308-й стрелковой дивизией, которая отличилась потом, в октябре, в ожесточенных боях за поселок Баррикады уже в черте Сталинграда. Надо было нацелить ее и взаимодействующую с ней 62-ю танковую бригаду полковника Д. К. Гуменюка также на опорный пункт. Это удалось сделать, и в 11 часов майор А. И. Смоляков, поддерживавший связь с 308-й, получил сообщение, что помощь оказалась своевременной: совместными усилиями соединений Зубарева и Гуртьева сбросили немцев с высоты 154,2. Героями этого этапа боев стали танкисты И. В. Шабарова, которые первыми ворвались в опорный пункт. Огнем и гусеницами они уничтожили здесь артиллерийскую батарею, проутюжили укрытия фашистов на обратных скатах.

Об этом успехе мы проинформировали Г. К. Жукова, находившегося на одном из наблюдательных пунктов. Он в ответ потребовал поторопить 292-ю стрелковую дивизию и содействующую ей 12-ю танковую бригаду, которые наступали на хутор Бородкин.

По радио я соединился с командиром 12-й бригады полковником А. С. Кирносом и передал ему указание заместителя Верховного.

— Мои шесть танков,— доложил Кирнос,— уже ворвались на хутор Бородкин. Надеюсь при поддержке пехоты овладеть им полностью.

— А как с высотой 145,5?

— Я занимаюсь Бородкиным,— отрезал комбат.

— Дайте огоньку по опорному пункту на этой горке, и пехота возьмет ее,— сказал я.

— Что это Кирнос разнервничался, дайте-ка я переговорю с ним,— вмешался прибывший к нам и находившийся на КП [394] начальник Автобронетанкового управления Красной Армии генерал Я. Н. Федоренко.

Когда Яков Николаевич заговорил с комбригом, в его голосе послышались металлические нотки:

— Кирнос! Твои танки должны удержать Бородкин до подхода пехоты, и ты своим огнем поможешь Зубареву взять высоту 145,51

Наступила пауза, после которой комбриг ответил совсем кратко:

— Есть, товарищ генерал.

К 13 часам сопротивление противника стало терять первоначальную ожесточенность. От Д. Т. Козлова тоже получили утешительные данные: враг если и не отходил, то был скован.

Кирилл Семенович склонялся к тому, чтобы ввести в бой эшелон развития успеха, однако его урезонил Федоренко. Он напомнил, что 62-я армия к полудню должна организовать своим правым флангом встречный удар.

Прямой связи со штабом В. И. Чуйкова у нас не было. Удалось, однако, довольно быстро соединиться с начальником штаба Юго-Восточного фронта генералом Г. Ф. Захаровым. Я сообщил ему о сложившейся у нас весьма перспективной обстановке и сказал, что сейчас самое бы время начать 62-й армии удар со стороны оврага Банный, охватывающего Мамаев курган. В ответ Георгий Федорович зло чертыхнулся и сказал:

— Получилась крайне неприятная и совершенно непредвиденная неувязка. Василию Ивановичу стало совсем невмоготу управлять войсками из старого нашего КП, что в балке Царицы. Он добился у Еременко разрешения перенести КП, а для этого ему со штабом пришлось переправляться на левый берег, проехать несколько километров от Красной Слободы до краснооктябрьской переправы и вернуться на правый берег около оврага в одном километре севернее пристани "Красный Октябрь". Но Чуйков ухитрился где-то проплутать всю ночь, мы не могли его нигде найти, и только недавно он наконец появился на новом КП. Поэтому-то встречный удар и не был организован.

Причиной такой обстоятельности ответа на мой вопрос, как, очевидно, поймет искушенный читатель, было почти постоянное присутствие в штабе нашей армии заместителя Верховного Главнокомандующего. В дальнейшем, однако, выяснилось, что объяснения генерала Захарова были не во всем точными. Немаловажная причина того, что встречный удар не был организован, заключалась также в том, что основной силой для его нанесения должна была стать 95-я стрелковая дивизия полковника В. А. Горишного, а ее переброска на правый берег задержалась, она появилась там лишь в ночь на 19 сентября. И то, что готовилось как контрудар со стороны Сталинграда, вылилось, по словам тогдашнего начальника штаба 62-й армии Н. И. Крылова, 19 сентября в тяжелый [395] встречный бой — гитлеровцы начали атаковать защитников города раньше{208}.

Я доложил суть своего разговора с Г. Ф. Захаровым командарму. Он понял, что ждать больше нечего, и принял решение вводить второй эшелон, главной силой которого был 4-й танковый корпус. Я связался с полковником Бахметьевым (комкора не было на месте) и отдал приказ броском выводить бригады к занятому нами рубежу по гребню высот. Одновременно генерал Мартьянов позвонил командиру 221-й стрелковой дивизии полковнику П. И. Буняшину, а полковник Любимов — командиру 207-й стрелковой дивизии полковнику С. С. Гузенко и приказал двигаться за танкистами 4-го корпуса.

Все соединения четко и быстро выполнили приказ и начали выдвижение на север. И все же меня беспокоил 4-й танковый — ведь его новый командир генерал-майор Андрей Григорьевич Кравченко вступил в должность буквально за час-полтора перед этим. Тем не менее все прошло нормально. Бригады 4-го танкового двигались сначала в походных порядках, так как немецко-фашистская авиация пока особой активности не проявляла. Мы собрали весь имевшийся у нас автотранспорт и посадили часть пехоты стрелковых дивизий на машины, чтобы она по возможности одновременно с танками достигла гребня высот. Ввод второго эшелона развивался по плану, и мы, наблюдавшие за боем с НП, вынесенного далеко вперед, не без основания ожидали успеха. Однако дальнейшие события оказались совершенно непредвиденными.

Спустя примерно час после отдания команды на выдвижение второго эшелона на НП позвонил В. Н. Гордов. Он занимался до этого, как видно, боевыми делами войск 63-й и 21-й армий, на участке которых ожидались попытки врага ликвидировать наш плацдарм в районе Серафимовича. Заместитель командующего фронтом потребовал доложить обстановку. Я сделал это весьма обстоятельно, особо выделив причины выдвижения второго эшелона. В ответ послышались шумные тирады, характерные для так называемого матерного руководства. В. Н. Гордов приказал немедленно остановить, а затем вернуть назад, в исходное положение, выдвигавшиеся на север соединения, и прежде всего танковый корпус. Он считал решение командарма преждевременным. Дело осложнялось тем, что К. С. Москаленко выехал в войска и соединиться с ним не удалось. Г. К. Жуков направился в 24-ю армию, чтобы форсировать ее наступление. К Д. Т. Козлову он еще не прибыл, а со следующей за ним радиостанцией связь по какой-то причине нарушилась. В. Н. Гордов отдавал свои распоряжения таким громовым голосом, что я невольно отодвинул телефонную трубку от уха и все присутствующие на НП, включая Я. Н. Федоренко и Л. Ф. Минюка, слышали его категорический [396] приказ. И вот как бывает — эта деталь сыграла затем важную роль в моей личной судьбе.

Раньше я знал Василия Николаевича как начальника штаба и командующего 21-й армией. Он вел себя тогда с подчиненными более корректно. Мне думается, что последующее неожиданное выдвижение его в июле 1942 года вскружило ему голову. И некоторые далеко не лучшие особенности его характера проявились слишком резко.

...В том же порядке, как отдавались команды на выдвижение, я и мои подчиненные дали отбой. Танки и пехота, конечно, некоторое время еще продолжали движение, пока наши указания дошли до командиров подразделений, но затем вся эта масса техники и людей остановилась, ожидая дальнейших распоряжений. Поэтому-то части второго эшелона и запоздали с выходом на рубеж гряды холмов.

Спустя полчаса позвонил Г. К. Жуков, прибывший в штаб 24-й армии. Он в свою очередь осведомился о складывавшейся ситуации. Я сделал это по-уставному четко. Наступила пауза, затем Георгий Константинович корректно, но не терпящим возражения тоном, каким умел отдавать приказы, пожалуй, только один он, потребовал:

— Примите все меры, вплоть до самых крайних. Возьмите с собой наиболее толковых и решительных командиров и выезжайте в корпус Кравченко, в дивизии Буняшина, Гузенко и добейтесь выполнения первоначального приказа.

После этого Жуков попросил передать трубку генералу Федоренко и приказал ему периодически докладывать о ходе выполнения отданных распоряжений.

Гвардии полковник Г. А. Любимов, гвардии подполковник М. Д. Зайчиков и я тут же сели в машины и тронулись в путь. Я. Н. Федоренко и А. А. Мартьянов начали дублировать приказ Г. К. Жукова по радио.

Я ехал в танковый корпус, а мои коллеги — в стрелковые дивизии. Танкисты продвинулись уже на изрядное расстояние и в этот момент находились в довольно глубокой лощине, вновь развертываясь здесь в смешавшийся было боевой порядок. Я быстро нашел командирскую машину по самой длинной радиоантенне. Подъехав к ней, стукнул рукояткой маузера по броне. Из танка не без труда выбрался генерал, которого я в, первый момент принял за бывшего командующего Юго-Западным фронтом Ф. Я. Костенко, настолько схожими были их плотные широкоплечие фигуры. Даже в покрытом слоем пыли лице комкора мне почудилось нечто костенковское.

Я, как младший по званию, представился генералу и сказал о цели своего приезда.

— Кравченко,— коротко отрекомендовался он, и не без раздражения продолжал: — Что за оказия! То вперед, то назад, то снова вперед. Теряем драгоценное время.— Его карие, глубоко посаженные глаза при этом недобро сверкнули. [397]

— Товарищ генерал,— ответил я,— сейчас нет времени объяснять, как сложилась такая нелепая ситуация. Вы за это ответственности не несете, а вот за выполнение последнего приказа мы с вами оба отвечаем своими головами перед заместителем Верховного.

— Я дал уже необходимые указания,— несколько другим тоном отвечал Андрей Григорьевич.— Сейчас заканчивается перестроение в боевой порядок и танки двинутся вперед. Но вы лучше прислушайтесь и посмотрите на небо.

Действительно, с юга доносился рокот авиамоторов. Шло не менее сотни самолетов. Их гул все нарастал, и вот пузатые бомбардировщики люфтваффе — почти над нами. Они перестроились и пошли вдоль лощины. Вскоре густой россыпью стали падать бомбы. В грохоте начавшейся бомбежки я пытался еще что-то говорить, но Кравченко махнул рукой, показывая под днище танка. Я понял, что в этой обстановке лучшего укрытия не найти, и мы залегли под командирской машиной рядом с членами ее экипажа. Бомбы рвались рядом. Как при смерче, сухая земля забивала нос, глаза, уши, скрипела на зубах.

Но вот одна волна "юнкерсов" отбомбилась. Мы воспользовались паузой и выбрались из своего укрытия. Прежде всего, конечно, взглянули на небо и стали свидетелями боя группы наших "яков" с полутора десятками вражеских самолетов. Три немецкие машины, оставляя дымные шлейфы, врезались в землю. Один из наших летчиков, сразив "мессершмитта", атаковал "юнкерса". Он предельно сблизился с ним, но выстрела его пушки не последовало — видно, кончились боеприпасы. Тогда наш летчик направил свою машину прямо на фашистский бомбардировщик. При столкновении оба самолета взорвались в воздухе. Ценой своей жизни советский пилот расквитался со стервятником. Вся эта картина в своем необычайном динамизме заняла какие-то доли минуты, но в памяти осталась навсегда. Потом я узнал имя героя, это был капитан И. Ф. Стародуб.

Тут подошла следующая волна "юнкерсов", но она была уже не столь плотной и бомбы падали реже. Еще во время предыдущей паузы экипажи всех исправных танков заняли свои места в машинах и стали маневрировать, чтобы ускользнуть от бомб, но возможность движения вперед все еще была исключена. Наконец и второй приступ свистопляски огня и металла стал иссякать. Поредевшая танковая цепь, подчиняясь командам, приготовилась к броску, но в этот момент была получена радиограмма от Федоренко об окончательном отбое и отходе в первоначальный район сосредоточения.

Кравченко быстро и четко отдал все необходимые распоряжения. Мы дождались, пока танки развернулись и двинулись назад. Я пригласил Андрея Григорьевича в свою автомашину. Пережив бок о бок бомбежку в открытой лощине, мы уже чувствовали себя близкими людьми. После такой смертельной встряски обычно тянет на откровенность, и мы рассказали друг другу немного [398] о себе. Кравченко произносил слова чуть хрипловатым голосом, но с неожиданным для его плотной комплекции мягким, напевным полтавским выговором. Расставаясь, он заключил:

— Я штабную работу знаю, но считаю, что на командной должности удовлетворения от своего труда получаешь несравненно больше.

Когда я вернулся на КП, то узнал, что, прикрываясь авиацией, враг предпринял мощную контратаку при поддержке 50 танков и вновь овладел высотой 154,2. В блиндаже собралось все начальство: Г. К. Жуков, Я. Н. Федоренко, В. И. Гордов, К. С. Москаленко. Замкомандующего фронтом был вне себя от гнева. Он рвал и метал, причем основным виновником срыва операции выставлял меня.

— Снять с должности, немедленно отдать под суд военного трибунала за самоуправство, граничащее с изменой Родине! — восклицал он. Из его крика можно было понять, что якобы я сам, по собственной инициативе, остановил танковый корпус А. Г. Кравченко.

Г. К. Жуков тоже был изрядно взведен. Он бросал весьма красноречивые взгляды то на меня, то на Гордова, то на Федоренко. В это время к нему подошел Леонид Федорович Минюк и что-то сказал шепотом. Жуков поднялся и вместе с Минюком вышел из блиндажа.

Минут через десять Жуков вернулся и, посмотрев прямо в глаза бушевавшего замкомфронтом, сказал:

— Гордов, прекратите истерику и спокойно разберитесь в случившемся.

Слова эти были произнесены с таким холодом отчужденности, что мне стало ясно, что генерал Минюк напомнил Георгию Константиновичу, как в действительности было дело.

С этого момента Жуков говорил с Гордовым лишь строго официально. И, я думаю, что тогда-то и было предрешено последовавшее вскоре отстранение от должности Гордова, которого в конце сентября сменил К. К. Рокоссовский. О моей же "вине" больше никто не обмолвился и полусловом.

С того памятного дня 18 сентября мы довольно близко сошлись с Л. Ф. Минюком. Род его корнями был неразрывно связан с кубанским казачеством, хотя сам Леонид Федорович и происходил из рабочей семьи. Родился он в станице Кайноболотская в 1900 году. Окончил сельскую школу, принимал участие в гражданской и советско-финляндской войнах. В партию вступил по ленинскому призыву в 1925 году, через 8 лет окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. В Великой Отечественной его участие началось на посту адъютанта главкома Юго-Западного направления. С августа 1942 года и до конца войны работал с Г. К. Жуковым. Умер Леонид Федорович в 1977 году, до конца его жизни мы поддерживали с ним дружеские взаимоотношения.

Скажу, однако, еще несколько слов о генерале Гордове. О его высокомерном, нетоварищеском поведении свидетельствуют многие, [399] кто знал Гордова в тот период. Так, А. И. Еременко в книге "Сталинград" приводит слова Н. С. Хрущева, что "стиль его работы и отношение к людям оставляют желать лучшего"{209}.

Неприятное впечатление вызвала первая встреча с В. Н. Гордовым у К. К. Рокоссовского. Он вспоминает, что Г. К. Жуков одернул Гордова, сказав: "Криком и бранью тут не поможешь, нужно умение организовать бой"{210}.

Г. К. Жуков в своих широко известных мемуарах весьма сдержанно, но довольно ясно дал понять суть своего отношения к стилю руководства Гордова. Он писал: "Во время обсуждения обстановки на участке Сталинградского фронта Верховный спросил меня, что собой представляет генерал Гордов. Я доложил, что Гордов в оперативном отношении подготовленный генерал, но как-то не может поладить со штабом и командным составом. И. В. Сталин сказал, что в таком случае во главе фронта следует поставить другого командующего"{211}

Рассказываю я столь подробно о приведенном выше эпизоде по двум причинам. Во-первых, конечно, потому, что он был одним из самых драматических в моей жизни, и, во-вторых, чтобы подчеркнуть, что случаи солдафонства и унтерпришибеевщины, к сожалению, встречались в нашей армии и пресекались они не всегда.

...В течение следующих четырех дней наша армия продолжала непрерывно штурмовать оборону врага, но добиться существенного территориального успеха по-прежнему не удавалось. Авиация Рихтгофена неистовствовала. В первый день она сделала 2 тысячи самолето-вылетов, а в последующие дни в светлое время суток 120—150 самолетов волна за волной опрокидывали на наши пехоту и танки свой смертоносный груз. К сожалению, наши авиация и зенитные средства все еще были слабы.

22 сентября на КП армии прибыли командующий фронтом А. И. Еременко и член Военного совета Н. С. Хрущев. Они побывали до этого в 66-й армии и беседовали с ее командующим Р. Я. Малиновским. На нашем КП состоялось короткое совещание, на которое были собраны командармы, командиры танковых корпусов и стрелковых дивизий. А. И. Еременко довольно резко покритиковал руководство Сталинградского фронта и командармов с их штабами, досталось и нам. Андрей Иванович рассказал о героизме и самоотверженности воинов 62-й и 64-й армий и подчеркнул, что Ставка регулярно пополняет их войсками.

Андрей Иванович сообщил также, что, по имеющимся у него данным, в середине сентября Паулюс выезжал по вызову к Гитлеру и, видимо, после очередной накачки со стороны фюрера заставил свои войска драться с еще большим остервенением. [400]

— Сталинградцам,— сказал Еременко,—— предстоит пережить еще много суровых испытаний. Враг поставил цель закрепиться на Волге и не пожалеет сил для полного овладения городом, который он окрестил первоклассной крепостью. Крепость у нас, конечно, есть, но это не каменные бастионы, а несокрушимая сила духа советского воина.

А. И. Еременко довольно долго беседовал с глазу на глаз с Г. К. Жуковым. Как свидетельствовал Георгий Константинович в своих воспоминаниях, Еременко спрашивал его о плане более мощного контрудара. Жуков ответил: "Ставка в будущем проведет контрудары значительно большей силы, но пока что для такого плана нет ни сил, ни средств"{212}. Он не настаивал на дальнейших попытках наступать, тем не менее Гордов принял решение 23 сентября организовать еще один контрудар, на этот раз на правом фланге, где к этому времени в основном сосредоточился 16-й танковый корпус в составе 107, 109, 164-й танковых и 15-й мотострелковой бригад. Андрей Иванович предложил предпринять атаку во второй половине дня, когда бдительность вражеского командования ослабнет. Корпусу генерала А. Г. Маслова предстояло наступать во взаимодействии с 273-й стрелковой дивизией подполковника А. И. Валюгина. Этим двум соединениям приказывалось ударить в общем направлении на хутор Новая Надежда с дальнейшей задачей выйти в район Городища и завода "Красный Октябрь", чтобы соединиться здесь с б2-й армией.

Атака началась в 17 часов с короткой, но довольно слаженной артподготовки. Наступающим противостояли 76-я пехотная и 60-я моторизованная дивизии. Наши части ворвались в предполье, но прорваться через главную линию обороны опять не смогли. Наиболее результативно дралась 109-я танковая бригада полковника В. С. Архипова. Она настойчиво штурмовала господствующую высоту 130,4. А. И. Еременко наблюдал за боем с вынесенного далеко вперед НП. Он отметил, что хотя оперативное построение и боевые порядки войск соответствуют требованиям Боевого устава, они малоэффективны, так как эшелонирование в глубину каждой части снижает возможность применения огневых средств и вызывает излишние потери. Командующий фронтом сказал, что Ставкой готовятся указания по изменению некоторых уставных положений.

Уезжая, Андрей Иванович попросил меня показать кратчайшую дорогу к одной из переправ через Волгу. В машине, сев со мной на заднее сиденье, Еременко попросил без официальности рассказать о положении дел. Я без утайки выложил все, что наболело на душе. Он поблагодарил за откровенность. У него, на мой взгляд, сложилось объективное представление о ситуации севернее Сталинграда. В своих послевоенных мемуарах он отмечал превосходство вражеской авиации и острый недостаток с нашей стороны средств борьбы с ней, что было одним из серьезнейших [401] препятствий, мешавших полному выполнению стоявших перед фронтом задач. Фашистской авиации благоприятствовала совершенно открытая местность. Нагло действовала воздушная разведка противника. В этих условиях было крайне трудно добиться внезапности ударов. Наше маневрирование проводилось в довольно узкой полосе, контрудары наносились днем, а не ночью, когда резко снижалась активность вражеской авиации. Противник сильно укрепил выгодные позиции, особенно господствующие высоты, организовал надежную огневую систему, создал предполье с минными полями, быстро перебрасывал танки и самоходные установки к угрожаемым участкам{213}.

В те незабываемые дни второй половины сентября, как и прежде, личный состав 1-й гвардейской проявил массовый героизм. Если воины 62-й армии, как часто говорят, стояли насмерть, то воины нашей армии шли на смерть. Приведу лишь некоторые из сотен примеров героизма и самоотверженности.

Прежде всего скажу, что 109-я танковая бригада к 30 сентября прочно оседлала высоту 130,4 и удерживала ее до перехода наших войск в контрнаступление. Особой благодарности заслуживают боевое мастерство и героизм танковых рот старших лейтенантов В. А. Пшеницына и Н. Т. Семы, взводов лейтенантов В. В. Гостевского и П. В. Кузьминова. Более 20 человек из состава этой бригады были отмечены за сентябрьские бои государственными наградами.

Вот факты мужества воинов других соединений. Боевая машина лейтенанта Грибанова из 12-й танковой бригады во время атаки 18 сентября прорвалась во вражеский тыл. Сея там панику, экипаж уничтожил три противотанковых орудия, автомашину с боеприпасами и до 50 гитлеровцев. Он вступил в бой с тремя фашистскими танками и подбил один из них. Враги все же подожгли нашу боевую машину. Тогда Грибанов вынес из горящего танка двух раненых товарищей и помог им добраться до медпункта.

Старший сержант С. Я. Четвериков из 342-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона 258-й стрелковой дивизии, когда от огня фашистов погиб его расчет, один вступил в единоборство с четырьмя вражескими танками. Два из них подбил, остальные повернули вспять.

Лейтенант В. Ф. Пешков со своим танковым взводом первым прорвался к окопам противника в Вороньей балке. Его экипаж уничтожил три противотанковых орудия, два дзота и несколько пулеметов. Гитлеровцам удалось подбить танк Пешкова, к тому же заклинило люк башни. Воины во главе с лейтенантом Пешковым до последнего вели огонь. Они пали смертью героев.

Только представленных к высоким государственным наградам за выдающиеся боевые подвиги в сентябрьских наступательных боях 1-й гвардейской армии было 433. Многие же факты героизма [402] в тех невыразимо трудных условий остались, к сожалению, незафиксированными.

В первых рядах атакующих шли коммунисты и комсомольцы. Они показывали пример в бою, на них равнялись все воины армии. За период наступления во второй половине сентября, как всегда в самое ответственное время, усилился приток заявлений о приеме в партию и комсомол. В 258-й стрелковой дивизии, например, за несколько дней было подано свыше 400 таких заявлений, а в 260-й стрелковой дивизии только в одном 1026-м стрелковом полку — 180. Свыше тысячи человек было принято в ряды организаций ВЛКСМ в 1-й гвардейской армии. Подвиги комсомольцев составили одну из лучших страниц истории этого наступления. Тысячи уничтоженных гитлеровцев, 67 танков, 40 противотанковых орудий, 12 минометных батарей и, кроме того, отдельно свыше 30 минометов, в том числе девять шестиствольных, 50 автомашин — таков далеко не полный перечень нанесенного в те дни урона врагу только комсомольцами нашей армии.

Последние дни сентября и начало октября ознаменовались рядом организационных мероприятий, коснувшихся 1-й гвардейской самым непосредственным образом. Это все, думал я тогда, из-за событий злополучного 18 сентября. В действительности причины крылись гораздо глубже — исподволь уже тогда начиналась подготовка к контрнаступлению.

Сначала из армии был отозван Кирилл Семенович. Его 28 сентября сменил генерал-майор И. М. Чистяков, представлявший собой во многом полную противоположность К. С. Москаленко. Если у прежнего командующего на лице всегда была озабоченность, а нередко и суровость, то с лица Ивана Михайловича, казалось, никогда не сходила широкая заразительная улыбка. Уже первая встреча с ним показала, что чувство юмора и непосредственность являлись отличительными свойствами его натуры, причем мишенью иронии и шуток Чистякова была по большей части его собственная персона.

Не успев перекусить с дороги, Иван Михайлович со смехом рассказал мне, что за последние двое суток натерпелся страхов больше, чем чуть ли не за всю войну. Какие же опасности подстерегали его? Оказывается, с Северо-Западного фронта, из-под Холма, ему приказали лететь на самолете в Москву к И. В. Сталину, а он не только до этого никогда не встречался со Сталиным, но и на самолете-то не летал.

— Сумел отговориться, сославшись на неустойчивость погоды,— сказал Чистяков.— Разрешили ехать автомашиной. Это меня успокоило, я догадался: товарищ Сталин требует меня не для нагоняя за неудачи под Холмом, а по другому поводу. На приеме у товарища Сталина мне тоже явно повезло. Разговор был короткий и легкий: товарищ Сталин сообщил, что я назначаюсь командармом, а я ответил одним словом: "Есть!"

Но дальше,— продолжал Иван Михайлович,— опять пошла [403] полоса неудач: в Сталинград пришлось-таки лететь самолетом, как я ни отлынивал. Мало того, еще назначили старшим по полету, хотя с нами летел генерал Орел{214}, а ему-то, по фамилии, в полете сам бог велел быть старшим. Так нет же, назначили меня! А когда прибыли в Малую Ивановку, дела у нас с Орлом пошли совершенно не орлиные. Только зашли в отведенную нам хатенку, чтобы помыть руки перед обедом, как началась отчаянная бомбежка, и мы с Орлом "залетели" под нары, забаррикадировав подходы к ним тыквами, которые валялись на полу в изобилии. Окно в хатенке вышибло, тыквы безжалостно изранило осколками, а мы остались невредимыми. Пошли в столовую, а на ее месте — воронка от бомбы. Как видишь, опять не повезло — не пообедали. Так что давай чего-нибудь перекусить, а ты мне за столом расскажешь, везучая ли наша армия, тогда я буду знать, повезло ли мне в конце концов с переводом на новое место службы.

После такой "вступительной речи" нового командарма мне подумалось, что с ним, видимо, будет работать легко, тем более что он был храбрым, испытанным во многих сражениях военачальником и человеком удачливым. До назначения к нам И. М. Чистяков возглавлял после смерти И. В. Панфилова легендарную 8-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которая под его командованием вновь отличилась в наступательных боях в Торопецко-.Холмской операции. Затем Иван Михайлович командовал 2-м гвардейским стрелковым корпусом, а теперь вот возглавил единственную тогда у нас гвардейскую армию. И произошло все это в течение полугода.

Ознакомление с войсками армии несколько разочаровало Чистякова, ибо по численности и вооруженности они уступали корпусу, которым он до этого командовал. Слушая мой доклад, командующий отбросил шутки в сторону и проявил дотошность, стремление дойти до самых коренных причин итогов наших контрударов. В заключение беседы сказал:

— У вас здесь происходило нечто подобное тому, что было и у нас под Холмом. Всю весну и лето мы вели тяжелые бои за этот город, но так и не смогли его взять. Стоит он на возвышенности, недаром называется Холмом. Гитлеровцы использовали выгодное для обороны расположение города, создав в нем мощный опорный пункт.

Иван Михайлович одобрил мое решение о том, чтобы наши стрелковые дивизии и танковые бригады имитировали подготовку к новому наступлению и одновременно приводили себя в порядок.

Генерал Чистяков привез весьма отрадную для меня весть о том, что сменяется все командование фронта. К нам приезжают, [404] а частично уже прибыли, почти все руководящие должностные лица Брянского фронта во главе с генерал-лейтенантом К. К. Рокоссовским.

29 сентября из Малой Ивановки сообщили, что К. К. Рокоссовский едет к нам в армию. Уже само это извещение было приятной неожиданностью, поскольку о прибытии В. Н. Гордова никто никогда не сообщал...

. . .

* в квадратных скобках - номера страниц

читать всю книгу