Огненное кольцо
1
И вот настал долгожданный день, к которому мы так тщательно готовились. Тогда никто не предполагал, что он будет вписан яркой страницей в летопись Великой Отечественной войны, а дата эта станет знаменательной и особенно дорогой нам, артиллеристам.
Трудно сказать, как спалось кому-нибудь в штабе фронта в ту ночь, но задолго до рассвета все были уже на ногах. Выезд на наблюдательный пункт был назначен на 5 часов 30 минут. Предстояло проехать 110–120 километров.
Минут за десять до назначенного срока мы собрались близ домика командующего у машин. Их было пять или шесть, точно не помню. С Рокоссовским на наблюдательный пункт выезжали: командующий 16-й воздушной армией С. И. Руденко, командующий бронетанковыми войсками Г. Н. Орел, начальник инженерных войск А. И. Прошляков, я и группа офицеров оперативного и разведывательного отделов штаба фронта. Когда вышел командующий и, поздоровавшись, спросил, кто поведет колонну, я предложил Левита, который только накануне приехал с наблюдательного пункта и лучше всех знал дорогу. Рокоссовский одобрил мой выбор.
Прозвучала негромкая команда: «По машинам!» Пока все рассаживались по местам, Левит успел выехать на своем виллисе в голову колонны и, наполовину высунувшись из открытой машины, ждал знака командующего. Рокоссовский, да и все мы любили быструю езду, и наш проводник это хорошо знал. Машины, соблюдая дистанцию, понеслись по хорошо укатанной снежной дороге. Стрелка спидометра на моей машине подбиралась к 60 милям.
Туман густой пеленой застилал местность. Видимость была очень плохая, и это меня беспокоило. Если [102] к началу артиллерийской подготовки туман не рассеется, то многое в наших планах будет нарушено. Авиация не сможет подняться в воздух из-за нелетной погоды, и тогда вся тяжесть обеспечения прорыва ляжет на артиллеристов.
Но и для артиллерии туман был плохим союзником. Ведь предусматривалось разрушить большое количество оборонительных сооружений в ближайшей глубине обороны противника. Для этого нужно хорошо наблюдать цели. Только тогда можно было рассчитывать на успех. Не случайно старые артиллеристы говорили: «Не вижу — не стреляю». Скоро я понял, что надеяться на улучшение погоды бессмысленно. Мы не проехали и трети пути, как повалил крупными хлопьями снег. Однако до приезда на наблюдательный пункт нельзя было принимать конкретные решения, и я наблюдал за дорогой и окружающей степью, которая быстро покрывалась пушистым белым ковром.
Первый час пути пролетел быстро. Мы приближались к Дону. Дорога начала петлять, но машины неслись вперед, не снижая скорости. На поворотах периодически я видел головную машину своего разведчика. Он часто оглядывался. Я подумал, что ему и его шоферу несладко приходится в открытой машине. Мы сидели в виллисах, подготовленных к зиме: их покрыли кузовами с дверками. А вот нашему «штурману» доставалось. Его машина только сверху была покрыта легким брезентом, а с боков ее продувал холодный ветер. Хорошо, что наши офицеры уже достаточно закалились и притерпелись к неудобствам фронтовой жизни!
Время бежало. Мы уже проскочили знакомые населенные пункты Зимовский и Лебяжий. По моим расчетам, вот-вот должны были проехать Коловертинский, а оттуда до наблюдательного пункта оставалось не более 15 минут езды. Но никаких признаков населенного пункта не было и в помине. Я начал с беспокойством следить за головной машиной. Она по-прежнему, не снижая скорости, неслась вперед, но проводник наш чаще, чем раньше, высовывался из машины, причем меньше следил за нами, а больше посматривал по сторонам. Я заподозрил неладное. Не заблудился ли он? Вообще очень опасно бывает сбиться с пути на фронтовых дорогах, да еще недалеко от переднего края. Того и гляди [103] заедешь к противнику. Такое случалось во время войны. Но в данном случае подобная неприятность исключалась. Нас надежно страховал от этого начинавший замерзать Дон. Беспокоило другое: до начала артиллерийской подготовки оставалось 30 минут, а проводник наш явно стал плутать; доберемся ли мы за это время до наблюдательного пункта?
Видимо, и Левит начал беспокоиться о том же. Но вместо того чтобы остановиться и внимательно осмотреться, он несся вперед еще быстрее. Все мы мчались за ним сломя голову со скоростью, доходившей до 90 километров в час. До открытия огня оставалось всего 20 минут. Я уже хотел было посигналить, чтобы остановить колонну, но машина выехала из-за холма и впереди мы увидели знакомую высоту, на которой расположился наблюдательный пункт 65-й армии. Головная машина резко затормозила и остановилась. Наш проводник, изрядно промерзший и явно смущенный, подскочил к К. К. Рокоссовскому и доложил о прибытии на место. Командующий отпустил какую-то шпильку по поводу странного маршрута и поспешил на пункт. Его встретил командующий армией П. И. Батов. Очень я рассердился тогда на Левита, но у меня не оставалось времени отругать его. Ну а позже, когда острота впечатлений прошла, мы не раз подшучивали над нашим разведчиком.
Все же, справедливости ради, надо признаться, что ориентироваться на степной местности не так уж просто. Тем более если едешь на машине с большой скоростью, да еще в туман и снегопад. Главное, что мы вовремя приехали. На наблюдательном пункте многие уже начали беспокоиться о нас.
Погода не улучшалась. И все же С. И. Руденко связался по радио со своим штабом, чтобы проверить метеорологическую обстановку в районе наших аэродромов. Он пытался использовать малейшую возможность и поднять самолеты в воздух, но этого сделать было нельзя. Ему ничего не оставалось, как доложить командующему, что в ближайшие часы использовать авиацию не удастся.
К. К. Рокоссовский приказал начинать артиллерийскую подготовку в назначенное время. Так как авиация не могла действовать, успех прорыва вражеской обороны [104] во многом зависел только от артиллерии, от ее организованности, мощности и точности огня. Предстояло боем проверить качество всей работы, проделанной нами в подготовительный период, и все мы, конечно, волновались, хотя всячески старались казаться спокойными. Да и как не волноваться в такие ответственные минуты!
Еще до нашего приезда на пункт артиллерийские командиры сверили часы. Для того чтобы добиться одновременного открытия огня всей имеющейся артиллерии, мы ввели некоторые неуставные команды, которые прижились и применялись до конца войны. Примерно за 5 минут до начала артиллерийской подготовки была подана команда: «Оперативно», означавшая прекращение переговоров по всем линиям связи. Затем было передано: «Зарядить!» За одну-две минуты до открытия огня прозвучало: «Натянуть шнуры!» — команда, родившаяся на фронте. Тысячи расчетов застыли у орудий в ожидании волнующей команды: «Огонь!» За 20 секунд до назначенного времени прозвучала и эта долгожданная команда. Ее дублировали сигнальные ракеты.
Ровно в 7 часов 30 минут 19 ноября 1942 года в тишину туманного утра ураганом ворвался гром артиллерийской канонады. В тот день всем нам впервые довелось быть свидетелями артиллерийской подготовки такой силы. Воздух наполнился грохотом многих тысяч выстрелов и вторивших им разрывов. Подумать только: во время первого огневого налета каждую минуту производилось 5–6 тысяч выстрелов. Мы различали на слух резкие выстрелы пушек, глуховатое уханье гаубиц и частое покрякивание минометов. Артиллерия усердно перепахивала оборону противника. Там поднимались столбы пыли и земли, взлетали в воздух обломки вражеских наблюдательных пунктов, блиндажей и землянок. Мы как завороженные смотрели на эту феерическую картину.
В этот день на нашем фронте наступала только 65-я армия. Что же касается 24-й и 66-й армий, то они оставались на месте, сковывая противника огнем и частыми атаками.
Я уже отмечал, что в наступлении наш фронт, и в частности 65-я армия, играл вспомогательную роль. [105]
Основную же задачу решали 5-я танковая и 21-я армии Юго-Западного фронта — наши непосредственные соседи справа. Можно представить, что творилось во время артиллерийской подготовки в полосах действий этих армий, где артиллерии было намного больше, чем у нас!
Возвращаясь к событиям на участке 65-й армии, я должен признаться, что, несмотря на великолепное начало, 80-минутная артиллерийская подготовка прошла хуже, чем хотелось. Из-за плохой видимости огонь на разрушение целей не дал большого эффекта. К тому же последний огневой налет, не в пример первому, оказался не таким мощным и сокрушительным, каким планировался. К концу артиллерийской подготовки темп огня должен был повышаться, но так не получилось. Недостаточно тренированные орудийные расчеты не выдержали установленного темпа.
И все же, несмотря на эти существенные недостатки, артиллерийская подготовка оказалась в общем эффективной, благодаря большой точности и силе первого огневого налета. Уже к середине артиллерийской подготовки многие подразделения противника начали оставлять окопы и блиндажи, спасаясь в глубине своей обороны. Благодаря этому атака нашей пехоты, начавшаяся в 8 часов 50 минут, была успешной. Сильное сопротивление противник сумел оказать только в Мело-Клетском, где он имел много опорных пунктов, оставшихся неразрушенными и недостаточно подавленными.
Однако дальнейшее наступление развивалось медленно. Отошедшие части противника закрепились на заранее подготовленном рубеже и оказали упорное сопротивление. Опять слово должна была взять артиллерия. Большое количество орудий было выдвинуто непосредственно в боевые порядки пехоты, в ее передовые цепи. Артиллеристы расстреливали врага в упор. Тяжелые полки оставались на месте и поражали противника огнем с закрытых позиций.
В результате совместных усилий пехоты и артиллерии к исходу дня была прорвана первая линия обороны противника. Части 65-й армии продолжали развивать наступление на Венцы.
Находясь в течение дня на одном пункте с П. И. Батовым, я впервые оказался свидетелем его руководства [106] войсками в бою. Этот небольшого роста, стройный и подтянутый человек обладал внушительным голосом, чуть ли не басом, громоподобно рокотавшим при отдаче многочисленных распоряжений и приказаний.
Павел Иванович хорошо знал командиров своих дивизий, неплохо ориентировался на новой для него местности и прекрасно чувствовал пульс боя. Он очень быстро реагировал на малейшие изменения в обстановке, быстро принимал необходимые решения. Помимо личного наблюдения за полем боя он широко пользовался телефоном и радио. Связь работала безотказно. Командарм имел возможность быстро получать сведения об обстановке и столь же быстро доводить свои решения до исполнителей.
Есть одно распространенное и довольно образное выражение, которым характеризуют командиров, четко руководящих подчиненными. О таких говорят: «Они держат свои части на вожжах». Это в полной мере можно отнести и к П. И. Батову. То и дело можно было слышать, как он, получив доклад или донесение командира дивизии о положении дел, тут же указывал, как действовать дальше. Он то и дело поторапливал командиров дивизий, требуя от них энергичных действий, более быстрого продвижения частей.
Но, торопя свои дивизии, Павел Иванович не отказывал им в помощи. Он очень своевременно выдвигал вперед дивизии второго эшелона, требовал от командующего артиллерией армии массирования огня на том или ином участке и т. д. Достигнутые за день результаты в значительной мере были итогом четкого руководства боем со стороны командарма.
В первый день наши дивизии продвинулись только на три — пять километров. Это нас не удовлетворяло, тем более что у правого соседа — 21-й армии — успех был куда больше. Офицеры нашего штаба, осуществляя взаимную информацию, находились в курсе дел армий Юго-Западного фронта. К концу дня стало известно, что 21-я армия прорвала оборону врага на 10–12 километров, а танковые корпуса, введенные в прорыв, продвинулись на 30–35 километров. Правда, перед Юго-Западным фронтом оборонялись только румынские дивизии, а перед частями 65-й армии — немецкие. Но успех соседа неоспорим. [107]
Наступательный дух наших пехотинцев был очень высок, боевые действия не прекращались даже ночью. Нам же, старшим артиллерийским начальникам, пришлось использовать ночь для того, чтобы спланировать и обеспечить действия артиллерии на следующий день.
2
С рассветом 20 ноября мы снова были на наблюдательном пункте 65-й армии. Чувствовали себя бодро, у всех было приподнятое настроение. Глядя на нас, никто не сказал бы, что мы провели бессонную ночь в напряженной работе. Видимо, все держались на нервах. Усталости никто не чувствовал, да и думать о ней просто не было времени. Всеми владела только одна мысль: вперед!
Погода не улучшилась. Как и накануне, стоял густой туман, и мокрый снег крупными хлопьями опускался на землю, покрывая белой пеленой следы вчерашнего боя. Второй день наступления опять начался без участия авиации. Теперь это было не так опасно, как накануне, когда мы прорывали главную полосу вражеской обороны. Но отсутствие в воздухе нашей авиации было очень ощутимо. Кому довелось в минувшей войне участвовать в наступательных операциях, тот хорошо знает, как радостно бывало на душе у всех, особенно у пехотинцев, когда они видели свою авиацию в воздухе. А какой подъем вызывали в войсках наши бомбардировщики, проплывавшие волнами над их боевыми порядками в сторону врага! Эти глубокие воздушные рейды сопровождались звуками, ласкавшими слух, как музыка: сначала угрожающий рокот множества моторов, а потом отзвуки мощных разрывов авиационных бомб где-то в глубине вражеской обороны. И вот такой сильной огневой и моральной поддержки были лишены наши войска в первые дни наступления. Если это обстоятельство не имело такого решающего значения, как в первый день, то, во всяком случае, намного ослабляло силу нашего удара. Восполнить образовавшийся пробел могла в какой-то мере только артиллерия, нанося мощные огневые удары, круша оборону врага. Независимо от погоды, наша пехота не могла обойтись [108] без ее непрерывной поддержки, и мы делали все, что было в наших силах.
После короткой артиллерийской подготовки войска 65-й армии возобновили наступление. Мело-Клетский, этот твердый орешек, так и не был взят нами накануне. Но в течение ночи сюда, на открытые позиции, было выдвинуто большое количество орудий для уничтожения огневых точек прямой наводкой. Испытанное средство не подвело. Сильный опорный пункт, очень мешавший наступлению нашего правого фланга, быстро пал под соединенными ударами пехоты и артиллерии.
После этого наступление развивалось успешнее. Армия наносила удар правым флангом и центром, а левый фланг оставался на месте, занимая прочную оборону. Противник нес большие потери, но, отходя, продолжал отчаянно сопротивляться, цеплялся за каждый населенный пункт, за каждую высотку. То на одном, то на другом участке фронта разгорались ожесточенные схватки. Наступление вызвало необычайный подъем в войсках, но наступать было нелегко. Части противника оставались еще достаточно боеспособными, и преодоление каждой сотни метров достигалось ценой больших усилий и немалых жертв.
Но не только враг мешал нашему наступлению. Были и другие, свои трудности, о которых нельзя умалчивать, если мы хотим правдиво отобразить события тех незабываемых дней. Если в подготовительный период мы остро ощущали недостаток средств тяги и транспорта, тяжелые дорожные условия и многое другое, то в ходе наступления все это начало сказываться еще больше.
Страшно артиллеристу оставаться без снарядов в бою. А такая угроза не раз нависала то над одной, то над другой частью. Снаряды расходовались куда быстрее, чем подвозились. И это понятно. Тысячи снарядов в напряженные периоды боя расходовались за какие-нибудь два-три часа. И все же ценой огромных усилий, благодаря неиссякаемой солдатской сметке снаряды своевременно доставлялись к орудиям. Порой в самые критические минуты, когда уже не оставалось никаких надежд, боеприпасы все же попадали по назначению. Я не случайно выразился, что снаряды доставлялись, а не подвозились. Именно доставлялись. Их [109] подносили или подтаскивали на волокушах, на плащ-палатках и других подручных средствах. И все это делали наши безвестные герои под вражеским огнем, ежеминутно подвергаясь смертельной опасности.
Страшно было и пехотинцу остаться в бою без артиллерийской поддержки. А такая угроза тоже назревала не раз. По мере продвижения стрелковых частей некоторые артиллерийские полки резерва Верховного Главнокомандования и даже стрелковых дивизий начали отставать от наступавших войск. Причины тому были разные. Еще 16 ноября авиация противника разрушила переправу большой грузоподъемности, а наши саперы не успели восстановить ее к началу наступления.
Но меньше всего в этом были повинны саперы, эти героические труженики войны. В безлесных донских степях каждое бревно было на вес золота, и не так-то просто оказалось раздобыть и доставить материал для восстановления переправы. И вот не на чем было переправлять тяжелую артиллерию через Дон. Она оставалась на месте и поддерживала наступавшую пехоту, пока хватало дальности стрельбы орудий. Некоторые части могли бы перейти через Дон по переправам меньшей грузоподъемности, но нечем было тянуть орудия. Командиры артиллерийских полков доходили до того, что собирали все имевшиеся тягачи, чтобы сделать хоть один дивизион способным передвигаться. Конечно, это — крайняя мера, но иного выхода не нашлось.
Вся тяжесть непрерывной огневой поддержки пехоты легла на батальонную, полковую, частично на дивизионную артиллерию и на истребительно-противотанковые полки. Правда, и для этой артиллерии не хватало средств тяги, но тут дело было поправимо. Орудия батальонной и полковой артиллерии не так уж тяжелы — каких-нибудь 600–900 килограммов. По сравнению с орудиями, вес которых колебался в пределах от 3 до 9 тонн, это были действительно легкие пушки. Но понятия о легкости весьма относительны. Даже самую легкую 45-миллиметровую пушчонку, весившую немногим меньше тонны, тащить на себе порой не так уж просто. По гладкой дороге ее сравнительно легко может перекатывать орудийный расчет из шести-семи человек. Но в бою дороги попадаются разные. Чтобы не отстать от боевых порядков пехоты, артиллеристы тянули свои [110] пушки по снежному полю, изрытому траншеями, окопами и множеством больших и малых воронок от разрывов наших снарядов и мин. Все эти препятствия им приходилось преодолевать под постоянным огневым воздействием противника. А ведь нужно было не только тащить орудия вперед. То и дело расчетам приходилось останавливаться и вести огонь по врагу, подносить самим снаряды, а потом вновь и вновь перекатывать орудия. Люди выбивались из сил и только усилием воли заставляли себя преодолевать усталость, неотступно продвигаться за пехотой, поддерживать ее своим огнем.
Но не в одной усталости было дело. Усталость можно перебороть. От огня противника расчеты несли потери, и нередко у орудий оставалось по четыре, а то и по три человека. В таких случаях орудия могли стрелять, но они неизбежно отставали от пехоты. Поредевшим расчетам становилось не под силу передвигать даже легкие пушки. И тут на помощь «богу войны» приходила «царица полей».
Пехотинцы заменяли выбывших из строя артиллеристов. Это стало неписаным законом взаимной выручки в бою. Вместе с артиллеристами они впрягались в лямки, наваливались на колеса и тащили орудия вперед. Только вперед! Орудия сопровождения пехоты не должны были отставать — и не отставали.
Справедливости ради следует сказать, что такое содружество наблюдалось в ротах и батальонах и распространялось только на орудия сопровождения. Без их огневой поддержки пехота не смогла бы преодолеть сопротивления врага. Зато в полках и особенно в дивизиях об артиллерии заботились мало. О ней вспоминали только тогда, когда требовался ее огонь. Некоторые общевойсковые командиры плохо знали положение дел не только в приданных, но и в штатных артиллерийских полках.
Дело доходило до того, что в некоторых дивизиях из артиллерийских полков брали специалистов для пополнения стрелковых подразделений. Такими непродуманными действиями наносился тяжелый удар по боеспособности артиллерийских частей.
Обо всем этом я пишу, чтобы полнее обрисовать обстановку тех дней. Мало того что приходилось преодолевать большие трудности в снабжении, надо было следить, [111] чтобы артиллерийские полки не превращались в резерв пехоты.
В ожесточенных боях пехота несла немалые потери, ряды бойцов таяли. Поэтому командирам дивизий приходилось очень туго, и они шли на крайность, допускать которую все же было нельзя. Пополняя стрелковые роты и батальоны за счет артиллерийских полков, командиры дивизий подрубали сук, на котором сами сидели. Такая практика наблюдалась не только на нашем фронте. В это дело вынуждены были активно вмешаться Ставка и военные советы фронтов.
Но никакие наши трудности не спасали противника. Хотя наступление продолжалось медленнее, чем всем нам хотелось, все же наши войска продвигались вперед и враг терял одну позицию за другой. С каждым часом над ним все больше нависала угроза окружения. К концу дня войска 65-й армии продвинулись правым флангом и центром на 8–12 километров, а сосед справа — 21-я армия — почти на 20 километров. Чтобы ускорить продвижение войск 21-й армии, уже в 9 часов утра 20 ноября в ее полосе в прорыв вошел 4-й танковый корпус генерала А. Г. Кравченко, который очень быстро продвинулся в глубину вражеской обороны.
Этот день принес противнику особенно большие неприятности. К началу нашего наступления значительная часть его резервов была сосредоточена против войск Сталинградского фронта и нашего левого крыла. 19 ноября, когда войска Юго-Западного фронта и наша 65-я армия перешли в решительное наступление, немецкое командование начало поспешно перебрасывать к участкам нашего прорыва часть своих резервов с волжского берега. Это в полной мере соответствовало общему замыслу советского командования. Предвидя именно такие действия противника, было решено начать наступление армий Сталинградского фронта на сутки позже войск Юго-Западного и Донского фронтов.
По рассказам очевидцев, в полосе Сталинградского фронта, у Волги, туман был еще гуще, чем на нашем фронте. Видимо, это обстоятельство и побудило командующего фронтом генерал-полковника А. И. Еременко задержать начало артиллерийской подготовки. Вопреки намеченному плану, его армии перешли в наступление не одновременно. И пожалуй, несмотря на нарушение [112] плана, это не испортило дела. Если одновременный переход трех армий в наступление сулил успех благодаря силе удара, то и в вынужденном варианте были свои преимущества. Нетрудно представить положение противника, получившего неожиданные удары с разных направлений. Оказавшись в таких условиях, он начал метаться, стремясь закрыть бреши, и неизбежно распылял резервы. Его сильный «кулак» разжимался, и он начинал действовать «растопыренными пальцами».
И вот когда врагу начинало казаться, что удалось ликвидировать прорыв, по его обороне наносился еще удар, и опять на новом направлении. В таких случаях, если наступающие войска действуют энергично, а артиллерия наносит мощные и точные удары, оборона противника начинает трещать по всем швам. Так получилось и в данном случае. Войска Сталинградского фронта с каждым часом все больше проникали в глубину вражеской обороны. Наибольшего успеха добились соединения 57-й армии под командованием Ф. И. Толбухина, которые к 17 часам прорвали оборону противника на всю тактическую глубину.
К концу второго дня нашего наступления у врага не должно было оставаться никаких сомнений относительно замыслов советского командования. Он уже не мог не видеть грозившего ему окружения и отчаянно сопротивлялся. Но никакие усилия не принесли ему успеха.
В течение 21 ноября армии трех фронтов продолжали теснить врага. Танковые и механизированные корпуса, введенные в бой в полосах армий Юго-Западного и Сталинградского фронтов, обогнали пехоту и, ломая вражеское сопротивление, устремились вперед, на соединение друг с другом. Противник неоднократно предпринимал контратаки, но наши пехотинцы, артиллеристы и танкисты везде отбивали их. Из многих наблюдений и донесений составлялось общее представление о самоотверженности советских солдат, сержантов и офицеров. Но, к нашему стыду, многие интересные подробности, героические дела и имена тысяч отважных патриотов так и не установлены. Видимо, у нас не было достаточного опыта в этом деле. Мы едва успевали справляться с руководством боевыми действиями и следить за бесперебойным снабжением артиллерии. К счастью, так [113] было только в первые дни наступления. Потом мы все же поняли, что каждый героический боевой эпизод — это не только подвиг, но и неоценимый опыт, который мы должны тщательно изучать, если хотим стать еще более сильными.
На следующий день — 22 ноября — в 8 часов 30 минут, после часовой артиллерийской подготовки, перешла в наступление и 24-я армия нашего фронта. По данным наблюдения и показаниям пленных, артиллерийская подготовка дала хорошие результаты. Почти все дзоты, блиндажи и огневые точки на северной окраине села Верхнее Гнилое и на укрепленных высотах были разрушены или подавлены. Телефонные провода, проложенные в окопах, оказались во многих местах перебитыми. Противник понес тяжелые потери в живой силе.
И все же 24-я армия успеха не имела. Некоторые части дошли только до проволочных заграждений, а иные захватили ряд окопов, но дальше продвинуться не смогли. С утра этого дня я находился на наблюдательном пункте вместе с командармом И. В. Галаниным и командующим артиллерией Д. Е. Глебовым, был свидетелем всего происходившего. На мой взгляд, причина неудачи скрывалась только в одном. После артиллерийской подготовки пехота замешкалась, действовала очень нерешительно и медленно, потеряв порядочно времени. Противник успел оправиться от ударов артиллерии и оказал сопротивление нашим наступавшим частям.
Многие склонны были винить артиллерию, но с этим трудно согласиться. И тогда, на Волге и Дону, и в более поздние периоды Великой Отечественной войны многие общевойсковые командиры высказывали мнение, что артиллерийская подготовка может быть признана удовлетворительной в том случае, если после нее пехота наступает беспрепятственно. Некоторые даже утверждали, что после хорошей артиллерийской подготовки пехота может атаковать в полный рост, идти вперед не пригибаясь, почти как на параде. Но все это лишь досужие вымыслы, не имевшие ничего общего с действительностью.
Большой ошибкой было бы считать, что после артиллерийской подготовки противник полностью и надолго теряет способность к сопротивлению. Для решения подобной [114] задачи потребовалось бы такое количество артиллерии, и особенно боеприпасов, которого в те годы не могла дать никакая промышленность. Да такую задачу никто и не ставил перед артиллерией. Слов нет, артиллерия обязана была надежно подготовить атаку нашей пехоты. Но что это значит? Это значит, что артиллерия должна нанести большой урон живой силе противника, разрушить его штабы, узлы связи, оборонительные сооружения и подавить огневые средства. Подавить противника — значит лишить его возможности сопротивляться на какой-то короткий отрезок времени.
Кто бывал под сильным артиллерийским огнем противника, тот сам хорошо знает, что в течение этого времени приходится укрываться в окопах, щелях, блиндажах. После прекращения огня проходит еще несколько минут — две-три, а иногда и больше, — прежде чем приходишь в себя и вновь обретаешь способность к действиям. В таком же состоянии оказывается и противник после нашей артиллерийской подготовки. Поэтому атака всегда приносит успех, если она проводится в тот период, когда враг еще не оправился от артиллерийского удара. В умении использовать этот момент и заключается искусство атаки.
Пехота должна была наступать за огнем артиллерии, не боясь разрывов своих снарядов и не отставая от них. Но этой выучки явно не хватало частям 24-й армии, имевшим в своих рядах много необстрелянных солдат. В бою многому не научишь. Тут уж надо действовать, принимать все меры, чтобы помочь пехоте выполнить поставленную задачу. Поэтому в середине дня с разрешения К. К. Рокоссовского я распорядился к вечеру передать 24-й армии несколько артиллерийских полков из 65-й армии, которой они были меньше нужны.
С утра 23 ноября вновь проводилась артиллерийская подготовка, но пехота опять не имела успеха. Причиной тому была не только недостаточная обученность и сколоченность частей армии. Чувствовалась и более жесткая, чем на других участках, оборона. Перед 24-й армией занимали рубежи достаточно боеспособные немецкие части.
Командующий армией решил ввести в бой 16-й танковый корпус генерала Н. П. Маслова, но и это не улучшило положения. Маневр танков был ограничен [115] минными полями и многочисленными балками. Танки начали атаку медленно и нерешительно. Артиллерия активно поддерживала их и делала все, что было в ее силах. Для корректировки огня в танках находились заранее выделенные и подготовленные артиллерийские офицеры. Эти горячие головы, видя медлительность танкистов и желая заставить их действовать активнее, вырвались на своих машинах вперед, начали утюжить, давить гусеницами пехоту и огневые точки противника. Два смельчака погибли, а один был ранен.
Для непосредственного сопровождения танков, или, как было принято говорить, для сопровождения их огнем и колесами, были выделены подразделения полковой и противотанковой артиллерии, люди которых проявили не только мужество, но и боевую сметку. Помню такой случай. Командир 1-й батареи истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона 84-й стрелковой дивизии старший лейтенант Кулаков организовал тесное взаимодействие с танкистами. Не надеясь на свои изношенные тягачи, он уговорил танкистов прицепить орудия к танкам, а расчеты посадить на броню. По выходе в расположение противника артиллеристы отцепили орудия и приступили к выполнению боевой задачи. Батарея действовала слаженно и, как только вступила в бой, подбила 3 неприятельских танка.
И все же, несмотря на большие усилия пехотинцев, танкистов и артиллеристов, 24-й армии не удалось прорвать оборону противника. Армия топталась на месте.
За это время войска 65-й армии совместно с 3-м гвардейским кавалерийским корпусом охватили с юга вражескую группировку в малой излучине, Дона. К исходу 23 ноября они выдвинулись на рубеж Большенабатовский, Ближняя Перекопка и преградили противнику отход на запад.
Войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов добились еще большего успеха. К 23 ноября части 26-го и 4-го танковых корпусов Юго-Западного фронта овладели Калачом — важным опорным пунктом противника на правом берегу Дона. За 5 дней эти корпуса прошли с боями около 120 километров. Введенный в бой 4-й механизированный корпус Сталинградского фронта вышел к 12 часам 22 ноября в район Советского. Меньше [116] чем за трое суток он продвинулся в глубину обороны противника на 80–90 километров. Это были замечательные рейды наших танкистов. Правее 13-й механизированный корпус Сталинградского фронта вышел 22 ноября на реку Червленая.
С занятием нашими танкистами Калача и Советского расстояние между войсками Сталинградского и Юго-Западного фронтов составило немногим более 10 километров. Немецкое командование всячески пыталось не допустить соединения наших танковых и механизированных корпусов. С этой целью оно перебросило к Советскому и Калачу свои 24-ю и 16-ю танковые дивизии. Но это не могло изменить положение.
Части 4-го танкового и 4-го механизированного корпусов 23 ноября соединились в районе Советского. К 25 ноября стрелковые дивизии обоих фронтов закрепили достигнутый успех и создали плотное кольцо окружения вражеской группировки.
С 25 по 30 ноября войска всех трех фронтов вели бои, стремясь сжать кольцо окружения. И в этом они достигли немалого успеха. К исходу 30 ноября занятая окруженной группировкой площадь уменьшилась более чем вдвое.
Завершив окружение вражеской группировки, мы были еще далеки от самого главного. Основной задачей, поставленной перед нами Верховным Главнокомандованием, было уничтожение окруженной группировки. Предстояло еще много трудностей.
Конечно, нельзя было думать, что гитлеровское командование примирится с фактами и не попытается спасти свои войска. И на этот счет ни у Верховного Главнокомандования, ни у военных советов фронтов не было никаких сомнений. Дело в том, что уже в последние дни ноября противник начал перебрасывать к Волге свои резервы с запада. Было ясно, что если не создать внешний фронт окружения, то враг окажется в благоприятных условиях и постарается выручить свои окруженные войска.
Поэтому часть стрелковых и подвижных соединений Юго-Западного и Сталинградского фронтов начала выдвигаться к рекам Чир и Аксай для создания внешнего фронта окружения и надежного обеспечения флангов наших ударных группировок. Выдвигаясь на свои рубежи, [117] эти соединения вели упорные бои с прибывшими резервами противника.
В ноябрьских боях артиллерия сыграла огромную роль. Надо по достоинству оценить ее действия. Но как рассказать все то, что было сделано за 12 дней ноября — первых дней разгрома крупнейшей группировки противника?! Мне кажется, здесь уместно опять прибегнуть к языку цифр. Вот. некоторые данные. Артиллерия только Донского фронта за 12 дней выпустила свыше полумиллиона снарядов и мин. Это — более 3,5 тысячи тонн металла и взрывчатого вещества. Для подвоза такого количества боеприпасов одним рейсом понадобилось бы около 14 тысяч полуторатонных автомобилей. А длина автомобильной колонны растянулась бы на 400 километров.
Израсходовав такое большое количество боеприпасов, артиллерия Донского фронта нанесла противнику тяжелые потери: уничтожила более 1300 различных целей, в том числе 50 артиллерийских и минометных батарей, 370 станковых и ручных пулеметов, 570 дзотов и блиндажей, а также много живой силы. Кроме того, в ходе наступления было подавлено большое количество таких целей, как артиллерийские и минометные батареи, отдельные орудия и пулеметы.
Велика была и роль зенитной артиллерии, которая вместе с истребительной авиацией не позволяла вражеским самолетам безнаказанно нападать на наши войска и тылы. К началу операции группировка нашей зенитной артиллерии на всех трех фронтах значительно усилилась, а ее действия стали более решительными и целеустремленными. И не по собственной воле враг вынужден был в семь раз сократить свои налеты. Действия наших зенитчиков обошлись ему в 125 сбитых самолетов.
Все приведенные мною данные говорят только о физических, материальных результатах огня артиллерии. Но есть еще и тактические результаты, трудно измеримые, но часто имеющие очень большое значение. Чтобы меня правильно поняли, упомяну только об отражении контратак пехоты и танков противника и о воспрещении подхода его резервов.
Из наземных войск только артиллерия способна сорвать или максимально ослабить подготовку противника [118] к атаке. Это достигается своевременным открытием огня. Иногда нам совершенно невозможно было установить, какие потери понес враг. Да и не в этом было главное. Нам, артиллеристам, важно было только то, что контратака не состоялась, наша пехота не понесла потерь и продолжает успешно наступать. Тут нет никаких единиц измерения. Но грамотному военному человеку должно быть ясно, что иногда привычная формулировка: «Отбита контратака противника силою до батальона с 30 танками», имеет куда большее значение, чем донесение об уничтожении сотен вражеских солдат, десятков пулеметов и т. п.
Теперь о воспрещении подхода резервов противника. Большую роль в этом играла авиация, а из наземных войск такие задачи способна была решать только артиллерия, обладающая большой дальностью стрельбы.
Используя средства воздушного наблюдения или заранее подготовленные данные, артиллерия производила так называемые дальние огневые нападения. В этих случаях она держала под обстрелом дороги, разрушала мосты и наносила врагу потери, расстраивала его ряды. Не всегда мы могли выяснить результаты огневых нападений. Но если они были успешны, нашей пехоте удавалось занимать нужные рубежи, а вражеские резервы запаздывали и к тому же подходили изрядно потрепанными.
Об этой стороне деятельности артиллерии, носящей тактический, а иногда и оперативный характер, у нас мало говорили и еще меньше задумывались. Только стремление полнее показать роль артиллерии в бою, ее огромную, неоценимую помощь наступавшим войскам заставило меня заниматься столь подробными рассуждениями. Хочется верить, что все сказанное расширит представление читателя о месте в бою рода войск, которому я отдал более 40 лет жизни.
Под ударами наших войск враг начал терять стойкость. С первых же дней сталинградского контрнаступления появились пленные. Многие из них сдавались добровольно. Чтобы не грешить против истины, нужно отметить, что поначалу заметно большая тяга к плену наблюдалась среди румынских войск, что отнюдь не характеризует их как плохих воинов. У румынских солдат, офицеров и генералов были серьезные причины для отказа сражаться под черными знаменами со свастикой. [119]
А в более поздние периоды сражения сдача в плен не только румынских, но и немецких солдат и офицеров приняла массовый, катастрофический для врага характер.
Первой крупной ласточкой была сдача в плен румынского армейского корпуса в полном составе во главе с его генералами. Вот как это было. Еще 21 ноября части 52-й гвардейской, 96-й и 333-й стрелковых дивизий окружили крупную группировку румынских войск в районе Распопинской, Базковского, Белонемухина. Окруженные румынские войска получили у нас наименование распопинской группировки. С утра 22 ноября наши дивизии вели бой на уничтожение этих войск, и судьба их была уже предрешена. У румын оставался только один разумный выход из положения — капитуляция. И вот в 18 часов 22 ноября из Распопинской пришли румынские парламентеры, сообщившие о решении их командования сдаться в плен. Стороны договорились, что в 23 часа 30 минут по сигналу «Белая ракета» румынские войска, прекратив сопротивление, сложат оружие.
В переговорах принимал участие заместитель командира 26-го артиллерийского полка 63-й стрелковой дивизии майор Н. Д. Чевола. Он и рассказал мне некоторые подробности, достоверность которых подтверждается сохранившимися документами. Ровно в 23 часа 30 минут румынские войска по установленному сигналу строем двинулись на левый берег Дона. Впереди на машинах ехали генералы и старшие офицеры, а за ними следовали колонны войск. Очевидцы утверждали, что шли они бодрее, чем воевали. Оружие и другое боевое имущество складывалось в указанных местах. Майор Чевола, возглавлявший прием артиллерийского имущества, рассказывал о горах сложенных телефонных аппаратов, катушек с телефонным кабелем, биноклей и других артиллерийских приборов. В память об этом событии у многих наших офицеров появились румынские бинокли в черных эбонитовых футлярах.
Всего в составе распопинской группировки было взято в плен 27 тысяч солдат и офицеров с оружием и снаряжением. Так румынская армия потеряла свой 5-й армейский корпус, но сохранила жизнь тысячам сыновей румынского народа. [120]
3
Наступил декабрь, начались устойчивые морозы. Зима полностью вступила в свои права. Дон окончательно сковало прочным льдом. Участились снежные метели, после которых приходилось в течение нескольких дней расчищать фронтовые дороги, затрачивая усилия сотен и тысяч людей. В условиях приволжских степей суровая зима создавала особые трудности при размещении войск и устройстве их быта. Единственным укрытием от пронизывающих насквозь ветров, не считая немногочисленных деревень, были балки, к которым тянулось все живое.
В населенных пунктах хватило места лишь немногим высшим штабам и их тыловым учреждениям. Помню, долгое время штаб 66-й армии размещался в балке с очень высокими берегами. И в этих берегах на разной высоте приютились землянки, с первого взгляда напоминавшие множество ласточкиных гнезд. К землянкам вели вырытые в склонах ступеньки. Наиболее радивые хозяева покрыли эти «парадные» лестницы узкими досками и устроили даже перила из жердей. После дождей или в оттепель глинистая земля становилась настолько скользкой, что подняться по земляным ступенькам иной раз было равносильно исполнению сложного циркового трюка. И даже доски с перилами почти не помогали.
Дороги замело снегом, и ориентироваться на местности было чрезвычайно трудно, особенно ночью.
Помню, с комиссаром нашего управления полковником Сунцовым произошел такой случай. Как-то ночью в начале декабря, когда подморозило и густо падал снег, он ехал в штаб 66-й армии. Ночные путешественники никак не могли найти въезд в балку. Шофер вел машину медленно и очень осторожно, что и спасло их от серьезной аварии. Водитель не заметил, что подъехал к обрыву. Передние колеса на какое-то мгновение зашли за край обрыва, и машина поползла вниз. К счастью, берег оказался не очень крутым, водителю удалось удержать машину от свободного падения. Но добираться до дна балки не пришлось. Через каких-нибудь 8–10 метров машина наткнулась на препятствие и остановилась. [121]
Сунцов и водитель осторожно выбрались из машины и осмотрелись. Оказалось, что они приехали в ту самую балку, где размещался штаб армии. Автомашина остановилась на крыше входа в одну из землянок. Сунцов решил оставить машину на месте до утра и, позаботившись об устройстве шофера в землянке, пошел разыскивать нужных ему армейских начальников.
Утром обитатели балки увидели «эмку», невесть какими путями забравшуюся на «верхотуру». К тому же и землянка находилась выше остальных. И вот сейчас, почти 20 лет спустя, я вспомнил об этом эпизоде, когда начал описывать размещение штабов и войск в то время.
В безлесных степях с большим трудом приходилось добывать топливо. Каждая щепка была на вес золота. Далеко не всем удавалось раздобыть материал, чтобы сделать двери для землянок и блиндажей. Вместо дверей использовались плащ-палатки, хоть как-то прикрывавшие вход.
У немцев с устройством жилых землянок дело обстояло, пожалуй, несколько лучше. Они без зазрения совести грабили и разрушали городские квартиры, магазины, учреждения. Магазинные прилавки, библиотечные стеллажи и книжные шкафы, театральные зеркала, мебель из квартир и многое другое — все это они тащили в свои блиндажи и землянки, чтобы создать максимально возможные удобства.
Но все равно им не удавалось в полной мере спасаться от русских морозов. Одеты они были совсем не по сезону. Румынские солдаты имели хоть высокие бараньи шапки, а немецкое «воинство» с каждым днем все больше теряло солдатский облик. В ход пошли награбленные у местного населения женские теплые платки, кацавейки и прочее тряпье, которое могло как-то защитить от холода. Немецкие солдаты зябко кутались во все это, забыв о чести мундира, и становились похожими на огородные чучела.
Да! Наши солдаты выглядели иначе. Советский народ, несмотря ни на какие трудности, хорошо позаботился о своей армии. К наступлению зимы мы получили все необходимое. Нашим солдатам и офицерам не страшны были морозы и ветры. Они имели теплое белье, стеганые ватные шаровары и телогрейки, отличные полушубки, шапки-ушанки, валенки, рукавицы. [122]
Морозы и ветры были нам не так уж страшны, но сам театр военных действий создавал серьезные трудности при расположении боевых порядков войск, и особенно артиллерии. Выбор огневых позиций и наблюдательных пунктов вырос в большую проблему. В условиях степной местности единственным подходящим местом для огневых позиций были все те же балки, и без того забитые до отказа штабами, соединениями вторых эшелонов, бесчисленными тылами. В них, этих спасительных балках, размещались танки, тракторы, автомашины, кухни, склады, ютились люди и кони.
Каждая балка была хорошей мишенью для вражеской авиации, но истребители и зенитчики бдительно охраняли свои войска. В этом отношении нашим союзником оказалась и погода, часто не очень милостивая к авиации. Наконец, и положение для противника создалось, как говорят у нас, «не до жиру, быть бы живу». В ту пору все помыслы немецкого командования были направлены на использование своей авиации для снабжения армии Паулюса по воздуху.
Как же выходили из положения артиллеристы? Очень немногие батареи располагались в неглубоких балках. Большинство же находилось на гладкой, как стол, местности в специально оборудованных снежных окопах. Такое расположение оставалось безнаказанным только потому, что окруженные вражеские войска сидели на голодном пайке по всем видам довольствия. Они были вынуждены беречь ничтожные запасы снарядов и мин до крайнего случая.
Нелегко нам было и с выбором наблюдательных пунктов. При отходе противнику удалось оторваться от наших войск и закрепиться на выгодных рубежах. Опять многие командные высоты оказались в его руках. Нам пришлось расположить изрядное количество наблюдательных пунктов до лучших времен на небольших высотках — «пупках», с которых хоть как-то можно было вести наблюдение.
Некоторые армии предприняли частные операции с целью улучшить свои позиции. Делались и попытки наступления с более решительными целями, но жизнь показала, что для этого еще не пришло время. Наши войска были не только утомлены прошедшими боями, но и ослаблены в результате понесенных потерь, без которых, [123] к сожалению, не обходятся и победоносные операции. Требовалось время, чтобы всесторонне подгототовиться к полному уничтожению окруженных войск противника.
Декабрь ушел на пополнение поредевших дивизий людьми, материальной частью, транспортом и тягой. Усилился подвоз необходимых грузов. Транспорт работал с большим напряжением. Вовсю развернулся и ремонт техники.
Частные операции, предпринятые некоторыми армиями, имели целью не только улучшить позиции. Попутно решались и другие задачи. Мы проверяли прочность обороны противника и дезориентировали его относительно предполагаемого направления главного удара наших войск. Сжимая кольцо окружения, мы ближе подводили артиллерию к переднему краю для обстрела аэродромов и воспрещения посадки вражеских транспортных самолетов в кольце. Огонь нашей артиллерии систематически уничтожал живую силу противника и подавлял его волю к сопротивлению. К тому же в ходе боев немцы были вынуждены расходовать боеприпасы, которые с большим трудом доставлялись в условиях воздушной блокады.
Частные операции наших войск имели свои особенности и, к сожалению, неоднократно кончались неудачами. Наиболее типичными были операции 21-й и 65-й армий, проведенные с целью овладения Пятью курганами, Мариновкой и Казачьим курганом. Бои за них были столь же упорны, сколь и безрезультатны.
Достаточно сказать, что соединения 21-й армии, вошедшей в ноябре в состав Донского фронта, три дня с переменным успехом вели бои за Пять курганов. И все же высота осталась у противника. После двухдневного перерыва наступление на высоту возобновилось, но и на этот раз наши части не добились решительного успеха.
Перипетии этой небольшой операции, думаю, полностью сохранились в памяти ее участников. Первоначально выбить противника с Пяти курганов было поручено 293-й стрелковой дивизии, которая перед этим понесла большие потери в ходе нашего контрнаступления. Ее усилили семью артиллерийскими полками всех типов и двумя полками «катюш». Такого большого количества [124] артиллерии, пожалуй, не получала ни одна дивизия даже в более поздних операциях. И все же эта дивизия не выполнила поставленную задачу, а только увеличила свои потери. У нее совершенно не осталось сил для активных боевых действий, и она была выведена в тыл для пополнения и приведения в порядок.
На смену пришла 252-я стрелковая дивизия под командованием полковника Анисимова. Это было примерно 14–15 декабря. С первого дня пребывания на новом участке командир дивизии начал обдумывать, как лучше подойти к неподатливым курганам. В его распоряжении осталась вся артиллерия усиления, сведенная в одну группу, во главе с командиром 275-го гаубичного полка энергичным и решительным подполковником А. И. Телегиным.
Анисимов решил посоветоваться с артиллеристом и вызвал Телегина к себе в штаб.
— Я, товарищ Телегин, человек здесь новый, а вы старожил, можно сказать, и хлебнули уже горя с этими курганами, — начал Анисимов. — Как, по вашему мнению, лучше подступиться к ним? Мне командарм всякое рассказывал, как вы брали высоту, но я думаю, не так страшен черт, как его малюют.
— Если хотите знать мое мнение, охотно доложу, товарищ полковник, — сказал Телегин. — На опыте прошедших боев я убедился, что мы действовали неправильно, непродуманно и совершенно не сообразуясь со своими возможностями. 293-я дивизия вела бой без предварительной тщательной разведки, не имея достаточных сил. Ведь на каждого пехотинца приходилось чуть ли не по 3–4 орудия. И вот такая ослабленная дивизия пыталась овладеть одновременно всеми Пятью курганами. Хотя артиллерии было много, использовалась она, прямо скажем, плохо. Цели не были достаточно разведаны, и дивизионы полков вели огонь по площади, да к тому же распыляли его по всему фронту. По всем этим причинам огонь артиллерии и не дал должного эффекта. Ну и последнее, пожалуй: если хочешь овладеть каким-то рубежом, то подумай и о том, как удержать его. А этого сделано не было. Ведь подразделениям дивизии, какие бы они там ни были, все же удавалось овладеть высотой, а вот удержаться они не смогли, немец выбивал. А насчет того, как брать курганы, [125] я думаю так. Сможете вы собрать полнокровную роту?
— Это мы сделаем, — ответил Анисимов.
— Я думаю, одной такой роты будет достаточно. И не нужно брать сразу все пять курганов. Самый трудный и важный — левый. Вот его и нужно захватить, а остальные потом и сами не удержатся. Для поддержки роты я выделю одну тяжелую батарею 152-миллиметровых гаубиц, и снарядов не пожалею. Да очень много снарядов и не потребуется. Будем бить по конкретным целям, а их-то мы уже знаем. И я готов голову дать наотрез, что не усидит немец на высоте, не выдержит, сбежит. А там уж пусть ваши орлы не зевают. Нужно будет быстро заминировать все подступы к кургану и подготовиться к отражению контратак. Уж в том, что будут контратаки, можете не сомневаться.
На этом разговор закончился. А 17 декабря все произошло примерно так, как предполагал Телегин.
Назначенная командиром дивизии рота хорошо подготовилась к выполнению задачи. Не подвел и Телегин: выделил для поддержки стрелков 1-ю батарею своего полка под командованием старшего лейтенанта Нетудыхатко, очень удачно выбрал для нее огневую позицию и наблюдательный пункт.
В назначенное время батарея открыла огонь по кургану. Артиллеристы обстреливали противника методично, не торопясь, и все время корректируя огонь. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как тяжелые снаряды вспахивали курган. Уже через 20–30 минут немцы начали покидать свои блиндажи и траншеи, ища спасения где-то за высотой.
Батарея вела огонь около часа и израсходовала всего 60 снарядов. Этого оказалось достаточно. Еще не рассеялся дым от последних разрывов, а пехота уже поднялась в атаку. Наши солдаты продемонстрировали незаурядную выучку и через 20 минут уже хозяйничали на кургане, не потеряв ни одного человека.
До вечера на этом участке противник не проявлял активности, а с наступлением темноты предпринял решительную контратаку силами пехоты, танков и самоходных орудий. Но время было упущено. Новые хозяева кургана успели заминировать подступы к своему [126] расположению и хорошо подготовились к встрече врага. Контратаки не имели успеха.
С захватом нашей пехотой левого кургана положение противника на остальных четырех курганах стало опасным и крайне неустойчивым. Вскоре с Пятью курганами все было покончено. И теперь даже не верится, что рота с помощью всего лишь одной батареи сумела за день сделать то, чего не сделала дивизия в течение нескольких дней... Вот уж когда действительно били противника не числом, а умением!
Не менее поучительны были и бои за Казачий курган. Попытки овладеть этой высотой делались 5, 9 и 19 декабря, но все они закончились безуспешно. В этом отношении вина ложится и на командование фронтом. Дело в том, что тогда мы уже вплотную занимались разработкой плана генерального наступления, находились в постоянных разъездах, да и в штабе фронта шла напряженная работа. Проведение всех частных операций было возложено на командование армий. Жизнь показала, что в то время командующие армиями еще нуждались в помощи и добром совете.
Вместе с К. К. Рокоссовским мы попали в 65-ю армию к вечеру 19 декабря, когда третья попытка овладеть Казачьим курганом не увенчалась успехом. И командующий армией П. И. Батов, и его начальник штаба И. С. Глебов видели причину всех неудач в неправильном использовании артиллерии. И за это они упрекали командующего артиллерией И. С. Бескина, сменившего к тому времени Столбошинского. Тут была доля правды, но, конечно, не следовало сваливать всю вину на артиллеристов. Я противник односторонних обвинений. Кстати сказать, в случае неуспеха всегда больше других доставалось артиллерии, ее считали главной виновницей. Слов нет, неточный и несвоевременный огонь не способствует успеху. Но могу с уверенностью сказать, что чаще всего артиллерия производила очень полезную для пехоты и танков работу.
Пожалуй, главной причиной неудачи у Казачьего кургана было то, что к проведению операций приступили без тщательной подготовки, не имея достаточно полных и точных данных о силе и характере обороны противника. В результате получилось так, что командующий артиллерией армии без всякой нужды львиную [127] долю всех орудий использовал для стрельбы прямой наводкой. Тем самым он ослабил удар артиллерии с закрытых позиций. Тут еще раз приходится согласиться с П. И. Батовым, но это далеко не все.
Во время артиллерийской подготовки пехоту не подвели на исходный рубеж. С начала атаки ей пришлось преодолеть большее расстояние, чем следовало бы. А за это время ожили огневые точки противника. Можно было бы подавить их всей мощью оружия ближнего боя. Но командиры стрелковых подразделений считали, что всю эту работу должна выполнять только артиллерия. Это была неправильная, вредная точка зрения. Наконец, ни командиры стрелковых подразделений, ни артиллерийские начальники не продумали, как удержать высоту, если она будет взята.
Командующий фронтом, разобравшись во всем этом, приказал прекратить всякие попытки к наступлению без тщательной подготовки.
Мы порекомендовали вместе с пехотой выдвигать вперед несколько орудий, которые с захватом высоты должны были «оседлать» ее и подготовиться к отражению контратак прямой наводкой. На этот раз к захвату злополучного Казачьего кургана наши части готовились 8 дней.
После нескольких досадных неудач, которые дорого обошлись нам, 28 декабря высота наконец была взята, и почти без потерь. Одновременно с пехотой на захваченный рубеж было выдвинуто 16 орудий для стрельбы прямой наводкой. 28, 29 и 30 декабря противник предпринимал отчаянные попытки отбить высоту и проводил по шести — восьми атак в день. Но все они были отбиты с большими для него потерями.
Особенно досадной была неудача операции по овладению Мариновкой и Атаманским, которую 21-я армия проводила 19 декабря с целью срезать тактически выгодный клин и вплотную подойти к основному рубежу обороны противника. В ней участвовали 51-я, 52-я гвардейская и 96-я стрелковые дивизии, 1-я артиллерийская дивизия в составе семи полков и отдельный 648-й пушечный артиллерийский полк.
На узком участке фронта было сосредоточено 172 орудия. Большую часть их — 139 орудий — командующий артиллерией армии Д. И. Турбин приказал выставить [128] для стрельбы прямой наводкой. Он был большим поборником такого использования артиллерии и потому назначал для этой цели куда больше орудий, чем требовала обстановка. Никакого плана действий артиллерии он не составил, видимо считая его излишним при столь ограниченной задаче. И это привело к печальным результатам. Почти полторы сотни орудий не получили конкретных задач. В результате некоторые орудия без всякой нужды стреляли по одним и тем же целям, только мешая друг другу. В то же время многие важные цели оказались без всякого огневого воздействия.
Операция закончилась очень быстро. После двадцатиминутной артиллерийской подготовки пехота и танки еще не подошли к исходному рубежу для атаки. Пришлось продлить огонь еще на десять минут. С самого начала потеряв темп наступления, пехота, встреченная огнем уцелевших фашистских автоматчиков, не пошла в атаку, хотя отдельные бойцы уже ворвались в Мариновку. Из 26 танков только 5 прорвались до Атаманского, а остальные из-за различных неисправностей не смогли принять участие в наступлении. Действия артиллерии, пехоты и танков были настолько несогласованными, что невольно возник вопрос о непродуманности и поспешности в подготовке операции.
Нетрудно понять нашу досаду, чтобы не сказать больше, когда мы узнали, что артиллерийский огонь нагнал страху на немцев и многие из них бежали, а оставшиеся на месте покорно ждали плена!.. Мариновку мы прозевали в полном смысле этого слова. Вот что значит вести бой без непрерывной разведки! И виною тому, безусловно, были артиллеристы, в первую очередь сам Д. И. Турбин.
За все эти ничем, не оправданные промахи командующим армиями пришлось держать суровый ответ. Думаю, что разговор по этому поводу с командующим фронтом они запомнили надолго.
4
В начале Декабря немецко-фашистское командование приступило к реализации планов выручки своих войск, окруженных под Сталинградом. Непосредственного участия в операциях по срыву этих планов мы не принимали, [129] но были хорошо информированы обо всем происходившем на внешнем фронте.
Память человеческая несовершенна. Поэтому, чтобы избежать искажения исторических фактов, не всегда полагаются на нее и обращаются к первоисточникам — архивным документам. Так поступил и я, чтобы не стать жертвой ошибки собственной памяти.
Решительное наступление котельниковской группировки противника началось 12 декабря после сильной авиационной и артиллерийской подготовки. Удар наносился на участке 51-й армии с общей целью прорвать фронт нашей обороны, соединиться с войсками у Волги и таким образом вызволить их из окружения.
Следует оговориться, что относительно цели этой операции у верховного немецкого командования и командования группы армий «Дон» мнения разошлись. Гитлер, вопреки здравому смыслу, никак не хотел согласиться на отвод армии Паулюса от Волги. Он настаивал на прорыве кольца окружения только для того, чтобы восстановить оборону на Дону и до лучших времен удерживать этот район. Вновь назначенный командующий группой армий «Дон» фельдмаршал Манштейн более трезво оценивал обстановку и не закрывал глаза на действительное положение вещей. Он считал, что при создавшемся положении единственно разумным решением были прорыв фронта окружения и вывод из «котла» остатков армии Паулюса.
По замыслу Манштейна его котельниковская группировка должна была прорвать внешний фронт наших войск. Прорыв же внутреннего фронта предполагалось осуществить силами части армии Паулюса. Так мыслилось соединение вражеских войск, действовавших на внешнем фронте, с войсками, находившимися в окружении. Но этому плану не суждено было осуществиться.
Начавшееся 12 декабря вражеское наступление в первые дни развивалось успешно. Но к 16 декабря нашим войскам удалось приостановить его на рубеже реки Аксай. И здесь с 16 по 18 декабря шли ожесточенные бои. Подтянув свежую 17-ю танковую дивизию, противник с утра 19 декабря возобновил наступление и в тот же день прорвался к реке Мышкова. Это был последний рубеж, достигнутый дивизиями Манштейна ценой больших [130] потерь. Паулюс, находясь между молотом и наковальней (Гитлером и Манштейном), не решился организовать встречный прорыв.
На правом берегу реки Мышкова заблаговременно развернулись наши 300-я стрелковая дивизия 5-й ударной армии, 38-я стрелковая дивизия, прибывшая из 64-й армии, и один полк 87-й стрелковой дивизии, ранее действовавший на этом направлении. Туда же к этому времени подошли головные дивизии 2-й гвардейской армии, которая должна была войти в состав Донского фронта и предназначалась для нанесения главного удара по окруженным войскам. Армией командовал тогда генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский.
Помню, еще 16 или 17 декабря вечером, когда соединения 2-й гвардейской армии совершали марш в отведенные им районы, у меня собрались заместитель командующего артиллерией Советской Армии генерал-лейтенант артиллерии М. Н. Чистяков, Г. С. Надысев и командующий артиллерией 2-й гвардейской армии генерал-майор артиллерии С. А. Краснопевцев.
Разговор шел о предстоявших задачах армии и ее артиллерии. Тут меня вызвал к себе К. К. Рокоссовский и проинформировал о сложившейся обстановке в армиях Сталинградского фронта, которые действовали на внешнем фронте. Он сказал, что 2-я гвардейская армия передается Сталинградскому фронту, а ее дивизии уже получили задачу двигаться в новом направлении. Мне не оставалось ничего другого, как распрощаться с Краснопевцевым, пожелать ему успеха и пожалеть об уходе от нас такой полнокровной, сильной армии.
В период с 16 по 31 декабря войска Юго-Западного фронта, осуществив успешное наступление, разгромили 8-ю итальянскую, 3-ю румынскую армии и всю тормосинскую группировку противника, которая тоже предназначалась для деблокирования окруженной армии Паулюса. После полного сосредоточения 2-й гвардейской армии 24 декабря с рубежа реки Мышкова перешли в наступление и другие армии Сталинградского фронта. В ожесточенных боях они к 31 декабря полностью разгромили котельниковскую группировку противника, и в результате этих операций внешний фронт отодвинулся от кольца окружения на 100 и более километров к западу. После такого крупного поражения у немецкого [131] командования не осталось никаких надежд на спасение армии Паулюса. Она была обречена.
За рубежом появилось много мемуарной литературы, посвященной событиям второй мировой войны. За перо взялись и бывшие гитлеровские генералы. При описании операций начального периода войны против Советского Союза эти авторы, не жалея красок, рассказывают об успехах гитлеровской армии. Когда же дело доходит до печальных страниц истории похода на Восток, авторы заметно меняют тон. Это и понятно, так как факты — вещь упрямая и спорить с ними бесполезно. И тем не менее, стремясь обелить себя или же как-то подсластить очень уж горькие факты, многие авторы пытаются помягче рассказать о них, срезать острые углы и сделать компромиссные выводы.
Я не собираюсь рецензировать книги Манштейна и Дёрра: «Утерянные победы», «Поход на Сталинград» и многие другие, но хочу заметить, что при описании ряда фактов эти авторы явно грешат против истины. Когда дело доходит до оценки некоторых важных фактов и явлений, они фальсифицируют историю.
Пожалуй, такие, мягко говоря, неточности преследуют одну цель: умалить роль Советской Армии и всего советского народа в достижении побед на фронтах Великой Отечественной войны. Сколько раз немецкие генералы пытались объяснить свои поражения чем угодно, только не силой советского оружия! То им мешали русские морозы, то они сетовали на наши дороги (дороги во многих районах боевых действий и в самом деле были неважные)... Но очень редко они признавали, что причины поражений заключались в силе ударов советских войск.
Описывая бои котельниковской группировки в декабре 1942 года, Манштейн в общем верно излагает ход боевых действий. Но он очень односторонне объясняет причины печального для него события — провала попытки прорваться к окруженной группировке Паулюса. Автор, конечно, прав, утверждая, что огромная вина за судьбу немецких войск на берегу Волги ложится на Гитлера. Но, если быть объективным, так надо признать и то, что в разгроме его армий «повинны» прежде всего наши войска. Однако автор не хочет быть объективным. И когда заходит речь о действиях наших войск, ему как [132] будто изменяет память. Дёрр оказался справедливее и не раз упоминал о силе ударов Советской Армии, о хорошо организованном у нас взаимодействии между родами войск, о надежности противотанковой обороны и т. д. А вот бывший генерал немецко-фашистской армии Меллентин, автор книги «Танковые сражения», стремясь скрасить факты поражения немецких войск, пишет почти изысканно: «К 26 декабря от 57-го танкового корпуса почти ничего не осталось; он буквально «скоропостижно скончался». Это действительно так, но очень жаль, что автор оставляет читателя в неведении относительно «болезни», которая оказалась способной уносить с полей сражения целые корпуса.
Объясняя причину своего поражения, Манштейн сетует на то, что Гитлер отклонил его план действий и не разрешил Паулюсу прорваться из кольца ему навстречу. Это-де позволило советскому командованию непрерывно снимать войска с внутреннего фронта окружения и бросать их на котельниковское направление — против его дивизий. Возможно, Манштейн будет удивлен, если ему станет известно, что до последнего дня наступления его войск только одна наша 384-я стрелковая дивизия была переброшена из 64-й армии на рубеж реки Мышкова. Так что мы вовсе не воспользовались пассивностью Паулюса и не в этом была причина поражения Манштейна. Тут уж, как говорится, нашла коса на камень. Лишь в самый критический момент наша 2-я гвардейская армия, предназначавшаяся для Донского фронта, действительно была брошена против котельниковской группировки. Но так было сделано не столько для противодействия этой группировке, сколько для ее разгрома.
Слов нет, активные действия армии Паулюса в декабре могли осложнить обстановку на внутреннем фронте окружения, но вряд ли это могло существенно изменить положение. Нет, не следовало Манштейну опускать такого важного фактора, как сила и организованность ударов наших армий, которые и определили окончательный исход сражений на внешнем фронте.
Теперь о снабжении армии Паулюса по воздуху. И тут Манштейн и другие авторы упорно не хотят взглянуть правде в лицо. Все они признают, что снабжение этой армии было сорвано, но приводят только две причины постигшей их неудачи: недостаток транспортной [133] авиации и плохую погоду. О действиях нашей зенитной артиллерии и истребительной авиации авторы «скромно» умалчивают. Так, Манштейн пишет: «Больше чем противник, снабжению армии Паулюса по воздуху мешали недостаток транспортной авиации и плохие погоды в районе Сталинградского театра военных действий».
В плохой организации снабжения окруженных все авторы обвиняют Геринга. Он, дескать, дал Гитлеру обещание бесперебойно снабжать по воздуху войска Паулюса всем необходимым и в достаточном количестве, но не сдержал слова. В этом есть какая-то доля правды. Но в общем дело обстояло далеко не так, как описывают немецкие генералы.
Активные действия транспортной авиации противника по доставке грузов окруженной армии начались с 28 ноября. Нам не составляло труда определить, что вражеские самолеты пролетали в «котел» главным образом с запада и юго-запада, так как их основные аэродромы на внешнем фронте базировались в Тацинской, Морозовском, Миллерово. На этих направлениях и сосредоточили свои основные усилия наши зенитная артиллерия и истребительная авиация. Вражеская авиация начала нести потери от их ударов. Контуры воздушной блокады тогда уже обозначились, но из-за большой протяженности фронта окружения плотность огня зенитной артиллерии была еще невысокой. Во всяком случае, в декабре снабжение «котла» по воздуху уже было затруднено и уже тогда грузы поступали к Паулюсу в крайне ограниченном количестве.
К концу декабря, когда наши войска на внешнем фронте после успешного наступления захватили и Тацинскую и Морозовский, противнику пришлось перебазировать свои аэродромы дальше на запад. Самые же трудные для врага времена пришли с началом нашего наступления — с 10 января 1943 года. С каждым днем кольцо окружения сжималось и воздушная блокада становилась все плотнее. У противника росли потери самолетов. И, чтобы восполнить их, он перебрасывал новые части транспортной авиации с других направлений. Вскоре после начала нашего наступления была переброшена из Берлина в Таганрог группа 1-й эскадры особого назначения, которая до этого базировалась на Сицилии и обеспечивала снабжение африканской армии [134] Роммеля. Об этом нам стало известно из допроса членов экипажа сбитого самолета.
С первых дней наступления лучшие аэродромы на окруженной территории в Большой Россошке и Питомнике попали под обстрел нашей артиллерии, и поэтому производить на них посадку транспортных самолетов стало практически невозможным делом. 16 и 17 января наши войска уже захватили оба эти аэродрома и еще аэродром в Басаргино. С того времени в распоряжении противника оставались только аэродром в Гумраке и Центральный аэродром. Но и они с 21 января попали под интенсивный обстрел нашей артиллерии, а 24 января аэродромный узел Гумрак был захвачен нашими войсками. С этого дня противник лишился возможности совершать посадку транспортных самолетов в кольце. Он вынужден был продолжать снабжение окруженных войск лишь путем сбрасывания грузов на парашютах и даже без парашютов.
По подсчетам немецкого командования, для снабжения армии Паулюса всем необходимым, хотя бы в крайне ограниченном количестве, нужно было ежесуточно доставлять в «котел» от 1000 до 1200 тонн различных грузов. И это при таких суточных нормах снабжения, как 1 килограмм 225 граммов продовольствия на человека, 10 снарядов на орудие и горючего на 10 километров. Но в течение всей операции обреченным войскам Паулюса в среднем ежесуточно доставлялось только 94 тонны различных грузов. Это — в 10–12 раз меньше голодной нормы снабжения, предусмотренной Манштейном.
Большой помехой для немецкой авиации, особенно транспортной, были истребительная авиация и зенитная артиллерия советских войск. Их умелые действия, право же, нанесли противнику вреда больше, чем Геринг. Но я не собираюсь никого убеждать в этом, только хочу рассказать, что мне доподлинно известно, и предоставить самому читателю делать выводы.
Гитлеровские генералы стыдливо умалчивают, что плотность нашего зенитного огня увеличивалась и вынудила самолеты противника при хорошей видимости совершать полеты на высоте до четырех-пяти километров. Поэтому немало сброшенного груза попадало на нашу территорию. Отмечались и такие случаи, когда фашистские [135] летчики, опасаясь за свою жизнь, не решались входить в зону кольца плотного зенитного огня и предпочитали сбрасывать груз где-либо в стороне. Иногда грузы сбрасывались на весьма почтительном расстоянии от кольца, например, в районе Качалино, Пичуга и даже в Иловле. Это происходило в лунные ночи, при наличии таких надежных ориентиров, как крупные реки и железнодорожные линии. Так что нельзя заподозрить немецких летчиков в потере ориентировки. Наши бойцы, свидетели такого «точного» грузометания, и изголодавшиеся и обносившиеся местные жители недавно освобожденных деревень охотно пользовались этими щедротами немецких летчиков.
В те дни не обошлось и без печальных для противника курьезов. Однажды был захвачен в плен немецкий офицер, в полевой сумке которого мы обнаружили таблицу световых сигналов ракетами для обозначения места сбрасывания груза.
Нетрудно догадаться, что в течение всего времени действия этих сигналов ни один парашют с грузом не опустился в кольце окружения.
Теперь о погоде. Манштейн и все другие немецкие генералы в своих воспоминаниях очень настойчиво и на все лады проклинали погоду, которую они выставляют чуть ли не главной виновницей, мешавшей работе транспортной авиации. Но странное дело! Просматривая отчеты зенитчиков Донского фронта за декабрь 1942 и январь 1943 года, я пришел к выводу, что ссылки Манштейна и других авторов на погоду не так уж основательны.
Не зная, как немецкие генералы будут описывать сталинградские события через полтора десятка лет, наши зенитчики бесхитростно констатировали факты. В их отчете я нашел раздел, в котором они отмечали режим работы транспортной авиации противника. Оказывается, когда воздушная блокада усилилась, немцы изменили тактику действий своей транспортной авиации.
Дневные полеты к «котлу» немецкие летчики совершали только в облачную погоду. Они пролетали в облаках или еще выше, ориентировались и совершали посадку, пользуясь пеленгами своих радиостанций, на окруженной территории. Значит, «плохие погоды» не так [136] уж мешали немецким летчикам! Скорее, они были их союзниками и защитниками от огня нашей зенитной артиллерии и истребительной авиации.
В ясную погоду немцы предпочитали летать ночью. Число ночных вылетов к «котлу» резко увеличилось и составило 80 процентов от общего числа полетов.
Таковы упрямые факты. И, думается мне, бесконечные ссылки на тяжелые метеорологические условия делались Манштейном и другими авторами только с одной целью: хоть чем-нибудь оправдать перед немецким народом, перед историей свои тяжелые поражения.
И как бы ни пытались все эти авторы умалять роль Советских Вооруженных Сил, они все же кое-где проговариваются. Рассуждая о потерях своих войск на Волге и Дону, Манштейн признает, что немецкая авиация потеряла там 488 самолетов и до 1000 человек летного состава. Даже если верить таким данным, нельзя не признать значительность цифр. Они объективно свидетельствуют, что наши зенитчики и летчики-истребители не сидели сложа руки. [137]
