Нам салютует родина
Москва в огнях.
Торжественный венец
Ракетных звезд героям салютует.
И враг дрожит: он чует свой конец.
Беда врагам, когда Москва ликует!
Александр Ясный
О конце июня и самом начале июля на фронте приутихло, однако, делая по четыре-пять вылетов на разведку в сутки, мы знали, что это затишье перед грозой. Не могут долго молчать противники, сосредоточившие друг перед другом огромные армии. Вот-вот тишина взорвется, и пойдут греметь кровавые бои по всему Орловско-Курскому выступу.
Для постоянного контроля (воздушного наблюдения) за неприятелем из нашего полка было выделено восемь самолетов. Первую четверку было приказано возглавить мне, вторую — Василию Лимаренко. За каждым из нас закрепили район разведки. У меня было севское направление, у Лимаренко — южнее города Орла. Мы контролировали шоссейные и железные дороги, а также места сосредоточения техники и живой силы противника. Хорошо изучив свои районы, замечали малейшие изменения на том или ином участке фронта.
Я летал в паре с Николаем Крючковым, а Денисов со своим ведомым всегда ходил выше нас и обеспечивал от внезапного нападения истребителей противника. Такое же распределение обязанностей было и в четверке Лимаренко.
Однажды, выполняя поставленную задачу, мы подошли к линии фронта, когда еще на востоке не было видно солнечных лучей. Линию боевого соприкосновения определили по системе траншей и ходов сообщения между ними. Молчали артиллерия и минометы, не наблюдались выстрелы стрелкового оружия. Казалось, внизу царит мертвая тишина, лишь кое-где из кустарников вились [158] дымки, подымаясь на небольшую высоту и расстилаясь затем до горизонту.
Вскоре я заметил, что по дороге из Игрицкого на Семеновское двигалась одинокая бронемашина. Я перевернул свой Як-1 через левое крыло и начал набирать скорость, быстро сближаясь с целью. Машина не останавливалась и не маневрировала, а напротив, на полной скорости мчалась вперед. Водитель или не обращал внимания на наши самолеты, или не видел их в утренней мгле. После небольшой выдержки я открыл огонь. От самолета понеслась ярко-красная трасса точек. Бронемашина резко сделала разворот вправо, перевернулась несколько раз и загорелась. Из нее так и не вылез ни один человек.
— «Тридцать третий»! Смотри внимательно, по тебе открыли огонь из пулеметов, — предупредил меня Крючков.
По мне били из кустарника, где еще недавно вились, казалось, такие мирные дымки.
— А ну-ка, Николай, успокой их, — передал я.
— Атакую! — послышалось в ответ.
Как только Крючков закончил стрельбу и начал переходить в набор высоты, его выход из атаки я прикрыл своим огнем. По Николаю стреляли, но после того, как я ударил по вражеской огневой точке, трасса оборвалась.
Денисов со своим ведомым надежно прикрывали нашу штурмовку, внимательно просматривая воздушное пространство, особенно северо-западное направление, где нами был обнаружен полевой аэродром противника.
Выйдя из пикирования правым боевым разворотом, мы с Крючковым оказались на высоте 1200 метров. Осмотревшись, пошли во вражеский тыл. Вдоль дороги на Игрицкое возле опушки тянулась колонна автомашин, не успевшая спрятать в роще длинный хвост. Несколько западнее были видны на земле свежие следы танковых гусениц.
Предупредив верхнюю пару «яков», мы перевели самолеты в пикирование. Снизившись до бреющего полета, решили получше просмотреть лесок и автоколонну. Между грузовиками обнаружили четыре автобуса. Мы обстреляли их. Загорелась одна, затем другая машина, из них в панике начали выбегать фашисты.
Но вот заговорили вражеские зенитные пулеметы и Орудия. Пришлось буквально прижиматься к верхушкам [159] деревьев и уходить из зоны интенсивного обстрела. Развернувшись на юг, мы набрали высоту 3500 метров. Теперь можно было радировать в полк о результатах разведки. Сколько штурмовиков или бомбардировщиков пошлют для уничтожения обнаруженной автоколонны — дело командования.
Возвращаясь домой по дороге на Севск, мы обнаружили другую колонну автомашин. Крючков и я сделали по две атаки, а Денисов со своим напарником значительно больше, так как у них еще были не израсходованы боеприпасы. В голове колонны загорелось шесть автомашин, остальные расползались в стороны, наезжая в спешке одна на другую.
Я доложил на КП полка и об этом скоплении вражеских машин. За удачную разведку подполковник Мельников объявил нам благодарность.
Успешно действовала и четверка воздушных разведчиков, возглавляемая гвардии младшим лейтенантом В. А. Лимаренко. Чтобы не быть голословным, приведу выдержку из донесения начальника политотдела 1-й гвардейской Сталинградской истребительной авиадивизии гвардии подполковника Молчанова на имя начальника политотдела 16-й воздушной армии В. И. Вихрова:
«При выполнении боевых заданий по разведке особо отличились летчики из части гвардии подполковника Е. П. Мельникова:...кандидат ВКП(б), трижды орденоносец, заместитель командира аэ гвардии младший лейтенант Лимаренко, сбивший 9 самолетов противника лично и 5 в группе...
23.6.43 г. в 9 часов 35 минут тов. Лимаренко вылетел на разведку. Западнее Ясные Сосницы с высоты 300 метров заметил движение десяти крытых и одной легковой автомашины. Летчик нанес штурмовой удар по колонне и уничтожил легковую автомашину.
В этом же вылете в 9 часов 55 минут Лимаренко заметил движение колонны танков противника среднего типа численностью до 80 штук. И сразу же эти данные передал по радио на командный пункт полка»{4}.
Такие же задачи выполняли восемь экипажей разведчиков из части гвардии майора Хлусовича.
Используя выдавшееся затишье, техники приводили в [160] порядок самолеты. Старший инженер полка И. Б. Кобер наседал на Дмитрия Дрыгу, Дрыга торопил своих подчиненных — мотористов, оружейников, электриков и других специалистов.
В целях совершенствования пилотажного и огневого мастерства, выработки наступательного духа у молодежи, отваги и решительности в бою особое внимание обращалось на исправность радиоаппаратуры. Теперь на каждом самолете были установлены приемники и передатчики. Без радио летать, как это было под Москвой и иногда под Сталинградом, строго запрещалось.
В полку была проведена летно-тактическая конференция. Опытные воздушные бойцы рассказывали молодежи об особенностях новых немецких самолетов, о тактике борьбы с ними, указывали на сильные и слабые стороны вражеских машин, припоминали свои наиболее удачные атаки. Говорили о блокировании и штурмовке аэродромов, о технике тарана самолетов противника. Выступили майор Бенделиани, капитаны Балюк, асы Кобылецкий, младший лейтенант Лимаренко и другие. Дали слово и мне. А в заключение мы выслушали командира полка, который подвел итог нашей конференции и рассказал о свободной охоте, о боевых порядках во время прикрытия наземных войск, о маневрах и огне в бою и о других важных делах, объединенных темой с коротким названием «Черты советского аса».
Теория сочеталась с практикой обучения летной молодежи. Было установлено, что молодой пилот Силуянов не имеет достаточного опыта стрельбы по наземным целям. Это могло отрицательно сказаться во время штурмовки вражеских наземных войск, блокировании аэродромов, а также при выполнении других боевых заданий. Командир полка Мельников приказал запланировать для Силуянова несколько тренировочных вылетов. Штурман Ч. К. Бенделиани и помощник командира части по воздушно-стрелковой подготовке капитан И. И. Кобылецкий помогли молодому летчику устранить существенный недостаток в его боевой подготовке. Последующие воздушные бои показали, что Силуянов не зря тренировался — он не сделал ни одного холостого захода по наземным целям.
Литвинюк и Шувалов проводили в эскадрильях комсомольские и партийные собрания. К этому времени в подразделениях полка были созданы первичные организации, [161] так что у комсорга и парторга забот хоть отбавляй. Им помогали работники политотделов дивизии и армии. В то время был распространен метод персональных отчетов коммунистов и комсомольцев по тому или иному вопросу. Я, в частности, доложил о том, что было сделано по претворению приказа Сталина № 195 в жизнь, то есть, как воюю с врагом, сколько уничтожил его самолетов, показываю ли пример подчиненным.
Как-то утром с постов ВНОС на командный пункт стали поступать сообщения о приближении к одному из наших военных объектов большого количества немецких бомбардировщиков под сильным прикрытием истребителей.
Командир немедленно выслал в воздух дежурную эскадрилью, в составе которой пошла пара истребителей, ведомая гвардии лейтенантом Котловым.
Большая группа «мессершмиттов» и «фокке-вульфов» была отсечена от «юнкерсов», связана боем. Основной удар наши летчики нанесли по бомбардировщикам.
«В разгар боя гвардии лейтенант Котлов заметил, что высоко в стороне, совершенно с другого направления, к цели пробираются более 30 «юнкерсов», — говорилось в донесении в политотдел армии. — Выше их шли 15 ФВ-190 и «мессеров».
Словно огненным мечом, трассами снарядов и пуль рассекал Николай Котлов строй вражеских бомбардировщиков. На землю упал Ю-88, и тут же десять истребителей сзади и сверху атаковали Котлова.
Ведомый, защищавший своего командира, был сбит, и в эти же секунды от огня Котлова полетели наземь два «мессершмитта ».
Оставшись один, гвардеец не прекращал атаки и упорно пробивался к бомбардировщикам. Вывернувшись от огня четверки немецких истребителей, тов. Котлов взмыл вверх и нанес удар по немецким бомбардировщикам. Один из них загорелся и камнем пошел к земле.
На Котлова хищно набросились «мессершмитты». Гвардеец оказался в кольце, но продолжал биться. Вражеский снаряд оторвал ему выше колена правую ногу... Напрягая усилия, Николай Котлов нажал на гашетку и сбил еще одного Ме-109.
Это был пятый самолет, уничтоженный героем в воздушном бою. Но и его самолет уже горел. Последним усилием воли летчик выбросился с парашютом. [162]
Гвардии лейтенанта Николая Котлова подняли с земли наши пехотинцы... Богатырь, совершивший беспримерный подвиг в бою, умер в госпитале через несколько часов»{5}.
В последующих воздушных боях летчики 1-й гвардейской Сталинградской истребительной авиадивизии отомстили врагу за гибель Николая Котлова.
Наш полк обычно вылетал на прикрытие наземных войск всем составом. Так было и за несколько дней до знаменательного танкового сражения у Прохоровки, когда совершил героический подвиг мой товарищ Виталий Константинович Поляков.
Мы барражировали на высоте 2500 метров, потому что успели изучить тактику вражеских бомбардировщиков на Орловско-Курской дуге. Она не отличалась ни разнообразием, ни оригинальностью: фашистские самолеты появлялись на высотах от 1500 до 2000 метров группами по 30 — 40 штук, становились в круг и начинали пикировать на наши боевые порядки. Некоторые сбрасывали бомбы с горизонтального полета и торопились уйти от огня наших истребителей.
Время барражирования подходило к концу. Скоро нас должен был сменить соседний полк. Однако вместо «яковлевых» над Прохоровкой появилось двадцать «фокке-вульфов», которые ходили четверками на разных высотах. Это означало, что вот-вот покажутся и бомбардировщики. Без них «фоккерам» делать тут нечего.
В надежде рассеять нашу группу или хотя бы связать боем, фашистские истребители начали атаку. Что ж, драться не впервой. Часть «яков» приняла бой, а другая приготовилась к встрече бомбардировщиков. Ребята дерутся молодцами. Вот один «фоккер» от меткого огня Крючкова врезается в землю в километре северо-западнее Дружеветской. Вслед за ним вспыхивает и беспорядочно падает другой ФВ-190, сбитый Денисовым. Натиск гитлеровцев ослабевает: «яки» им не по зубам.
Но вот появляются бомбардировщики. Пять групп Ю-87 [163] по двадцать семь и четыре группы Хе-111 по двадцать самолетов. Гвардии майор Бенделиани с ходу атакует ведущего «юнкерса» и с первой атаки сбивает его. Горящий самолет падает в одном-двух километрах юго-западнее деревни Сеньково. Гвардии капитан Балюк следует примеру штурмана полка и также атакует одну из групп бомбардировщиков противника. От огневого удара командира эскадрильи Ю-87 взрывается в трех километрах южнее деревни Богомосьев.
Боевой порядок бомбардировщиков расстроен, бомбы рвутся далеко от цели, беспорядочно. Ведя воздушный бой, я замечаю, как один из ФВ-190 атакует Бенделиани, увлекшегося схваткой с другим истребителем противника. На «яке» майора пробит консольный бензобак. На помощь штурману поспевает Иван Балюк.
У нас на исходе горючее. На смену нам приходит соседний полк, и мы возвращаемся на свой аэродром.
Заправка машин, пополнение боеприпасами — и снова на боевое задание. Только пришли в. район прикрытия, как показались три группы бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Наша ударная группа во главе с Чичико Бенделиани молниеносно перешла в атаку. Ведя огонь, «Яковлевы» отсекают «хейнкелей» от истребителей и наседают на них. Лишенные прикрытия, бомбардировщики под ударами истребителей разворачиваются на обратный курс.
В разгаре боя Виталий Поляков со своим ведомым гвардии младшим лейтенантом Калмыковым и Геннадий Шерстнев с гвардии младшим лейтенантом Юрием Маркевичем неожиданно устремились куда-то в сторону. Оглядываюсь и вижу: в районе Смородное подходит еще одна группа вражеских самолетов на высоте около 3000 метров. Молодцы ребята, вовремя заметили. Но в какой переплет они попали сами: на них набрасываются шесть «фоккеров». Однако звено смело идет в атаку, словно не замечая истребителей противника.
«Ястребки» молниеносно врезаются в строй бомбардировщиков и открывают по ним огонь. После первых атак вышел из боя подбитый Калмыков и взял курс на свой аэродром. Шерстнев и Маркович вступили в схватку с истребителями, а Поляков продолжал атаковать бомбардировщиков. В одной из атак он сблизился с ведущим «Хейнкелем-111» на двадцать метров и пронзил его пулеметно-пушечными [164] очередями. «Хейнкель» окутался черным дымом, но продолжал лететь.
Воздушные стрелки бомбардировщиков открыли по самолету Виталия огонь и пробили бензобак, водяной радиатор, зажгли правую плоскость. Однако Поляков продолжал огневые удары по бомбардировщикам. «Хейнкели» не выдержали натиска советского истребителя, куда попало сбросили бомбы и повернули на запад.
К Виталию устремились Геннадий Шерстнев и Юрий Маркевич и успели прикрыть его от ударов «фоккеров» сверху.
Передо мной удирающий бомбардировщик, подожженный Виталием Поляковым. Добить его не удается: на меня наседают два «фоккера». Увертываюсь от них и мельком замечаю, что горящий самолет Полякова не падает. Судя по всему, он вполне управляем. Больше того, Виталий, кажется, атакует врага. Так и есть. Младший лейтенант направляет свой истребитель на «Хейнкель-111». Вот он сближается с хвостовым оперением вражеского бомбардировщика и резко взмывает вверх. Во все стороны разлетаются обломки. «Хейнкель» переходит в пике, летит к земле и падает в районе Смородное. Самолет Виталия, видимо потеряв управление, срывается в штопор. Но позади него в воздухе вспыхивает белый купол парашюта. Уцелел, жив Поляков!
Фашисты уходят. Преследовать их нет возможности, горючего едва достанет на обратный путь. Спокойно наблюдаем, как Поляков опускается прямо на руки наших солдат, выбежавших из укрытий. Его обнимают, целуют. Весь воздушный бой. проходил на глазах пехотинцев и артиллеристов; они были свидетелями мастерства и отваги летчиков нашего полка, сбивших за несколько минут пять бомбардировщиков и четыре истребителя противника. Правда, нашу победу омрачила потеря одного летчика и двух самолетов, но все-таки это была внушительная победа.
В полку провели митинг, посвященный героическому подвигу Виталия Полякова, выпустили боевые листки, состоялись специальные политинформации в каждой эскадрилье.
Спустя несколько дней ежедневная красноармейская газета «Доблесть» писала:
«Молодые летчики! Будьте бесстрашными и мужественными, как Виталий Поляков. О летчике Виталии Полякове [165] можно написать увлекательную повесть. Придет время, и такая книга будет написана. А пока мы расскажем простыми словами о нашем боевом товарище младшем лейтенанте Виталии Константиновиче Полякове».
Далее в корреспонденции говорилось, что двадцатилетний юноша, воспитанник ленинского комсомола Виталий Поляков до войны учился в средней школе, затем в московском аэроклубе. Война застала его в Серпуховской объединенной авиационной школе пилотов и механиков. Все свои силы, умение он отдал учебе.
После окончания школы летчиков он прибыл в часть, когда решалась судьба Сталинграда. В эту величайшую битву включился и молодой пилот. Уже в первых воздушных боях он показал себя мужественным и стойким летчиком. В один из октябрьских дней сорок второго года, вылетев на прикрытие своих войск, истребители встретили группу фашистских бомбардировщиков. Звено, в котором был тогда сержант Поляков, имело преимущество в высоте и первым бросилось на врага. Виталию меткой очередью сразу удалось сбить одного бомбардировщика. Но вот появились восемь «мессеров». У наших истребителей горючее было уже на исходе, но они продолжали сражаться. Виталий Поляков получил тяжелое ранение, однако на поврежденном самолете сумел вернуться на свой аэродром.
После двухмесячного лечения в эвакогоспитале локтевая кость левой руки срослась, зарубцевались и другие раны, и Виталий возвратился в свою часть. Снова началась боевая жизнь. Вскоре Поляков в составе четверки истребителей вылетает на разведку. В тылу противника летчики встречают группу ФВ-190. Завязывается воздушный бой, в котором Виталий сбивает один самолет.
Много раз летал Виталий на разведку, доставляя важные сведения о противнике, за что неоднократно получал благодарности от командования.
Корреспонденция заканчивалась описанием боя, в котором Виталий Поляков на горящем самолете таранил «Хейнкель-111».
В том же номере газеты было опубликовано благодарственное письмо матери отважного летчика. По поручению комсомольского собрания его подписали Иван Литвинюк и члены комсомольского бюро полка Александров, [166] Бесспалько, Безилиев, Лиховицкий и другие. В конце письма говорилось:
«Подвиг Виталия будет жить в наших сердцах, как символ воинской доблести и чести воинов воздушной гвардии. Мы гордимся Вашим сыном. Спасибо Вам, Мария Леонтьевна, за воспитание бесстрашного сокола-летчика, отдающего всего себя делу освобождения нашей Родины от озверелого фашизма».
За мужество и отвагу, проявленные в боях с врагом, В. К. Поляков был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Беря пример с героя, в одном из воздушных боев совершил таран гвардии старший лейтенант Николай Крючков. Таким образом, таран, как один из самых решительных приемов борьбы с врагом, получил права гражданства в нашем полку.
2 июля 1943 года был днем напряженных воздушных боев. В очередном вылете четверка «Яковлевых» поднялась в небо во главе с гвардии младшим лейтенантом Геннадием Шерстневым. Это был небольшого роста, никогда не унывающий, смелый и энергичный летчик. Не раз участвовал в воздушных боях и всегда выходил победителем.
Вот и сегодня на высоте около 3000 метров группа Шерстнева перехватила Ю-88, который вел, по всей вероятности, разведку. Молниеносной атакой «яки» попарно атаковали вражеский самолет. Загорелся правый мотор. Еще атака — и Ю-88 нашел себе могилу на курской земле.
В ту же минуту со стороны солнца появились четырнадцать ФВ-190 и бросились на группу Шерстнева. Хорошо владея искусством пилотажа, наши летчики не только отбивались от истребителей противника, но, выбрав удачный момент, сами переходили в наступление.
Один из «фоккеров» зашел в хвост машине комсомольца Березина, но Шерстнев, выполнив удачный маневр, атаковал врага и заставил выйти его из боя. За подбитым ведущим, оставляя шлейф черного дыма, последовал и ведомый. По самолету Березина открыли огонь другие немецкие истребители. «Як» сделал полупереворот и скрылся в облаках. Домой Березин не возвратился. Почти с пустыми баками пришли на свой аэродром остальные.
Едва группа Шерстнева успела зарулить на стоянку, как В. А. Лимаренко, В. К. Слесарев и С. С. Ткаченко [167] взлетели по тревоге на перехват Ю-88, появление которого засекли посты воздушного наблюдения, оповещения и связи. Самолеты быстро набирали высоту, сокращая при этой; инстанцию сближения с противником.
Вот уже отчетливо видна конфигурация «юнкерса». Еще несколько сот метров, и тройка «яков» со стороны солнца перешла в атаку. На моторе и правой плоскости появились вспышки.
Убедившись в отсутствии истребителей противника, Лимаренко скороговоркой предупредил ведомых: — Повторяем атаку. Будьте внимательны. Предупреждение было не лишним, потому что истребители врага могли появиться в любую минуту из обширной облачности, висевшей справа от летчиков. В момент повторной атаки «юнкерса» из облачности вынырнули восемь ФВ-190. Добив Ю-88, наша тройка немедленно вступила в схватку с немецкими истребителями.
«Фоккеры» сосредоточили огонь по самолету Василия Лимаренко и подбили его. Выход из строя ведущего прикрыл гвардии младший лейтенант Владимир Слесарев, а старший лейтенант Стефан Ткаченко продолжал сражаться с восьмеркой фашистских истребителей. Словно коршуны наседали они на него, но гвардеец не поддавался им. В одной из атак командир звена поджег одну машину противника.
Разъяренные неудачей, гитлеровцы с новой яростью набросились на советского летчика. Семеро против одного. Ткаченко отчаянно маневрировал, стремясь навязать противнику бой на вертикалях. Однако «фокке-вульфы» не дали ему такой возможности и подожгли его самолет. Два вылета — две потери в полку.
— Война, — стиснув зубы, хмуро выдавил командир части и тяжело вздохнул. И в этом вздохе Мельникова было столько скорби по летчикам, павшим в бою, что у каждого из нас невольно сжимались кулаки от ненависти к врагу, с которым вот-вот предстояла решительная битва.
В ночь на 5 июля подполковник Мельников собрал на командном пункте командиров эскадрилий и их заместителей. [168]
— Командир дивизии генерал-майор Утин приказал завтра с рассвета всем полком прикрывать боевые порядки наших войск в районе Понырей. Все ли готовы к выполнению боевого задания? — спросил Евгений Петрович, обводя присутствующих взглядом, — Первая эскадрилья?
— Готова!
— Вторая?
— Так точно!
— Третья? — Да.
— Прошу подойти сюда, — пригласил нас комполка и разложил на столе разрисованную красным и синим карандашами карту.
Станция Поныри находилась километрах в шестидесяти пяти от Фатежа, на железной дороге Оред — Курск. Передний край в этом районе обороняли части 13-й армии, далее стояла 2-я танковая армия, а за ней — полки 16-й воздушной армии.
— Туда полетите вот этим маршрутом, — указка Мельникова скользнула на северо-восток, — обратно — вот этим. Вопросы есть? Нет? Дополнительные указания получите завтра. С рассвета быть готовыми к вылету. А теперь — отдыхать.
По эскадрильям расходились не торопясь. Командиры вели разговор о предстоящем сражении, которого столько месяцев ожидали, об Орле и Курске — старинных русских городах, на плечи которых опиралась сейчас война. Много раз им, этим городам, приходилось выдерживать натиск врага. Будучи пограничной крепостью земли Черниговской, Курск в XI — XII веках неоднократно подвергался нападениям половцев. В 1185 году куряне принимали участие в походе новгород-северского князя Игоря Святославича против дерзких половцев, а спустя немногим более полувека бились с татарскими ордами. Растрепала., разорила дикая татарва город, и воскрес он и был укреплен только в XVI веке, после возведения оборонительной линии на южной государственной границе. А теперь вот немцы...
Орел помоложе своего соседа, но и ему на долгом веку не раз приходилось противоборствовать вражьей силе. Основан он царем Иваном Грозным как укрепленный пункт от набегов татар. В 1611 году Орел был сильно разрушен и разграблен польскими интервентами, потом неоднократно [169] разбойничали в нем крымские татары. Но тяжелее немецкого ярма не было...
В 2 часа 20 минут предрассветную тишину, царившую над степью, разорвал необычный гром канонады.
— Началось, товарищ командир? — тревожно посмотрел на меня сержант Терентьев.
— Как видно, началось, — ответил я, прислушиваясь к нарастающему гулу в стороне Понырей.
Орудия, пулеметы и минометы били беспрерывно в течение получаса. Мы знали, что это артиллерия 13-й армии вела контрподготовку к наступлению. И тем не менее удивлялись: «Как же так? Вроде бы первым должен начинать артподготовку противник. Ведь он же готовился к наступлению. Выходит, наши опередили?»
Так оно и было. Наши открыли упредительный огонь за десять минут до начала предполагавшейся артиллерийской подготовки врага. Значит, немецко-фашистское командование оказалось застигнутым врасплох. По всей видимости, именно поэтому вражеская артподготовка началась лишь спустя два часа десять минут. Немного погодя огонь настолько усилился, что даже в Фатеже дрожала земля: артиллеристы начали повторную контрподготовку.
Мы стояли у самолетов и ожидали возвращения из разведки заместителя командира второй авиаэскадрильи Василия Лимаренко с одним из летчиков. Едва солнце успело бросить первую позолоту на аэродром, как из-за леса показалась пара «Яковлевых».
— Они! — с облегчением воскликнули ребята и бросились к командному пункту.
Василий, сняв шлемофон и пригладив растрепанные волосы, подошел к Мельникову.
— Что там? — спросил командир.
— Дуэль. Наши стреляют, немцы стреляют. Дым и огонь. Над позициями тринадцатой армии — тучи бомбардировщиков.
В это время из землянки выбежал начальник штаба и передал приказ комдива на вылет.
— По самолетам! — раздался басистый голос Мельникова.
Звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей поднимались в воздух и шли туда, где разгоралась грандиозная битва; где дрались солдат с солдатом, танк с танком, орудие с орудием, самолет с самолетом; где полыхала окутанная [170] гарью земля, вздымающая фонтаны взрывов в грозно гудящее небо; где из-за сплошных волн бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей не было видно солнца. Дрался наш полк и соседние части дивизии, дрались другие соединения 16-й воздушной армии. На смену одной группе вылетала другая, на смену второй — третья. Волна за волной, поток за потоком...
— Справа «юнкерсы», — подсказывала наземная станция наведения «Приклад». — Атакуйте.
И спустя несколько минут снова:
— «Сокол», я — «Приклад». Слева «хейнкели».
Откуда-то доносился голос «Пули»:
— Внимание, сзади «мессеры»...
— Я — «Сокол». Иду в атаку! — слышалось в ответ.
Сверкают пушечные и пулеметные трассы, бешено несутся «яки», «фоккеры», «мессеры». То вспыхнет наш самолет, то взорвется фашистская машина. Огненные факелы прочеркивают небо сверху вниз, вдоль и поперек.
Мы вылетели уже после третьей заправки, но конца боя не видно. Деремся на высотах от бреющего полета до 4000 — 5000 метров. А впереди еще несколько часов светлого времени, в немыслимом круговороте еще предстоит выполнить два-три вылета. К концу жаркого июльского дня командира полка вызвали в штаб дивизии. Возвратился Мельников через час-полтора и снова, как вчера вечером, собрал руководящий состав.
— Сегодня дивизия сбила тридцать один самолет противника, подбила десять, — сообщил он. Чуть опустив крутую лобастую голову, добавил негромко: — Своих потеряла пять летчиков и десять самолетов... Завтра с рассветом — в воздух. Вопросы?
Все молчали. Вопросов не было.
— Первая эскадрилья готова в бой? — вскинул голову командир.
— Готова!
— Вторая?
— Так точно!
— Третья?
— Да.
Ответы были такими же, как и вчера. Суровое лицо подполковника тронула едва приметная улыбка.
— Добро, соколы, добро. Пойдемте поужинаем. [171]
Мы направились к выходу, уступая дорогу командиру. Неожиданно зазвонил телефон. Мельников взял трубку:
— Да! Какая новость? Ну-у?! Спасибо. Передам... Обмыть? Найдется чем...
Мы слушали разговор Евгения Петровича. Его лицо заметно повеселело. Чему это он радуется? Долго ожидать не пришлось. Положив трубку, он сказал:
— Ну, Чубчик, — это относилось ко мне (ребята иногда называли меня так), — поздравляю! Командир дивизии только что передал: тебе присвоено звание лейтенанта. Приказ получим на днях.
Меня начали «поздравлять» — тормошить, пинать кулачищами, теребить за. уши и волосы.
— Имениннику! — поддал в бок Иван Федорович Балюк.
— С очередным! — хлопнул по спине Петр Денисович Ганзеев.
— Ну будет, будет вам, — хохотал Евгений Петрович. — Парень и так едва на ногах стоит. Пошли в столовую, выпьем за нового лейтенанта.
За столами уже сидели летчики. Весть о присвоении мне очередного звания каким-то образом дошла и до них.
— Товарищи бойцы и бойцысы! — вскочил Генка Шерстнев, поднимая консервную банку, наполовину наполненную водкой. Все засмеялись. Шерстнев всегда называл девушек «бойцысами». — Я поднимаю тост за гвардии лейтенанта — Якова Даниловича. Чует мое сердце — быть ему когда-нибудь гвардии полковником...
— Вот трепло, — перебил его Саша Денисов.
— Почему «трепло»? — не унимался Геннадий. — Остается каких-нибудь пять очередных званий. Чепуха!
В столовой раздался дружный смех. Иван Федорович Балюк бросил в мою кружку две маленькие звездочки:
— Пей, Яша. Так положено но доброй офицерской традиции.
Мы чокнулись, выпили.
Подполковник Верещагин о чем-то пошептался с Мельниковым и, достав из кармана новенькие погоны, подал их мне.
— Кстати о погонах. Знаете ли, друзья, когда они появились в русской армии? [172]
— А как же, — выскочил Сашка Денисов, — шестого января сорок третьего года.
— Так это же не в русской, а в Советской Армии, — улыбнулся Верещагин. — Впервые в России погоны были введены в тысяча семьсот тридцать втором году.
Денисов чуть присвистнул.
— Да, — продолжал начальник штаба. — А носились они сначала на одном плече — на левом, и только с тысяча восемьсот второго года — на обоих плечах мундира. Так-то, товарищ Денисов.
— Ты уж им заодно расскажи и об офицерском звании. А то ведь опять тот же Денисов скажет, что введено это звание в январе сорок третьего, — постукивая корочкой хлеба, сказал подполковник Мельников.
— Что ж, можно, — согласился Антон Васильевич. Это было интересно для всех нас, молодых офицеров, не очень-то хорошо знавших историю чинов, орденов, погон и прочих регалий.
— Офицерами стали именоваться войсковые командиры с возникновения постоянных армий, — начал рассказ начальник штаба. — Как правило, офицерские должности занимали лица, имевшие офицерские патенты, которые в некоторых западно-европейских армиях продавались и покупались.
— Ого! — удивился кто-то. — Там можно было сразу стать полковником.
— А присваивались офицерские звания, — продолжал Верещагин, — преимущественно лицам дворянского происхождения.
— Значит, Яшка теперь дворянин! — вставил Денисов.
— Не мешай, — шикнул на него Шерстнев.
— В русской армии офицерские звания были введены в тысяча шестьсот восьмидесятом году, в стрелецких полках. Ну а до совершенства это дело довел Петр Первый. Чин поручика введен в тысяча семьсот тринадцатом году, майора — восемь лет спустя, а еще через семь лет — подполковника. Несколько позже была разработана табель о рангах.
— Ты и. в самом деле целый доклад закатил. Зна-то-ок! — одобрительно прогудел командир полка. — Что ж, это полезно. Ну, товарищи офицеры, засиделись мы. Пора и честь знать.
Из столовой вывалили шумной, веселой толпой. [173]
И на второй, и на третий, и на восьмой день стонала земля курская и орловская от великого ратного напряжения. Немецко-фашистское командование бросало в ревущее пекло все новые и новые войска — живую силу и технику, но какого-либо значительного успеха добиться не смогло. В восьмидневных непрерывных боях войска Центрального фронта измотали врага и остановили его натиск. Противник перешел к обороне.
Командир дивизии генерал-майор А. В. Утин собрал летный состав своих полков и зачитал обращение Военного совета 13-й армии Центрального фронта к летчикам нашей воздушной армии. В нем говорилось:
«Бомбардировщики и штурмовики своими ударами наносили противнику чувствительные потери в живой силе и боевой технике, расстраивали его боевые порядки, содействовали нашим контратакам, сдерживали наступление немцев. Истребители, прикрывая боевые порядки, противодействовали бомбардировщикам врага, заставляли их сбрасывать бомбы вне цели. Военный совет 13-й армии просит передать летному составу горячую благодарность наших наземных войск за активную поддержку с воздуха в отпоре врагу»{6}.
Мы гордились, что наша воздушная армия эффективно поддерживала войска Центрального фронта. Только 6 июля «по наступающей группировке врага был совершен массированный удар силами 143 бомбардировщиков и штурмовиков, которые успешно применяли противотанковые осколочные и фугасные бомбы. Впервые примененные противотанковые бомбы с большим эффектом прожигали броню танков. Было сожжено более 10 танков и уничтожено много живой силы врага. В этот день летчики-истребители 16-й воздушной армии провели 92 воздушных боя, в которых уничтожили 113 самолетов врага»{7}.
Обращение Военного совета 13-й армии взволновало нас. Каждому хотелось еще больше летать и бить, бить врага беспощадно, до полного его уничтожения.
На южном фасе Курского выступа сражение началось на сутки раньше, чем на северном. Там тоже на земле [174] я в воздухе с ожесточенной яростью сталкивались стальные армады. Нас особенно интересовали действия собратьев по оружию — летчиков. Оказывается, в первый же день наши истребители сбили в воздушных боях 173 вражеских самолета. Бомбардировщики и штурмовики успешно наносили бомбовые и штурмовые удары по фашистским танкам и мотопехоте.
С первого же дня битва на подступах к Обояни приобрела характер грандиозного танкового сражения. Немцы ставили на карту все и не считались ни с какими потерями: в случае успешного прорыва линии советской обороны и овладения Курском любые жертвы будут оправданны. В этих условиях нашей авиации придавалось особое значение. Пехотинцы, танкисты и артиллеристы ежечасно просили авиационное командование: «Дайте самолетов!» И самолеты шли эшелон за эшелоном с раннего утра и до позднего вечера.
Рядом с нами в составе Воронежского фронта воевали авиаторы 2-й воздушной армии. В воздушных боях 6 июля они уничтожили 114 самолетов противника.
О том, как они дрались с врагом, мы знали на примере героического подвига гвардии старшего лейтенанта А. К. Горовца. Встретив в районе Белгорода группу фашистских самолетов, состоявшую из двадцати бомбардировщиков Ю-87, Александр смело вступил в неравный бой. Направляясь к переднему краю, гитлеровцы шли плотным строем. Сомнений не было: они собирались бомбить наши позиции. Горовец бесстрашно врезался в самую гущу самолетов противника. Гитлеровцы растерялись от неожиданности. Молниеносные атаки Александра следовали одна за другой. И каждая атака — сбитый «юнкерс». Горовец уничтожил в этом беспримерном в истории бою девять фашистских самолетов. Остальные, не сбросив бомбы, поспешно обратились в бегство.
Слава об отважном летчике коммунисте Александре Константиновиче Горовце в тот же день облетела все фронты.
Вот туда, где гремело ожесточенное воздушное сражение, и посылал своих однополчан Е. П. Мельников. И они сражались мужественно, по-гвардейски. Примеров тому множество.
Так, 7 июля сразу же после партийного собрания, на котором коммунисты третьей эскадрильи обсуждали вопрос [175] о выполнении одного из приказов Верховного Главнокомандующего, была объявлена тревога. Вместе с другими сослуживцами в воздух поднялся и молодой летчик гвардии младший лейтенант Ботин, имевший на своем счету всего лишь два боевых вылета. В воздушной схватке с противником кандидат в члены ВКП(б) Ботин проявил себя смелым, инициативным бойцом, уничтожив метким огнем двух фашистских стервятников.
7 июля в районе Курской дуги бомбардировщики 2-й и 17-й воздушных армий и авиация дальнего действия снова нанесли несколько мощных ударов по наступавшим танкам и пехоте противника. В воздушных боях было уничтожено более 200 немецких самолетов. А в полосе Центрального фронта советская авиация своими активными и массированными действиями завоевала господство в воздухе.
8 июля войска нашего фронта контрударом отбросили противника с северной окраины Понырей, куда он ценой огромных потерь ворвался 7 июля. Остановили немцев также в районе Ольховатка. В воздушных боях и от огня зенитной артиллерии фашисты потеряли 161 самолет, а на следующий день — 144.
За неделю оборонительных боев под Курском в воздушных схватках и на аэродромах наша авиация уничтожила более 1400 немецких самолетов. Это обеспечило нашей авиации господство в воздухе и создало благоприятные условия для контрнаступления сухопутным войскам.
12 июля — в день начала контрнаступления советских войск под Курском — мы снова вылетели в район Прохоровки для прикрытия своих войск с воздуха. Бомбардировщики врага на этот раз не появились, но зато на земле творилось что-то невообразимое. Лоб в лоб сошлись лавины танков и самоходных орудий. Как потом стало известно, их было до полутора тысяч с обеих сторон. Словно живые чудовища, машины расстреливали друг друга в упор, сталкивались в таране. Одни, крутанувшись на месте, замирали с подбитыми гусеницами, другие, охваченные пламенем, метались, будто в ярости. А на черный дым схватки шли все новые и новые стальные лавины, поднимая тучи пыли...
Летчики потом назвали это место у Прохоровки «танковым кладбищем».
Я уже говорил, что вместе с другими однополчанами [176] храбро сражался с врагом капитан Кобылецкий, несмотря на то что под Сталинградом он был тяжело ранен и летал теперь с деревянной подставкой на педали управления рулем поворота. Он всегда был ведущим группы — четверки либо шестерки «яков». Помнится такой случай.
На смену группе Балюка взлетел Кобылецкий со своими ведомыми Ботиным, Лимаренко и Силуяновым. Набрав высоту над Понырями, истребители начали разворот в сторону солнца. И в этот момент капитан заметил, как со стороны противника показалась целая стая самолетов. На фоне облаков Кобылецкий определил, что это были ФВ-190. Группами по четыре — шесть штук они стремительно приближались к району Понырей.
Видимо, противник рассчитывал неожиданно напасть на советских истребителей, расчистить небо для своих бомбардировщиков. Но «яки» упредили врага. Со стороны солнца они перешли в атаку на ту группу «фоккеров», которая несколько приотстала от общего боевого порядка.. Снайперской очередью капитан сбивает одного ФВ-190. Лимаренко и Силуянов поджигают второго «фоккера», который, не долетев до земли, взорвался в воздухе.
Первая группа немецких истребителей ушла куда-то вниз, под облака, а с остальными завязался смертельный бой. Стремительными ударами «Яковлевы» наносили одну атаку за другой, отбивались от ударов противника, в критические моменты защищали друг друга. Вот, заняв отличное положение для нападения, Силуянов с короткой дистанции открывает огонь по «фокке-вульфу», и тот пылающей головешкой падает вниз. Несколько немецких истребителей зажали в клещи Кобылецкого. Трудновато бы пришлось капитану, если бы его не выручил Ботин. Отличным маневром ведомый зашел одному из ближайших «фоккеров» в хвост и короткой очередью сбил его. Подоспевшие Лимаренко и Силуянов уничтожили еще одного стервятника. Это позволило Кобылецкому уйти из-под ударов врага.
Внушительные потери вынудили немцев прекратить бой и пикированием уйти от «яков».
Обычно после таких жарких схваток Иван Иванович Кобылецкий находился в приподнятом настроении, был более общителен, собирал вокруг себя молодежь и рассказывал какой-нибудь эпизод из боевой жизни однополчан, из своей интересной фронтовой биографии. [177]
В одной из таких бесед я услышал о том, как после августовского боевого вылета Кобылецкому, тогда еще старшему лейтенанту, пришлось добираться до госпиталя. Тяжелый, мучительный путь. Собравшиеся, особенно молодые летчики, слушали капитана затаив дыхание...
Кобылецкий лежал без сознания. День уже клонился к концу, когда летчик пришел в себя. Кругом рвались снаряды, свистели пули. Иван попытался подняться, но почувствовал нестерпимую боль во всем теле и снова свалился на землю.
Спустя некоторое время послышался гул танковых двигателей. Кобылецкий открыл глаза и увидел приближающиеся Т-34. На одном из них открылся люк, из которого вылезли два танкиста в серых комбинезонах и черных шлемах. Тот, что был поменьше ростом, спросил:
— Жив, дружище? Здорово ты «мессов» бил! Мы видели, как они горели от твоего огня...
— Жив!.. Да вот подняться не могу. А передовая далеко?
— В том-то и дело, что ты на нейтральной полосе приземлился, — ответил второй. — Мы больше часа отбивали тебя всем полком и только сейчас выбрали момент, чтобы подобрать.
— Спасибо...
— Благодарить потом будешь, а сейчас приказано доставить тебя в медсанбат.
Врачи оказали раненому первую помощь, затем его отвезли на Сталинградскую пристань.
Далеко за полночь причалил теплоход «Бородино». Началась погрузка раненых, но из-за налета бомбардировочной авиации противника прекратилась. Так продолжалось несколько раз. Зенитчики, прикрывая пристань, посылали десятки снарядов навстречу вражеским самолетам, но «юнкерсы», как назойливые мухи, подходили по одному и сбрасывали бомбы в районе пристани.
Лежа на носилках, Кобылецкий мог только повернуть голову. Он скрежетал зубами от боли и злости. Рядом с носилками сидела молоденькая медицинская сестра Валя, сопровождавшая Кобылецкого до госпиталя. Она успокаивала летчика, поправляла сбившиеся порядки, давала ему пить. [178]
Бомбардировка пристани прекратилась. Распорядители установили очередь на теплоход. Началась погрузка. Уже была перенесена с берега не одна сотня раненых, как в небе опять повисла осветительная бомба на парашюте. Следом послышался гул моторов, а за ним — завывающий звук бомбы. Все притихли, кроме боевых расчетов зенитной артиллерии, которые открыли огонь по налетчикам. Одна бомба разорвалась рядом с теплоходом, другая где-то в стороне. Засвистели осколки. Валя вскрикнула и упала замертво возле носилок Кобылецкого. Висячий «фонарь» догорел, и мрак окутал пристань. Ничего не было видно даже за несколько шагов, но погрузка раненых была возобновлена. И вдруг в небе снова раздался взрыв.
— Смотрите, смотрите! — послышался чей-то голос. — Самолет горит!
— Так ему и надо, стерве, — пробасил кто-то в ответ.
Было отчетливо видно, как горел, снижаясь, бомбардировщик. На душе Кобылецкого стало отраднее: на одного стервятника меньше. «юнкерс», не закончив круг, упал в Волгу.
Погрузку раненых завершили. Кобылецкого поместили на палубе. Теплоход отшвартовался, дал длинный гудок и медленно поплыл на север от Сталинграда.
Наступил рассвет. Казалось, все тревоги минувшей ночи остались далеко позади. Но вот раздался крик матроса:
— В воздухе самолеты!
С запада показалась группа Ме-110. Началась бомбежка. Капитан теплохода искусно маневрировал, уклоняясь от сбрасываемых бомб, которые рвались слева и справа.
Раненые ругались.
— Разве не видят стервятники, что это санитарный теплоход?
— Гады проклятые! Ни дна им, ни покрышки!
— Звери!..
Очередная серия бомб легла справа по борту, но. к счастью, ни одна не взорвалась. Группа самолетов ушла. Ее место заняла другая. Растянувшись друг за Другом, самолеты начали пикировать на теплоход. Снаряды и бомбы рвались повсюду. На палубе творилось что-то невероятное: шум, крик, стоны. Вспыхнул пожар. [179]
Часть команды теплохода тушила огонь, другая занималась ранеными.
От взрыва бомбы у самого борта образовалась большая пробоина. В трюм хлынула вода, ее не успевали откачивать насосами. Команда бросилась задраивать пробоины, но безуспешно. Теплоходу угрожала опасность. Раненые, способные передвигаться, сходили вниз, отыскивали спасательные средства и прыгали в воду. Кобылецкий этого сделать не мог, он лежал без движения и ожидал помощи...
Один «мессершмитт» вышел из пикирования так низко, что чуть не врезался в палубу. Гибели он, однако, не избежал — попал под обстрел зенитной артиллерии, взорвался и упал на берегу Волги.
Но за самолетами редко кто наблюдал, разве только те, которые вынужденно лежали на спине. Остальные спасались, кто как мог. Положение на теплоходе ухудшалось: пламя все больше распространялось по палубе. Языки огня начали подбираться и к Кобылецкому. Дым ел глаза, лицо обжигало жаром.
Так глупо погибать не хотелось, и летчик решил любым путем спуститься вниз, а там выброситься в воду. Левой рукой он с трудом достал из-под головы носовой платок, в котором были завязаны документы, ордена, бритва. Зубами развязал узел, взял бритву и распорол бинты на руках и ногах.
Теперь надо было спуститься вниз. Упираясь левой коленкой в пол и цепляясь руками за что попало, Кобылецкий пробирался к лестничному проходу. Но здесь спуститься было нельзя: ступеньки горели. Летчик увидел диван у окна и, собрав все свои силы, поднялся на него, чтобы выброситься вниз.
От пылающей доски, упавшей откуда-то сверху, загорелись обшивка дивана и одежда на Кобылецком. Падая в проем окна, разбил голову. От боли потерял сознание. Пришел в себя от того, что на теплоходе взорвался паровой котел.
Летчику оставалось сделать последний рывок, чтобы через борт вывалиться в Волгу. Горящий и полузатопленный теплоход уже накренился; еще несколько минут, и он пойдет ко дну. Медлить было нельзя, и Кобылецкий, перекатываясь с боку на бок, достиг борта. Оттолкнувшись, полетел вниз головой. [180]
Вода несколько освежила его. Было два выхода: утонуть или плыть во что бы то ни стало. Но как в таком состоянии доплыть до берега? И Кобылецкий, держа в зубах узелок с орденами и документами, лег на спину и поплыл, работая одной рукой и ногой. Волны почти не было, поэтому Иван с трудом, но все-таки держался на поверхности.
Вскоре под руку попалась довольно широкая доска. Кобылецкий лег на нее, устроился поудобнее, направляя по течению к берегу.
Однако такое путешествие продолжалось недолго. Налетевшие истребители противника начали охотиться за спасающимися. Вот справа от Кобылецкого поднялся ряд фонтанчиков от снарядов. Летчик отпустил доску и нырнул под воду. Вынырнув, осмотрелся и опять скрылся под водой, потому что пикировал еще один «мессер». Так продолжалось несколько раз. Но вот снаряд разорвался совсем рядом с Кобылецким. Доска разлетелась в щепки, и сам он, как приглушенная рыбина, пошел ко дну. Что случилось с ним, он не мог сообразить, но твердо знал, что надо всплыть. Помогла прежняя спортивная закалка — всплыл. А узелок с орденами и документами пошел ко дну...
Силы, казалось, совсем иссякли, но желание победить смерть заставляло держаться на поверхности. И он держался до тех пор, пока не ощутил руками берег. Это было спасение.
Неподалеку от воды сидел раненый пехотинец. Он безуспешно пытался разорвать рубашку, чтобы забинтовать раздробленную ногу.
— Зубами рви по шву, — посоветовал ему Кобылецкий.
Боец приподнял голову, как бы удивляясь, кто ему подсказывает, затем благодарно кивнул летчику.
— Рви, рви, — подсказывал Иван. — Вот так. Теперь скручивай и вяжи выше колена.
Сделав перевязку, боец обессиленно откинулся на спину. К берегу причаливала лодка. На веслах сидел пожилой мужчина с широкой бородой. Греб он быстро и уверенно. В лодке находилась и медсестра.
— Эх, ребятки, — вздохнул старик, — и сколько еще таких, как вы, по всему берегу разбросано... [181]
— А что, папаша, много уже подобрали? — спросил Кобылецкий.
— Вы будете сто двадцать четвертый, солдат — сто двадцать пятый.
— И все живы?
Старик ответил уклончиво:
— Многие еще плавают. Давай-ка, дочка, бинтуй, делай, что положено, и поплывем дальше.
Летчику и пехотинцу оказали первую помощь. Затем их перенесли в лодку. Дед оттолкнулся от берега и поплыл по течению.
Из Средней Ахтубы, где И. И. Кобылецкий пролежал несколько дней, его направили в Саратов.
— Чем и как лечили, — заканчивая рассказ, проговорил капитан, — это для вас неинтересно. Важно, что врачи склеили, сшили меня, за что им великое спасибо, и теперь, как видите, я опять воин, опять человек.
«Храбрый воин и настоящий человек», — хотелось сказать Ивану Ивановичу, но, зная его скромность, я воздержался от такой оценки, тем более что он был старше меня по званию.
Еще в самом начале второй половины июня сорок третьего года по радио промелькнуло коротенькое сообщение о том, что на одном из участков советско-германского фронта в составе наших военно-воздушных сил сражается эскадрилья истребительной авиации «Нормандия», состоящая из летчиков-французов. За последние дни, передавало радио, шесть летчиков этой эскадрильи в групповых воздушных боях сбили три самолета «Фокке-Вульф-190».
Теперь, после Понырей и Прохоровки, в полк откуда-то дошла весть, что французы воюют где-то по соседству с нами. Однажды, воспользовавшись приездом заместителя командира дивизии полковника Крупинина, мы завели на эту тему разговор. Время клонилось к вечеру, и офицеры, окружив полковника в редких зарослях ольховника, неподалеку от самолетной стоянки, осаждали его вопросами.
— Правда ли, товарищ полковник, — спросил Саша Денисов, — что французская эскадрилья здорово бьет немцев? [182]
— Вижу, газет вы за последнее время не читали. Придется замполиту вашему сказать.
— А что?
— Да то, что в «Правде» от третьего июля опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении офицерского состава французских летчиков нашими орденами.
— Расскажите о них.
— Хоть бы сесть, что ли, пригласили, — чиркнув зажигалкой, сказал наш собеседник.
Мы сели на припорошенный пыльцой и мелким листобоем травяной ковер.
— Да, хлопцы, — начал полковник, — есть такая эскадрилья. Создана она была в конце прошлого года по соглашению между Советским правительством и Французским Национальным Комитетом. Французы прилетели к нам из Алжира через Иран, чтобы в нашем небе бить врагов, оккупировавших их родину.
Слова рассказчика напомнили нам тот случай, когда бортовой стрелок ефрейтор Шорнштейн, взятый в плен 2 июня, заявил: «Я... прибыл из Франции». Таких шорнштейнов, наверное, была не одна сотня во Франции. И не с доброй миссией. Сколько мирных французских городов и сел бомбили фашисты с воздуха, сколько горя причинили они французским людям, потомкам парижских коммунаров. Нет, не зря, совсем не зря прилетела «Нормандия» к нам...
— Ну так вот... — продолжал Крупинин, — выбрали они самолеты, которые им понравились, — «Яковлевы», и начали воевать. Сначала были под Калугой, потом перелетели сюда, под Курск.
— И много их? — поинтересовался кто-то.
— Четырнадцать было. Четырнадцать летчиков, — ответил полковник, подчеркнув слово «было». — Командовал эскадрильей майор Жан Луи Тюлян.
— Я говорил, что Жан! — обрадованно воскликнул Николай Крючков.
— Погоди, Коля, — недовольно махнул рукой Крупинин. — Недавно, семнадцатого июля, не возвратился с задания командир «Нормандии» — майор Тюлян... Теперь эскадрильей командует капитан Альберт Литольф. Здорово воюют ребята. Немцев бьют почем зря. [183]
— А что со вторым фронтом? — спросил Саша Денисов.
— Это уже не по моей части, братцы. Вот приедет лектор Минаев — у него и спросите.
Полковник встал, отряхнул брюки и куртку, попрощался и пошел к командному пункту полка, где стояла дивизионная машина. Вышедшие из землянки Мельников и Верещагин о чем-то поговорили с Крупининым, и он уехал в штаб дивизии.
Как потом выяснилось, полковник приезжал по двум очень важным вопросам: полк представлялся к награждению орденом Красного Знамени и отправлялся на переформирование...
О том, что наш 54-й гвардейский Керченский истребительный авиационный полк ежедневно вносил большую лепту в разгром фашистской Германии, говорят такие цифры. Только на Центральном фронте летчики части совершили 800 боевых вылетов (общий налет 680 часов), из них: на разведку — 304, на сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков — 126, на прикрытие аэроузла — 126, на перехват — 84.
Проведено несколько десятков воздушных боев, сбито 22 и подбито 12 самолетов противника.
«В июльских боях на орловско-курском направлении, — говорилось в представлении Военного совета фронта, — полк вел напряженные боевые действия и успешно справился с поставленными задачами...»{8}.
О том, что нам предстоит отправиться на переформирование, мы узнали в тот день, когда к нам приезжал полковник Крупинин и рассказывал об эскадрилье «Нормандия».
Вечерело. Уже было ясно, что больше вылетов не будет. Солнце спряталось за горизонт. На аэродром пали робкие сумерки. Вспоминая рассказ полковника, ребята продолжали высказывать свои предположения о втором фронте, говорили о боях под Орлом, который со дня на день, вероятно, будет освобожден.
От землянки шагали к нам Мельников, Бенделиани, Верещагин и замполит. С другого конца стоянки спешили Ривкин и Талов — командиры второй и третьей [184] эскадрилий. Получилось так, что собрался весь руководящий состав полка.
— Товарищи командиры! — сказал Евгений Петрович Мельников. — Необходимо привести в порядок всю авиационную технику. Завтра к исходу дня передадим самолеты в соседний полк. Нас выводят из состава действующих войск, мы прекращаем бои и идем на отдых. Точнее — на переформирование. Вот так. Огорчайтесь или радуйтесь, но приказ есть приказ. Идите и объявите его в эскадрильях.
Иван Федорович Балюк и я еще долго стояли в раздумье. Как же так? У нас есть самолеты, летчики. Бои за Орел еще не окончены, а нам приказывают отдыхать. Странно, очень странно. Однако, решив, что начальству виднее, мы пошли в эскадрилью. Надо было найти инженера Дрыгу и сообщить ему новость.
Обогнув небольшой лесной массив, мы вышли на летное поле, вокруг которого стояли замаскированные самолеты. Перепрыгнув через старый валежник, вышли на тропу, негромко разговаривая между собой. Тропа петляла мимо землянки оружейников и упиралась в стоянку «яков». С одного из кустов вспорхнула какая-то птица, чуть не задев нас своими трепетными крыльями.
— Пристроилась рядом с людьми, — заметил Балюк.
— Ребята не разоряют гнезд, вот птицы и живут рядом, — ответил я.
Поблизости были слышны голоса:
— Быстрее заканчивайте.
— Уже почти готово. Последняя гайка.
Дрыга, как всегда, хлопотал на стоянке самолетов. Он торопил техников и механиков, заканчивающих восстановление подбитой в бою «девятки».
— Кажется, ничего не знает о приказе, — пробурчал под нос Балюк, заметив инженера.
Дмитрия Дрыгу мы уважали. Это был очень способный, энергичный человек, мастерски знающий свое дело. Он умел организовать работу так, что любой самолет, выведенный из строя в бою, к исходу дня или к утру был снова готов к полету. Вот за это и уважали инженера в эскадрилье все летчики, техники и механики. Его ценил сам инженер полка Кобер.
Подойдя к Дмитрию, Балюк сообщил ему, что есть приказ завтра к исходу дня передать самолеты соседям. [185]
— Хоть сейчас, — ответил Дрыга. — А «девятку» утром опробуем — и тоже можно сдавать.
— Ну что ж, хорошо! — одобрил командир. — А сейчас пойдем проверим, что у тебя делается в каптерке, как налажен учет запчастей. А заодно проверим и НЗ в твоей знаменитой фляге.
Дрыга шел молча. Непривычно человеку вот так вдруг остаться с завтрашнего дня без дела.
— Чудно! — проговорил он, не обращаясь ни к кому.
— Что «чудно»? — спросил Балюк.
— Безработными, говорю, будем с завтрашнего дня.
— И отдохнуть надо. Люди устали. Кстати, отдых-то надо спрыснуть.
— Как это понимать?
— Очень просто — выпить по махонькой из твоего неприкосновенного запаса.
— Есть ликер «шасси». Хотите попробовать?
— Бр-р-р! — поежился Балюк. — Заборист?
— Мы привыкли, — равнодушно ответил Дрыга. — Спирт с глицерином. Пьется мягко.
Мы пришли в каптерку, где хранилось все, что было необходимо для ремонта и восстановления самолетов и моторов.
— Приземляйтесь, — сказал инженер и первым сел на свернутый самолетный чехол.
Вскоре перед нами стояла банка «ликера». Закуска была более чем скромная — кусочек черного хлеба и фляга воды.
— Чтобы вы не сомневались, я первый выпью. Ликерчик не первого сорта, но все же профильтрованный — ни резиновых манжет в нем, ни прокладок нет, да и глицерина — самая малость. Бывайте здоровы, отцы-командиры!
Дрыга выпил, глотнул из фляги воды и отломил кусочек хлеба. Потом налил командиру и мне. Жидкость для заполнения амортизационных стоек была тягучей и сладковатой.
— Настоящий ликер, — похвалил я. — Авиационный. Но больше двух глотков что-то не могу осилить.
— Давай другого налью, — предложил Дмитрий.
— Если такого же завода, то избавь.
— Авиация пошла! — недовольно произнес инженер. — Выпить не с кем. [186]
Ночь прошла спокойно. На следующий день полк передавал соседям самолеты.
— Как идут дела? — спросил Мельников командира эскадрильи.
— Все в порядке, — доложил Балюк. — Что же мы теперь будем делать?
— Отдыхать, Иван Федорович. Почти все летчики, в том числе и ты с Михайликом, завтра отправляются под Москву, в дом отдыха. Есть там такое местечко укромное — Домодедово. Слыхал?
— Знаю, — ответил капитан.
— Вот туда и полетите. А сейчас заканчивай дела и готовься с хлопцами к отлету.
Чтобы дать последние распоряжения, мы пошли искать инженера эскадрильи. Дрыга лежал под деревом, безвольно раскинув руки.
— Что с тобой? — спросил его Балюк.
— Голова болит, и в глазах чертики прыгают...
— А ты не хватанул ли своего «ликера» после нас?
— Почти не пил. Так, еще немного приложился...
— Яков, беги за доктором! — распорядился Балюк. Цоцорию я нашел быстро.
— «Ликер»? — догадался он.
— Марки «шасси».
— Ничего страшного, Яков. Но теперь он будет разбираться, что можно пить, что нельзя...
После этого случая Дрыга не то что амортизационную смесь — и водку-то пил с великой осторожностью.
...Прилетев в Домодедово, мы узнали, что наши войска, наступавшие на орловском направлении, изгнали врага из Орла, а полки и дивизии, громившие его на белгородском направлении, освободили Белгород.
Вечером 5 августа 1943 года Москва салютовала советским воинам, одержавшим замечательные победы. Это был первый в Великой Отечественной войне салют в честь доблестных частей наших Вооруженных Сил.
