Горчаков О. А. "Максим" не выходит на связь. - Москва, "Молодая гвардия", 1959
8. Они победили грозу
Смерть проще, чем ты думал, и у героев нет лучезарного орла. А бой еще более жесток, чем ты предполагал, и чтобы выстоять и добиться победы, нужны безмерные силы.
Юлиус Фучик
За степными курганами тревожно догорала алая заря. Курганы стали розовыми, потом чернильно-синими, еще поздней — фиолетово-черными.
Вечером второго декабря — пятнадцатого дня в тылу врага — перед выходом на задание группа «Максим» слушала вечернее сообщение Совинформбюро. Чтобы было слышнее, Зоя положила наушники в алюминиевый котелок.
— «В течение второго декабря наши войска в районе города Сталинграда и на Центральном фронте, преодолевая упорное сопротивление противника, продолжали наступление на прежних направлениях и заняли несколько населенных пунктов…»
Дальше Москва сообщала, что юго-западнее Сталинграда — на ближайшем к району группы «Максим» направлении — часть, где командиром товарищ Русских, заняла безымянную высоту и что партизаны Калининской области пустили под откос три воинских эшелона.
Сначала командир хотел было оставить радистку с охраной в блиндаже, но она умолила его взять ее с собой. Он принял такое решение, конечно, не потому, что Зое не хотелось оставаться одной, а потому, что днем со, стороны Нижнего Зундова донесся звук дизелей. Значит, рядом, под боком враг, и вдруг ему вздумается искать в окопах партизан или готовить эти брошенные окопы для обороны против советских войск, которые, наверное, скоро вернутся сюда!
— Зарядить винтовки бронебойно-зажигательными! — скомандовал перед выходом командир, и ребята, доставая из подсумков патроны, переглянулись многозначительно.
Вечер выдался лунный, светлый. Блестели за плечами вороненые дула винтовок. От возбуждения Володька Анастасиади до того разошелся, что на ходу затеял с Колей Хаврошиным и другими ребятами игру в снежки. Комиссар с необычной для него строгостью прикрикнул на ребят, но Черняховский сказал:
— А ну, посмотрим, кто дальше кинет!
И внимательно проследив за результатами состязания, сказал:
— Анастасиади, Солдатов, Киселев, будете нашими гранатометчиками.
Потом небо обложили снеговые тучи, закрутила метель, но новички шли весело. На первом привале Володька Анастасиади, путая строфы, декламировал Блока:
— Почему двенадцать? — спросила Нонна. — А мы что, не люди? Нас пятнадцать!
— А вы, кастрюльки, не в счет! — пошутил Солдатов. — Даже для сугреву не годитесь!
Девчата зашептали о чем-то своем, секретном, а комиссар вздохнул, глядя в темноте на Валю и Солдатова. Он уже давно заметил, какие взгляды кидала Заикина на лихого разведчика. Комиссару хотелось придумать какие-то особые, за сердце берущие слова для деликатной беседы о любви и боевой дружбе, но мысли его неудержимо уносились в знакомый дом в селе Кичкино, в котором метет сейчас вот эта самая метель и в котором ждет его Оля с сынишкой…
Черняховский удивил всех, встав и негромко добавив:
На привале Черняховский сказал:
— Ночью, думаю, будет бой. Помните: в ночном бою самое главное — это собрать в кулак всю энергию, волю и нервы. Немец боится ночи. Ночь — союзница партизана. Первое дело — внезапность, быстрота и натиск.
Командир отстал, чтобы выпить воды из фляги — его мучил жар — и увидел шедшую гуськом группу со стороны, увидел под необъятным мрачным куполом неба в бескрайней степи горстку людей, и тоска и тревога защемили сердце.
Они шли по голой степи, а ветер дул все сильнее и все чернее становилась ночь. И внезапно вслед за белым снегом смерчем налетела черная буря — шурган. Теперь вьюга пылила им в очи снежным прахом вперемешку с мелкой сыпучей пылью, била шипя, точно из пескоструйного аппарата. Снег таял на распаленных лицах, пыль превращалась в грязь. На лице нарастала ледяная черная маска. Пыль забивалась в уши, за ворот, в рукава, на зубах скрипел песок. Они шли плотной, неразрывной цепочкой, крепко держась за руки, сменяя ведущего, когда он уже ничего не видел впереди.
Наконец опять потянулись окопы. Там было тише и нельзя было сбиться с пути. Черняховский провел группу мимо чучела с каской, мимо обломков «мессера», и тогда услышали далекий паровозный гудок.
— Держитесь крепче! — крикнул комиссар. — Вперед, орёлики! Один за всех, и все за одного!
Человек бессилен против черной бури. Человек — да, но не эти пятнадцать, взятые вместе. Все они крепче сжали руки. Черняховский — руку комиссара, комиссар — руку Володи Анастасиади, Володя — руку Нонны, Нонна — руку Солдатова, а тот — руку Вали… В этом пожатии слились уже крепкое товарищество и зарождавшаяся любовь, общность Родины и единство судьбы. И все пятнадцать человек из пятнадцати разных уголков России — все они почувствовали эту живую связь, познали то чувство близости, родства, братства, что родилось в дни и ночи степного похода, осознали свою кровную неотделимость друг от друга, и, быть может, не было среди них человека счастливее Володи Владимирова, у которого раньше никого на свете не было, а теперь появилось четырнадцать братьев и сестер.
Как один человек, в едином порыве шли они вперед наперекор этой черной зимней грозе, они перестали существовать по отдельности, и имя им было — «Максим». Он был великаном, былинным богатырем, этот «Максим», и было у него не пятнадцать человеческих сил, а гораздо больше.
Узкий извилистый стрелковый окоп тянулся метров на двадцать параллельно железнодорожному полотну. Командир оставил в окопе группу и выслал боевое охранение — Кулькина и Анастасиади на двадцать метров вправо, Солдатова и Клепова — влево. Взяв с собой Васильева и Киселева, он вышел на полотно одноколейного пути. Можно было не пригибаться. Кругом — хоть глаз выколи, за четыре шага ни зги не видно, хотя буря бушевала уже вполсилы. Васильев и Киселев вспарывали мерзлый чугуннотвердый щебеночный балласт под рельсом саперной лопатой и финкой, не очень заботясь о маскировке — в такую ночь машинист ничего не заметит. Летели искры, скрежетала лопата, но вокруг не было никого, кто мог бы услышать их. Через полчаса командир сменил Васильева и Киселева — они выбились из сил. Теперь работали Лунгор и Хаврошин. Им было легче: слой смерзшегося балласта кончился, дальше шла просто глина. Выкопанный грунт они складывали в пустой вещмешок.
Володя Анастасиади лежал на пологом внутреннем откосе невысокой насыпи, вдыхая такой знакомый запах мазута, шлака и креозота. Этот запах шел от шпал, от балласта под снегом. Он будил дорогие сердцу воспоминания о железнодорожных путешествиях с отцом и матерью в далекие, мирные годы.
Черняховский и Васильев начали было монтировать мину с зарядом, но в это время Солдатов и Клепов осторожно, слабыми ударами финки застучали по рельсу. Черняховский вскочил и увидел: прямо на них, ворочая огромным желтым глазом, мчится невидимый в бурлящей тьме паровоз.
— В окопы! — крикнул Черняховский. Он подхватил мину и тол и бросился к окопу.
Васильев подхватил вещмешок с землей и огромными прыжками побежал за ним. Ребят в боковом охранении тоже точно ветром сдуло с полотна. Черняховский, не добежав до сосен, повалился наземь и, оглянувшись, увидел, что по полотну едет дрезина с прожектором. Луч прожектора — в нем клубилась и кипела черная вьюга — скользнул по горке вырытой земли, и дрезина, не сбавляя ходу, тарахтя мотором, понеслась дальше. Черняховский не мог разглядеть немцев на дрезине, а немцы не увидели развороченное полотно.
— Назад! — крикнул Черняховский. — По местам!
Еще минут через десять командир запустил руку в вырытую на глубину около тридцати сантиметров лунку и сказал: «Хватит». Васильев быстро уложил в яму около дюжины четырехсотграммовых толовых шашек.
— Маловато! — проворчал он.
— Сойдет! — ответил командир. — Дай бог не последняя!.. А ну, в окопы все, кроме Васильева!
Павлу он сказал:
— К черту противопехотку!.. Ставим «нахальную» мину!
Командир отрезал кусок детонирующего шнура, надел на концы капсюли-детонаторы, прижав их зубами. Один капсюль он вставил в толовую шашку, а когда Васильев высыпал землю на тол в лунке, второй капсюль осторожно привязал куском тонкой проволоки к рельсу. Разогнув, наконец, со вздохом спину, он заметил, что по лицу его, размывая пыль и грязь, течет пот, текут слезы из воспаленных глаз. Васильев утрамбовал руками землю над лункой, забросал снегом потревоженное место.
— Все! — сказал Черняховский. — Снимай прикрытие! Все в окоп!
Он еще раз взглянул на едва заметный в потемках капсюль на рельсе. Точно окурок…
Когда все укрылись в окопе, шурган прекратился так же внезапно, как и начался, будто у него вышел заряд черного пороха. Поземка лениво заметала следы на полотне.
Володя Анастасиади лежал рядом с Нонной. Он весь дрожал от возбуждения: вот-вот наскочит на мину фашистский эшелон, и вагоны встанут дыбом и полезут друг на друга, полетят вверх тормашками рельсы и шпалы, оси и скаты, и огонь охватит танки и машины! А он, Володя, народный мститель, которого хотели сделать агрономом, будет поливать горячей сталью и свинцом из автомата фашистов в рогатых касках, тех самых, что казнили Зою!.. Вот это боевое крещение!
— Можно закурить! — сказал командир. — Курящим сесть на стрелковую ступеньку!
И Володя тоже сел на стрелковую ступеньку в окопе и закурил.
Тихо, чтобы никто не подслушал, Володя дотронулся в темноте до руки Нонны и прошептал ей:
— Поздравляю тебя! Уже начался новый день — день твоего рождения!
— А ты откуда знаешь? — удивилась Нонна, стирая платком маску грязи с лица.
— А я специально посмотрел в списке группы.
— И запомнил?!
— На, возьми!
— Что это? Бумажка какая-то. Ничего не вижу!
— Мне нечего было подарить тебе на день рождения. Это стихи. На одной стороне — сводка… Утром прочтешь. Только обещай: смеяться не будешь! И никому не показывай!
В эти минуты каждый думал о своем. Черняховский вновь и вновь перебирал в памяти все, что знал, читал, слышал о нападениях партизан на эшелоны врага. Таких нападений было мало, и все они предпринимались не в степи, а в лесистой местности. Черт его знает какой зверь попадется в сети!.. Может, такой, что сети вмиг, как паутину, разорвет и охотника сожрет! Но надо, любой ценой надо задержать немцев!.. Пока везет: видимость около пятидесяти метров и до полотна — полсотни метров.
Комиссар, согнув указательный палец правой руки вокруг спускового крючка ППШ, старался меньше терзаться мыслями о жене и сыне, заставлял себя думать о деле. Хорошо бы, например, поднять дух земляков на хуторах, донести до них правду о большом наступлении Красной Армии! И еще он думал о том, что рассказал ему о своем отце Черняховский. Страшно и смертельно обидно за него.
И не только за него. Но, может, после неимоверных жертв, после победы не забудутся те всколыхнувшие душу слова: «Братья и сестры!.. Друзья мои!..»
Кулькина донимал голод. Громким шепотом он объявил:
— Меняю вагон фрицев на кусок сухаря! Солдатов вздремнул стоя, положив автомат на бруствер, сунув руки крест-накрест под мышки — чтобы не замерзли перед боем.
— Вот это нервы! — сказал Сидоров Хаврошину. Но Солдатов первым услышал дальний перестук вдалеке.
— Идет! — громко, почти торжественно сказал Солдатов.
У многих сжалось сердце. Володю Анастасиади затрясло от волнения. У комиссара вспотели руки в трехпалых рукавицах. Последняя глубокая затяжка. Кляцнули затворы автоматов и винтовок.
Идет! По полотну катился тяжелый, чугунный, тысячетонный гул. Лежавшим в засаде казалось, что они слышат, как басовито звенят струны рельсов, видят, как дрожат шпалы. Казалось, гудит небо, кричит степь вокруг, стонет, содрогаясь, земля. Идет! Вихрастую метельную тьму прорезали два желтых глаза. Пыхтя, грохоча, выбрасывая из поддувала багровое дымное пламя, мчалось на них железное чудище. Казалось, нет на свете силы, которая сможет остановить эту огнедышащую чугунную махину.
И вдруг мгновенной ярчайшей вспышкой с оглушительным грохотом вспорола мина полотно под бегунками паровоза, и точно сильный озноб пробежал по земле. В дрогнувшем окопе посыпались мерзлые комья. Эшелон стал. Несколько секунд оглушенные партизаны, не слыша треска и скрежета, оцепенело смотрели на бешено вращающиеся на месте колеса, из-под которых летели снопы огненных искр, на мелькающее в дыму и облаках пара изуродованное дышло.
— Огонь! — во весь голос, крикнул командир. И полоснул длинной автоматной очередью по окнам пассажирского вагона. С той секунды все исчезло, не стало ни земли, ни неба — все потонуло в грохоте стрельбы.
Группа «Максим» открыла дружный огонь по темным вагонам из шести автоматов, четырех винтовок и четырех карабинов. Снайперы Лунгор и Кулькин сняли машиниста и кочегара — те выпрыгивали из локомотива. Анастасиади короткими очередями выбил стекла в окнах переднего вагона и перенес огонь на двери. Солдатов выскочил из окопа и, стоя за сосной — так были видны немцы, выпрыгивающие с другой стороны вагонов, стрелял в пространство между колесами. Васильев подвязал к телеграфному столбу связку толовых шашек и взорвал его, нарушив телеграфную связь. Боевой азарт охватил всех в группе. С пятидесяти метров они били по вагонам без промаха.
В вагонах внезапно остановившегося эшелона, в непроницаемой темноте падали с полок люди и вещи, чемоданы и ранцы из телячьих шкур, автоматы и пулеметы, железные печки с горящими головнями. С платформ едва не рухнули танки и бронетягачи. Сквозь стены вагонов, сквозь маскировочные шторы летели партизанские пули. Кричали раненые.
Франц и Карл слетели с полки. Петер больно ударился головой о стенку и тут же вскочил, машинально надел стальной шлем, подтянул ремень.
— Партизаны! — выпалил Франц, хватая автомат.
— Спокойной ночи, девочки! — фальшиво хохотнул Карл.
И Петер с замиранием сердца сразу перенесся в тот самый страшный час в своей жизни, когда на него, грозя раздавить в мелком окопе, двинулся танк.
Кромешная тьма, полная неизвестность, паника в вагоне… Из соседнего купе кто-то неузнаваемым голосом проорал:
— Ложитесь! Ради бога, ложитесь! Стреляют! Алярм! Тревога! Аля-а-арм!..
Петеру вспомнился рассказ одного ветерана зимнего побоища под Москвой: «Я прошел сквозь огонь, воду и медные трубы, но нет ничего страшнее обстрела поезда, попавшего на мину!..»
— Что случилось? — слышалось в коридоре. — Сошли с рельсов. Партизаны? Откуда они здесь? Что с паровозом?
В коридоре кто-то взвыл. Все попадали на пол.
С дребезгом вылетело оконное стекло, обрызгав всех осколками. Значит, стреляли с восточной стороны.
Петер не знал, что делать. Выбежать из вагона? Но там, наверно, только этого и ждет русский снайпер!
Но вот с броневагона оглушительно залаяли крупнокалиберные двуствольные зенитные пулеметы! Наконец-то! Петер сорвал маскировочную штору и, осторожно приподнявшись, выглянул в разбитое окно. Ему показалось, что эшелон остановился в глубоком лесу, впереди, в двадцати метрах, чернела непроницаемая стена сосен. Партизанская пуля, разрывая металл и дерево, прошила стену. Под ногами скрежетало выбитое оконное стекло.
Нойман ни на секунду не забывал, что его рота отвечает за охрану эшелона. Надо поднимать роту.
— Франц, Карл, за мной! — закричал он и стремглав кинулся из купе, топча залегших в коридоре офицеров. Кажется, попало при этом командиру полка штандартенфюреру Мюлленкампу и начальнику СД дивизии штурмбаннфюреру Штресслингу!..
Вот и тамбур! Гром и молния! У этого старинного вагона нет прохода в следующий вагон! Петер распахнул дверь с западной стороны и отпрянул. Нет, с этой стороны не стреляют.
— Петер! Стой! Убьют! — крикнул Франц.
Но Петер уже спрыгнул на четвереньки. Сделай он это минутой-двумя раньше, он не ушел бы от пули Солдатова, но Солдатова уже не было за сосной. Пуля из крупнокалиберного пулемета свалила его с ног. Она ударила по касательной в левое плечо.
— Скорей! Скорей! — еще не чувствуя особой боли, торопил он Валю, лежа на дне окопа, правой рукой пытаясь вставить новый диск в автомат.
Петер, Франц и Карл, согнувшись в три погибели, побежали к хвосту эшелона. Это было не безопасно — из всех вагонов во все стороны теперь палили наугад эсэсовцы. Петер заметил, что партизаны сосредоточили почти весь огонь на головных вагонах, и им невдомек, что их пули отскакивают как горох от броневагона!..
— Максимыч! — крикнул под соснами Черняховский. — Бери Киселева, Кулькина, Лунгора, Клепова! Дай жару хвосту эшелона. Бейте меж колес! И сразу обратно!
— Рота! — во весь голос командовал неподалеку Нойман. — Все унтер-офицеры ко мне! Остальным чинам — залечь вдоль полотна!
Подоспевшая группа Максимыча повела огонь с восточной стороны полотна. Зафырчали пули, рикошетируя от рельсов. И здесь взвыли раненые.
— По вспышкам выстрелов из автоматов, — крикнул Петер, — огонь!
Но Максимыча уже там не было — вместе с ребятами он бежал за соснами обратно в окоп.
Эсэсовцы разобрались, наконец, это партизаны вели огонь только с восточной стороны, из-под сосен. Партизанам отвечали теперь из броневагона, из каждого окна трех пассажирских вагонов, с тамбуров товарных вагонов.
Черняховский кусал в ярости губы. Паровоз на повороте сильно сбавил ход, шел на малой скорости и поэтому не рухнул под откос, крушения не получилось! Да, эшелон задержан, но совсем ненадолго, задание еще не выполнено! Важна каждая минута задержки!.. Он готов был по капле отдать кровь — по капле за каждую минуту!.. И надо же было нарваться на эшелон с живой силой да еще с броневагоном впереди. А тут еще отказывает оружие, засоренное пылью после шургана! Он выхватил из-за пояса РГД…
— Гранатами по эшелону!..
Но скорострельные крупнокалиберные «эрликоны» почти не давали ребятам поднять голову. Оглушительно грохотали крупнокалиберные пулеметы. Взахлеб лаяли ручники МГ-34. Черняховский насчитал уже шесть ручников. До чего аккуратны эти фрицы-пулеметчики, каждый пятый патрон в ленте — трассирующий! Красные светляки летят все точнее, секут бруствер, взметая фонтанчиками комья земли и снежную пыль.
Максимыч бросил гранату и вдруг повалился навзничь, кровь заливала ему глаза.
— Валя! Валя! — не своим голосом крикнула Зоя, ведя огонь из нагана. — Комиссар ранен!
— Ничего! Пустяки! — выдавил, присев, Максимыч, весь охваченный азартом боя. — Над ухом царапнуло…
Валя быстро повязала ему голову. И через минуту он уже кричал:
— Орёлики!..