«Суть времени – 29»
Значит, чтобы стать свободными, мы должны были стать нищими. А кому же мы заплатили за свою свободу и отдали все, что у нас было?
Олигархам, политикам, бандитам, чиновникам, или это одно и тоже?
Я снова хочу, чтобы мне по телевизору целый день врали про успехи социализма, а не пугали неудачами капитализма.
Отпустите меня в СССР. Я смогу найти дорогу назад, так как по этой дороге мы постепенно побросали все, чтобы идти налегке. Я подберу все это по дороге наших реформ и вернусь назад, в СССР, не с пустыми руками.
В далеком прошлом я давал многочисленные клятвы октябренка, пионера и комсомольца, и почему-то все их нарушил. А потом я вообще продал Родину. В той прошлой жизни, еще в СССР, я присягнул в Красной армии на верность социалистическому отечеству, и мои пальцы при этом патриотически вспотели на автомате Калашникова. Я нарушил клятву и теперь должен ответить перед лицом своих товарищей, которые, в свою очередь, тоже продали Родину и должны ответить передо мной.
Я часто думаю, почему я тогда изменил воинской присяге и не кинулся с оружием в руках отстаивать достояние социализма. Это было массовое предательство наших социалистических идеалов и обретение капиталистических идеалов, которые сегодня мы тоже готовы продать.
Я, в принципе, согласен вспомнить о своей воинской присяге и выполнить свой долг, но моя Родина не дает мне автомата и даже обыскивает на улицах других прохожих, чтобы отобрать оружие.
Видимо, Родина больше не ждет от нас ратного подвига, она обиделась и устала ждать. А мы вновь чувствуем, что отечество в опасности, и думаем, как из него убежать. Я не хочу в Америку, я хочу в СССР. Я буду до последней капли крови мужественно стоять в очередях за колбасой, ходить на субботники и носить на первомайских демонстрациях самые тяжелые транспаранты. Клянусь, поверьте, если мне еще можно верить.
Учиться коммунизму никогда не поздно, да и учиться даже не надо, а только повторить. Утром встать под слова старого гимна, съесть ломтик талонной колбасы, купить за три копейки билет на трамвай и гордо пройти проходную родного завода.
Я буду ударником коммунистического труда, честное слово, и добровольно стану покупать билеты денежно-вещевой лотереи ДОСААФ.
Ну, до слез хочется хоть разок снова увидеть лозунг о победе социализме и дружбе всех советских народов. Мы почто Ригу-то сдали, Крым в карты проиграли, а теперь Курилами японцев к себе подманиваем? Да верните же, мать вашу, и Киев – матерь городов наших. Я хочу в СССР, где все мы еще вместе, все живы, где еще не стреляли, не взрывали, не бомбили, не делили. Если все это мы отдали за колбасу, тампаксы и баночное пиво, то возьмите обратно, спасибо, я больше не хочу.
А нас каждый день пугают зловещим изменением последней Конституции. Да нас и не надо этим пугать, ее мало кто читал и даже никто не заметит, если что-то там потихоньку переписать. У русских никогда не отнять право на труд, все равно же заставят работать, да и право на отдых пытались отнять только один раз, когда вырубили виноградники и запретили пить. Все же вернули без всякой Конституции, потому что без этого никак нельзя. Я однажды попытался сравнить все наши советские и русские конституции. Одна оказалась краше другой. В принципе, каждая последующая Конституция была лучше и невыполнимей предыдущей.
Я, например, хочу срочно воспользоваться конституционной свободой слова, но не нахожу подходящих слов.
Я вовсе не хочу сегодня взять все и поделить, я просто хочу вернуться в СССР и никому там ничего не отдавать.
Я хочу вернуться в 1980 год, собрать в одном месте всех сегодняшних политиков, еще молодых и неиспорченных, рассказать им все про двадцать последующих лет и посмотреть, как они передумают.
Уж лучше мы в СССР снова будем вспять переворачивать реки, чем сразу всю страну.
Я радостно сдам в прошлом СССР все нормы ГТО, макулатуру, металлолом, комсомольские взносы и деньги на помощь угнетенной Африке. Все берите, мне не жалко. Это оказалось совсем не дорого за спокойную жизнь. Мы откопаем Леонида Ильича, оживим его, поцелуем в любое место и завешаем орденами остатки его партийной груди, и пусть он дальше шамкает нам про светлое будущее с высокой трибуны очередного съезда. Это надежно убаюкивало всю страну, которую и незачем было будить, если точно не знали, чем ее занять. Ну кто, блин, рявкнул на ухо мирно спящей стране, и, не дав ей опохмелиться, уговорил обменять ценности социализма на доллары США? У нас сейчас этих баксов больше, чем в самой Америке, но больше уже ни хрена не осталось, ну, есть, конечно, немного, но мы меняем это на евро.
Я больше не могу идти по пути реформ. Я не верю ни красным, ни белым, ни левым, ни правым, и за это все они не верят мне. Я бы остался со всем остальным народом, но я больше всего боюсь этот самый народ. Я всегда был с ним, и вдруг выпал, ну, думал, случайно, сейчас вернусь в строй, да вдруг вижу, что не один я выпал, много вокруг нападало.
Это, видимо, был сон. Я стал поднимать их, но они общались со мной матом, которого я почти не понимал. Я посмотрел на себя и увидел, что я сам постепенно превратился в довольного буржуина и стал похожим на старого «Мальчиша-плохиша». Я стал кричать, что через три дня придет Красная Армия и выручит нас из поганого буржуинства, но никто меня не слушал. Я проснулся и решил вернуться в СССР.
Я никого туда не зову, я ухожу один в ту страну, где все ждали лучшего и проморгали хорошее.
Я чувствую, что скоро в СССР захотят почти все и пойдут туда стройными рядами, возможно, даже во главе с нашим правительством. Я хочу убежать туда первым и занять очередь буквально на все. Остальные начнут занимать за мной, но на всех все равно не хватит.
Это будет, но будет потом. А я уйду сейчас. Мне бросят в спину камни. А потом бросят камни по спинам тем, кто побежит меня возвращать, но уйдет вместе со мной. А потом по этим камням пойдет монолитное все, и чтобы оно не заблудилось, я оставлю мелом стрелки, как правильно возвращаться. Это легко. Да, надо, чтобы Ленин был снова жив, партия стала честью и совестью, дети записались в комсомол и занимались физкультурой. Нужно разорить всех богатых и уравнять их с бедными, сделать водку по 4 рубля 12 копеек за одну бутылку, и вместе с украинцами, белорусами, эстонцами и другими дружными народами выпить так много, чтобы забыть вражду и снова проснуться в СССР. Это единственная дорога, и никакой другой тропинки просто нет. Сегодняшние дети уже будет жить в социализме, будь он трижды не ладен. А наши внуки начнут строить коммунизм, не сразу, конечно, но обязательно начнут.
Мы скоро вернемся в СССР, вновь сделаем могучую страну и честную партию, повсюду развесим портреты любимых вождей и их славные слова, нас снова научатся бояться развитые страны, а мы мирно сопьемся на своих маленьких кухнях и начнем бесстрашно рассказывать анекдоты про власть и правящую партию. Это настоящее счастье – ничего не иметь и ничего не терять…
Я не хочу поворачивать со всеми, я хочу сразу назад, строго и по прямой дороге, и прямо в СССР.
Я всех вас там и подожду».
Итак, что это за текст?
Во-первых, это текст, безусловно, талантливый.
Во-вторых, это текст, безусловно, искренний.
В-третьих, это текст людей, которые испытывают мощное стремление назад. При этом это даже нельзя назвать ностальгией – это другое. Это уже волевой импульс.
Это текст одного из тех, кто является нашим сторонником. Это текст одного из тех, кто слагает большинство, которое не хочет десталинизаций и много, много другого. В этом смысле это замечательный, великолепный, талантливый текст.
Но он больной.
Если люди хотят понять, что такое регресс и что такое внутренний надрыв, надлом, то это именно и есть то, что предъявлено в данном тексте. И не надо мне говорить, что я не понимаю иронии художника (а автор, безусловно, художник)! И не надо мне говорить, что я хочу какой-то прямолинейности. Я – человек, посвятивший свою жизнь искусству, и я понимаю, что такое произведение искусства и чем оно отличается от прокламации или от концептуально-теоретического текста.
Я просто хочу сказать, что если вычесть иронию, если вычесть все специальные приёмы, которые применены в данном тексте, то всё равно останется надлом. Это первое. А в надломленном состоянии вернуться нельзя никуда. Одиссей может вернуться в Итаку, евреи могут вернуться в Иерусалим, потому что они не надломлены. А в этом есть надлом.
Поэтому хотеть вернуться можно, но, как говорят в таких случаях: «Хотеть не запретишь». Но даже хотеть в надломленном состоянии сильно – нельзя. И потому вернуться нельзя, что сильно хотеть нельзя. Надлом и сила воли не совместимы. Либо исправляется надлом, либо не возникает силы воли.
Автор текста, конечно, хочет в брежневизм. Он прямо говорит, что хочет в 80-й год, где он будет сдавать макулатуру, нормы ГТО… «Я хочу вернуться в 1980 год, собрать в одном месте всех сегодняшних…»
А в брежневизм – 80-е, 70-е и даже 60-е годы – вернуться нельзя. Вы понимаете? Вот я – человек, который специально ушёл в андеграунд в эти годы для того, чтобы не причащаться застоя, а создавать мобилизационные схемы для будущего прорыва, – вот я, понимая, что происходит сейчас, был бы готов вернуться в застой. Но в застой вернуться нельзя.
В этом политическая слабость текста, который, конечно, вообще не претендует на политику. Это самовыражение, это крик души, это художественный текст. И, тем не менее, в застой вернуться нельзя. Вернуться можно только во что-то совсем другое.
Застой мог существовать потому, что он опирался на твёрдый фундамент, построенный в другую эпоху, другими руками, другими жертвами, другим надрывом, другим страстным, исступлённым трудом. Вот поэтому мог быть застой, и в нём могло быть то умеренное и не очень ценимое благополучие, которое описывает автор.
А теперь уничтожен весь фундамент. Он уничтожен вообще, вы слышите? Его вообще нет, вообще! И строить-то его надо заново. А строить его в психологии «хочу в 80-й год»… Ну, хоти.
У меня есть друг ближайший, его отца посадили в 1949-м. Мать уже рожала мальчика, когда отец опять сидел. А перед этим он сидел в 1937-м. Он был очень талантливый человек и очень верный Советскому Союзу, к Сталину относившийся при этом очень трепетно… Когда мать осталась без работы с ребёнком, и ребёнок говорил: «Мама, я хочу велосипед», – мама говорила: «Хоти».
Можно хотеть всё, что угодно, но это нереализуемо. Надо чётко понять, что это нереализуемо. Мне кажется, что те, кто сейчас хотят заниматься политикой, те, кто сейчас входит в этот процесс, те, кого мы собираем под разрабатываемые нами политические модели, – эти люди должны отдавать себе отчёт на 150%, что вернуться в это нельзя. Они не просто должны кивнуть в ответ на эту, произнесённую мною, фразу. Они должны каким-то образом это пережить. Понимаете? Пережить.
Останьтесь наедине с собой и однажды встретьтесь с кем-то очень вам близким – со своим «сверх-Я», со своим идеальным «Я» или с кем-то ещё, кто скажет вам: «В это вернуться нельзя». И пусть это вас обожжёт по-настоящему. Это будет очень болезненный ожог, но, возможно, после него родится новая, высшая воля и новое понимание того, что можно.
Мы можем создать для того, чтобы спасти себя и мир, теперь уже только супермобилизационную схему.
Брежневская расслабуха невозможна не потому, что кто-то её не хочет. Да, я её не любил и не люблю сейчас, но я согласен на неё и бороться за неё согласен, всё, что угодно делать, чтобы она восстановилась вместо этого ужаса. Но это невозможно. И в этой невозможности есть трагический крик. О невероятно суженном коридоре возможностей, о трагическом коридоре возможностей…
Дальше. Ни во что это нельзя возвращаться. Но… «Мечтаю купить пирожок с повидлом за шесть советских копеек и завернуть селедку в свежий номер нечитанной газеты «Правда».
Возвращаться можно только в жадно читаемые сводки.
А мы называли грядущим будущее
(Грядущий день — не завтрашний день)
И знали:
Дел несделанных груды еще
Найдутся для нас, советских людей.
А мы приучались читать газеты
С двенадцати лет,
С десяти,
С восьми
И знали: пять шестых планеты —
Капитализм, а шестая — мы.
Капитализм в нашем детстве выгрыз
Поганую дырку, как мышь в хлебу,
И все же наш возраст рос и вырос
И вынес войну
На своем горбу.
Автор текста хочет завернуть селёдку в нечитаную газету «Правда», а автор приведенных строк [Борис Слуцкий] говорит:
Я помню квартиры наши холодные
И запах беды.
И взрослых труды.(Вот этот исступлённый труд. – С. К.)
Мы все были бедные.
Не то чтоб голодные,
А просто – мало было еды.
Ему не нравятся террористы, проститутки, рэкетиры и всё прочее, да? Пусть лучше одна партия, чем многие… И так далее, и тому подобное. «Я снова хочу, чтобы мне по телевизору целый день врали про успехи социализма…»
Ну… У нас есть талантливые писатели, которые в этом жанре работают. Но вы понимаете, что это постмодернизм?
Теперь дальше. «Я нарушил клятву и теперь должен ответить перед лицом своих товарищей, которые, в свою очередь, тоже продали Родину и должны ответить передо мной…»
Он не хочет отвечать, он ни за что не хочет отвечать!
«Я часто думаю, почему я тогда изменил воинской присяге и не кинулся с оружием в руках отстаивать достояние социализма. Это было массовое предательство наших социалистических идеалов и обретение капиталистических идеалов, которые сегодня мы тоже готовы продать.
Я, в принципе, согласен вспомнить о своей воинской присяге и выполнить свой долг, но моя Родина не дает мне автомата…
Видимо, Родина больше не ждет от нас ратного подвига, она обиделась и устала ждать. А мы вновь чувствуем, что отечество в опасности, и думаем, как из него убежать…»
Ну, красиво. Красиво. Едко. Думай. Всё так просто.
«Я не хочу в Америку, я хочу в СССР. Я буду до последней капли крови мужественно стоять в очередях…»
А если до последней капли крови надо будет не в очередях стоять? А ведь надо будет. Ведь если не понятно, что надо будет, то лучше не затеваться вообще.
И дальше он говорит уже: «стоять в очередях за колбасой, ходить на субботники и носить… транспаранты…» То есть заниматься тем, что он, в принципе, презирает. Но он готов в это вернуться, потому что то, что он имеет, – это ещё гораздо более отвратительно.
Нельзя в таком настроении… «Ты не продашь слона», как говорят в анекдоте. Там говорят:
- Как у тебя-то дела?
- Ты знаешь, я очень беден, мне плохо, но у меня есть слон. Это такое счастье! Это такое огромное существо, он меня так хоботом ласкает, он столько дел за меня делает!
- Слушай, продай мне его!
- Да, нет! Никогда! Ну, это же мой брат! Это мой друг.
- Ну, за миллион долларов! Я богат, но несчастен.
- Нет, ну, что ты!
- За три!
- Нет, нельзя!..
- За десять!
- Ну, хорошо. За десять – возьми.
Через сколько-то времени:
- Ну, что? Как слон?
- Отвратительно! Нагадил на паркет, разломал всю мебель, раздавил любимую собаку.
- Слушай, ты меланхолик, мизантроп. В таком настроении ты никогда не продашь слона!
Так вот, в таком настроении никуда не вернёшься.
«Учиться коммунизму никогда не поздно, да и учиться даже не надо, а только повторить...»
Извините! Ему придётся учиться и учить других.
«Утром встать под слова старого гимна, съесть ломтик талонной колбасы, купить за три копейки билет… гордо пройти проходную ...»
Надрыв.
«Я буду ударником коммунистического труда… и добровольно стану покупать билеты… ДОСААФ… Я никого туда не зову, я ухожу один…»
Ну, в этом есть элемент суицидальной тоски, но только с такой тоской ничего нового не устроишь.
«Мы откопаем Леонида Ильича, оживим его, поцелуем в любое место и завешаем… пусть… шамкает нам… Это надежно убаюкивало… и незачем было будить».
Мы с вами переживаем новый и сложнейший этап. Этап, когда вот эти настроения придётся переплавлять во что-то другое. Мы не можем отбросить эти настроения. Не можем хихикать по их поводу. Не можем плюнуть на них. Мы должны их принять. Но если мы просто примем их – нам кранты по полной программе.
Мы должны это принять и алхимически переработать. Это надо переплавить во что-то совершенно другое, гораздо более новое и страстное. Для этого нужны политически по-другому образованные люди. Для этого нужны социальные лидеры. Для этого нужна настоящая ткань, собранная из когерентных социальных лидеров. Для этого нужно, чтобы люди отрекались «от себя для себя, но не для России». Для этого нужно, чтобы живая связь между ними и исторической личностью была восстановлена, и чтобы они могли полюбить с подлинной силой. Вот это всё называется «починить сломанный хребет», снять надлом, преодолеть регресс, преодолеть аномию, преодолеть все те обертона слабости, которые в этом существуют.
Наступает время великой силы, которую каждый должен найти в себе.
Поздно цацкаться со своими слабостями. Поздно капризничать, поздно комплексовать. Всё поздно. Всё в прошлом.
Нужно взять лист своей жизни, на котором вот такие зюзюли (рисует), положить этот лист на вот эту карту угроз (см. рис. 1)… Повторяю вам – я не знаю, что будет, когда я выйду с этой передачи, какие новые известия меня ошарашат… Посмотреть на всё на это, порвать – и на чистом листе написать одно слово: «Борьба». Без шуток. Без постмодернизма. Всерьёз.
Великий, огромный, коллективный труд, в котором нет места эгоизмам, играм, комплексам, конспироманиям, – ничему. Все всё могут. Того, что уже состоялось в наших рядах, достаточно, чтобы, сделав ещё 10-12 шагов, прийти к настоящей, подлинной цели. Но для этого надо понимать, что каждый следующий шаг будет сделать в 10 раз труднее, чем предыдущий. И что вот эти настроения – предпосылка, увлечься которой так же пагубно, как и расплеваться с ней.
Надо пройти третьим настоящим путём – между отрицанием этого, пожиманием плечами, фырканьем… Нет ничего более тупого и глупого в политике, чем фырканье, капризность, привередничество, перебирание: «Вот этот импульс такой, а этот другой». Есть импульс – и слава богу.
Итак, это надо уважать и ценить. Но одновременно это надо с неимоверным трудом и невероятной настойчивостью преобразовывать. Иначе это не спасёт, а погубит всё до конца. И у нас должно хватить сил на это преобразование.
Да, это очень редко удавалось делать в истории. Да, это по ту сторону того, что называется политической классикой. Но наступает время, когда говорить, как о спасении, можно только о том, что по ту сторону. Надо перейти по ту сторону, там найти все искомые средства и после этого применить их так, чтобы спасение состоялось, и задача наша была решена по-настоящему.