1    2

 «Суть времени – 33»

 

Отрывать обсуждение общей тематики от нашей актуальной белиберды, конечно, можно, и в определенных ситуациях даже и нужно, но это деполитизирует наши теоретические штудии, превращает их в башни из слоновой кости. Поэтому я постараюсь обсудить некоторые заморочки нашего текущего, весьма небезупречного, времени и как-то перебросить мост между этими заморочками и той общей тематикой, которой посвящен этот цикл передач.

И для этого я обсужу вначале, как это ни покажется странным, феномен Охлобыстина. Но не как политический или какой-то другой феномен… Я не знаю, хорош Охлобыстин или плох, замечателен или ужасен. Меня это почему-то даже не очень интересует. Я, конечно, могу себе представить, что все не так, как в той статье, и что эта статья тоже имеет некоторую заточку... Но мне почему-то кажется, что эта статья – это странный для журналиста крик души.

Я имею в виду статью в «Московском комсомольце», которая подписана Вадимом Поэгли, известным журналистом данной газеты, и в которой вдруг звучит что-то, показавшееся мне удивительно созвучным эпохе. И неважно, правильно или нет Вадим трактует феномен Охлобыстина. Я снова говорю, что по тем или иным причинам, на обсуждение которых нужно слишком много времени, мне это неинтересно. Мне Вадим интересен – и феномен Охлобыстина интересен через призму того, что пишет в этой необычной статье Вадим.

Я ознакомлю телезрителя с этой статьей, потому что мне кажется, что она, с одной стороны, освещает какие-то микроскопические частицы текущего политического процесса. А с другой стороны, превращает эти частицы в очень крупные проблемы современности, ключевые проблемы XXIвека, как это ни покажется странным. И тем самым выводит нас на ту тематику, которую я заявил в данном цикле телепередач «Суть времени».

Итак, статья Вадима называется «Кандидат в телефоны. Скотина и его 20 тысяч слушателей». Еще раз подчеркну, что мне неважно то, что называет Поэгли (Охлобыстин – «скотина»), скотина на самом деле Охлобыстин или нет… Мне интересен крик души Вадима Поэгли, потому что в этом крике есть что-то человеческое, как мне кажется. А если даже это и не так, то все равно это страшно интересно.

Итак, статья называется «Кандидат в телефоны. Скотина и его 20 тысяч слушателей».

«Все на продажу – лозунг нашего глупого времени. Деньгами сейчас можно измерить все».

Можно подумать, что не Вадим Поэгли и другие создавали действительность, в которой деньгами все можно измерить.

«От внешней привлекательности человека («выглядишь на миллион долларов…») до важности предстоящей встречи с приятелями («у меня к тебе дело на сто рублей»). Но «времена не выбирают, в них живут и умирают».

Ну, хорошая цитата. Но на самом деле принц Гамлет говорил, что порвалась цепь времен, и он будет эту цепь соединять… А кто-то говорил, что надо исправить кремлевские куранты… Поэтому вопрос о том, выбирают ли времена… Времена меняют. «Tempora mutantur et nos mutantur in illis» (прошу прощения, если я не очень точно говорю по латыни) – «Времена меняются и мы меняемся с ними». Мы меняем эти времена. Мы, постигая суть, меняем время. Если его не менять, то зачем жить?

Но, в любом случае, я читаю то, что пишет Вадим.

«Мы и живем, с разной степенью везения балансируя на грани успешности и подлости. В фильме Марка Захарова “Убить дракона” есть занимательный диалог на эту тему:

“— Не смотрите так — дело не во мне. Нас, молодых, так учили, понимаете?

— Всех учили. Но почему ты оказался первым учеником?.. Скотина”».

Ну, это непрерывно повторяемая фраза из весьмапошлого, с моей точки зрения, драматурга Шварцав варианте Марка Захарова. И вот, в варианте Марка Захарова, она стала символом перестройки и всего прочего… И до сих пор как бы ничего нового Поэгли не говорит, он набирает свой текст из кусочков некоей либеральной мозаики своего времени. Новая там – небольшая фразочка о том, что, «вот ведь, наше глупое время! – всё на продажу». А вроде казалось, что это самое умное, что можно сделать для либерала. Но вот нет. Тут вот вдруг возникает возмущение по этому поводу. А так, в целом – Шварц, «Дракон», Марк Захаров, «времена не выбирают…» и все прочее.

Дальше Поэгли, сделав этот запев, возвращается к той теме, которая его интересует. К конкретной теме.

«…распиаренное аж выдвижением в президенты выступление Ивана Охлобыстина «Доктрина 77» оказалось вовсе не рассказом о новой России, русском народе и Империуме и т.д., а всего лишь рекламой нового мобильного тарифа, который будет продаваться только в фирме, где «поп-заштатник» (его собственное самоопределение) за немалую мзду служит креативным директором.

Я, признаюсь, сразу не поверил. И только прочитав охлобыстинское: «Мне по этому тарифу будет удобней разговаривать со своими единомышленниками», понял, что наблюдаю «первого ученика» во всей красе. Так что и скотиной Охлобыстина в подзаголовке не я назвал. Это у классиков Шварца—Захарова. Я бы назвал намного жестче».

Ну, это просто способ выразить свое негодование и избежать прямых называний, за которые могут в суд подать, и сделать отсылку к Шварцу и сказать, что это не я, а кто-то другой. И, опять, это не так интересно. Но дальше Поэгли пишет:

«Дело ведь не в купившихся на «Доктрину» журналистах, со всей серьезностью обсуждавших, кремлевский ли это проект и насколько «национал-патриотические» идеи востребованы в обществе. Если порыться в Сети, можно найти, что интернет-журнал «Мобильный контент» сообщал о скором запуске тарифа «Доктрина 77» еще 4 августа! Это наш прокол. И мы получили по заслугам».

Вот тут начинается горечь.

«Это наш прокол. И мы получили по заслугам. Дело в «единомышленниках», как сам их называет Охлобыстин. Сам видел десятки выложенных в Интернете записей его выступления в Лужниках. Сам видел десятки блогов, на которых это выступление было расшифровано. Не говоря уже о 20 000 людей, купивших билеты в Лужники за 700 рублей. И полтора часа под дождем и ветром слушавших, как выяснилось, растянувшийся рекламный баян.

Стоит ли все это полученной мзды? Пусть каждый решает сам...

Напоминать священнику о воздаянии как-то глупо. Не геенной огненной же пугать... Ведь если совести нет, то и мучить она не будет. Кстати, привет всем исповедовавшимся «отцу Иоанну». Боюсь, он впарит какой-нибудь кампании еще и тариф «Исповедальный».

А то,  что различные пиарщики, братья Охлобыстина по разуму, называют все это «гениальным рекламным ходом», так именно этим, - пишет Поэгли, -пиарщики и отличаются от людей.

Именно так. Не от «обычных» или «нормальных» людей. А просто от людей».

И вдруг оказывается, что статья, начатая всей классической либеральной лабудой и заполненная журналистскими кульбитами, на самом деле пронизана не журналистскими упражнениями  (это на первом плане), а за этими упражнениями вдруг ужас человека – хорошего ли, плохого, либерального, консервативного, тертого, не тертого, неважно, человека – перед лицом чего-то нечеловеческого.

«Именно так. Не от «обычных» или «нормальных» людей. А просто от людей»… «Этим-то пиарщики и отличаются от людей»…

И это не шутка, не журналистское упражнение. Это вдруг крик души.

Что там имеет на самом деле место с Охлобыстиным – неважно. Но предположим, что это так, как описывает Поэгли. Что это все такое?

А это вот в чистом виде постмодерн. Это ужас постмодерна, который проблематизирует всё именно так, как об этом говорит Поэгли. Речь идет не о патологичных людях и нормальных людях, а о людях и не людях. И речь идет о растерянности Поэгли, который говорит: «Ну, к совести-то невозможно… Ну, не геенной же огненной его пугать… Но что же делать-то, люди?! Как же мы купились! Мы-то думали: Кремль – не Кремль… патриотизм – не патриотизм… А это же просто реклама определенного тарифа – и всё! »

Ну, может быть, снова говорю, не всё. Я снова говорю – и теперь, наверное, более понятно, почему, – что я не хочу обсуждать Охлобыстина. Я хочу обсуждать этот ужас, распахивающийся в тот момент, когда люди действительно всерьез, оставаясь еще людьми, видят, что такое постмодерн.

И дальше перед этой постмодерновой штукой, которая готова быть чем угодно – этаким плазмоидом, антропоидом, который меняет облик в любую секунду… Об этом сказано было давно в классике: 

 

Кем явится теперь? Мельмотом,

Космополитом, патриотом,

Гарольдом, квакером, ханжой..?

 

Вот эта способность являться кем угодно мгновенно… Строится некая конструкция…

Но ведь вопрос здесь поднят более серьезный: «Мы купились… Мы, тертые, знающие цену, – мы купились…» Но дальше он пишет: «Дело в «единомышленниках», как их сам называет Охлобыстин. Сам видел… 20000 людей, купивших билеты в Лужники… за 700 рублей… под дождем и ветром слушавших рекламный баян…»

Ну, если вдуматься и чуть-чуть стряхнуть со статьи журналистский гламур, то статья-то страшненькая. Потому что постмодернизм проблематизирует подлинность. Подлинность вообще.

Это очень серьезный и глубоко идущий тип проблематизации. Отрицая метафизику, то есть конечные смыслы, ценности в любом, светском и несветском, их варианте, постмподернизм говорит:

«А если их нет, то откуда берется подлинность? Как вообще отличить подлинное от неподлинного? Мы сегодня вам сделаем такого героя, а завтра другого. Мы вам сегодня подсунем одну вещицу, а завтра другую. Вы сегодня поверите Ельцину, завтра Лебедю, потом еще кому-то, потом еще кому-то, а потом никому. И мы будем делать вас, как хотим, - говорят постмодернисты, - потому что вы потеряли интуицию подлинности. Вы не можете отличить подделку от натуральной вещи. А мы научились подделывать, как угодно. И будем продавать в качестве чего угодно и любых ценностей любое фуфло. Мы ценности для вас, идеалы и что угодно делаем на компьютере и всовываем в ваши мозги. Потому что вы уже давно – куклы, приложения к нашим компьютерам, и дурачить мы вас будем, как угодно. Вы, пипл, существуете для того, чтобы хавать то, что мы делаем. Пи-дженерейшн…» И так далее, и тому подобное.

Но ведь проблема – есть. Проблема есть, и она огромна.

Существует ли подлинность? Имеем ли мы право относиться к чему-то как к подлинному? Как вести себя людям, которые хотят во что-то поверить, к чему-то подключиться, вокруг чего-то построить какие-то общности, и каждую минуту думают: «А, может, это неподлинное? Может быть, это черти что и сбоку бантик?» Как шептала Татьяна Ларина, оказавшись в библиотеке Евгения Онегина: «Уж не пародия ли он?»

Ну, хорошо – пародия. А, может, он сегодня один, завтра другой, послезавтра третий, потом четвертый, потом пятый, потом шестой?..

Кто тут виноват? Пиарщики, которые так хорошо научились делать подделки? Или люди, которые потеряли способность к различению? К какому-то фундаментальному, главному, основному различению – между подлинным и неподлинным, между пародией и трагедией, между бытием и ничто, между «быть» и «иметь»? Эти различия стерты. И ослепший человек мечется, хватаясь за что попало. Или перестает метаться и говорит: «Да всё дерьмо! Все одним миром мазаны, все дурят голову нашему брату, чтобы что-нибудь с нас получить и как-нибудь нас где-нибудь запродать».

Так как же быть с проблемой подлинности в XXIстолетии, с интуицией подлинности, способностью человека различать подлинное и неподлинное?

 

«…И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.»

 

Так есть «почва и судьба»? И есть у человека способность ловить это дыхание? «Вот тут уже «дышат почва и судьба», вот тут начинается настоящее, вот тут существует подлинная страсть... Вот тут, тут и тут пойдут до конца, тут – остановятся на полдороге, повернут…»И так далее.

Когда-то, лет этак 17-18 назад, я встретился в Германии с одним из членов тогдашней российско-германской делегации Юрием Болдыревым, который произвел на меня впечатление. Делегация была достаточно высокопоставленная (я был тогда советником Хасбулатова и потому находился в этой делегации в Германии). Там были и ещё люди, которые произвели на меня незабываемое яркое впечатление. Я даже тогда подумал: «Ну, надо же – либеральные люди, а вроде как люди… И всё у них в порядке, и какая-то подлинность есть». Меня тогда в Юре тоже впечатлило какое-то человеческое начало. Было видно, что человек переживает происходящее и даже уже готовится к тому, чтобы сказать что-то типа экзистенциального «нет», крикнуть это «нет» – и каким-то образом сохранить в себе своё человеческое содержание.

Сейчас Юрий пишет в информационно-аналитическом издании Фонда «Историческая перспектива», называющемся «Столетие», некий кусок, который мне посвящён. Я не буду его зачитывать, потому что долго. И если бы это было, как у друзей Белковского, то можно было бы посмеяться, и обсудить, и поразвлечься. Но Юрий очень интересно и содержательно пишет. Говорит о том, что относится с огромным уважением и ко мне, и к системе моих взглядов… И дальше:

«Идет ли он на компромиссы с властью ради возможности действительно публично (а не сравнительно кулуарно, как вынуждены здесь делать это мы) проповедовать свои взгляды, которые, соглашусь здесь с ним, сейчас для России чрезвычайно актуальны? Наверное, идет. Так а кто бы позволил ему вообще на широкую аудиторию что-либо проповедовать, не апеллируй он к власти и олигархам? Нам же с вами не позволяют… На пользу ли делу эти его компромиссы? Не знаю, не могу судить за него, но и не тороплюсь осуждать. Может быть, системные взгляды, проповедуемые им, представляются ему важнее, чем конкретная искренняя или лицемерная и вынужденная (в рамках компромисса) оценка им того или иного политического деятеля… Даст ли он использовать себя во вред интересам общества в час «Х», если в ближайшее время таковой наступит, мы не знаем – будем наблюдать. В политике, в которую включился Кургинян, кто кого переиграет никогда заранее не известно...»

Ну, прекрасный текст. Если бы он был в 10 раз менее комплиментарным, я его всё равно поблагодарил за то, что он содержателен. И я действительно испытывал и испытываю личные симпатии к Юрию, которого я не видел лет 18 или 19, и который потом выпал из демократической обоймы, и, насколько я могу понять (никогда за ним внимательно не следил), действовал удивительно порядочно и последовательно.

Я здесь даже согласен с Юрием, что политика – это искусство компромисса, и что на компромисс надо идти. Только хотел бы, чтобы было указано хоть на один компромисс, на который я пошёл за последние 19 лет. В чём заключался компромисс?

Я бы пошёл на компромисс ради каких-то целей. Я знаю, что есть компромиссы и компромиссы, и что без компромиссов политики нет… Но, во-первых, я никогда на них не шёл. А во-вторых, мне их никогда никто не предлагал. Власть никогда не предлагала мне идти с ней на какие-то компромиссы. Там, где нужно было огрызнуться против противников России, которые на этот момент оказались противником власти, власть могла с радостью предоставить мне эту возможность. Но это не называется «компромисс»…

Ни о каких компромиссах речь вообще никогда не шла. Где компромиссы? Я бы на них, повторяю, пошёл, но их нет, потому что они никому не нужны.

А логика такая: раз кто-то где-то выступает – значит, он пошёл на компромисс. Ну, а как может быть иначе?

И это очень понятная логика. Это как раз и есть логика постмодерна. Ожегшись на Охлобыстине, надо дуть на Кургиняна. Людей очень можно понять. Но это опять-таки связано с наличием или отсутствием последних дефиниций. Существуют тексты, последовательность позиции, и из логики этой позиции и того алгоритма, который был выбран, совершенно ясно: просто компромиссов не было…

Мне предлагали компромисс – один раз предлагали, я помню. Высокое лицо водило меня по Патриаршим прудам и говорило: «Знаете, ничего не нужно. Вы входите в правительство либеральное – Вас очень ценят… Вы только скажите, что в книге «Постперестройка» Вы пошутили, это скетч. А дальше входите в любые правительства – всё, пожалуйста…»

Это называлось бы даже не «компромисс». Это называлось бы «идиотское предательство», при котором я теряю всё и неизвестно что приобретаю.

Чем это кончилось? Я сказал, что книга «Постперестройка» – это  скетч? Я последовательно и на протяжении 20 лет развивал идеи, которые выразил в книге «Постперестройка», углубляя эти идеи, двигая их куда-то дальше...

Это путь. И когда идёшь этим путём от начала и до конца, то в какой-то момент оказывается, что возникают некие возможности. Неизвестно, как они возникают. Возникают и всё. И нужно для этого, в этом варианте, только одно – идти этим путём.

И если Юрий им пойдёт, то у него появятся возможности. И он не пойдёт ни на какие компромиссы. И он получит возможности, как это он в статье говорит, «развивать свои взгляды» и пр. Получит. И будет их развивать… Только сможет ли? Окажутся ли они в этот момент?

Если он будет идти подлинным путём, то окажутся.

Подлинность – это и есть путь. Вот ты идёшь и не сворачиваешь. И подлинность определяется по пути. Нет никакой особой проблемы в том, чтобы обнаружить неподлинность Охлобыстина. Для этого не надо обладать глубочайшей экзистенциальной интуицией или настоящим метафизическим чувством – там всё дышит неподлинностью, там просто путь весь строится из этих неподлинностей. Начинается одно неподлинностью, продолжается другое неподлинностью, поворачивается к третьей неподлинности. Там всё криком кричит, что подлинности не должно быть. И если даже говорить тут о религии – то это особая постмодернистская религия. Это адская смесь настоящей религии и весьма далеко идущей метафизической скверны.

Почитайте Пелевина, и всё будет понятно. Там ведь тоже есть и метафизический надрыв, и глумление. Надрыв, глумление… Надрыв, глумление… Хотите знать, что такое постмодернизм? Вот это. Хотите знать, что такое реакция человека, сохранившего в себе какую-то человечность на постмодернистский ад? Вот это Поэгли, прав он или неправ.

А дальше возникает вопрос о подлинности, о том, можно ли ответить на вызов постмодернизма в XXIвеке, или действительно царство имитации настолько преуспело во всём, что касается имитации, что подлинности быть не может вообще?

Постмодернисты сами говорят, что, может быть, единственная подлинность, которая есть, – это смерть. Является ли она подлинностью? Это глубочайшая проблема XXIвека, гораздо более глубокая, чем проблема труда и капитала. И достаточно сильно связанная с этой проблемой.

Принц Гамлет говорил: «Я помешан только в норд-норд-вест. При южном ветре я еще отличу сокола от цапли». Давно уже по этому поводу были у человечества некоторые предвидения. А сейчас ад раскрылся. И имя ему – постмодерн. И все мы стоим на краю бездны. И эта бездна поглотила страну.

В очередной передаче «Исторический процесс», посвященной пакту Молотов–Риббентроп, я обсуждал достаточно сложные проблемы, связанные с тем, что международное право того времени очень сильно отличалось от нашего. И что в этом пакте мы не совершили ни одной ошибки, не нарушили ни одну норму международного права.

Раздел территории, зон влияния – что это означает?

Раздела территории не было. Раздел зон влияния? Раздел зон влияния был между всеми. Секретные дополнения, протоколы были у всех. И т.д., и т.п. Мы спорили о том, являлись ли [советские] экономические поставки Германии фактом включения [CCCР] в войну (cпорить об этом смешно: Швеция не включалась в войну, при этом поставляла [Германии] легированную сталь), было ли это оправдано… И так далее.

И постепенно за всеми этими определениями и обнаружениями раскрывался ад. Иногда мне кажется, что люди, которые смотрят передачи, следят за обнаружениями, но не ощущают, какой за ними раскрывается ад. И здесь, в передаче «Суть времени», мне хочется поговорить об этом. Потому что об этом на телевидении, приспособленном для очень массовой аудитории, не поговоришь – слишком серьёзная тема… Но мы-то здесь собрались именно для того, чтобы обсуждать самые серьёзные, предельно серьёзные темы.

В чём состоит ад?

Оставим в стороне вопрос о том, что такое пакт Арита–Крейги, и почему зоны влияния делили японцы с англичанами (и кто только с кем чего ни делил), и как именно Польша сама входила на территорию Чехословакии… Всё это оставим в стороне. И подумаем о том, что было очевидно фактически всем 20-22 года назад…

Вот карта. Здесь находится Франция. Здесь находится Германия. Здесь находится Польша. А здесь СССР.

Германия атакует Польшу. Что может сделать СССР? [Говорят]: «Атаковать Германию».

Но СССР не может атаковать Германию, войдя на территорию Польши, потому что поляки немедленно повернут оружие против СССР. Поляки запретили нам пройти через территорию Польши, когда мы хотели помочь Чехословакии против Гитлера, и отрапортовали об этом Гитлеру. Поляки нас ненавидят. Они наш смертельный враг. И мы не можем помочь врагу, который нашей помощи не хочет, не приемлет, который считает нас опаснее Гитлера.

Что мы можем делать? К 17 сентября 1939 года польская армия разгромлена, правительство бежит, армия бежит, территория пустая. И нас предупреждают немцы, что там формируются Западная Украина, Западная Белоруссия, которые окажутся нашими смертельными врагами.

Мы входим на территорию. Между прочим, тем самым спасаем часть её населения от печей Освенцима.

Обвинять нас, врагов Польши, не имеющих с ней никакой договорённости, в том, что мы не ударили по немцам раньше, может только тяжелобольной псих. Безграмотный, тяжелобольной псих. И сейчас, в 2011 году, это все понимают.

А почему Франция, объявившая войну Германии, находившаяся в прочнейших отношениях с Польшей, являвшаяся её союзником (Польша была влюблена во Францию, Франция в Польшу), – почему Франция не ударила в тыл Германии, когда все войска были переброшены в Польшу? Почему Францию никто не обвиняет в том, что она является подельником Гитлера? Почему поляки не обижаются на Францию за то, что она с ними сделала? Ведь она обязана была нанести удар в тыл Германии, сдержать войска и пр. Но об этом вообще никто не говорит.

Я уж не говорю об Англии…

А по поводу нас на высшем международном уровне уже поставлен вопрос о том, что 23 августа [день подписания пакта Молотов–Риббентроп] надо признать днём начала войны, а соответственно нас – подельниками Гитлера, и вывести нас из числа победителей во Второй мировой войне. Вот ведь о чём идёт речь, а не о «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой».

Так кем же нужно было быть в конце 80-х годов, чтобы перед фактом того, что мы подписали абсолютно корректные дополнения (секретные, как и все дополнительные протоколы) к пакту, абсолютно аналогичному тем пактам, которые подписали все другие страны мира… Подписали после того, как французы, англичане отказались что-либо подписывать с нами, а самолёт Геринга стоял под парами, чтобы лететь в Англию, – кем же надо было быть, чтобы в этих условиях признать наши действия «преступными действиями параноика Сталина и сталинистов», этим признанием обречь на ад миллионы наших сограждан (которые теперь живут в аду, потому что их когда-то послали [в прибалтийские республики] жить и работать, а после этого назвали оккупантами), начать распад страны – и всё это сделать на абсолютно пустом месте!

Кем надо было быть? Что это были за депутаты? Это была только какая-нибудь будущая «Демократическая Россия»? «Народный фронт»? Это были коммунисты, это были ставленники номенклатуры, – и они все вместе это сделали? И они все вместе обрекли на ад ныне живущих и их потомков. А эти ныне живущие и их потомки – они не могли взять голову в руки посмотреть на то, что происходит? Это всё тот же вопрос о том, «хавает ли пипл»? Разум исчез? Что исчезло?

Это сегодня 90% поддерживает то, что я говорю. А тогда, когда я говорил в точности то, что говорю сейчас, – это поддерживали 5%. А все остальные ненавидели. Любые такие слова – и [тебя обвиняли в том, что] это «позиция номенклатуры»... Номенклатура сама и подбросила всё это дерьмо обществу! А общество орало, что номенклатура – это те, кто говорят: «Ребята, не ешьте эту поганую пищу, это «осуждение пакта Молотов–Риббентроп».

Можно ли сейчас – по прошествии 20 лет – по-настоящему, экзистенциально, метафизически пережить ад той эпохи? Я не говорю – надо ли это простить. Я спрашиваю – можно ли это понять? И можно ли куда-то выйти из нынешней ситуации, не решив для себя метафизически, экзистенциально, как угодно ещё эту проблему – проблему распахнувшегося тогда ада, который является тем же самым адом потери различения между подлинным и неподлинным? Стёрты грани. Как говорит герой Шиллера: «Иль меж добром и злом, меж правдою и ложью стёрлись грани?»

1    2