1    2

 «Суть времени – 35»

Когда мне говорят, что рассуждения о тёмной материи и тёмной энергии слишком сильно оторваны от социальной теории и, уж тем более, от психологии или антропологии, и что для того, чтобы этот разрыв преодолеть, я должен детальнее рассказать о том, что такое тёмная энергия и тёмная материя, я заверяю тех, кто справедливо мне на это указывает, что всё это будет сделано. Обязательно будет сделано. Обязательно мы разберёмся в следующем цикле новой передачи со всем, что связано с этими понятиями. Мы постараемся разобраться с этим максимально детально, если кого-то интересует детальность, и со всеми возможными ссылками, с возможностью тех, кто это всё слушает и смотрит, самостоятельно куда-нибудь залезть и ещё чего-нибудь начитаться. Всё это будет обязательно сделано.

Просто сейчас начать это делать – это значит уйти в абстракцию. Совсем уйти в неё, отказавшись от того главного, что всё-таки являет собой нерв подобного рода занятий, то есть от политики.

Другая крайность – это начать заниматься только текущими вопросами, погрузиться в них целиком, пытаться так или иначе ответить себе на вопрос, в чём смысл этих событий, кто там что опять сооружает… Время от времени, когда речь идёт об очень крупных событиях текущей политики, я это делаю в спецвыпусках. Но, согласитесь, что делать это всё время – это значит уже совсем оставить всех на голодном теоретическом пайке.

Политическая злоба дня – это один круг, а теория – другой круг. И в этом цикле передач обязательно должно присутствовать что-то, что объединяет два эти круга. Это пересечение, как говорят в теории множеств. 

Это пересечение множеств М1 и М2 (из которых М1 – это множество теоретических построений, а М2 – это множество практической политики) обязательно должно быть.

Что-то здесь, в этих множествах, должно находиться в центре. И начиная каждую из передач, мы должны эту точку нащупать ещё и ещё раз. Мы должны надавить на неё, как на больной нерв современности, – и после этого можно дальше двигаться в теоретическую сторону, не опасаясь оказаться в той самой «башне из слоновой кости», которая, как никогда, имеет мало отношения к тому, что нам всем нужно.

Где же эта точка? В очередной раз её нащупывая перед тем, как начать эту передачу, я сам для себя вдруг остро осознал, что она определяется словом ТУПИК. Всё, что мы обсуждаем в теоретической области или в области практической политики, так или иначе связано с этим простым и неумолимым словом.

Мы находимся в тупике. И рано или поздно наличие этого тупика признают все. Вот моя задача состоит в том, чтобы ускорить момент, когда все: элита, власть, оппозиция, широкие слои общества, контрэлита, радикальные [элементы], - все, все всерьёз признают и переживут тот факт, что тупик подкрался незаметно.

Точнее, мы двадцать лет говорили о том, что никуда, кроме как в тупик, не может всё это привести. «Только в тупик, - говорили мы, - только в тупик идём».

Всё говорили: «Да ладно, какой там тупик… Оклемаемся. Не такое бывало в нашей жизни. Не из таких ситуаций выходили. Вот уже началось вставание с колен…» И так далее.

Тупик… смотрит на нас с биржевых сводок.

Тупик смотрит на нас с экранов телевидения.

Тупик смотрит на нас с экранов кинотеатров.

Тупик смотрит на нас со страниц книг и газет.

Тупик. Тупик. Тупик.

И это становится уже не уделом отдельных высоколобых мыслителей, не наветами каких-нибудь оппозиционеров-клеветников – это начинают понимать все.

Тупик геополитический.

Тупик экономический.

Тупик внутриполитический.

Тупик идеологический.

Тупик исторический.

Тупик метафизический.

Мы в тупике.

Только идея, которая, распространяясь откуда-нибудь (ну, в том числе и из этой комнаты), в итоге проникает в каждую пору общественного тела, становится мыслефактом, а для каждого из тех, кто живёт рядом с нами, думает по-другому, нежели мы или почти что не думает вообще, а как-то пытается бить лапами и выживать, - только такая идея, которая превращается в осознанный мыслефакт, только такая идея в итоге может что-то изменить в жизни.

Наши разговоры о тёмной материи и тёмной энергии – это наши разговоры о тёмной материи и тёмной энергии.

Наши разговоры о превращённых формах – это наши разговоры о превращённых формах. А факт этого самого тупика – это общественный факт. Это та мысль, которая, став фактом, залезла в мозг каждого или почти каждого члена нашего общества. Неважно при этом, какой уровень благополучия у этого члена общества. Даже в мозг очень, очень и очень благополучных людей эта идея тупика залезла и стала там жить, как самостоятельное тонкое тело. Она там шевелится, разрастается, производит что-то, роет свои коридоры.

Не тот ли это крот истории, о котором так любили говорить марксисты? Не он ли роет там, в каждом отдельном сознании, свой лабиринт? Впрочем, неважно, как именно мы это назовём. Это то, что носится в воздухе. Это то, что возбуждает, беспокоит, порождает какое-то новое качество социальной жизни, собирает людей вместе, перемещает их по различным площадкам, где обсуждается повестка дня, в поисках выхода.

Мы ещё не приблизились к состоянию, когда этот тупик поглощает мозг каждого из живущих в стране. Мы ещё на пороге этого будущего состояния умов. Но мы уже именно на пороге.

И каждый из нас в большей или меньшей степени на это работал. Мы хотели, чтобы общество признало факт тупика, чтобы оно перестало отмахиваться от этой идеи тупика, потому что, только признав этот факт, оно может начать искать выход. А до того, как факт этот будет признан, разговор о выходе бессмысленен. Потому что выход из чего? – Из тупика. Если его нет, зачем из него выходить?

С момента, когда идея тупика поселится в каждый мозг, и там начнут происходить все соответствующие процессы, возникнет очень много вопросов…

Кто привёл в тупик?

Каково содержание тупика?

Как выйти из тупика? То есть, какая технология обеспечит этот выход…

Кто выведет из тупика? То есть какой субъект обеспечит этот выход… Потому что технология технологией, как я много раз говорил, а если нет субъекта, который применяет эту технологию или субъект неадекватен технологии, то результат будет нулевой.

Поэтому вопросы «что делать?» и «кто виноват?» - это только часть тех вопросов, которые стоят на повестке дня. Вопрос ещё заключается в том, «кто» будет это «что» делать? Обратите внимание, что у нас почему-то всегда вопрос «что делать?» соединялся с вопросом «кто виноват?». Асимметрия, да? А «кто» будет делать это «что»? – Этот вопрос никогда не возникал, всегда считалось, что этот «кто» появится автоматически. Но сейчас проблема создания субъекта намного важнее того, какие технологии этот субъект будет применять. Потому что если нет субъекта, то пиши пропало.

Дальше. Почему пришли в тупик? Вопрос ведь не только в том, кто привёл. Что привело туда? Это ведь тоже важно. Что виновато? Как когда-то говорил Григорий Мелихов в «Тихом Доне»: «Не я виноват, жизня виноватит». И потом говорил, что «я так думаю, что неверно жизнь устроена, и, может, я сам в этом виноватый». Цитирую по памяти, прошу прощения, если не вполне точно, но суть выражаю на 100%.

Вот эта идея тупика имеет уже макросоциальное значение. Наши разговоры о тёмной материи, тёмной энергии – это [аналог] разговоров в марксистских кружках начала 20-го века, когда пытались обсудить Маркса и понять, может ли Маркс быть теоретиком, который подскажет, как именно надо выходить из тупика. Но тупик ощущался в российском обществе как некая несомненность.

Выход из тупика могли искать марксисты, экзистенциалисты, почвенники, западники, либералы, консерваторы… Но факт тупика уже смотрел на каждого со страниц газет, и было понятно, что всё – приехали…

Представьте себе, что не сегодня, а через 5-6 месяцев, 8 месяцев (не через пять лет, а ещё в следующем году!) мы вдруг перешагнём порог, и все скажут, включая крайних апологетов действительности: «Ну, конечно же, тупик. Мы все понимаем, что тупик. Ну, кто ж не понимает? Подумаешь! Кургинян ломится в открытую дверь…»

И тогда наши радикальные либералы или, как я их называю, либероиды, скажут: «Так всё Сталин виноват, что мы в тупике».

А кто-то другой скажет: «Так это русская скверна – русский дух виноват – этот он нас волок через тысячелетия от одного несчастья к другому. Надо от него избавляться».

А кто-то скажет ещё что-то…

Вот в этот момент мы твёрдо должны понимать, что говорим по этому поводу мы. И почему то, что говорим мы, убедительнее всех этих бредней по поводу скверности русского духа, а также всего остального.

И ради того, чтобы завтра ответы были точными – не скажу простыми, потому что есть простота, которая хуже воровства, а точными – ради этого сегодня стоит обсуждать самые-самые сложные проблемы. В том числе и проблему соответствия между тёмной энергией и тёмной материей – и социальными теориями.

Вопрос об этом соотношении поднят не мной, и я вообще стараюсь, чтобы, по крайней мере, в этом цикле передач не было вопросов, про которые я бы сказал: «Вот, знаете, вчера мне это приснилось…» или «Я работал пять лет и сделал некое открытие». Возможно, что и нужна совсем-совсем новая теория развития. Такая теория развития, которая не адресовалась бы на каждом шагу к Марксу, Веберу, кому-то ещё, а просто оперировала бы фактами и моделями. И всё. Но разговор сегодня на языке этой теории очень сильно сдвинет нас всех в очень определённую, всем понятную сторону:

- У нас своя теория, и всё своё! И только мы знаем истину – у нас есть абсолютное на неё право! Внимайте же все!

Это неправильно было бы - и сейчас неправильно, да и в дальнейшем – выдвигаться в эту сторону. Как бы эта сторона ни называлась: окончательная маргинализация или как-либо ещё.

Гораздо важнее оказаться на стыке определённых теоретических построений, подкреплённых и великими именами (что очень немаловажно), и очень серьёзными, фундированными идеями, - это всё для нас сейчас весьма и весьма существенно.

Итак. По любому поводу я хотел бы ссылаться на авторитеты. На очень разные, и совершенно не обязательно, что я с каждым из этих авторитетов во всём согласен. Всё это может происходить вполне корректным с научной точки зрения образом, когда вот до сих пор ты согласен с авторитетом, а достаточно перешагнуть какую-то грань, и ты с ним категорически не согласен. Почему нет? Так может быть.

В данном случае я говорю о Крейне Бринтоне – Кларенсе Крейне Бринтоне – очень крупном, чтобы не сказать больше, американском историке и философе, одном из крупнейших специалистов по истории культуры, профессоре Гарвардского университета, президенте Американской исторической ассоциации, председателе Гарвардского общества стипендиатов, общества французских исторических исследователей и так далее. Авторе выдающихся трудов, в том числе, фундаментальной монографии «Современная цивилизация. История пяти последних столетий», такого тоже очень важного исторического труда «Анатомия революции» и ещё одного труда «Идеи и люди. История западной мысли».

Вот этот Крейн Бринтон в своей книге «Идеи и люди» как раз и говорит о том, какова роль физических теорий в построении модели мира и мировоззрения. Настаивая на новой парадигме модерна или, как он говорит – Просвещения (что, с моей точки зрения, сужает понятие, потому что модерн шире, чем Просвещение, но неважно), настаивая на том, что эта новая парадигма была связана именно с физикой, и уже из физики перетекала в социологию, Бринтон пишет следующее:

«При переходе к восемнадцатому веку интеллектуальный историк сталкивается с трудностью, общей для всех историков последних столетий: он обременен материалом. Можно составить исчерпывающий список средневековых мыслителей; и добросовестный гуманитарный ученый может изучить, или по крайней мере прочесть, всё дошедшее до нас из греческой и римской письменности. Но после изобретения книгопечатания, при обилии всевозможных авторов, каких только может содержать общество, лучше использующее свою материальную среду, масса сочинений во всех областях становится слишком большой для отдельного исследователя, или даже для любой организованной группы исследователей.

Возможно, Средние века были так же разнообразны в своем мышлении, как наше время. Но мы должны довольствоваться тем, что у нас есть, – а это, право же, крохотная доля одиннадцати с лишним миллионов книг и брошюр, опубликованных после 1700 года и хранящихся в Библиотеке Конгресса.

Следовательно, наши обобщения должны основываться на небольшой выборке из этого огромного количества информации. Мы не сможем даже уделить так много внимания, как прежде, великим плодотворным умам, так как нам придется сосредоточиться на идеях, действующих в безымянных человеческих массах. Мы можем лишь посоветовать читателю самому обратиться к работам людей, сделавших последние вклады в наше интеллектуальное наследие и придавших нашей западной культуре ее нынешнюю форму, – или, как может сказать какой-нибудь пессимист, ее нынешнюю бесформенность.

Мы намеренно выразим здесь новое мировоззрение Просвещения в его крайней форме, в которой его определенно не разделяли самые знаменитые его представители – такие как Локк, Вольтер, Руссо или Кант. Это вера в то, чтовсе люди могут достигнуть здесь, на земле, состояния совершенства, какое до того считалось на Западе возможным лишь для христианина в состоянии благодати, да и то лишь после смерти. Молодой французский революционер Сен-Жюст сформулировал это перед Конвентом с обманчивой простотой: le bonheure est une id?e neuve en Europe – «счастье – новая идея в Европе». Другой француз, Кондорсе, довел это до еще большей крайности: он наметил даже доктрину «естественного спасения», обещавшую индивиду бессмертную жизнь во плоти здесь, на земле.

Такую возможность совершенствования человеческого рода христианство никогда не обещало за две тысячи лет его господства, не обещали и предшествовавшие тысячелетия язычества.

(Здесь Крейн Бринтон обращает внимание на то, что как это было тогда ошеломляюще необычно. Никто никогда ничего такого не обещал. И вдруг пришли люди и сказали: «Мы вам говорим: «Вы это здесь получите на земле. Скоро. Вот она – наша новая весть.» - С. К.)

Такую возможность совершенствования человеческого рода христианство никогда не обещало за две тысячи лет его господства, не обещали и предшествовавшие тысячелетия язычества. Если она могла быть высказана в восемнадцатом столетии, то должно было произойти нечто новое – некоторое изобретение или открытие. Это новое лучше всего резюмировано в трудах двух англичан конца семнадцатого века, Ньютона и Локка, сосредоточивших в себе всю подготовительную работу первых столетий Нового времени (или модерна, или модернити – С.К.) Труды Ньютона, в особенности его усовершенствование математического анализа, его великая математическая теория вращения планет и закон тяготения, как казалось современникам, могли объяснить все явления природы, или во всяком случае показать, как их можно объяснить – в том числе, человеческое поведение. (Отсюда тянется нитка от трудов Ньютона к социальной теории. Ньютон сказал, что всё можно объяснить определённым образом. Всё.

«Я объяснил нечто» - сказал Ньютон, - пусть другие объясняют другое»

И Локк ответил Ньютону: «Да, ты объяснил это, а я объясню так же, как ты, социальную жизнь».

Итак, возникла связь между некой физической картиной мира и социальной теорией. Ньютон создал физическую картину мира. Локк протянул модель Ньютона в социальную теорию.

А дальше уже в основном французы: Вольтер, Дидро, д`Аламбер и другие, - пропагандировали то, что создали Ньютон и Локк. Они стали распространять эти идеи, придавать этим идеям ёмкие, жгущие сердца формы, насыщать этими идеями умы всей читающей публики – её было тогда не так много. И довольно быстро идеи эти охватили массу читающей публики – ту самую массу, которая осуществляла Великую французскую революцию, другие крупнейшие трансформации 19-го века. Речь шла о том, что эти идеи стали господствовать в умах. Они поселились там и стали там работать.

Но приводным механизмом ко всему этому стала теория Ньютона.

Если на самом деле мир настолько неумолим, если он в такой степени подчинён законам гравитации, законам механики; если всё можно вычислить; если вдруг оказывается, что всё то, что казалось таким хаотичным и разнородным, сводится к таким простейшим, кристаллическим формулам, то так же всё должно произойти и в обществе, так же всё должно произойти в психологии, так должно произойти везде. «Социальная физика», - говорили люди той эпохи, создавая общественную теорию.

В конце концов, дело дошло до того, что и в психологии есть тоже физика. Всё есть физика в некотором обобщённом смысле слова, ибо всё подчиняется примерно одинаковым в своей неумолимости, ёмкости, кристалличности законам. Всё может быть выведено из некоего общего принципа.

Итак, огромное значение имеет этот первовзрыв, осуществлённый Ньютоном. По отношению к этому первому первовзрыву всё остальное вторично: Локк, Вольтер, Дидро, д`Аламбер, Руссо, деление на одни школы и другие, - всё вторично. Сначала вот это всё вот так взорвалось, а потом всё стало принимать на себя энергию этого взрыва и порождать различные множественные теоретические миры. А потом эти, будучи однородными по той энергии, которая породила эти миры, по силе этого творческого первовзрыва, эти миры стали собираться в концепцию в умах, и породили некий мир, который назывался миром модерна.

Когда я говорю о тёмной материи и тёмной энергии, то я не утверждаю, что на сегодняшний день всё это оформилось в такую же кристаллическую, ёмкую, завершённую конструкцию, каковой для своего времени была ньютоновская конструкция. Я только утверждаю, что на горизонте замаячило нечто подобное. Я всё, что хочу этим сказать, только одно, - что я могу уловить, кто из людей сегодня понимает что-то в этих находящихся на горизонте великих, новых открытиях, которые способны изменить картину мира, а кто на эту тему болтает. И когда я с людьми, совершенно разными по своей идеологии или абсолютно чуждыми идеологии, разговариваю, и все они мне говорят: «Да-да, вот это всё не теория хаоса, не синергетика, не это всё, - это вот это, оно маячит на горизонте, оно создаст новую картину мира». И если один из этих людей, скажем так, тяготеет к либерализму, другой – к консервативным вещам, третий – просоветски настроен, а четвёртому всё это абсолютно безразлично, - если они все говорят одно и то же, то у меня возникает гипотеза, согласно которой именно эта новизна маячит на горизонте. Это не моя гипотеза, это гипотеза, которая для меня является результатом подробных разговоров и обсуждений с людьми, которым я верю, и которые к политике никакого отношения не имеют. Они физикой заняты, математикой, теорией систем и занимаются ею по 18 часов в день, ни на что другое не отвлекаясь.

Итак, я говорю: если это так, если они правы (а у меня есть интуиция этой правоты), и если опять-таки господин Бринтон прав, и первовзрыв, меняющий картину мира, исходит из естественных наук и потом распространяется по всем другим сферам: в сфере социальной теории, психологии и так далее, - то вполне может быть, что новый первовзрыв, создающий уже не картину модерна, а совсем другую картину мира, сейчас назревает в том, что касается тёмной энергии и тёмной материи.

Но он лишь назревает. Это всё ещё не взорвалось в полную мощь. Оно ещё лишь накапливает свою интеллектуальную, духовную энергию. Когда оно взорвётся всей серией новых открытий и всего остального, тогда, наверное, картина мира изменится в эту сторону.

Меня, не скрою, впечатляет то, что я стал писать это в книге «Исав и Иаков. Судьба развития в России и мире» до того, как эти все вещи стали уже стали обсуждаться, ну, скажем так, в узких, но компетентных научных кругах. Причём в таких кругах, которые не погрязли в формулах, а ещё и способны свои занятия формулами сочетать с какими-то размышлениями о мировоззренческой революции, «о новой парадигме», как сказали бы теоретики науки, способной изменить мир, мировые модели, мировой мировоззрение, - всё в мире перетряхнуть.

Ещё больше меня впечатляет то, что ещё нет никакой завершённой теории, лишь нечто маячит на горизонте, но уже очень большое внимание ко всему этому проявляют мировые средства массовой информации, создатели разного рода художественных произведений, создатели фильмов и так далее, и тому подобное. Это стало очень востребовано. Очень быстро стало очень востребовано. И это тоже не может быть случайно.

Вот какие-то аргументы, которые говорят о том, что мы не строим на песке и не якшаемся с манекенами, а мы пытаемся угадать будущее.

Почему ни Бору с Гейзенбергом, ни Эйнштейну и его последователям не удалось создать этого интеллектуального взрыва, такого интеллектуального взрыва, который Бринтон, ещё раз повторю, описывает в случае с Ньютоном? Потому что и картина Эйнштейна (уж на 100%), и, в общем-то, картина Бора и Гейзенберга укладывались в ту же реальность, которая была описана Ньютоном. Они эту реальность существенно трансформировали. Но они не говорили о том, что реальность совсем-совсем другая.

Такое же устремление к единству принципа. Эйнштейн хотел всё вывести из принципа кривизны пространства и времени. В конечном итоге, проквантовать это пространство и время, создать, соединить общую теорию с теорией относительности или с геометродинамикой, как это называли последователи Эйнштейна – Уиллер и другие. Ну, можно же и так. И в этом нет ничего особенного. Это всё тот же универсум, это всё та же воля к единству принципа, из которого проистекает вся картина мира.

И такую же волю к единству принципа проявляли великие теоретики, которые переносили это единство принципа из физики в другие сферы: в социальную теорию (Маркс) и в психологию (Фрейд). И там, и там речь шла тоже о том, что можно вывести всё из некоего единого принципа. В философии это называется монизм. Я не буду подробно рассуждать на тему о том, насколько этот монизм был связан с монотеизмом в его еврейском проявлении, когда уже даже отошедшие о еврейской религиозности люди, великие теоретики, сохраняли эту тягу к соблюдению краеугольного монистического принципа. Я думаю, что в культурном смысле они были достаточно обусловлены чем-то подобным, хотя гении – всегда шире, чем те культурные принципы, на которых они базируются.

1    2