«Суть времени – 37»
В музыке, в драматургии, везде – финал это нечто особенное. То есть всё, что в пределах произведения осуществляется, разворачивается во времени, – наконец должно собраться в какую-то одну точку с тем, чтобы было понятно, для чего обсуждалось всё то, что обсуждалось.
Повторяю, это касается чего угодно. Это общая теория композиции. И здесь цикл телевизионных передач имеет те же закономерности, которые имеет любая другая форма: музыкальная, художественная, литературная и так далее.
Итак, нам вполне уже пора обсудить, а, собственно говоря, зачем нужны все эти рассуждения, что они собой знаменуют, к чему на практике обязывают, какой имеют смысл за рамками того, что можно назвать изложением совокупности некоторых мыслей человека, обладающего своими представлениями о происходящем.
Давайте в этой связи посмотрим на то, с чего всё началось. И, может быть, тогда станет яснее, чем всё должно завершиться к финалу всей нашей передачи «Суть времени».
На протяжении долгого времени я достаточно последовательно излагал некую совокупность идей. При этом все излагаемые мною идеи всегда, и это легко проследить, содержали в себе и какие-то очень такие высокоабстрактные уровни, и уровни совсем практические – что именно означает то или иное событие, взорвавшее нашу общественную жизнь. Были также уровни промежуточные. И так вот эта сложность нарастала.
И всегда наличие некоторых высших уровней сложности вызывало раздражение у нормальной патриотической публики.
- Вот здесь есть какие-то и так для нас достаточно сложные, но относительно всё-таки простые вещи, - и вот Сергей Кургинян что-то нам по этому поводу рассказывает, делится какими-то своими дельными соображениями… Ну, и слава Богу. Ура! Ругает тех, кто нам не нравится, хвалит тех, кто нам нравится, - всё нормально. Вот этого и достаточно. А зачем это всё дальше громоздить, эту вертикаль смыслов – нам не ясно.
Начиная с какого-то уровня, мы перестаём это понимать, а далее начинается какой-то уровень, на котором нам начинает казаться, что это всё более чем сомнительно. А если на какие-нибудь совсем высокие уровни поднимается, то, в лучшем случае, нужно сквозь зубы сказать, что это какое-то масонство, а в худшем - чего-нибудь почище. А давайте, вообще лучше бы всего этого не было. Сергей Ервандович, зачем Вы в практической политике занимаетесь всем этим усложнением? Не надо, отбросьте всё это. И наоборот, развейте это вниз, до каких-нибудь лозунгов, программ, вещей, понятных широким народным массам. Вот есть же люди, которые говорят на более простом языке: вот этот товарищ, этот товарищ, этот товарищ, - вот как же они всё просто, ясно говорят, а Вы вот всё это усложняете.
Рис. 1
Я к этому относился совершенно спокойно, потому что все эти годы (я имею в виду последнее двадцатилетие, а даже, может, и четверть века) мне было совершенно неважно, какое место я занимаю в этом процессе. Мне важно было, чтобы я в нём какую-нибудь полезную роль сыграл – большую или маленькую – чтобы в целом этот процесс к чему-нибудь привёл. Хотя бы самое губительное было преодолено, и страна могла существовать, а я в ней мог занять какое-то место.
Место усложнённого театрального режиссёра. Ведь, в конце концов, я защитился по математике, у меня были какие-то возможности дальше очень быстро защищать докторскую и так далее, а я отказался от научной карьеры для того, чтобы стать театральным режиссёром. И я им стал, и счастлив этим. И, в конце концов, ну, буду я спектакли ставить, - ну, и слава Богу. А все остальные за счёт этой простоты, за счёт большей ясности и убедительности сделают общее дело, и процесс войдут в нормальное русло, - и будет у меня то, что мне единственное нужно от политики – страна. Страна, в которой можно ставить спектакли, в которой не стыдно ставить спектакли, в которой есть публика, которая взыскует сложного, и так далее. А я займу место в некоей клеточке наконец здоровой системы, в которой можно будет жить, наслаждаться творчеством и передавать эстафету следующим поколениям. Всё.
Что произошло дальше? Ну, скажите мне все, кто сейчас взыскует к простоте, что произошло дальше? Где они – эти простые?
Как говорила леди Макбет:
«У тана файфского была жена. Где она теперь?»
Ну, где они? Где они с их простотой? С их политичностью, с их пониманием того, что не надо возноситься в высь поднебесную… С их знанием практических законов политики… С их пониманием того, как надо вести политические дела… Где они? Их нет.
То есть не в каком-то смысле, что они занимают не то место, которое им хотелось бы. А их вообще нет!
Но и не это главное.
А главное то, что пока на процесс, который шёл, оказывались все эти простые, понятные, политичные воздействия, - процессу это было, как мёртвому припарки. Он шёл в своём направлении, а все, кто его, прошу прощения, облаивали по-простому, по-политичному и так убедительно, и внятно, и доходчиво для народных масс – они облаивали процесс, а он шёл! По принципу «Слон и Моська».
Ну, так же? Ну, по факту же так? Ну, если бы это было не так, то и не было бы ничего: ни наших разговоров бы не было, ни ситуации, в которой приходится эти разговоры вести, не было. А была бы у нас тишь, да гладь, да Божья благодать. Или не очень благополучное, но все же приемлемое, совместимое с жизнью страны развитие. И все бы занимались своим делом. Разве не так?
Значит, что-то же происходит? Что-то происходит, в результате чего люди, которые действовали по правилам, были грамотными, хорошими политиками, писали правильные, разумные документы, разговаривали на популярном, доходчивом языке – оказались чёрти где (если они были более-менее порядочными, то и нигде вообще), а мы с вами беседуем… Но ведь это так. Ну, вдумайтесь, что это означает?
Все люди, которые сейчас говорят: «Ну, зачем нужно вот это и вот это, и такое усложнение, и другое усложнение? И какое это имеет отношение к политике?»
Ну, вдумайтесь вы в это! Ведь среди вас есть люди, которые эту политику уже осуществляли простыми методами. Потом ужаснулись того, что эта политика ведёт не туда. Повернули в другом направлении – и тоже решили действовать простыми методами и помогать таким же простым, понятным, политичным парням…
И кончилось это ничем.
Вообще ничем.
Правда же?
Ну, мы должны, если мы просто вменяемые, нормальные люди, признать этот факт?
Ну, чтобы с долей юмора… все нормальные, правильные, политичные, прикладные, сообразующиеся с практикой, разумные, доходчивые политики оказались на помойке, а разговоры ведёт какой-то сдвинувшийся на тёмной материи театральный режиссёр. Вот и всё.
Но это почему-то так происходит… Ну, почему-то же это так происходит…
Разумные, практичные, рациональные, левополушарные и так далее, граждане, занятые политикой! Вы думаете, почему это так происходит? Ведь разум же существует для того, чтобы осмысливать факты. Ну, вот перед вами факт. Или феномен. Вы его разумно, практично осмыслить хотите? Соотнести с реальностью хотите? Эту реальность понять и задать себе вопрос, почему она отторгает всё, что практично, разумно, имеет прикладной смысл, построено по правильным прописям и так далее, - почему она это всё отторгает?
Почему место знаменитой фразы Гегеля «Всё действительное разумно» занимает парадоксальная фраза «Всё действительное неразумно»? В чём дело? Что происходит? Что за тайна такая? Что за загадка? Пройти-то мимо неё нельзя. Тем более что мы движемся к финалу передачи, создавшей одноимённый клуб.
Итак, всё это мирно, мирно и относительно правильно развивалось вплоть до того, как вихри разного рода турбулентностей и случайные стечения обстоятельств не создали программу «Суд времени». Программу на 5-м канале федерального телевидения.
Создали они эту программу. И оказалось, что на этой программе что-то произошло. А что, собственно говоря, на ней произошло? Ещё один раз обществу показали, что человек, отстаивающий советские ценности, советскую правду и всё прочее может побеждать тех, кто охаивает эти ценности.
А почему он может побеждать?
Это что: случайные свойства личности, это специфика текущего момента? Что произошло, кроме цифр, которые, конечно, имели большое значение?
На самом деле каждый, кто внимательно это смотрит, понимает, что в пределах этих передач личность, наделённая определёнными качествами, - это лишь компонент произошедшего. А на самом деле речь идёт не только о том, каковы качества личности, а о том, каков был применённый метод. И кто его применил. И почему применение этого метода в определённых условиях создало вот эти сокрушительные результаты.
Информационный бой давала армия нового типа. И именно армия, а не отдельный человек. Я никогда бы ничего не сделал, если бы на меня не работала организация, которую я создавал на протяжении 20-ти лет. Я бы никогда ничего не сделал, если бы меня не поддержали люди, которые обладали определённым банком знаний и так далее. И я никогда бы ничего не сделал, если бы в ходе этой работы не был применён определённый метод.
И вот именно этого не хотят видеть. Не хотят видеть, что этот метод применялся и в передаче «Суд времени», и в передаче «Исторический процесс». И что в этом новизна ситуации. Мы дали другой бой, чем тот бой, который давала классическая оппозиция, которая тоже отстаивала советские ценности далеко не безуспешно. Была проста, убедительна, классична.
По существу, в передаче уже схлестнулись постмодернистские тенденции наших противников и союз модерна и сверхмодерна в том, что делали мы.
Передачи эти были определённой разновидностью сильно модифицированных средневековых дискуссий – в Парижском университете, в Оксфорде. Дискуссии той эпохи, когда дискуссия не была строго рациональна и разбивалась на аргументы, факты, на всё прочее, а когда она носила достаточно целостный характер.
Я не хочу проводить прямых параллелей между теми дискуссиями и тем, что происходило и продолжает происходить в телевизионных передачах. Прямой параллели нет. Любители диалектики могут вспомнить о спирали и говорить, что на другом уровне спирали некие точки оказываются похожи друг на друга, но они совершенно разные.
Так вот, здесь средневековые дискуссии в университетах, строившиеся по определённым правилам, являются метафорой, объясняющей, что происходящее не было академической дискуссией. Что ни противник не хотел стоять на академической позиции, ни мы не могли стоять на академической позиции, по крайней мере, двумя ногами, потому что тогда противник разгромил бы нас в пух и прах.
Я помню эти телевизионные дискуссии, на которые выходили люди, готовые к академическому спору и говорили:
- Ну, давайте сначала подробно рассмотрим предысторию.
Им говорили:
- Спасибо, спасибо, уже хватит.
Постмодерн не может не победить классику, потому что он создан для того, чтобы уничтожить классику, или модерн. Он построен так, чтобы её уничтожать, он видит все её слабые места. Поэтому именно тогда, когда увидели другой метод, им непонятный, рождённый вот в этой нише под названием ЭТЦ, когда увидели этот другой метод, как рабочий, они ошалели. Потому что они не поняли, с чем они имеют дело. Они пытаются бормотать, что они имеют дело со слишком ярким харизматиком или с чем-то ещё… И все верят.
Конечно, если бы я блеял и был бы полностью лишён всяческой интеллектуальной и прочей убедительности, то никакой метод бы не помог. Но это, как говорят математики, «необходимо, но не достаточно». Некоей убедительностью надо обладать в отрыве от любого метода, но методом-то тоже надо обладать.
Наука не может так спорить. У неё другой стиль спора. Нельзя стоять двумя ногами на научной территории и спорить со Сванидзе. Или даже с Млечиным. Или с Пивоваровым. Это невозможно.
Конечно, нужно опираться на факты, доказательства, логику, то есть питаться из модерна, из его классического дискурса. Но к нему нужно добавлять что-то другое…
И вот это другое, которое и называется этот самый Сверхмодерн, оно и придаёт этому окончательную убедительность, а научную лекцию превращает в парапроповедь. Потому что новая наука может обладать такой способностью заново действовать в режиме, напоминающем в чём-то проповедь, то есть мощный, целостный тип обсуждения духовного содержания.
Что такое проповедь? Если оторвать её от классического религиозного начала и рассмотреть именно как метафору, как метод. Это целостное, духовное обсуждение нетривиального, сложного содержания.
И вот, когда они с этим столкнулись, а за спиной у этого оказались и факты, и всё прочее, то есть я снова повторяю – модерн, - вот тогда оказалось, что они ничего не могут. Не потому, что они слабые пропагандисты – это лучшие либеральные пропагандисты, лучшие. И не потому, что другой ветер дует в паруса. Конечно, дует… Но напугало по-настоящему не это. И когда они начали болтать о крике, харизме, о театральной режиссуре, о чём-то еще – они прятали концы в воду.
Они боялись признать, что против них применяется новый тип информационного оружия. Мы применили этот тип оружия, конечно же, ориентируясь на определённый уровень простоты – потому что телевидение, потому что историческая тематика и так далее, и тому подобное. Но, когда в пределах одного высказывания существует график, модель и стихотворение – то это не наука в том её классическом понимании, которое существует. Это и есть новая, целостная интеллектуальная культура, бросающая вызов постмодерну. Не с позиций классики, а с позиций сверхклассики. С позиций возврата к некой целостности, которой классическая наука не обладает в силу её собственной гносеологической природы, а вот предыдущие интеллектуальные, донаучные упражнения, те самые, которые велись в Оксфорде, Кембридже, в Парижском университете и так далее в средние века, - вот там эта целостность и эта сила была! Диспутацией! Дискуссией!
Именно из этой целостности родился потом юридический метод в том виде, в котором он применяется на Западе. Где действительно важно убедить, важно сочетать эту особую убедительность с логическими доказательствами, важно как это всё построено, важно как это всё воздействует и так далее, и тому подобное. Это культура, шлифовавшаяся столетиями.
Итак, уже в первой телевизионной программе «Суд времени» возник вопрос о новом методе, о новых видах интеллектуального, информационного оружия, применяемого в информационных войнах. Возник вопрос о том, что против людей, вооружённых мушкетами, пушками и так далее будут воевать не люди, вооружённые томагавками и луком со стрелами, а люди, вооружённые гораздо более новым оружием. И поэтому, хотя их и мало, и сил у них недостаточно, но они могут победить.
В воздухе впервые запахло победой. Но ею запахло потому, что была некая сложность, которую можно было спроецировать на эту относительную простоту.
Не было бы этой сложности – не было бы победы. Ничего бы не было вообще. И не будет ничего вообще. Вот чем более будут апеллировать к «двум притопам, трем прихлопам», чем более всё будут редуцировать – по-русски, низводить – до примитивных форм собственно политической деятельности, тем в более глубокой заднице будет находиться эта политическая деятельность. Вся целиком, со всеми, кто к этому апеллирует. И так происходит не потому, что вообще нельзя никогда применять ничего простого, и это простое никогда не эффективно. А потому, что ситуация слишком сложная. Потому что страна слишком глубоко залетела. И потому, что надо глаза-то протереть и увидеть, куда она залетела, и что на самом деле произошло.
Потрудиться чуть-чуть надо – глаза протереть. И перестать общаться с манекенами, сооружёнными твоим же сознанием, а увидеть её, эту реальность, понять, что в ней происходит на самом деле.
Передача «Суд времени» кончилась…
И тогда я заявил:
- Хватит! Я не буду непрерывно редуцировать, низводить эту сложность до некоторого простого политического объёмчика, в котором можно победить только потому, что есть эта сложность, которая капает, добавляет что-то в этот объёмчик. Я буду саму эту сложность сейчас обсуждать – в жанре антишоу.
И в первой же передаче я применил религиозную метафору - продажа первородства за чечевичную похлёбку. Я применил религиозную метафору, адресуясь именно к той метафоричности, которая что-то берёт у религии для того, чтобы создавать новую науку, восстанавливать научную целостность. Невозможно дальше существовать в ситуации такой дифференциации научных дисциплин. Невозможно. Наука сама начинает распадаться. Нужны трансдисциплинарные, мультидисциплинарные исследования. Эти дисциплины где-то как-то надо собирать. А где ты их будешь собирать? Где?
Обычно для этого применялась философия. Потом заговорили, что это будет делать методология… Сборка эта будет по какому принципу осуществляться? Она создаст интеллектуальный универсум – то есть там будет верхняя точка свода у этой конструкции, или там всё будет по горизонтали происходить каким-то способом за счёт какой-то трансметадисциплинарной мозаики? Но как-то это должно происходить… И что будет находиться в этой точке свода, в этой замковой конструкции 21-го века? Что? Какой тип новой науки? За счёт чего будет обеспечена целостность? За счёт чего обеспечивалась целостность в мифе – понятно. А за счёт чего она будет обеспечиваться на совершенно другом этапе развития человечества?
Философский фокус будет? Какой? Существует хоть одна философия без метафизики? Какая? Ну, совсем какие-то там абстрактные, логические конструкции? Витгенштейн?.. И у того есть метафизика. У всех есть. А главное, где она – эта работающая философия, которая в состоянии создать вот эту замковую конструкцию? Где она вообще в мире? Её нет. Значит, её надо создавать.
Значит, надо разбираться в основаниях, в сути времени.
Итак, в первой же передаче «Суть времени» я стал говорить о сложном и только о сложном – о том, что капало из облака смыслов в передачу «Суд времени». И там же я сказал, что я буду спрашивать о том, о чём я никогда не могу говорить, обсуждая вопрос с Млечиным и Сванидзе. Я со своими должен выяснить достаточно сложные вопросы. Не для того, чтобы запереться в башню из слоновой кости, а для того, чтобы действительно добиться победы. И действительно понять, в чём причины поражения – что произошло?
Все, с кем я разговаривал, и кто вошёл в клуб «Суть времени», говорили мне один за другим:
- Вот когда Вы сказали о первородстве и чечевичной похлёбке, когда зашёл разговор о сложном, когда возник вот этот метафизический дискурс – вот тогда-то мы и пришли. Потому что мы, наконец, кожей почувствовали, что что-то может возникнуть такое, что не до конца обречено на поражение.
Вот оно, может быть, и сложное, и какое-то витиеватое, и куда-то там заверченое, но в нём-то что-то есть, что может обеспечить минимальные шансы на победу. А в остальном – всё красиво, всё правильно, всё зализано, всё гламурно, всё по прописям, а шансов нет вообще. Может, всё у вас ничем кончится, а, может, чем-то. А вот из другого, этого простого, понятного, правильно построенного рая, уже точно ничего не выйдет. На 100%.
Итак, мы стали двигаться именно в этом направлении. И мы двигались в нём достаточно долго. Двигаясь в этом направлении, мы задавались разными вопросами. Но самым больным и ключевым для нас вопросом, был один – почему распался Советский Союз? Почему рухнул тот проект, который отвечает нашим ценностям, нашему представлению о великом благе, нашему представлению о должном? Почему он потерпел поражение? В чём дело?
Наши противники в последнее время очень любят говорить, что это произошло в силу органических обстоятельств. То есть в силу того, что были нарушены незыблемые закономерности рынка, человеческой природы и так далее. Всё это начало загнивать и сгнило, не обеспечивая население необходимым, не обеспечивая скрепы в обществе и так далее, и тому подобное. Это их ответ.
Давайте вдумаемся, что произошло на самом деле?
Ещё и ещё раз вдумаемся. Постараемся дать себе на это внятные ответы – не простые, но предельно внятные.
У вас есть какая-нибудь схема управления. Чем угодно: клубом «Суть времени», театром, страной, миром, заводом, симфоническим оркестром неважно… Есть схема управления. Она предполагает какую-то степень централизации, какие-то связи, какие-то посылаемые сигналы, которые должны пройти сквозь систему от одного её звена в другое, от другого к третьему, - вот такая вот система, которая должна действовать каким-то образом, чтобы сигналы были приняты, переданы…
Если вы сумели перерезать провода, сумели воспрепятствовать нормальному прохождению сигнала в то место, в которое он должен пройти, что у вас будет? «Дело в том, что эта схема управления неэффективна» - [говорят нам]. Если вы разрушили схему управления, то в результате вы получите дезорганизацию и настолько негативный результат, что любая примитивная схема управления покажется раем по отношению к достаточно сложной разрушенной схеме.
Рис. 2
Зачем обсуждать, насколько эффективна схема, если она разрушена?
Если по отношению к схеме управления, существовавшей в советском обществе, было применено организационное оружие под названием «реформы»…
Если были разломаны все звенья…
Если элементарный финансовый сигнал из Центробанка не доходил до отделений банка, потому что стоял Банк России и прерывал сигнал…
Если парад суверенитетов приводил уже к разрыву связей…
Если внутри этого нарушались пропорции и отношения между какими-то старыми и новыми формами…
Если в систему, не приспособленную для этого, встраивались какие-то кооперативы и так далее…
То в результате этого вся советская система управления – организационная система – оказалась полностью разрушена. И в этом разрушенном виде она перестала функционировать! Поэтому сказали:
- Смотрите, насколько не функционирует советская система!
- Почему так не функционирует советская система?
Так не функционирует система, которую разрушил Горбачёв. И которую начали разрушать ещё раньше…
Сталинская система прекрасно обеспечивала определённые параметры жизни. Возможно, она обеспечивала их не так хорошо, как американская система, а, возможно, лучше, чем американская система. Возможно, она была заточена на нужные цели и ненужные цели. Возможно, у неё были другие издержки и так далее, но она работала. И по отношению к работающей, правильно отлаженной системе, можно смотреть:
- Это что такое? Это телега? Это автомобиль «Запорожец»? Это автомобиль «Волга»? Это автомобиль «Мерседес»?
И сказать:
- «Мерседес» едет быстрее и лучше, чем телега.
Но если у вашего «Мерседеса» перебиты трубки, которые подают горючее, разорваны электрические цепи, а телега едет – то телега лучше «Мерседеса», потому что телега хоть куда-то едет, а «Мерседес» просто стоит.
Я не хочу сказать, что сталинская советская система была «Мерседесом». Она просто была системой, которая определённым образом работала! Её можно было улучшать, что-то можно было к ней добавлять и так далее, но она работала определённым образом на определённые цели. И тут важнее всего – на какие цели. Но, кроме всего прочего, она работала, как часы.
И тогда можно было сказать:
- Вот по этим параметрам она работает не так. Вот по этим параметрам – это уже функциональные недостатки системы. Это всё связано с тем, что телега, конечно, хорошая, у неё хорошо смазаны колёса, у них правильные оси, но это всё-таки телега, а не «Запорожец». А вот это «Запорожец», но не «Волга». А это «Волга», но не «Мерседес». И так далее.
Но раньше, чем кто-нибудь стал обсуждать – как эту телегу превратить в «Запорожец» или во что-то другое, - там просто стали разламывать оси. И тогда уже вопрос не в том, почему так плохо едет телега, а почему так плохо едет телега с разломаными осями, несмазаными колёсами, и Бог знает ещё чем.
И стало уже трудно понять, вопрос в телеге или в поломках.
Я-то лично считаю, что сталинская система – совершенно не была телегой, по отношению к которой американская или какая-то другая система была более современной. Я просто ввожу эту метафору для того, чтобы объяснить, что первая причина распада СССР заключается в том, что была разрушена система управления, что под реформами и всем прочим имелась в виду дезорганизация. А дезорганизация обеспечивает то, что обеспечивает… И что в принципе эта дезорганизация проводилась достаточно постоянно. Вопрос – почему не защитили систему от подобной дезорганизации? Но то, что система была дезорганизована, – это факт.
Итак, в любом подобного рода разрушении первый компонент – это разрушение системы управления. Если мы создаём клуб, то мы не можем позволить себе разрушать созданную систему управления, потому что в этом случае не будет никакого клуба, а будет сообщество растерянных индивидов.
То же самое в государстве, в бизнесе, - в любом виде деятельности.
Организация и – дезорганизация.