XIV

Конические крыши чумов с угольно-черными кисточками на остриях виделись с сейнера так близко, что, казалось, стоит только спуститься в вельбот и — рукой подать, но когда втроем — Тучков, Кудасов и Петро — в вельбот спустились и отправились в путь, то чумы сразу словно бы отбежали от берега и до них пришлось ехать и ехать.

Сначала вельбот ходко бежал по затихшей морской воде, потом, обогнув серую песчаную косу, уже гораздо медленнее потащился против течения довольно быстрой тундровой речушки; и тут открылось: чумы отдалены от морского берега чуть ли не на целую милю.

На полпути речку перегораживала новенькая рыболовная сеть; пришлось всем троим, подняв голенища сапог, вылезать в воду, снимать подле одного берега сеть, а проведя вельбот, ставить ее на прежнее место — как-никак в гости едут, грех рушить хозяйский порядок.

Не успели сеть обойти — новая остановка. Петро усмотрел под другим берегом какой-то загадочный предмет. Подвернули и к нему. Из-под воды высовывался белый холмик с воткнутой посередке обструганной палкой — как бы проткнутый вилами раздутый коровий бок; только бок этот покрыт был совершенно чистой, лишенной всякой растительности кожей, напоминающей своей голубоватой белизной облупленное яйцо. По холмику бродила парочка белоснежных халеев и расклевывала его крепкими желтыми клювами, и весь холмик был, точно оспой, изрыт круглыми ямками. Вспугнутые халеи поднялись на крыло и с недовольным голодным криком закружились над шлюпкой, не желая далеко улетать от своего стола.

— Да это же белуха,— привстав на ноги, обрадованно воскликнул Тучков.— Белуха в самом натуральном виде! Вон под водой остроклювая морда дельфинья, хвост бабочкой. А из брюха торчит черенок гарпуна. Ненцы загарпунили. Ходит, значит, зверь и тут. Хорошо!

По мере приближения к чумам их все больше и больше закрывали протянувшиеся вдоль речки увалы, пока наконец не закрыли совсем, и зверобои стали гадать — пора приставать к берегу или надо податься еще вперед.

Но тут же Петро усмотрел еле приметную тропинку, убегающую по дну оврага в глубь тундры, и вельбот тотчас причалил к берегу.

Петро первым выскочил на землю и, точно спущенный с поводка пес, забегал, принюхиваясь, то вправо, то влево. Потом вдруг сделал рывок вперед и упал на колени. К вельботу прибежал, неся в подоле гимнастерки с десяток холодных, не успевших потускнеть омулей.

—    А ну-ка, отнеси обратно,— приказал Тучков.— И впредь тут ничего не трогать. Ясно?

—    Ясно, кэп.

Устье оврага выходило к реке широким раструбом, и меж его высоких бугристых стен существовал свой микроклимат, отличающийся от климата остальной тундры; было здесь теплее, чем на холмах и равнине; вокруг буйно зеленела трава, ярко цвели цветы: подснежники, фиалки, незабудки, лютики, жарки, по берегу в человечий рост вытянулись перистые тальники. Над головой сияло полуденное солнце. Со стен оврага тут и там сбегали, журча, крохотные ручейки... Словом, было так, как бывает поздней весной где-нибудь в милой сердцу средней полосе России: первые цветы, теплое солнышко, неумолчные ручьи...

Одно портило впечатление: всем этим цветущим оазисом безраздельно владели голодные комары. Они тотчас с радостным воем закружились вокруг пришельцев, жаля их во что попало — в нос так в нос, в бровь так в бровь! И белый свет затмился в глазах зверобоев, солнышко-померкло, и дрогнули они и, закрывая головы руками, со всех ног бросились бежать вверх по оврагу. Сырая земля звонко чавкала под тяжелыми бахилами.

В глубине оврага оледеневшими пластами лежали вечные снега. Тут комары поотстали от людей. Можно было перейти на шаг. От снегов тянуло погребным холодом. Сквозь подметки запокалывало морозом ноги.

Петро снова, принюхиваясь, побежал впереди восьмерками. Внезапно он сделал стойку и метнулся далеко влево. Там, бугрясь, распласталась на снегу серая мешковина. Петро приподнял ее за угол. Бог мой! — под ней боровом развалился фиолетово-серый пудовый осетр. Рыба не успела еще ни закоченеть, ни заснуть и, дыша, водила слегка твердыми жаберными крышками, шевелила упругим хрящеватым хвостом, разметая по сторонам снежное крошево. С тоской во взоре Петро оглянулся на подошедшего Тучкова. Тот, любуясь осетром, произнес миролюбиво:

—    Прикрой, прикрой... Не про нашу честь припасен.

Овраг кончился, тропинка выбежала на увалистый склон холма, и Тучков вдруг увидел впереди себя, за первым увалом, густющие заросли необычного серого кустарника. Кусты были ветвисто-суковатые, голые, без единого листочка — и странное дело — вроде бы передвигались с места на место. И, лишь поднявшись на несколько шагов вверх, он разглядел: растут эти передвигающиеся кусты не из земли, а из голов оленей. Поистине: не дерево, а суковато...

Стадо в несколько тысяч голов сбилось в плотную кучу на вытоптанном до черноты пятачке размером чуть-чуть побольше танцплощадки. Все олени были одинакового мышастого цвета, все, кружась, двигались внутри стада, поодиночке их даже невозможно было выделить глазом — сплошная серая масса. Ветвистые рога вверху переплелись и даже вблизи напоминали дремучий густой кустарник, через который без топора и не продраться.

Неподалеку от стада стоял гололицый ненец в меховой малице с откинутым на спину капюшоном. Вокруг него разлеглась свора густошерстых собак... Выбежал из стада молодой олешек, и тотчас вскочила на ноги белая собака и, распушив хвост, бросилась вдогонку, а догнав, заскочила вперед и оскалила перед оленьей мордой клыкастые зубы, заставила его повернуть обратно.

Лаять эти собаки, верно, не умели. Не лаяли они на оленей, не подали голоса и на проходивших мимо чужих людей.

—    Здравствуй! — поприветствовал пастуха Тучков.

—    Дорова, брат, дорова! — радостно ответил пастух.

—    Не скажешь ли, братец, кто у вас старший и где его искать?

—    Бригадира тарший. Бригадира... Однако он в чуме. Другом месте нету.

—    Ну, спасибо.

За последним увалом на ровной влажной площадке открылось и само летовье — шесть или семь остроконечных чумов да десятка полтора выбеленных дождями и незакатным солнцем деревянных нарт; одни нарты стояли на полозьях, и на них лежала аккуратно покрытая подвернутыми оленьими шкурами поклажа, другие были перевернуты, третьи вздыблены на попа, и на их копыльях висели длинные янтарно-золотистые полосы осетровых балыков — вялились под вольным ветром. Три неразделанных осетра валялись на мокрой бурой траве под нартами.

По всему летовью бродили такие же равнодушные собаки, как и те, что сторожили стадо; эти тоже нисколько не подивились гостям и ни разу не взлаяли.

И людей в летовье не было слышно. Зверобои нарочно громко переговаривались, чтобы кто-нибудь обратил на них внимание, но все их старания оказались напрасными. Тогда они принялись рассматривать немудреное хозяйство ненцев.

Пряжки и колечки на ременной сбруе были выточены из желтоватой мамонтовой кости, круглый шарик из такой же кости был надет и на острый конец длинного хорея.

Наконец показался один из хозяев. Это был седовласый босой старик, одетый в потертую малицу. Не высказывая интереса к гостям, он прошлепал босыми ногами через все стойбище и скрылся в самом дальнем чуме; и когда он ступал на влажную землю, между его пальцев выбрызгивала вода.

Потом из ближнего чума выскочили сразу две молодухи в ярких узорных сарафанах и с длинными тонкими косами, плотно обернутыми в разноцветные тряпки; на шее у них болтались в несколько рядов стеклянные бусы. При виде незнакомых людей эти не то чтобы испугались, но хоть проявили какое-то волнение — всплеснули руками и повернули обратно в чум. Через минуту они снова вышли, и у одной через плече висело неиспользованное вафельное полотенце, а другая держала в руках розовое туалетное мыло и медный ковшик с водой. Поливая друг другу на руки, они с преувеличенным старанием умылись, утерлись и степенно ушли в чум. А вместо них выбрался оттуда длинноволосый коренастый парень с густыми разводами грязи на заспанном смуглом лице. Тучков принял его тоже за ненца, но, когда парень заговорил, понял: перед ним самый настоящий россиянин, только сильно зачуханный. Парень обрадовался гостям, словно родным:

—    Здрасте, здрасте! — хватал он каждого за руку и тряс многократно.— Как вы к нам попали, надолго ли?

—    Попали мы на сейнере,— отвечал Тучков.— Сейнер в устье вашей речушки стоит.

—    А я зоотехник.

—    Вот и чудесно! К вам и надо. Свежим мяском хотим разжиться. Устали жевать солонину. Не продадите ли нам несколько олешков?

— О чем речь? Конечно, продадим! Только бригадира надо поставить об этом в известность. А что мы тут стоим? Прямо к нему, к бригадиру, и пойдемте.

Черномазый зоотехник завел зверобоев в один из чумов. В центре круга горел маленький костерок. Дым бледным столбиком поднимался вверх и выходил наружу там, где перекрещивались тонкие шесты, державшие кровлю из сшитых жилами шкур.

Над костерком висели на железных крючках два закопченных медных чайника. Рядом сидела на корточках сухонькая морщинистая старуха и подкладывала в огонь тоненькие, похожие на карандаши, тальниковые прутики.

—    А что, бригадир все еще спит? — шепотом спросил старуху зоотехник и кивнул лохматой головой на пеструю ситцевую занавеску, висевшую близ стен вокруг всего чума. Занятая старуха не только не снизошла до ответа, но даже глаз не подняла на парня.

—    Придется подождать,— повернувшись к Тучкову, так же шепотом промолвил зоотехник и, сложив калачиком ноги, опустился на доски, постланные по кругу вдоль занавески.— Присаживайтесь. В ногах правды нет.

—    А может, все-таки разбудить его? — тоже почему-то шепотом спросил Тучков.

—    Ни-ни-ни,— испуганно замотал головой зоотехник.— Посидите, отдохните — куда вам торопиться.

И гости подчинились. Тучков и Кудасов по примеру парня свернули калачиком ноги и сели на доски, а непоседливый Петро отправился бродить по чуму, разглядывая и ощупывая незнакомые вещи.

«Не бригадир, а настоящий князь,— усмехаясь, думал Тучков,— Почивать изволит, и ни один из подданных не смеет потревожить его сон... А мы как послы захудалого государства тоже должны ждать, когда он покажет свой ясный лик».

—    В реке белуха убитая лежит,— через плечо глянул Тучков на зоотехника.— Вы, что ли, загарпунили?

— Мы, мы,— радостно закивал головой парень.— На корм собакам.

—    И часто она ходит возле ваших берегов, белуха-то? Поодиночке или стадами?

—    Ой, часто, часто. Каждый день не по разу. И все стадами, стадами.

Воротился Петро. В руках он держал пушистую светло-коричневую шкурку молодого олененка.

—    Не продаст ли хозяин вот это? — тряхнул он перед носом зоотехника.

—    Продаст! Почему не продать? У него их много,— уверенно ответил парень.

—    Тогда я ее сразу возле себя положу. Всю жизнь мечтал о пыжиковой шапке.

—    Клади, клади.

Но вот наконец зашевелилась, заколыхалась ситцевая занавеска, и выбрался из-за нее заросший по подбородку густой седой щетиной ненец. Одет он был в распущенную поверх штанов солдатскую гимнастерку.

Когда хозяин распрямился и встал на ноги, Тучков даже ахнул от изумления: ну и детинушка, почти под самое острие чума. Рядом с ним его низкорослые сородичи должны были казаться малыми детьми. И в самом деле, когда через минуту-другую из-за занавески вылезла жена и встала за его спиной, то она была как дочь — и крохотным росточком и своей румяноликой молодостью.

Бригадир взял из ее рук малицу, натянул через голову и, бегло кинув на незнакомцев угрюмый взгляд, вышел из чума. Тучков и Кудасов переглянулись, пожали плечами. Но что поделаешь? Хозяин — барин.

Прошло не менее получаса, прежде чем бригадир вернулся. Откинул занавеску, открыв лежанку из вороха оленьих шкур, сел на нее, обхватив руками высокие коленки, подтянул их к щетинистому подбородку и, сразу угадав в Тучкове начальника, вопросительно уставился на него темными мутноватыми глазами:

—    Ну?

—    Да вот собрались купить у вас на мясо несколько олешков,— заробев чего-то, с дипломатической мягкостью промолвил Тучков.

—    Нет олешков! — четко выговаривая слова, почти без всякого акцента ответил бригадир.

—    Как так нет? — растерялся капитан.— А под угором за чумами кто носится? Кто землю там до черноты вытоптал?

—    Это не олени.

—    Не олени?! А что же такое?

—    Кожа да кости... Шкелеты.

—    Ах, вы вот о чем,— с облегчением рассмеялся Тучков.— Но это ничего. На костях ведь что-нибудь да есть. Нам много и не надо. Прикажите зарезать у берега, у нашей лодки... Ну, хотя бы пяток оленей.

—    На костях ничего нет,— настаивал на своем бригадир.— Мы зарежем, а вы и брать не станете.

—    Возьмем, возьмем, не беспокойтесь. Впрочем, мы сами выберем которых резать.

—    Нету оленей! — повысив голос и вроде как бы рассердившись на непонятливость гостя, повторил хозяин.

—    А я ведь намеревался не только деньгами рассчитаться,— выкладывая главный козырь, игриво подмигнул Тучков бригадиру и похлопал рукой по ватнику, под которым угадывались очертания бутылки.

—    Этого добра у нас хватает,— бригадир обернулся, раздвинул за своей спиной занавеску, и под самой стенкой открылся деревянный решетчатый ящик, заполненный бутылками с зелеными наклейками.— На вертолете привозят.

—    Мда-а,— озадаченно протянул Тучков, только сейчас поняв, чтo от этого упрямца он и впрямь ничего не добьется.

Капитан свирепо покосился на чумазого зоотехника, который частому назад горы золотые обещал — не проступила ли у него под грязью краска от стыда? Нет, не проступила. Сидит как ни в чем не бывало и преданными глазами смотрит в рот бригадиру. И Кудасов со своими цитатами из старинных книг тоже хорош!

—    Дядя, а дядя! — позвал бригадира робким умильным голосом Петро.— А вот эту шкурку ты мне не продашь?

—    Пешку, что ли? Нет, не продам. Давай-ка ее сюда.

—    Почему? — медля возвращать шкурку, канючил Петро.— Может, все-таки продашь? А?

—    Почему, спрашиваешь? —- бригадир обратил свой тяжелый взгляд на Петра.— Могу разъяснить... Сколько ты мне собираешься заплатить за пешку? Знаю, знаю — не больше двух рублей. И правильно. И мне тут, на месте, на краю земли, как вы любите выражаться, тоже было бы совестно запрашивать с тебя дороже. А вот на Диксоне или в Норильске или в Дудинке я ее продам за пятнадцать рублей. А если ехать дальше, она еще дороже стоит. Так зачем же, чужой человек, я буду торговать здесь, себе в убыток? А? И об олене я рассуждаю таким же манером. Вы мне наметили по пятерке за голову дать. А я от колхоза десятку премии получу только за то, что сохраню эту голову. Так как же мне лучше поступить — продать или сохранить?

—    И все у вас так здорово секут в финансовых вопросах? — криво усмехнулся Петро.

—    Все, все.

—    А ну-ка пойду проверю,— и он вышел из чума.

—    Значит, ни купли-продажи, ни товарного обмена у нас с вами не получилось,— подытожил переговоры Тучков.

—    Не получилось,— согласился бригадир.

—    А не подскажешь ли, мил человек, насчет белухи? Часто ли тут ходит и в каких стадах, в больших или маленьких?

—    Редко и в стадах маленьких.

—    Вот как?! А зоотехник информировал нас совершенно по-другому.

—    Зоотехник к нам приехал всего четыре дня назад. Если он впервые увидел мертвую белуху и принял ее за целый косяк, это его дело... А вы, зверобои, должны бы знать: настоящая белуха ходит в другом месте — у речки Убойной. Да у речки Моржовой. Там ее всегда и промышляют.

—    Слышали.

—    Ежели слышали, так зачем сюда притащились?

—    А это уже наше дело,— поднимаясь на ноги, произнес Тучков.

Хозяин тоже встал, и Тучков еще раз подивился его гигантским размерам. Своим ростом и удлиненным умным лицом бригадир скорее походил на североамериканского индейца, чем на ненца.

—    До свидания,— протянул руку Тучков, испытывая смешанное чувство досады и уважения к нему...

—    Счастливого плавания,— подал свою длань, похожую на краюху черного хлеба, и бригадир.

Капитан и помощник возвращались к реке прежней дорогой — мимо оленьего стада, потом по заснеженному оврагу, спускающемуся к цветущему комариному оазису. Тучков плевался по сторонам и на чем свет костерил Кудасова:

—    Это ты меня посадил в лужу. Я и на берег вовсе не собирался. Ты заморочил мне голову своей цитатой: ненцу все надо скорее, сейчас, немедленно, хоть и невыгодно это ему... Как бы не так! Насчет выгоды он крепко разумеет. Сам еще кого угодно облапошит.

—    Ну кто знал, что цивилизация так быстро преобразит его,— посмеиваясь, оправдывался Кудасов.

Подле вельбота они спохватились: а где же Петро?

—    Ах, так! — окончательно вскипел капитан.— Поживет в чуме. А если не захочет жить в чуме, пусть добирается до сейнера вплавь.

Но не успели они столкнуть с берега вельбот, как в конце оврага наверху показался Петр. На спине он тащил огромный, битком набитый мешок, не мешок, а целый матрасник. По скользкому снегу Петра разнесло, как на лыжах, однако на середине склона он все-таки сумел притормозить и выхватить свободной рукой из-под мешковины фиолетового осетра. С этим осетром он и предстал перед начальством.

—    Казните, товарищ капитан, четвертуйте, но рыбину на произвол судьбы я оставить не мог. По ночам бы стала являться. А я и так беспокойно сплю... Мясо улыбнулось, хоть рыбкой утешимся.

—    Ладно,— примирился с осетром капитан.— А в мешке что наворовал?

—    На свои кровные купил...

—    Шкурки?

—    Как бы не так! Ни одной не продали. Больно уж умны все стали! А это я гагажьим пухом разжился.

—    Пухом? А на кой черт он тебе?

—    Пока посплю на нем — мягко! А в городе, может, перепродам, барыш будет, или сошью себе на пуху куртку. Говорят, теплые альпинистские куртки шьют как раз на гагажьем пуху.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ