XXI

Вскоре и борейцы могли выйти в люди: набить трюм добычей, но их неожиданно подвела погода.

На третий день после бани с раннего утра потянул с запада теплый беззлобный ветерок. Не ведая никаких преград, к полудню он поднаддал. Запосвистывало в снастях. Острие мачты размашисто зачертило по небу, по которому неслись со скоростью перелетных птиц непроглядные стаи облаков. Море от края до края убедилось пенными бурунами Среди этих бурунов и были замечены фонтаны.

В одну минуту охотники разбежались по своим местам: кто в машинное отделение, кто в рубку, кто к штурвалу, кто в вельботы.

Поначалу охота складывалась необыкновенно удачно. Огромное юрово, голов, может, в двести, а то и больше, шло очень кучно — хвост в хвост, голова к голове, сплачивать его даже не надо было, шло близ берега прямо во двор; сейнер и вельботы без обычного шума и треска, без пальбы винтовочной пристроились в хвосте косяка и сбоку и как бы не гнали зверей, а сопровождали их во двор. Вскоре все стадо было заперто, несмотря на то, что на одном из вельботов отказал мотор.

И во дворе оно вело себя очень спокойно, без паники: ни одной белухи в сетях не запуталось.

Представлялось, главное дело сделано. Зверь загнан, не упущен! Остались сущие пустяки — подвести его неводом к суше и перестрелять с лодок в морщинистые дыхала.

Но пока зверей сопровождали да закрывали, ветер еще наддал, и теперь по морю уже гуляли не седые буруны, а гривастые волны. На мокрый песок они выкатывались высотою с избу.

Высаживаться при таком волнении на сушу — нечего и думать. Можно только выброситься вместе с вельботом. Но лодкам предстояла еще работа, да и на сушу надо было не для посиделок возле огня, а для того чтобы неводить, стрелять, вытаскивать убитых белух на песок, что уже совсем немыслимо при четырехметровой волне, обрушивающейся на берег, как молот на наковальню.

Оставалось ждать у моря погоды. Ох, кабы только ждать! С Диксона вдруг передали по радио, что свежий ветер, разгулявшийся над Карским морем,— всего лишь предвестник десятибалльного шторма, двигающегося из Атлантики. И надо было не ждать, а удирать, спасаться, искать глухого укрытия.

А на «Борее» к тому же весь разделанный зверь — около пятидесяти тонн груза — лежал не в трюме, а наверху, на палубе, из-за чего центр тяжести сейнера находился выше ватерлинии; в таком положении любая волна могла стать роковой и перевернуть судно вверх килем.

У низкого тундренного берега укрытия не найти — ни бухт, ни заливов, ни мало-мальски подходящего речного устья; удирать надо к Каменным островам. Там всегда, с какой бы стороны ни хлестал ветер, можно найти затишье.

«Эх, окаянство! Впервые настоящий фарт привалил, и надо добровольно упускать его из рук. Дождется ли белуха возвращения зверобоев, не распугает ли ее шторм? — сокрушались охотники.— Вычерпать бы ее всю из двора, считай, сразу план, а может, и поболе».

Свистел в вантах ветер, бухали об обшивку волны, соленые брызги залетали в рубку, а сам сейнер заваливался круто то на один бок, то на другой; у зверобоев тоскливо замирало сердце — выпрямится ли обратно...

Сквозь нахлесты ветра и грохот волн время от времени доносились снизу из матросского кубрика жалобные стоны и завывания: мучились там от морской болезни Петро и Валера-практикант.

Их уже не на один раз вывернуло, внутри не то что пищи, соков желудочных не осталось, однако спазмы не переставали корежить. Лица у обоих опали и посинели, волосы взмокли от холодного пота, обвисли-сосульками по вискам, а из тела будто вынули кости... Не в силах подняться на свои постели во втором ярусе, они валялись на липком полу, скользя при качке вместе с обутками, чемоданами, бутылками то к правому, то к левому борту, катались из стороны в сторону, исторгали из себя жуткие стенания, точно с жизнью расставались.

Драпать надо было немедленно. Но как не хотелось бросать добычу! Как не хотелось оставлять двор, в котором меж седых волн мирно бродили белухи! Белопунктирные границы двора, еще недавно такие прямые, оттянутые точно по линейке, под напором ветра ли, волн ли, покривились, изломались, и это родило новую тревогу — удержатся ли сети на месте, не сорвет ли их с якорей?.. Не хотелось уходить от верной добычи. И капитан с риском для сейнера задержался на полчасика, чтобы для надежности подвязать ко двору еще несколько якорей да выметать вокруг него дополнительную сеть. И якоря подвязывали и сеть выметывали из-за спешки не с карбаса, как принято, а прямо с палубы...

Окруженный двойной стеной, может, и не уйдет зверь, дождется охотников. Теперь все сети до последнего метра были в воде.

По всему простору, куда доставал глаз, бесновались несметные табуны белогривых чудищ; их длинные космы во всю ширину накрывали палубу с задраенным брезентом трюмным люком, хлестали змеиными концами по звенящим стеклам рубки.

Когда «Борей» прибежал к одному из Каменных островов, там уже прятались в заветрии два других зверобойца — «Баргузин» и «Буян», приемная база «Яда» и притащивший ее из Салехарда буксир — водолей «Смелый».

Четверо суток ярился шторм. Непрестанно менялся ветер — то с материка трубил летник, то с полюса обжигал полуночник-заморозник. Задувало и с запада и с востока. И суда без устали носились от ветра вкруг островка. Гнетет ветер с полюса, суда устремляются к южной оконечности, где в это время образуется некоторое затишье. Шипят, мнутся и тут волны, но это уже безобидные толкунцы, а не белогривые звери, грозящие каждый миг проглотить корабль со всеми его потрохами.

К исходу четвертых суток ветер вдруг ослаб, упал, шабаш прекратился, и на глазах изумленных охотников смиряться стали дикие табуны в море. А к ночи их совсем не стало, ушли в свои подводные стойла, оставив на поверхности вокруг лишь белые разбросанные гривы.

В укрытии за островом установилась стерильная космическая тишина. Уши заложило от тишины.

Несмотря на поздний час, Тучков упросил шкипера приемки, вздорного шумливого мужика по прозвищу Баламут, принять добычу... Команды «Баргузина» и «Буяна», воспользовавшись затишьем и близостью водолея, заказали на нем горячую баню. Им-то можно было и веничком побаловаться и кое-чем погорячее: план выполнили, оставалось тонн по тридцать добавить для крепкого заработка. А Тучков от бани у зимовщика еще не очувствовался. Не впрок та баня пошла. И работа вся впереди, и сети неизвестно где. Надежды на то, что стоят на месте и держат зверя, не было почти никакой. Господи! Кабы весь косяк застать во дворе — что бы, кажется, ни отдал за это!

Под боком пузатой глыбастой приемки сейнер походил на теленка, подсунувшегося к материнскому вымени.

Туши зверей рукастыми лебедками поднимали на освещенную электрическими лампочками палубу приемки, где рабочие в фартуках тотчас разрубали их широкими, похожими на старинные секиры топорами, и сталкивали увесистые куски в растворенную пасть трюма. Там другие рабочие, освещенные другими электрическими лампочками, укладывали мясо в ржавые деревянные бочки, густо пересыпали его желтой суперфосфатной мукой. Суперфосфат должен был уберечь мясо от порчи.

Шкуры сразу попадали в трюм. Тут их разрубали на четвертинки, обсыпали крупнозернистой солью и складывали в штабеля вверх жирной розоватой мездрой.

По палубе приемки, оскальзываясь на каждом шагу, бегал, дергался суетливый Баламут и бабьим визгливым голосом выкрикивал приказания, которые звучали, как в сказке:

—    Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что!

Раз услышалось и нечто осмысленное в его распоряжениях.

—    Гуще, гуще посыпайте порошком! — кричал он в гулкий трюм, как в колодец.— Не жалейте суперфосфату. У нас его много. Не в море же выбрасывать. Мы не американские миллионеры, чтобы добро в море выбрасывать!

На сорок восемь тонн выписал Баламут квитанцию Тучкову. Всего лишь пятая часть плана сделана. Мало, мало! — защемило на сердце капитана. А времени уже в обрез. Вон и ночи темные стали, без электрического света нельзя работать... Скорей, скорей к сетям! Теперь без сна придется уродоваться, чтобы наверстать упущенное.

Припрятав в карман кителя квитанцию, Тучков хотел было распорядиться, чтобы отдали с приемки швартовы, и тотчас лететь к материковому берегу, к Моржовой, где двор, где юрово в двести голов, но в это время к открытому борту сейнера в темноте пристала чужая шлюпка, и по услужливо брошенному матросами штормтрапу поднялся на палубу, на свет электрический не кто иной, а сам командир отряда Федор Кузьмич Шадрин.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ