На другой день Паня и Вадик встретились в заранее условленном месте, на пустыре возле Касатки.

— Принёс?— спросил Паня, с лопатой на плече поджидавший своего друга.— Что это у тебя за пазухой?

— Ух,— Вадик вытер пот. — Иду мимо дворницкой и ничего даже не думаю, а в углу две хорошие верёвки и шнур для сушки белья. Я сразу позаимствовал всё — и за пазуху, а дворник Егорыч увидел... Пришлось сделать кросс по пересечённой местности. Еле удрал... Зато ты сможешь в шахтёнку спуститься.

— И не подумаю даже под землю лезть! Знаешь, как за это влетит, если отец узнает! А зачем ты газет столько взял?

— Это не газеты, — ответил Вадик и вынул из бумажного свёртка аккумуляторный фонарик. — Если газеты зажигать и в шахтёнку бросать, будет только дым, и мы ничего не увидим... А папин фонарик — это настоящая техника...

— А он тебе позволил фонарик взять?

— Папа в карьере, так что я не мог попросить разрешения и пока взял без спросу... Ну, идём... Если твоя совершенно секретная теория правильная, то Генка с ума сойдёт. Да?

— Определённо...

Дорога пролегала через бывший посёлок, который считался у ребят примечательным местом, хорошо приспособленным для игры в разведчиков. Здесь больше двухсот лет жили рудокопы, но карьер дотянулся до посёлка, и горняки перебрались на Касатку. Мальчики помнили, как жители посёлка сняли с домов крыши, вынули окна и двери, раскатали стены по брёвнышку, погрузили всё на машины, и дома уехали. От них остались только фундаменты, сложенные из камня-дикаря, да кое-где сохранились покривившиеся ворота и заборы.

За пряслом из трухлявых жердей начинались брошенные огороды. Земля, которая двести лет давала овощи, теперь гнала вверх сорняки, тоненькие берёзки, раскидывала кусты шиповника. Над зеленью с серебристым гудением сновали шмели, проплывали на стеклянных крылышках стрекозы, плясали беспечные мотыльки. Их не пугал шум работавших экскаваторов, доносившийся из карьера.

Мальчики остановились на краю ухаба неподалёку от старых, тенистых тополей.

— Здесь Лёша Коровин позавчера на старую шахтёнку наехал и доски рассыпал,— напомнил Паня.— Видишь: в щёлке под землёй брёвна видны? А вчера мне Егорша сказал, что возле тополей разведка малахитовую зелень пробурила. Значит, в этой шахтёнке непременно малахит есть. Верное дело!

— Самое верное! — согласился Вадик. — Ты просто молодец, всё продумал, как настоящий геолог. Жаль только, что ты не позволил мне с Генкой спорить, я бы его здорово на малахите подловил... А что ты теперь будешь делать?

— Очень просто... Открою шахтёнку и посмотрю... Начали!

— Начали, Пань!

Паня поплевал на ладони и взялся за лопату. Дело пошло неплохо. Едва не сломав лопату, Паня кусок за куском сбросил толстый пласт земли. Открылись короткие брёвна, источенные короедом и затянутые белой плесенью.

— Грибами почему-то пахнет, — заметил Вадик. — А помнишь, Пань, чей это огород был? Тут бабушка Уля Дружина сладкий горох садила и воем ребятам позволяла его рвать. Вкусный горох был...

Не обращая внимания на потрескивание рукояти лопаты, Паня поддел бревно и отвалил его в сторону. Из чёрной щели пахнуло сырым холодом. Мальчики опустились на колени и заглянули в шахтёнку.

— Темно,— шепнул Вадик. — Теперь нужна техника, правда?

— Дай фонарик...

Вадик вынул из-за пазухи верёвки и моток шнура. В одну минуту Паня привязал конец шнура к кожаной петле фонарика и щёлкнул включателем. Лампочка за толстым выпуклым стеклом загорелась.

— Ты командуй, а я буду опускать фонарик, потому что технику достал я, — поставил условие Вадик.

Фонарик, покачиваясь, окунулся в густую темноту.

— Спускай медленнее.

— Угу... Ничего не видно... Пустая порода.

— Думаешь, малахит сразу под землёй лежит?..

Всё ниже спускается фонарик, всё сильнее колотится в груди сердце Пани, всё нетерпеливее вглядывается он в закруглённые борта шахтёнки. А что он видит? Глину и только глину, красновато-бурую, точно проржавевшую, исчерченную ударами горняцкого кайла. Вот из глины выступили гладкие тёмные наросты. Понятное дело: это куски железной руды. Чем ниже спускается фонарик, тем больше тёмных наростов... Железной руды здесь много, а малахита всё не видно... Уже глубоко вниз ушёл фонарик, и сердце Пани понемногу начинает наполняться разочарованием: нет малахита.

— В шнуре шесть метров... Скоро шнур кончится,— сказал Вадик.— А где твой малахит, интересно знать?

— Стой, Вадька, стой!—вскрикнул Паня.

— Что? — вздрогнул Вадик.

В свете фонарика мелькнула зелень. Да, зелень! Впрочем, может быть, это померещилось.

— Подними! —приказал Паня так резко, что Вадик дёрнул шнур, и фонарик завертелся. И снова луч света па миг выхватил из темноты что-то зелёное.

Паня чуть не задохнулся от волнения.

— Вадька, там малахит, честное слово, малахит! Опусти фонарик... Чего он у тебя вертится? Дай верёвку!

— Возьми... Ай! Ты почему не взял?

— А ты зачем отпустил, когда я ещё не взял?

Кончено... Фонарик, только что качавшийся между сортами шахтёнки, скрылся из глаз. Он не разбился, так как упал с небольшой высоты, и теперь, лежа под выпуклостью борта, освещал влажную блестящую глину.

— Безручь! Сорвал поиск. Тю-тю твоя знаменитая техника, так тебе и нужно...— Паня увидел слёзы, ползущие по круглым щекам Вадика, и поморщился. — Сам виноват, да ещё и плачет. Поплачь, дам калач, рёва...

— Да-a, рёва!.. — Вадик звучно потянул носом. — Тебе малахит нужен, а папин фонарик тю-тю. Папа увидит, что я фонарик взял... и выдерет меня.

— Когда он тебя драл, чудак?

— Никогда... А теперь очень просто, потому что... Он уже давно обещает «уточнить наши отношения с помощью ремня», за то, что я трогаю его вещи, — и Вадик жалобно улыбнулся.

Эта улыбка решила дело. Паня пожалел товарища и почувствовал ответственность: ведь он пользовался фонариком и, следовательно, тоже отвечал за него. Кроме того Вадик так беспомощно вытирал слёзы, что противно было смотреть. И, наконец, надо же было выяснить, что именно зеленеет в борту шахтёнки.

— Чего ты раскис? Будем меры принимать! — решительно проговорил Паня.

— Какие там меры! — вздохнул Вадик.

— Такие, что я полезу в шахтёнку, достану фонарик и... малахит.

Слёзы на глазах Вадика мгновенно высохли.

Немедленно Паня взялся за дело. Одну из верёвок, «позаимствованных» у дворника Егорыча, он сложил вдвое и навязал узлы на равном расстоянии один от другого. Над каждым узлом образовалось как бы верёвочное стремя. Ставя ноги в эти стремена или просто цепляясь за узлы, можно было спуститься под землю и вновь выбраться на поверхность земли.

— Порядок, граждане! — объявил Паня. Первой петлёй лестницы он обхватил рукоятку лопаты, убрал ещё два бревна и положил лопату поперёк щели, а верёвочную лестницу спустил в шахтёнку. — Опять-таки порядок! — похвалил он себя.

— Теперь ты полезешь, да? — спросил Вадик.

— А то как же? — ответил с ледяным спокойствием Паня, ещё раз заглянул в шахтёнку и почувствовал, что его решимость поколебалась. Всё же в шахтёнке было метров пять — шесть глубины.

— Страшно, Пань, правда? — спросил Вадик соболезнующе.

— Чего там страшно... Тоже горняк нашёлся — страшно ему!..

Опершись локтями о брёвна, Паня нащупал ногами первый узел, зажал его между ступнями и равнодушно сказал Вадику:

— Пока, плакса! Я пошёл к Хозяйке Медной горы, а ты лови букашек-таракашек для зоокабинета, знаменитый горняк.

Свесив голову, Вадик с восхищением смотрел на своего мужественного друга. По равномерным подрагиваниям верёвки можно было судить, что спуск в шахтёнку совершается благополучно.

— Пань, когда ты спустишься, я тоже полезу, — завистливо сказал Вадик.

— Ну? — хмыкнул Паня. — Хотел бы я посмотреть, как ты...

Он не успел закончить.

Над ухом у Вадика раздался треск, что-то мелькнуло в глазах, зашумело в шахтёнке. Вадик поднял голову. Лопата, державшая верёвочную лестницу, исчезла. Испуганный, он посмотрел вниз и увидел, что Паня лежит на дне шахтёнки, освещённый фонариком.