ЖУКОВ ГЕОРГИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ

Видный советский полководец Георгий Константинович Жуков родился в 1896 году в семье крестьянина-бедняка в деревне Стрелковка Угодско-Заводского района Калужской области. По национальности русский. Член КПСС с 1919 года.

Активный участник гражданской войны, разгрома японских агрессоров у Халхин-Гола в 1939 году.

В канун и в начале Великой Отечественной войны — начальник Генерального штаба, с августа 1942 года — заместитель Верховного Главнокомандующего; был командующим войсками Резервного, Ленинградского, Западного, 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, руководил разгромом немецко-фашистских войск под Москвой, принимал участие в разработке плана контрнаступления под Сталинградом, координировал действия Волховского и Ленинградского фронтов по прорыву блокады Ленинграда, 1-го и 2-го Украинских, 1-го и 2-го Белорусских фронтов. От имени Верховного командования принял капитуляцию гитлеровской Германии.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков четырежды удостоен звания Героя Советского Союза — 29 августа 1939 года, 29 июля 1944 года, 1 июня 1945 года и 1 декабря 1956 года. Награжден многими орденами и медалями, и в их числе двумя орденами «Победа». Г. К. Жуков — Герой Монгольской Народной Республики.

После войны — главнокомандующий группой советских войск в Германии, сухопутными войсками. Командовал войсками Одесского и Уральского военных округов. Был министром обороны СССР.

Делегат ряда съездов партии, избирался членом ЦК КПСС и депутатом Верховного Совета СССР, входил в Президиум Центрального Комитета партии. В 1969 году из печати вышла его книга «Воспоминания и размышления».

В июне 1974 года после тяжелой продолжительной болезни Г. К. Жуков скончался.

На даче под Москвой в кабинете у Жукова висит фотография, в уменьшенном виде воспроизведенная в его книге «Воспоминания и размышления». Молодой кавалерист вице-унтер-офицер Новгородского драгунского полка в лихо надвинутой на бровь фуражке смотрит куда-то мимо аппарата, смотрит внимательно, пристально и смело. И как ни добродушно на первый взгляд это молодое лицо русского крестьянского парня, в глазах и в чуть приметном бугорке меж бровями есть нечто твердое, решительное, может быть, даже чуть суровое. Эти глаза уже не раз смотрели в лицо опасности и смерти. Недаром, не видные на фотографии, под шинелью на груди у молодого драгуна висят два Георгиевских креста, заработанных в боях храбростью и кровью. Да еще нижняя челюсть у этого молодого кавалериста типично Жуковская — тяжелая, волевая, круто завернутая, с маленькой вертикальной морщинкой, тогда, в молодости, больше похожей на ямочку, а теперь резкой, как шрам.

Однажды там, на даче, Жуков при мне случайно остановился около своего давнего портрета, и в поле зрения на момент оказались оба лица — маршала и молодого драгуна. И вместе с мыслью о масштабах жизненного пути, пройденного этим человеком, пришла в голову другая — о счастливом свойстве нашего народа: в нужное время выдвигать из самой глуби своей нужных ему людей.

Имя Георгия Жукова стало широко популярным в народе еще до того, как на полях Европы началась вторая мировая война. Летом 1939 года, когда империалистическая Япония совершила вооруженное вторжение на территорию дружественной нам Монголии, советско-монгольские войска, отбивая это нападение, провели блестящую военную операцию в районе реки [407] Халхин-Гол. Отборная 6-я японская армия была сначала остановлена в монгольских степях, а затем, в результате решительного и неожиданного удара, окружена и наголову разгромлена. Замысел этой операции и руководство ею принадлежали командующему 1-й армейской группой комкору Г. К. Жукову.

Политическое значение этой победы в то время еще трудно было оценить в полной мере, и оно сказалось лишь позже, в ходе Великой Отечественной войны. Жестокий урок, полученный от Красной Армии японской военщиной в монгольских степях, надолго запомнился ей. И когда началась наша борьба против немецко-фашистского нашествия, все попытки Гитлера и его дипломатов заставить своего восточного союзника напасть на Советский Союз остались безрезультатными. Одной из причин такой осторожной политики японских милитаристов, несомненно, было воспоминание о халхинголском поражении. Это дало нам возможность в критические моменты перебрасывать войска из Сибири и с Дальнего Востока на советско-германский фронт. Так халхинголская победа, достигнутая под командованием комкора Жукова, практически помогла защитникам Москвы, которыми командовал генерал армии Георгий Жуков, и участникам великой Сталинградской битвы, где одним из руководителей был заместитель Верховного Главнокомандующего и представитель Ставки Г. К. Жуков.

Для Жукова халхинголская операция была первой боевой пробой его зрелых сил, его обширных и глубоких военных знаний и полководческого таланта. Достаточно только посмотреть на карту-схему халхинголского сражения с двумя мощными стрелами, пронизывающими фланги войск противника и сходящимися у него в тылу, с направлениями последующих ударов, дробивших окруженную группировку и уничтожавших ее по частям. Даже неопытный глаз узнает в этом плане смелый и размашистый, типично жуковский, полководческий почерк, тот почерк, к которому мы привыкли позднее, в годы Отечественной войны, и который явственно виден во многих успешных операциях тех лет, вплоть до последнего громового сражения за Берлин.

Успехи в войне — это результат кропотливого труда и героических усилий миллионов людей, грандиозной организаторской работы партии, правительства, Верховного Главнокомандования и бесчисленных военных штабов. И в то же время именно на войне, как нигде, проявляются характеры отдельных людей. Николай Гастелло и Зоя Космодемьянская, Александр Покрышкин и Лев Доватор, Сидор Ковпак и Александр Матросов — сколько [408] сотен и тысяч героических имен оставила нам Великая Отечественная война! Но неизменно на устах народа в те годы были имена непосредственных организаторов и руководителей боевых действий — наших маршалов, генералов и адмиралов.

Среди всей великолепной плеяды советских полководцев, выдвинутых Отечественной войной, Георгию Жукову суждено было сыграть особую роль в военных судьбах своей страны и своего народа в самый опасный и тяжкий период их истории. Стоит хотя бы бегло вспомнить ход войны, и мы увидим, что имя генерала армии, а потом Маршала Советского Союза Г. К. Жукова в большей или меньшей степени связано со всеми важнейшими событиями четырех военных лет.

Самые первые дни войны. В тесном кольце врага дерутся и гибнут героями защитники Брестской крепости. Упорно сражаются, отвечая врагу контратаками, солдаты, матросы и вооруженные рабочие латышского города Лиепая. Стоят насмерть на заставах и в приграничных дотах бойцы в зеленых фуражках. На юге наши части снова отбивают у врага занятый им город Перемышль и удерживают его несколько дней. Но, несмотря на все это, немецкая военная машина, отлаженная в двухлетних боях в Европе, еще не дает серьезных перебоев. Войска Гитлера быстро продвигаются в глубь нашей страны, пожиная богатые плоды внезапности своего нападения. И только в одном месте уже на третий день войны эта отрегулированная машина вдруг начинает буксовать.

Это происходит на юге, в районе Брод и Дубно, где от Львова в сторону Киева рвется танковая группа фон Клейста. 24 июня наши механизированные корпуса наносят здесь контрудар по наступающему противнику. Наступление приостанавливается, несколько дней идет ожесточенное сражение, враг несет большие потери и вынужден перебрасывать сюда новые силы. В результате выиграно драгоценное время, и до конца июня танки Клейста не могут выйти на оперативный простор.

Тот первый ощутительный контрудар наших войск был организован и проведен под непосредственным руководством прилетевшего из Москвы представителя Ставки Главного Командования на Юго-Западном фронте генерала армии Г. К. Жукова.

Конец августа сорок первого года. Тяжело гнетут душу каждого советского человека неудачи и поражения нашей армии. Враг у стен Ленинграда, враг в глубине страны — он захватил Смоленск, он на подступах к Киеву. Как нужна нам хотя бы одна, хотя бы небольшая победа, чтобы поднять дух войск и народа, [409] чтобы мы ощутили уверенность в своих силах, почувствовали, что мы можем и будем бить врага.

После долгого и упорного Смоленского оборонительного сражения немецкий фронт в центре на время останавливается. Около города Ельни фронт как бы пузырем выгибается на восток. Это очень опасный плацдарм, сюда противник перебрасывает свежие войска, отсюда он готовится сделать новый бросок — к Москве.

В двадцатых числах августа в районе ельнинского выступа наши части переходят в наступление. Словно клещи, постепенно сжимаются у основания выступа, угрожая напрочь отсечь сосредоточенные на плацдарме немецкие войска. Под угрозой полного окружения противник вынужден оставить ельнинский выступ. В боях разгромлено до пяти вражеских дивизий, гитлеровцы потеряли около 50 тысяч солдат и офицеров, много техники и вооружения. Одержана так необходимая в то время победа! Радостное известие о ней летит по всей стране, и слово «Ельня» становится в то время предвестником судьбы, которая уже ожидает врага и на других участках фронта.

Эта первая победа добыта Родине войсками Резервного фронта, которыми командует генерал армии Г. К. Жуков.

Сентябрь. Враг подошел вплотную к Ленинграду, и город Октябрьской революции находится в тяжелейшем, почти трагическом положении. Кажется, что удержать его не удастся, и настроение тревоги охватывает многих. Решением ГКО командующим Ленинградским фронтом назначается Г. К. Жуков. Вступив в командование войсками фронта, опираясь на величайший патриотизм ленинградцев, и в первую очередь на партийную организацию, Жуков принимает энергичные меры, чтобы изменить обстановку в городе и на фронте. Об этом до сих пор вспоминают и ленинградцы и те, кто был в войсках, в Балтфлоте, защищавших город. С новой энергией ведется строительство укрепленных рубежей и инженерных заграждений на подступах к городу. Часть зенитных орудий с городских улиц перебрасывается ближе к переднему краю, чтобы прямой наводкой встретить вражеские танки. Идет деятельная перегруппировка войск, сходят с кораблей и спешат на линию обороны отряды матросов. То тут, то там Ленинградский фронт наносит врагу контрудары. Мощные пушки Балтийского флота поддержали своим огнем действия сухопутных войск.

Словно кто-то влил новую волю к борьбе в защитников Ленинграда, словно чья-то твердая рука протянулась сюда, в окруженный, блокированный противником город. Это была воля [410] народа и партии. И настойчивым, умелым исполнителем ее был невысокий плотный человек, который 10 сентября в самолете, преследуемом «мессершмиттами», прилетел на бреющем полете в Ленинград. То был генерал армии Г. К. Жуков, только что назначенный командующим Ленинградским фронтом, немедля приступивший к исполнению порученных ему обязанностей.

Прошло меньше месяца, и все попытки врага ворваться в город Ленина остались тщетными. Войска Гитлера, понеся громаднейшие потери под Ленинградом, получили приказ перейти к обороне.

В это время непосредственная угроза нависла уже над Москвой. Противник, подтянув дополнительные силы и средства, развернул широкое наступление на нашу столицу. Жукова в эти дни отзывают из Ленинграда и назначают командующим вновь создаваемым Западным фронтом. А вскоре следует тот исторический приказ Верховного Главнокомандующего, который начинался словами: «Сим объявляется...» В приказе говорилось, что в Москве вводится осадное положение и оборона столицы на ее западных рубежах поручена генералу армии Г. К. Жукову.

Битва за Москву стала одной из главных вершин полководческого таланта Жукова. И именно первая, оборонительная часть этого сражения явилась самой жестокой проверкой сил и способностей военачальника, самым тяжким испытанием его воли и энергии. Какого напряжения, какой сосредоточенности, каких немыслимых организационных усилий требовало от него все то, что предстояло сделать в предельно сжатые сроки!..

Ход событий в битве под Москвой широко известен. Тщательная разведка, умелый маневр наличными силами, ожесточенное героическое сопротивление нашей армии на подмосковных рубежах и героический труд москвичей позволили советскому командованию выиграть время, необходимое для подхода резервов и для сосредоточения тех ударных войсковых группировок, которые, как тяжелые кулаки, обрушились на противника в начале декабря, венчая оборонительное сражение за столицу разгромом немецко-фашистских войск под Москвой.

То была первая крупная победа нашей армии, победа стратегического масштаба, и, будь у нас тогда больше сил и боевой техники, это наступление могло бы окончиться катастрофой для всего гитлеровского фронта на востоке. Роль Жукова в этой победе трудно переоценить.

Год спустя он, представитель Ставки, вместе с А. М. Василевским руководит действиями фронтов в Сталинградской битве, ставшей началом коренного перелома в ходе второй мировой [411] войны. А когда еще не успели отгреметь пушки под Сталинградом, страна узнала о прорыве ленинградской блокады. И там тоже Г. К. Жуков вместе с К. Е. Ворошиловым координирует действия наступающих навстречу друг другу Ленинградского и Волховского фронтов, как бы продолжая этой важной победой все то, что он сделал для обороны города трагической осенью сорок первого. И кажется символичным тот факт, что именно в день прорыва блокады Ленинграда, 18 января 1943 года, Георгий Константинович Жуков становится Маршалом Советского Союза.

Присутствие его на том или ином участке фронта вызывало радостное оживление в войсках: «Жуков приехал! Значит, будет дело!» Растет счет больших побед, с которыми в той или другой степени неразрывно связано его имя.

Летом сорок третьего он — один из руководителей битвы на Курской дуге, где была окончательно сломлена наступательная сила гитлеровской военной машины. Летом сорок четвертого Жуков по поручению Ставки направляет и координирует действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов в крупнейшей Белорусской наступательной операции, в результате которой была разгромлена группа немецких армий «Центр» и многотысячные колонны пленных гитлеровцев с опущенными головами прошли по улицам Москвы.

И когда на завершающем этапе войны стало известно, что командующим войсками 1-го Белорусского фронта, нацеленного на Берлин, назначен маршал Жуков, народ правильно понял исторический смысл решения Ставки.

По справедливости полководцу, руководившему осенью сорок первого обороной Ленинграда и Москвы, теперь, победной весной сорок пятого, дано было возглавить войска, идущие на штурм столицы гитлеровской Германии. И также справедливо и закономерно было то, что именно он, маршал Жуков, во главе представителей союзных нам армий, принял в Берлине капитуляцию германских вооруженных сил.

Даже короткий, беглый перечень этапов военной биографии Жукова достаточно веско говорит о той службе, которую он сослужил Родине в самый грозный и решительный час ее истории. Война вбирала в себя героический труд, кровь и пот многих миллионов, но среди них были люди, усилия которых имели особое значение, работа которых играла первостепенную роль и на плечи которых ложилась наиболее тяжелая ответственность. Среди этих людей, чьи имена навсегда сохранит в своей памяти благодарный народ, одно из почетных мест принадлежит маршалу Жукову.

Ответственность полководца носит характер исключительный и подвергает, быть может, наиболее трудному испытанию совесть, ум и волю человека. Красные стрелы, которые под рукой военачальника ложатся на карту боевых действий, как бы заранее окрашены кровью будущих потерь. Этой кровью оплачиваются и победы, и ошибки полководца. Но он обязан взять на себя эту ответственность, он не может уйти от нее и в то же время должен всегда ощущать гнетущую тяжесть такого морального груза. Горе войскам, командующий которыми с бездумной легкостью несет на плечах этот груз, для которого солдаты и офицеры только пешки в шахматной игре собственного честолюбия.

Но плохо и тогда, когда командующий в решительный момент страшится поднять на свои плечи эту тяжесть, ищет легких решений, полагаясь лишь на время и случай. Жуков никогда не позволял себе уходить от ответственности, он смело шел на риск, если считал его необходимым и оправданным. Когда ночью 3 июля 1939 года японские войска внезапно переправились через реку Халхин-Гол, заняли плацдарм на ее западном берегу и захватили господствующую над местностью гору Баин-Цаган, Жуков приказал 11-й танковой бригаде комбрига Яковлева, подходившей утром в этот район, с ходу развернуться в боевой порядок и атаковать противника. Он знал, что в таких условиях, штурмуя подготовленную оборону врага без поддержки пехоты и артиллерии, бригада неизбежно понесет тяжелые потери, что, может быть, половина ее танков будет уничтожена, но понимал: всякое промедление смерти подобно. С каждым часом японцы все прочнее укреплялись на захваченном плацдарме, и позднее за штурм этих позиций пришлось бы заплатить гораздо более дорогой ценой. И хотя в тот день много наших танков дымно горели в монгольской степи, бригада Яковлева вместе с другими частями выполнила задачу: враг был разбит и отброшен за реку, а гора Баин-Цаган снова оказалась в наших руках.

Эта победа подготовила и обеспечила последующий разгром противника на восточном берегу Халхин-Гола.

13 сентября 1941 года, на второй день после того, как Жуков принял командование войсками Ленинградского фронта, противник силами трех дивизий прорвал нашу оборону в районе Красного Села. В то время единственным резервом командующего фронтом была 10-я стрелковая дивизия. Жуков, не колеблясь, бросает ее навстречу наступающему врагу, идя на серьезный риск, оставаясь без резерва на случай возможных [413] осложнений на других участках. Этот риск оправдывается: противник был не только остановлен, но и отброшен назад.

Однако, идя навстречу неизбежному на войне риску и не уклоняясь от тяжелой ответственности, связанной с ним, Жуков никогда не позволял себе рисковать без нужды, ради эффекта, ради каких-то второстепенных соображений, не диктуемых главной целью войны — победой. Чего греха таить, изредка встречались у нас командиры, способные предпринять не оправданные необходимостью наступательные действия, чтобы только проявить активность и эффектно доложить о взятии какого-нибудь рубежа или населенного пункта. К такой показухе Жуков был непримирим. И он сам, собственным примером всегда показывал подчиненным, каким должно быть высокое чувство ответственности военачальника.

Вспомним события начала февраля 1945 года. Завершая Висло-Одерскую операцию, войска 1-го Белорусского фронта вышли на Одер и с ходу заняли важный плацдарм на его западном берегу в районе Кюстрина. Впереди, в 60 — 70 километрах, лежал Берлин. Совершить еще один бросок и, смяв силы прикрытия, занять Берлин, быть может, решив этим исход войны раньше.

Как нелегко было устоять против такого соблазна любому полководцу!

Но Жуков устоял. Он знал, что на севере, в Восточной Померании, куда еще не подошел его правый сосед — отставшие в наступлении войска 2-го Белорусского фронта, сосредоточивается мощный ударный кулак немецких армий. Двинуться на Берлин — означало подставить свой уязвимый фланг под этот кулак противника. Стоит увлечься наступлением на запад — и последует сильный удар с севера, враг может прорваться к переправам на Одере и отрезать наши войска, действующие в районе Берлина, которые тогда окажутся в тяжелейшем положении. Как ни заманчиво было неожиданным ударом занять Берлин, Жуков не хотел рисковать близкой победой, которую Советская Армия уже прочно держала в своих руках. И он предложил Ставке перегруппировать войска своего фронта к северу, сначала разбить врага в Восточной Померании, а потом начинать Берлинскую операцию. Он слишком хорошо знал противника, чтобы позволить себе этот неоправданный риск.

Это знание противника — одна из самых характерных черт полководческого искусства Жукова. Он всегда резко возражал против «удешевления» наших побед, против того, чтобы считать гитлеровских генералов и офицеров бездарными тупицами, [414] какими их, к сожалению, и до сих пор изображают иногда авторы плохих приключенческих романов и кинофильмов.

Нет, мы победили не дураков и тупиц. То была трудная и достойная победа над самой сильной армией, вооруженной до зубов современным оружием, армией, покорившей почти всю Европу. Ее генералы были умелыми и опытными, а часто и талантливыми военачальниками, ее офицеры — знатоками своего дела, ее солдаты отличались, как правило, смелостью, стойкостью, исполнительностью. Эта армия была отравлена ядом гитлеризма и, слепо идя за «фюрером», подчинялась воле своих руководителей с чуткостью хорошо отрегулированного механизма. И все бесспорные великолепные качества характера немцев — их организованность, методичность, точность и дисциплинированность, превратившись в послушное орудие человеконенавистнической идеологии фашизма, делали эту армию особенно страшной и опасной. Только правильно оценивая ее силу, можно было добиваться победы над ней.

Жуков отлично знал характер и психологию, реальные силы и возможности противника. Ему не раз удавалось разгадывать замыслы германского командования, и прогнозы его обычно оправдывались. Еще в начале апреля 1943 года, когда далеко не ясными были ближайшие планы немцев, он в докладе о характере возможных военных действий летом 1943 года в Ставку не только высказал твердую уверенность в том, что противник летом предпримет крупное наступление в районе Курской дуги, но и точно определил направления его будущих ударов. «Видимо, на первом этапе, — писал он, — противник, собрав максимум своих сил, в том числе до 13 — 15 танковых дивизий, при поддержке большого количества авиации нанесет, удар своей орловско-кромской группировкой в обход Курска с северо-востока и белгородско-харьковской группировкой в обход Курска с юго-востока... Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным, — заключал он свою докладную. — Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника».

Как известно, именно этот план был принят Ставкой, и прогноз, сделанный Жуковым, целиком оправдался.

Такой же вполне оправданной оказалась и мудрая осторожность в феврале 1945 года — отсрочка наступления на Берлин. Сейчас из захваченных военных документов, из мемуаров немецких генералов и генерал-фельдмаршалов мы знаем, что [415] гитлеровское командование придавало своей восточно-померанской группировке важнейшее значение, поспешно усиливало ее, готовясь нанести мощный удар во фланг нашим наступающим войскам и связывая с ней надежды на разгром Советской Армии у стен германской столицы.

Жуков никогда не позволял себе недооценки сил противника, но он хорошо знал и его слабости и умело использовал их. Самым уязвимым местом немецкого командования был тактический шаблон. И сильная сторона нашего врага — его методичность — оборачивалась порой своей противоположностью. Стоило нашим войскам применить в боях нечто новое, ввести тактическую новинку, выбивавшую противника из привычного круга представлений, и враг неизбежно испытывал растерянность, облегчавшую победу над ним. Это случалось не раз на тех фронтах, где командовал или координировал действия войск Жуков.

Полной неожиданностью для врага была, например, наша артиллерийская контрподготовка 5 июля 1943 года, в ночь начала немецкого наступления на Курской дуге. В то время как войска противника сосредоточивались на исходных рубежах, чтобы с рассветом нанести удар, на них за час или полтора до рассвета внезапно обрушили огонь тысячи артиллерийских стволов. В итоге немецкие части были дезорганизованы, оказались нарушенными связь и управление войсками и удар врага значительно ослаблен. А когда позднее наши войска на Курской дуге перешли в контрнаступление, была применена советским командованием другая тактическая новинка. Противник уже привык к тому, что между артиллерийской подготовкой и броском нашей пехоты вперед остается какой-то промежуток времени, позволяющий немецким солдатам снова занять окопы переднего края, оставленные во время обстрела, и приготовиться к отражению атаки. На этот раз было решено, что атака начнется в процессе самой артподготовки и даже в тот момент, когда наш огонь достигнет своей кульминации.

Противник тем самым был захвачен врасплох, и первую линию его обороны наши войска заняли быстро и почти без потерь.

Еще одной немало ошеломившей врага новинкой оказалось применение зенитных прожекторов для освещения переднего края противника в ночь начала Берлинской операции 16 апреля 1945 года. В 5.30 утра после редкой по своей силе тридцатиминутной артиллерийской и авиационной подготовки на участке главного удара вспыхнули 140 прожекторов, заливая ярким светом поле боя и слепя солдат врага. При этой необычной световой [446] поддержке наши танки и пехота двинулись на штурм немецких позиций. «Прожекторный удар» был дополнением к огневому удару и усугубил замешательство врага, способствуя нашему успеху.

В книге «Воспоминания и размышления» Г. К. Жуков не раз говорит о разведке как о «важнейшем факторе вооруженной борьбы». «Опытом войны, — пишет он, — доказано, что разведывательные данные и их правильный анализ должны служить основой в оценке обстановки, принятии решения и планировании операции. Если разведка не сумела дать правильные сведения пли если при их анализе допущены погрешности, то и решение всех командно-штабных инстанций неминуемо пойдет по ложному направлению. В результате ход самой операции будет развиваться не так, как было первоначально задумано».

Именно такому пониманию разведки, как одного из решающих условий достижения победы, учил Жуков своих подчиненных. Он постоянно требовал, чтобы командующие и командиры всех степеней детально изучали противостоящего им врага, знали его возможности, силы и намерения. Решительный противник линейной тактики, он творчески применял массирование сил и средств на направлениях главных ударов для глубокого прорыва и рассечения обороны противника с целью разгрома его основных группировок. Вместе с тем он был убежден, что только смелый маневр может принести победу, а основой и условием всякого маневра является всесторонняя разведка, точное и глубокое знание врага. Это одинаково относится и к наступлению, и к обороне. Военная практика Жукова осенью 1941 года блестяще доказала это.

Он категорически отмел линейную тактику в период обороны Ленинграда. Руководствуясь ею, невозможно было удержать противника повсюду, тем более что он обладал тогда численным и техническим превосходством. Только маневр давал возможность парировать его удары, оперативно перебрасывая резервы на опасные направления. Но для этого надо было пристально следить за противником, знать обо всех его передвижениях, заблаговременно понять его замыслы. И среди задач, которые поставил Жуков перед войсками, оборонявшими Ленинград, разведка была одной из самых важных.

Еще более остро этот вопрос встал перед ним в октябре 1941 года под Москвой. Положение было критическим: враг рвался к столице с разных сторон, а в распоряжении командующего Западным фронтом — почти никаких резервов. Как ни героически дрались наши войска на подмосковных рубежах [417] обороны, перевес в силах и инициатива оставались за противником, и удержать его можно было, только смело и искусно маневрируя войсками, каждый раз вовремя подготовляя надежный заслон на направлении его очередного удара. Поэтому неусыпное наблюдение за врагом и на переднем крае и в тылу становилось вопросом жизни и смерти. Разведку вели авиация, отдельные разведчики и поисковые группы, партизанские отряды в тылу врага и целая армия наблюдателей на переднем крае. Оперативный и внимательный анализ всех данных разведки давал возможность разгадывать планы противника и заранее принимать необходимые меры. Стремясь прорваться к Москве, враг везде наталкивался на подготовленный отпор. Так выигрывались сначала часы, а потом дни и недели для подхода свежих сил, для накопления необходимых резервов, которые стягивались Ставкой к Москве.

Жуков всегда высоко ценил умелых, ловких разведчиков. Опытный охотник, исходивший с ружьем сотни километров по лесам и болотам Белоруссии и Украины в годы своей довоенной службы, он не раз говорил, что из хороших охотников получаются хорошие разведчики, прекрасно ориентирующиеся на любой местности, наблюдательные, зоркие, выносливые. Сам он обладал многими из этих важных охотничьих качеств и вдобавок отлично и с поразительной легкостью читал топографическую карту. Бывший офицер при маршале С. П. Марков вспоминает, что Жуков нередко удивлял своих спутников по фронтовым поездкам умением ориентироваться на местности. Иной раз случалось, что по пути в штаб какой-нибудь армии офицер, высланный навстречу маршалу, чтобы проводить его на командный пункт, запутавшись в густой сети лесных или полевых проселков, терял дорогу, и тогда Жуков безошибочно указывал, куда надо ехать. Опыт и чутье охотника немало помогали ему на войне.

Не меньшее значение, чем знанию и изучению противника, Жуков придавал знанию и пониманию нашими войсками своих целей и задач. Суворовское правило: «Каждый солдат должен понимать свой маневр» — было возведено им в незыблемый принцип подготовки к операциям. Многочисленные штабные занятия, командирские учения, подробный инструктаж были направлены на то, чтобы каждый командир в нужном для него масштабе понимал цель и план будущей операции и точно знал свою задачу в ней.

Каждое очередное командно-штабное совещание, которое Жуков проводил перед началом операции, было нелегкой, но [418] необычайно важной школой для всех его участников. Командующие армиями, командиры соединений, штабные работники знали, что на это совещание нельзя явиться с не до конца продуманным планом, с недостаточно мотивированным решением. Сосредоточенно-внимательный, Жуков не просто выслушивал доклады. Он дотошно прослеживал по своей карте предполагаемые действия войск и тут же задавал вопросы, требуя мотивировок того или иного решения, высказывая свои соображения или сомнения. Ни одно слабое звено в докладе не ускользало от его внимания. Только основательные доказательства, веские аргументы могли убедить его, и лишь интересы дела, успеха будущей операции, а не соображения престижа и собственной власти диктовали ему окончательное решение.

Сам предельно собранный, целеустремленный, он создавал на этих совещаниях атмосферу напряженно рабочую, четко деловую, заставляя каждого из присутствующих испытывать состояние полной внутренней мобилизованности и сознания важности и ответственности обсуждаемых вопросов. Этот напряженный труд порой продолжался по нескольку часов подряд, без перерыва, но, как вспоминают участники таких совещаний, они не чувствовали при этом сильной усталости — так интересно, плодотворно, с подлинно творческим подъемом проходила работа.

А потом во фронтовом тылу начинались учения войск в условиях, максимально приближенных к той местности и обстановке, в которых им предстояло действовать. И маршал с обычной своей дотошностью следил, чтобы во время этих учений были учтены все возможные неожиданности, все «мелочи», которые могут сказаться на проведении будущей операции. Если при этом в практику вводилось нечто новое, требовал, чтобы оно было тщательно и всесторонне проверено, прежде чем применить его на поле боя.

Исключительно важную роль он отводил материально-технической подготовке операции и сам постоянно и тщательно занимался работой тыла. Он считал, что лучше отложить операцию или совсем отказаться от нее, чем начинать боевые действия, не подкрепленные достаточным материально-техническим обеспечением.

Мастер смелых, решительных прорывов, Жуков в подготовке их стремился не оставлять ничего на «авось», на волю случая. Одним из главных элементов этой подготовки для него всегда была неожиданность будущего удара. От штаба фронта и до штабов соединений — все звенья военного аппарата, все командиры обязаны были продумать и тщательно осуществить меры, [419] направленные на то, чтобы обмануть противника и скрыть от него истинные планы и намерения. А когда втайне подготовленный неожиданный удар обрушивался на врага и достигал своей цели — прорыва, вступал в силу другой важнейший элемент — стремительность развития прорыва. Жуков не раз повторял, что прорыв не может быть самоцелью, что он лишь средство, дающее нам возможность атаковать противника в невыгодных для него условиях — с фланга или тыла — и таким образом добиваться полной победы над ним. Стремительность действий войск, введенных в прорыв, играла особую роль в достижении и этих целей. Действовать так, чтобы противник всегда и повсюду опаздывал, — вот обязательное требование Жукова к войскам прорыва.

Полководец — профессия творческая. И, как всякая творческая работа, деятельность полководца неизбежно несет на себе отпечаток его личности. Личность Жукова, недюжинная, сильная и яркая, оставила свой явственный отпечаток не только на отдельных крупных операциях, но и на всем ходе Великой Отечественной войны.

На его груди — четыре «Золотые Звезды» Героя Советского Союза, четыре высших в нашей стране знака личного подвига, смелости, мужества, героизма.

Нет на свете людей, не испытывающих страха перед смертью. Разница между храбрецом и трусом состоит лишь в том, что второй поддается этому чувству, а первый заставляет себя победить страх и под огнем врага, под свист пуль и грохот снарядов броситься в атаку и действовать в бою хладнокровно, уверенно, обдуманно. Это умение, не опуская глаз, смотреть в лицо смерти есть личная военная храбрость, смелость человека. Она никому не дается без внутренней борьбы, без постоянного усилия воли.

Бывшие сослуживцы Жукова времен Великой Отечественной войны вспоминают, что он никогда не позволял себе покрасоваться показной удалью, без нужды идти в опасное место, под огонь, чтобы только заставить солдат говорить о своей личной храбрости. Видимо, такая мысль даже не приходила ему никогда в голову. Беззаветно отдавший всего себя служению делу победы, он понимал, что именно ради этого великого дела он не имеет права рисковать зря своей жизнью, что эта жизнь нужна и принадлежит уже не столько ему самому, сколько Родине, народу, партии. Но если он считал необходимым и важным для успеха дела появиться в том или ином опасном месте, лично побывать на каком-нибудь решающем участке переднего края, [420] никакие доводы его личной охраны не могли поколебать его решения, и он отправлялся туда, надев поверх маршальского кителя кожаное пальто без погон и на голову фуражку без обычного цветного околыша. И только полное спокойствие и уравновешенность в минуты любой опасности свидетельствовали о величайшем личном мужестве Жукова. Недаром военачальники, приезжавшие с докладами к нему на командный пункт в дни самых тяжелых оборонительных боев под Москвой, вспоминают о том, с каким поразительно спокойным вниманием выслушивал он их, не перебивая, не выказывая ни торопливости, ни нетерпения, словно сам он вовсе не испытывал того бешеного напряжения, которым была наполнена борьба на подступах к столице, когда, казалось, каждый час может решить судьбу войны и страны. Да, ему уже не нужна была лихая смелость драгуна первой мировой войны.

Смелость полководца иного, высшего рода, хотя она включает в себя и личную храбрость на поле боя. Взять на себя главную ответственность перед своими войсками, перед всем народом, партией, государством за исход целой операции, за результат большого сражения при условии, что ты глубоко понимаешь и сознаешь всю меру этой великой ответственности, — вот в чем смелость и подвиг полководца. Он знает заранее, что сотни и тысячи людей погибнут пли прольют кровь в сражении, которое он готовит. Если он правильно подготовил и правильно провел его, эти жизни и кровь будут необходимыми, неизбежными жертвами, оплатившими и достигнутый успех и будущую победу.

Если он допустил роковую ошибку, грубый просчет, тысячи людей отдадут жизни и прольют кровь зря. Для человека с умом сердцем, с совестью и сознанием своего долга перед людьми и обществом эта ответственность во сто крат сильнее, чем страх за собственную жизнь. К смертельной опасности в бою постепенно привыкают, но огромная ответственность полководца должна каждый раз приходить к честному и умному человеку как всегда новое и безмерно тяжкое испытание.

Мы уже видели, что такой смелостью полководца, умением взять на себя великую тяжесть большой ответственности Жуков обладал в полной мере. Он не только не избегал этой ответственности — он шел ей навстречу. В самые трудные дни сорок первого года он взялся за осуществление Ельнинской операции, хотя многие тогда считали, что все наши попытки наступать неизбежно будут в то время обречены на неудачу. А когда после ельнинской победы Сталин спросил его, куда он хочет ехать, [421] Жуков ответил: «Туда, где тяжелее» — и принял на свои плечи ответственность за судьбу Ленинграда.

Но есть еще один вид смелости, не всегда совпадающий с личной и полководческой, — смелость, которую можно назвать гражданской, общественной. Бывали такие командиры и даже полководцы, которые бестрепетно встречали опасность на поле сражения, смело принимали на себя ответственность за важную военную операцию и в то же время немели и робели перед вышестоящим начальством, перед людьми, обладающими большей властью, чем они сами. Человек, лишенный этой гражданской смелости, не решится ни высказать в лицо начальнику жестокую, но необходимую правду, ни отстоять перед ним собственную точку зрения.

Жуков никогда не принадлежал к числу таких людей. Цельность и монолитность его сильной и яркой личности начисто исключали какую бы то ни было трусость, всякое малодушие. Он не терпел людей, пытавшихся увильнуть от ответственности, укрыться за уклончивыми рассуждениями, уйти от прямого ответа на поставленный вопрос. «Да или нет?» — настойчиво спрашивал он у подчиненного и предпочитал получить в ответ неприятное, но честное «нет», чем путаные объяснения и казуистические отговорки. Попытки ускользнуть от ответа с ним были бесполезны и лишь вызывали его раздражение.

Прямой и даже резкий с подчиненными, он отличался той же прямотой, а порой и резкостью в отношениях с начальниками любых степеней.

Вместе с тем он всегда был глубоко дисциплинированным солдатом армии и верным рядовым Коммунистической партии, в которой он состоял более полувека. Отданный приказ, принятое партийное решение были для него непреложным законом, и он выполнял их со своей обычной энергией и настойчивостью.

Воля! Это качество в представлении каждого неразрывно связано с образом маршала Жукова. Это слово обязательно фигурирует во всех служебных характеристиках, составлявшихся его бывшими начальниками, во всех личных воспоминаниях его сослуживцев и друзей.

«Сильная воля», «поистине железное упорство», «жесткий характер», — пишут о нем его начальники, и есть во всех этих определениях известный налет суровости. Он не случаен. Даже озаренный светом побед, неразрывно связанных с его именем, Жуков в представлении своих современников остается суровым человеком, и, видимо, только времени суждено будет сгладить резкие черты его исторического портрета. [422]

О суровости его на фронте ходили легенды. Сейчас трудно решить, что в них истинно и что вымышленно. Но и в то время легко было подметить одну характерную особенность фронтовых рассказов: Жуков изображался в них беспощадно строгим, суровым, жестким, но неизменно справедливым, что всегда свойственно солдатским анекдотам о любимых полководцах.

История выдвигает на авансцену людей, чьи характеры отвечают характеру эпохи. Война — всегда суровое дело, но Великая Отечественная война, особенно в первые ее два года, отличалась суровостью исключительной, небывалой. Характер Жукова и соответствовал этому суровому времени и неизбежно испытывал на себе его воздействие.

Кто возьмет на себя право определить необходимую и достаточную меру суровости в ту страшную осень сорок первого года? Кто осмелится оспорить настоятельную нужность и правомерность известного приказа, отданного Жуковым войскам Ленинградского фронта в самые критические дни обороны Ленинграда, приказа, которым командиры, включая командиров рот, предупреждались, что за оставление порученного им рубежа без письменного приказа свыше они будут предельно строго наказаны? Когда уже через много лет после войны Жукова спросили, как он теперь относится к этому приказу, маршал ответил, что, окажись обстановка такой же, какой была в те дни, он, не колеблясь, повторил бы тот же приказ.

Любой беспристрастный историк должен признать, что проявления суровости характера Жукова диктовались полководцу его пониманием своего сурового долга перед Родиной и народом и никогда не объяснялись какими-то мелкими, личными соображениями, не были порождением властолюбия, жестокости натуры.

Всякая поза была органически чужда ему. В газетах тех военных лет не найдешь почти никаких материалов о нем — ни очерков писателей, ни журналистских интервью с ним. Сохранилось очень немного фотографий того времени, на которых изображен Жуков. В киноархивах кадры, запечатлевшие его военные будни, измеряются несколькими сотнями, если не десятками, метров.

Однажды в разговоре с маршалом я посетовал на этот недостаток исторически важных материалов о нем. Жуков в ответ усмехнулся.

— Я ведь приказал своей охране, чтобы ко мне не допускали ни журналистов, ни кино- или фоторепортеров, — сказал он. — Теперь я понимаю, что сделал ошибку, но тогда казалось, что об [423] истории думать некогда, все мысли и чувства были направлены на одно — как победить врага, как скорее закончить войну.

Этот разговор был уже в то время, когда он работал над своей будущей книгой, и, видимо, испытывая порой недостаток материалов, маршал имел все основания пожалеть о своем былом невнимании к истории.

И все-таки кинохроника сохранила нам небольшую, но очень любопытную серию кадров, посвященных Жукову. Они сняты сразу по окончании военных действий в занятом нашими войсками Берлине. Враг разгромлен, война окончена, и суровый маршал впервые разрешил себе обойтись более приветливо с историей в лице фронтового кинооператора.

Жуков снят в то время, когда он, в сопровождении группы генералов и офицеров, ездит по Берлину, стоит у Бранденбургских ворот, у рейхстага, осматривает нагромождения развалин на улицах и площадях. И перед нами совсем другой, словно непохожий на себя Жуков. В его облике не осталось никакой суровости, он благодушен и даже беззаботно весел. Улыбаясь, похлопывая себя по сапогу маленьким стеком, он оживленно оглядывается по сторонам, взбирается на груду развалин, и сама походка его стала легкой, пружинистой, почти юношеской. Словно упал с его широких плеч весь тяжкий груз четырехлетней изнурительной войны и наступило состояние радостного облегчения, полной душевной свободы. Это тот Жуков, какого знали только его близкие и друзья, — который и чарочку может выпить в доброй компании, сыграть на баяне и спеть народную песню, а то и удало сплясать русскую.

А через несколько дней кинооператоры сняли другие кадры, запечатлевшие подписание безоговорочной капитуляции немецким командованием в Карлсхорсте. И снова на экране маршал Жуков предстает перед нами во всем своем суровом достоинстве, как бы воплощая в себе спокойное могущество великого и победоносного народа, его суровую, непреклонную волю в только что завершившейся смертельной борьбе.

Говоря о воле и силе характера Жукова, нельзя обойти молчанием его отношения со Сталиным, в непосредственной близости к которому он работал на протяжении всех четырех лет войны, сначала как начальник Генерального штаба, потом как член Ставки, а позднее как заместитель Верховного Главнокомандующего. Волевые черты характера Сталина достаточно известны. Можно предположить, что при всей партийной и солдатской дисциплинированности прямодушному и резкому Жукову порой было очень нелегко работать со Сталиным. И хотя эти две сильные натуры в руководстве войной всегда действовали в одном направлении, изредка между ними возникали противоречия.

По многочисленным свидетельствам, Жуков был одним из тех людей, кто позволял себе с бесстрашной прямотой резкостью высказывать Сталину самую горькую правду и умел отстаивать в спорах с ним свое мнение до конца, чем бы это ни грозило. И Сталин, несомненно, ценил эту прямоту.

Когда в июле 1941 года Жуков напрямик высказал Верховному Главнокомандующему свое убеждение в том, что Кие» придется оставить, Сталин, вспылив, допустил бестактность. Не позволяющий никому унижать свое человеческое достоинство, Жуков ответил резко и просил освободить его от должности. В результате начальником Генерального штаба был назначен Б. М. Шапошников, а Жуков получил приказ выехать под Ельню принять командование Резервным фронтом.

В книге «Воспоминания и размышления» немало страниц, рассказывающих о Сталине. Конечно, все воспоминания в той или иной мере субъективны, и можно соглашаться или спорить с оценками автора, но ни один добросовестный читатель не откажет Жукову в великодушном стремлении судить о Сталине, не поддаваясь влиянию горькой памяти личных обид, решительно отбрасывая в сторону все то, что может помешать спокойно и пристально, с исторической вышки минувших лет рассмотреть эту сложную и противоречивую фигуру.

Окруженная садом двухэтажная государственная дача стоит в одном из подмосковных лесов. Невысокий плотный мужчина с коротко остриженными седыми волосами неторопливо прогуливается по аллеям сада, по дорожкам, ведущим в лес. Не сразу узнаешь в этом, одетом в простую домашнюю куртку человеке прославленного маршала, которого мы привыкли видеть на портретах в парадном мундире, где на широкой груди уже не хватает места для пятидесяти с лишним советских и иностранных орденов, медалей, крестов и звезд, весящих вместе больше пуда. Такой овеществленный груз славы нелегко носить, когда тебе пошел восьмой десяток, но разве эти сильные и сейчас плечи не держали на себе в течение четырех лет одну из самых непомерных тяжестей великой всенародной войны?

Маршал в последние годы своей жизни был на отдыхе, тысячекратно заслуженном им. А впрочем, бывает ли пора отдыха [425] для таких людей, как он? Слишком много видено, слишком много пережито, продумано, прочувствовано, сделано, чтобы все это могло неподвижно лежать на складах памяти. Тут уже дело не просто в желании пожилого человека на склоне лет рассказать детям и внукам о своей жизни в поучение и назидание. Тут сама история, о которой во время войны «некогда было думать», предъявляет права на свой давний долг. За письменным столом, обложенным документами из военных архивов, книгами, картами, вставали перед ним и осенний Ленинград, и снежные равнины Подмосковья с черными воронками, с разбитыми немецкими машинами и танками, и разрушенный Сталинград, и заволоченное дымом боя, гудящее моторами и грохочущее взрывами поле Курской битвы, и охваченные огнем развалины Берлина. И десятки, сотни военных карт с красными стрелами наших ударов, и военные совещания в штабах и на командных пунктах, и заседания Государственного комитета обороны то на даче у Верховного, то в Кремле, когда Сталин, неторопливо попыхивая трубкой, неслышными шагами в своих мягких сапогах расхаживал взад и вперед по длинному кабинету и глаза всех сидящих у стола невольно следили за ним.

А пока память рисовала эти давние картины, ум и чувства с наблюдательной вышки прошедших 28 лет после войны пусть не бесстрастно, но уже придирчиво-критически оценивали то, что было решено и сделано тогда. Как всякий человек, оглядывающий пройденный путь, он видел теперь, что многое можно, а порой и нужно было делать иначе, что были в его жизни и ошибки и промахи, в которых раньше, может быть, трудно было признаться даже самому себе, а теперь удавалось судить о них гораздо спокойнее и беспристрастнее. Что ж, только самодовольный глупец ни о чем не жалеет и ни в чем не раскаивается, а для человека с умом, волей и мужеством критическая самооценка необходима как освежающий, очистительный душ. Пусть не дано людям поправлять свое прошлое, но его верная оценка всегда остается поучительным уроком для будущих поколений на страницах книг, написанных самими участниками и творцами истории. Человеку только в этом смысле можно пережить свою жизнь дважды, и потому такой важной казалась стопа белой, еще не исписанной бумаги на краю стола. И хотя тут же рядом на полке стоял совсем недавно вышедший из печати объемистый том «Воспоминаний и размышлений», эта стопа чистой бумаги, быть может, ощущалась им как нечто более значительное — столько еще предстояло вспомнить, о стольком еще поразмыслить. [426]

Большая, трудная, до предела напряженная жизнь была за его плечами. Он мог оглянуться на нее со спокойной совестью хорошо потрудившегося человека. Он не искал в ней легких путей, не обходил препятствий, не прятался ни от опасности, ни от ответственности. Его народ, его партия в самые тяжкие для страны дни поручили ему тяжелую и ответственную работу, и он выполнял ее, не жалея себя, отдавая все физические силы и ум, не думая ни об отдыхе, ни о славе.

И если в эти последние годы его окружали мир и покой, нежная забота любящей и любимой семьи, все то, чего он так долго был лишен в хмурые и жестокие годы войны, это ведь была принадлежавшая ему по праву частица того мира и покоя, который был завоеван для себя народом в страшной борьбе с фашизмом, в борьбе, где так велика и значительна была его, маршала Жукова, доля.

Но разве кончилась для него борьба? Разве могли не сказаться на нем самом годы такой до предела напряженной жизни? И как для каждого человека, наступило и для него время иной борьбы — борьбы с незаметно подкравшимися недугами и болезнями. И чтобы выстоять, снова требовалось предельное напряжение воли, сил, нервов, и стойкость, и мужество, и твердая вера в победу, в жизнь.

Этих качеств не занимать было солдату и маршалу Великой войны.

Вероятно, в этой борьбе за жизнь ему придавало новые силы счастливое сознание нужности и важности всего, что было совершено им. Ибо на склоне лет он обладал высшим счастьем, данным человеку, — знать, что он сослужил великую и добрую службу людям, что в истории его Родины золотыми благодарными буквами навсегда записано его имя и что богат он самым большим богатством на земле — любовью и уважением народа.

В квадратных скобках - [426] - номера страниц.

Источник: Люди бессмертного подвига. Очерки о дважды, трижды и четырежды Героях Советского Союза. / Изд. 4-е, испр. и доп. - М.: Политиздат, 1975. Книга 1 - 671 с. с ил.