I.

Фронт был далеко от села Нечаева. Нечаевские колхозники не слышали грохота орудий, не видели, как бьются в небе самолёты и как полыхает по ночам зарево пожаров там, где враг проходит по русской земле. Но оттуда, где был фронт, шли через Нечаеве» беженцы. Они тащили салазки с узелками, горбились под тяжестью сумок и мешков. Цепляясь за платье матерей, шли и вязли в снегу ребятишки. Останавливались, грелись по избам бездомные люди и шли дальше.

Однажды в сумерки, когда тень от старой берёзы протянулась до самой житницы, в избу к Шалихиным постучались.

Рыжеватая проворная девочка Таиска бросилась к боковому окну, уткнулась носом в проталину, и обе её косички весело задрались кверху.

— Две тётеньки! —закричала она.—Одна молодая, в шарфе! А другая совсем старушка, с палочкой! И ещё... глядите... девчонка.

Груша, старшая Таискина сестра, отложила чулок, который вязала, и тоже подошла к окну.

— И правда, девчонка. В синем капоре...

— Так идите же откройте,— сказала мать.— Чего ждё- те-то?

Таиска побежала открывать дверь. Люди вошли, и в избе запахло снегом и морозом.

Пока мать разговаривала с женщинами, пока спрашивала, откуда они, да куда идут, да где немцы и где фронт, Груша и Таиска разглядывали девочку.

— Гляди-ка, в ботиках!

— А чулок рваный!

— Гляди, в сумку свою как вцепилась, даже пальцы не разжимает. Чего у ней там?

— А ты спроси.

— А ты сама спроси.

В это время явился с улицы Романок. Мороз надрал ему щёки. Красный, как помидор, он остановился против чужой девочки и вытаращил на неё глаза. Даже ноги обмести забыл.

А девочка в синем капоре неподвижно сидела на краешке лавки. Правой рукой она прижимала к груди жёлтую сумочку, висевшую через плечо. Она молча глядела куда-то в стену и словно ничего не видела и не слышала.

Мать налила беженкам горячей похлёбки, отрезала по куску хлеба.

— Ох, да и горемыки же! — вздохнула она.— И самим нелегко, и ребёнок мается... Эта девочка ваша?

— Нет,— ответила женщина,— чужая.

— На одной улице жили,—добавила старуха.

Мать удивилась.

— Чужая? А где же родные-то твои, девочка?

Девочка мрачно поглядела на неё и ничего не ответила.

— У неё никого нет,— шепнула женщина,— вся семья погибла. Отец — на фронте. А мать и братишка — в нашем городе. Убиты...

Мать глядела па девочку и опомниться не могла.

Она глядела на её лёгонькое пальто, которое, наверное, насквозь продувает ветер, на её рваные чулки, на тонкую шею, жалобно белеющую из-под синего капора...

— Убиты. Все убиты! А девочка жива. И одна-то она на целом свете!

Мать подошла к девочке.

— Как тебя зовут, дочка? — ласково спросила она.

— Валя,— безучастно ответила девочка.

— Валя... Валентина,— задумчиво повторила мать.— Валентинка...

Увидев, что женщины взялись за котомки, она остановила их:

— Оставайтесь-ка вы ночевать сегодня. На дворе уже поздно, да и позёмка пошла — ишь, как заметает! А утречком отправитесь.

Женщины остались. Мать постелила усталым людям постели. Девочке она устроила постель на тёплой лежанке—пусть погреется хорошенько. Девочка разделась, сняла свой синий капор, ткнулась в подушку, и сон тотчас одолел её. Так что когда вечером пришёл домой дед, его всегдашнее место на лежанке было занято, и в эту ночь ему пришлось улечься на сундуке.

II.

После ужина все угомонились очень скоро. Только мать ворочалась на своей постели и никак не могла уснуть. Ночью она встала, зажгла маленькую синюю лампочку и тихонько подошла к лежанке. Слабый свет лампы озарил нежное, чуть разгоревшееся лицо девочки, большие пушистые ресницы, тёмные с каштановым отливом волосы, разметавшиеся по цветастой подушке...

— Сиротинка ты бедная,—вздохнула мать.—Только глаза на свет открыла, а уж сколько горя на тебя навалилось! На такую-то маленькую!..

Долго стояла возле девочки мать и всё думала о чём-то. Взяла с пола её ботинки, поглядела — худые, промокшие. Завтра эта девчушка наденет их и опять пойдёт куда-то... А куда?

Рано-рано, когда чуть забрезжило в окнах, мать встала и затопила печку.

Дед поднялся тоже — он не любил долго лежать. В избе было тихо, только слышалось сонное дыхание, да Романок посапывал на печке. В этой тишине при свете маленькой лампы мать тихонько разговаривала с дедом.

— Давай возьмём девочку, отец, — сказала она,— уж очень её жалко!

Дед отложил валенок, который чинил, поднял голову и задумчиво поглядел на мать.

— Взять девочку? Ладно ли будет? — ответил он.— Мы деревенские, а она из города...

— А не всё ли равно, отец? И в городе люди такие же, как в деревне. Она сиротинка! Нашей Таиске подружка будет. На будущую зиму вместе в школу пойдут...

Дед подошёл, посмотрел на девочку.

— Ну что же... Гляди. Тебе виднее. Давай хоть и возьмём. Только смотри, сама потом не заплачь с нею!

— Авось, не заплачу!

Вскоре поднялись и беженки и стали собираться в путь. Но когда они хотели будить девочку, мать остановила их:

— Погодите, не надо будить. Оставьте Валентинку у меня!.. Если кто родные найдутся, скажите: живёт в Нечаеве, у Дарьи Шалихиной. А у меня трое ребят,— ну, будет четверо. Авось, проживём!

Женщины согласились оставить девочку, поблагодарили хозяйку и ушли. И девочка осталась.

— Вот у меня и ещё одна дочка,— сказала задумчиво Дарья Шалихина,— дочка Валентинка...

Так появился в селе Нечаеве новый человек.

III.

Весна. В колхозе решили выгонять скотину, женщины разошлись по дворам. Таиска выскочила на улицу:

— Валентинка! Пойдём смотреть!

Пастух встал на краю деревни и хлопнул длинным кнутом.

Словно выстрелил! Потом ещё раз и ещё...

По всей деревне начали открываться скрипучие ворота — впервые после того, как наглухо закрылись осенью. По всей деревне замычали коровы, заблеяли овцы.

Мать прежде всех выпустила корову Милку. Милка подняла голову, раздула ноздри и замычала. Сонные глаза её заблестели, будто внутри больших чёрных зрачков зажглось по фонарику.

— Ну иди, иди! — сказала мать, слегка стегая её пучком вербы (такой уж обычай — выгонять скотину в первый день вербой).—Иди и другим давай дорогу!

Милка медленно вышла на улицу и опять замычала. Соседские коровы отвечали ей.

Мать открыла овчарник, и овцы высыпали всей гурьбой. Ягнята жались к овце и кричали.

Скотина медленно проходила по улице. Хозяйки провожали своих коров и овец. Коровы останавливались и пробовали бодаться — надо было разгонять их. Овцы бросались то в один прогон, то в другой — надо было направлять их по дороге.

Открыли двор колхозной фермы. Породистые ярославские тёлочки, белые с чёрным, одна за другой выходили из стойла.

Таиска дёрнула Валентинку:

— Пойдём поближе, посмотрим!

— А не забодают?

— Да не забодают! Мы сзади.

Девочки вышли на середину улицы и тихонько пошли за стадом. Свежий ветерок, прилетевший из леса, веял в лицо. Глубокая тишина, полная затаённой радости, лежала на полях, окружающих деревню. Неподвижный, сквозной под солнцем, стоял лес. Он словно примолк, он словно прислушивался к чему-то. Что творилось там? Что происходило в его таинственной глубине?

Вдруг сзади, совсем близко, раздался негромкий, но грозный и протяжный рёв.

— Бык! — вскрикнула Таиска и бросилась к дому.

Валентинка оглянулась. Из ворот фермы вышел большой светлорыжий бык. Он шёл, опустив лобастую голову, и ревел. Острые прямые рога торчали в стороны. Он прошёл несколько шагов, нагнулся и начал рыть рогом землю. Валентинка растерялась. Она стояла на месте и не могла отвести глаз от быка.

— Убегай! — кричала ей Таиска.

Валентинка увидела, как ребятишки бросились врассыпную. Вон и Ромапок, словно вспугнутый гусёнок, улепётывает к соседям на крыльцо.

Тогда и Валентинка, наконец, встрепенулась. Она побежала, а бык будто только этого и ждал. Он рявкнул, закрутил головой и двинулся вслед за ней.

Бык пробежал шагов пять и снова остановился. А Валентинка мчалась, охваченная ужасом. Она уже видела, как бык нагоняет её, она слышала прямо за собой его хриплый рёв, чувствовала его огромные рога... И она закричала, закричала отчаянно:

— Мама! Ма-ма!..

Она нс знала, какую маму она звала на помощь. Может быть, ту, которая умерла.

Но из-за коровьих спин выскочила худенькая светлорусая женщина, бросилась ей навстречу, протянула к ней руки:

— Я здесь, дочка, ко мне! Сюда!

Валентинка с размаху обхватила её за шею и крепко прижалась к ней. Опасность миновала. Как бы ни был страшен бык, разве он посмеет подойти к матери?

— Пусть подойдёт! — сказала мать.— А вот палка-то на что?

Стадо уходило за околицу. Самым последним прошёл бык. Он всё ещё ревел, нюхал землю и вертел головой — видно, крепкие весенние запахи дурманили его.

У матери в синих глазах светилась гордая радость. Её сегодня наконец-то назвали «мамой». Разве тётка Марья или бабка Устинья не слышали, как чужая темноволосая девочка сегодня кричала ей на всю улицу: «Мама! Мама!..»

Вопросы и задание.

1. Из кого состояла семья Шалихиных?

2. Почему Дарья Шалихина решила принять в свою семью чужую девочку?

3. Когда Валентинка назвала в первый раз Дарью мамой?

4. Прочитайте в рассказе те места, которые показывают, что Дарья заслужила имя «мама».