(Из романа «Молодая гварлия».)

«Земляки! Краснодонцы! Шахтёры! Колхозники!

Всё брешут немцы! Сталин в Москве. Гитлер врёт о конце войны. Война только разгорается. Красная Армия ещё вернётся в Донбасс.

Гитлер гонит нас в Германию, чтобы мы на его заводах стали убийцами своих отцов, мужей, сыновей, дочерей.

Не ездите в Германию, если хотите в скором времени на своей родной земле, у себя дома обнять мужа, сына, брата!

Немцы мучают нас, терзают, убивают лучших людей, чтобы запугать нас, поставить на колени.

Бейте проклятых оккупантов! Лучше смерть в борьбе, чем жизнь в неволе!

Родина в опасности. Но у неё хватит сил, чтобы разгромить врага. «Молодая гвардия» будет рассказывать в своих листовках всю правду, какой бы она горькой ни была для России. Правда победит!

Читайте, прячьте наши листовки, передавайте их содержание из дома в дом, из посёлка в посёлок.

Смерть немецким захватчикам!

Молодая гвардия».

Откуда возник он, этот маленький листок, вырванный из школьной тетради, на краю кишащей людьми базарной площади, на щите, где в былые времена вывешивалась районная газета «Социалистическая родина», а теперь висят немецкие плакаты в две краски, жёлтую и чёрную.

И вдруг на одном из плакатов, как раз на том самом, где веером расположились фотографии, изображавшие парад немецких войск в Москве, немецких офицеров, купающихся в Неве — у Петропавловской крепости, немецких офицеров под руку с нашими девчатами на набережной Сталинграда,— как раз на этом плакате возник белый листок, аккуратно исписанный чернилами, разведёнными на химическом карандаше.

Полюбопытствовал сначала один человек, потом подошли ещё двое и ещё, и ещё, и вот уже кучка народу, больше женщин, стариков, подростков, собралась у щита, и все просовывают головы, чтобы прочесть листок.

Громадная толпа клубилась возле щита с листком. Передние стояли молча, но не отходили; неодолимая сила понуждала их снова и снова перечитывать этот листок. А задние, пытаясь протолкнуться к листку, шумели, сердились, спрашивали, что там написано. И хотя никто не отвечал и пробиться нельзя было, громадная и всё растущая толпа уже знала, о чём говорит этот маленький листок, вырванный из школьной тетради: «Неправда, что немецкие войска идут парадом по Красной площади! Неправда, что немецкие офицеры купаются у Петропавловской крепости! Неправда, что они гуляют с нашими девушками по сталинградским улицам! Неправда, что нет больше на свете Красной Армии, а фронт держат монголы, нанятые англичанами!» Всё это — неправда. Правда в том, что в городе остались свои люди, знающие правду, которые бесстрашно говорят эту единственную правду народу.

Человек с повязкой «полиция», неимоверно длинный, в клетчатых штанах, заправленных в яловочные сапоги, и в таком же клетчатом пиджаке, из-под которого свисала тяжёлая кобура с жёлтым шнуром, вошёл в толпу, возвышаясь над ней узкой головой в старомодном картузе. Люди, оглядываясь, узнавали Игната Фомина и расступались перед ним с мгновенным выражением испуга или заискивания.

Фомин, расставив длинные руки, навис над толпой. Пирожок на мгновение точно прилип к нему. Толпа раздалась и начала разбегаться. Пирожок выбежал вперёд.

Фомин мрачно шёл по базару в тяжёлых яловочных сапогах. Народ, забросив свои торговые дела, глядел ему в спину с выражением —- кто испуга, кто удивления, а кто злорадства: на спине Фомина к его клетчатому пиджаку был прикреплён листок, на котором большими печатными буквами было выведено:

«Ты продаёшь наших людей немцам за кусок колбасы, аа глоток водки и за пачку махорки. А заплатишь своей подлой жизнью. Берегись!»

Никто не остановил Фомина, и он с этим зловещим предупреждением на спине проследовал через весь базар в полицию.

Светлая курчавая голова Серёжки и чёрная головка Пирожка то возникали, то исчезали в базарной толпе там, здесь, двигаясь среди вращающихся тел, как кометы по своим непонятным орбитам. Они не одни: вдруг вынырнет на каком-нибудь извороте русая головка Тоси Машенко, тихой, скромно одетой девушки с умненькими глазами. А если здесь головка Тоси Машенко, значит ищи поблизости её спутника, белую голову Стёпы Сафонова. Светлые пронзительные глаза Серёжки скрещиваются в толпе с тёмными бархатными глазами Витьки Лукьянченко, скрестятся и разойдутся. И долго кружит вокруг ларьков и столиков Валя Бори со своими светлорусыми золотистыми косами; в руках у неё корзинка, прикрытая суровым рушником, а что она продаёт и что покупает, этого не видит никто.

И люди находят листовки у себя в кошолке, в пустом мешке, а то и прямо на прилавке под сахарным кочаном капусты или под арбузом, серо-жёлтым, темнозелёным или словно расписанным иероглифами,— иногда это даже не листовка, а просто узкая полоска бумаги, на которой выведено печатными буквами что-нибудь такое:

«Долой гитлеровских двести грамм, да здравствует сталинский килограмм!»

И дрогнет сердце у человека.

Вопросы.

1. О чём писали в листовках молодогвардейцы?

2. Как они распространяли эти листовки?