(Из «Повести о настоящем человеке».)

I.

Лес стал редким. На снегу виднелись полосы зимних дорог. Алексеи Мересьев уже не думал о том, удастся ли ему добраться до своих, но он знал, что будет ползти, катиться, пока тело его в состоянии двигаться.

Посторонний звук вывел его из полузабытья, заставил сесть и оглядеться. Он увидел себя посреди большой лесной вырубки, залитой солнечными лучами, заваленной срубленными деревьями, брёвнами, установленной штабелями дров. Полуденное солнце стояло над головой, густо пахло смолой, снежной сыростью, и где-то высоко над неоттаявшей ещё землёй звенел, заливался жаворонок.

Треснула ветка. И почудилось Алексею, что из частого сосняка доносится тихий, взволнованный шопот.

Он выхватил из-за пазухи заржавевший, запылившийся пистолет и с большими усилиями обеими руками взвёл курок. Когда курок щёлкнул, в сосенках точно кто-то отпрянул.

«Что это — зверь, человек? — подумал Алексей, и ему показалось, в кустах кто-то тоже вопросительно сказал: «Человек?» Показалось, или действительно там, в кустах, кто-то говорит по-русски? Ну да, именно по-русски. И оттого, что говорили по-русски, он почувствовал вдруг такую сумасшедшую радость, что вскочил на ноги, всем телом рванулся вперёд на голос и тут же со стоном упал, как подрубленный, уронив в снег пистолет...

В это время из кустов раздался взволнованный детский голос:

— Эй, ты кто? Дойч?

Странные эти слова насторожили Алексея, но кричал, несомненно, русский и, несомненно, ребёнок.

— Ты что тут делаешь? — спросил другой детский голос.

— А вы кто? — ответил Алексей и смолк, поражённый тем, как немощен и тих был его голос.

— А те почто знать?

— Я русский...

— Врёшь... Лопни глаза, врёшь... фриц!

— Я русский, русский, я лётчик, меня немцы сбили.

Алексей убедился, что за кустами свои, русские, советские. Они не верят ему. Что ж, война учит осторожности. Впервые за весь свой путь он почувствовал, что совершенно ослаб, что нс может уже больше шевелить ни ногой, ни рукой, ни двигаться, ни защищаться. Слёзы текли по чёрным впадинам его щёк.

— Гляди, плачет! — раздалось за кустами.— Эй, ты, чего плачешь?

— Да русский, русский я, свой, лётчик.

— А с какого аэродрома?

— С Мончаловского, помогите же мне!

В кустах зашептались оживлённее. Теперь Алексей отчётливо слышал фразы:

— Ишь, говорит, с Мончаловского... Может, верно... Эй, ты, лётчик, брось наган-то! — крикнули ему.— Брось, говорю, а то не выйдем, убежим!

Алексей откинул в сторону пистолет. Кусты раздвинулись, и два мальчугана, насторожённые, как любопытные синички, держась за руки, стали подходить к нему. Старший, одетый в подпоясанный верёвкой старинный бабий шушун и немецкую пилотку, худенький, голубоглазый, с русыми, пеньковыми волосами, держал в руке наготове топор. За ним, прячась за его спину и выглядывая из-за неё, шёл меньший, рыженький, шёл и шептал:

— Плачет. И верно, плачет. А тощой-то, тошой-то!

Старший, подойдя к Алексею, всё ещё держа наготове топор, огромным отцовским валенком отбросил подальше лежащий на снегу пистолет:

— Говоришь, лётчик? А документ есть? Покажь.

— Кто тут? Наши, немцы? — шопотом, невольно улыбаясь, спросил Алексей.

— А я знаю? Мне не докладают. Лес тут,—дипломатично ответил старший.

Пришлось лезть в гимнастёрку за удостоверением. Красная командирская книжка со звездой произвела на ребят волшебное впечатление.

— Свои, свои, третий день свои!

— Дяденька, ты почему такой тощой-то?

II.

Пострекотав, ребята начали действовать. До жилья было от вырубки, по их словам, километров пять. Старший, которого звали Серёнькой, приказал брату Федьке бежать во весь дух в деревню и звать народ, а сам остался возле Алексея караулить его.

Алексей дремал с полузакрытыми глазами на тёплой пушистой хвое. Он слушал и не слышал рассказа мальчика, до сознания долетали только отдельные, несвязные слова.

— ...Батя у меня председателем колхоза был,— рассказывал Серёнька,— так они его убили и братеньку старшего убили, инвалид он был, без руки. Шестнадцать человек убили... Я сам видел, нас всех согнали смотреть...

— Так в лесу и живёте? — еле слышно спросил мальчика Алексей.

— А как же, так и живём. Трое нас теперь, мы с Федькой да матка. Сестрёнка была Нюшка —зимой померла, опухла и померла, и еще маленький помер, так что, выходит, нас трое... А что: немцы не воротятся, а? матка всё боится, всё бежать хочет, а ну, говорит, опять вернутся... А вон и дедя с Федькой, глянь!

На опушке леса стоял рыженький Федька и показывал на Алексея пальцем высокому сутулому старику в рваном армяке, подвязанном верёвкой.

Старик, дедя Михаила, как называли его ребятишки, был высок, сутул, худ. У него было доброе лицо с чистыми, светлыми, детскими глазами и мягкой, негустой, совершенно серебряной бородой. Закутывая Алексея в старую баранью шубу, всю состоявшую из пёстрых заплаток, без труда поднимая и перевёртывая его лёгкое тело, он всё приговаривал:

— Ах ты, грех-то какой, вовсе иссосал себя человек! До чего дошёл, ах ты, боже ты мой, ну сущий шкилет! И что только война с людьми делает. Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!

III.

Алексей лежит на полосатом домотканном тюфяке, набитом соломой. Накрыт он всё той же бараньей шубой, состоящей из разноцветных заплат.

Он открывает глаза, разбуженный холодным воздухом, пахнувшим в дверь. У стола какая-то женщина. Она положила на стол мешочек.

— Манка это... С мирного времени для Костюньки берегли. Не надо е.му теперь ничего, Костюньке-то ¹. Возьмите, кашки вот постояльцу своему сварите. Она для ребятишек, кашка-то, ему как раз.

Повернувшись, она тихо уходит. Кто-то приносит мороженого леща, кто-то лепёшки, испечённые на камнях камелька ².

Приходят Серёнька с Федькой. С крестьянской степенностью Серёнька снимает в двери с головы пилотку, говорит: «Здравствуйте вам», кладёт на стол два кусочка пилёного сахара с прилипшими к ним крошками махры и отрубей.

— Мамка прислала. Он полезный, сахар-то, ешьте,— говорит он.

А Федька, выглядывая из-за брата, жадно смотрит на белеющие на столе кусочки сахара и с шумом втягивает слюну. Только уже гораздо позже, обдумывая всё это, Алексей сумел оценить приношения, которые делались ему в селении, где в эту зиму около трети жителей умерло от голода.

Много такого, что глубоко поразило его, увидел Алексей в этом лесном поселении. Немцы лишили жителей деревни домов, добра, инвентаря, скота, одежды — всего, что нажито было трудом многих лет. Люди жили теперь в лесу, терпели великие бедствия, страх от ежеминутной угрозы, что немцы их откроют, голодали, мёрли,— но колхоз не развалился. Наоборот, великие бедствия войны ещё больше сплотили людей. Даже землянки рыли коллективно и расселялись в них не по-старому, где кому пришлось, а по бригадам. Председательские обязанности взамен убитого зятя ³ взял на себя дед Михайла.

Чуть свет поднялся старик Михайла. Посмотрел на Алексея, уже утихшего и задремавшего, пошептался с Варей ⁴ и стал собираться в дорогу. Он напялил на валенки большие самодельные калоши из автомобильных камер, лычком крепко перепоясал армяк, взял можжевеловую палку, которая всегда сопровождала старика в дальних походах.

Он ушёл, не сказав Алексею ни слова.

Меррсьев лежал в таком состоянии, что даже и не заметил исчезновения хозяина...

IV.

Но вот ранним утром где-то очень далеко раздался совершенно неотличимый среди других шумов, наполнявших лес, далёкий, однообразно воркующий звук. Алексей встрепенулся и, весь напружинившись, поднял голову с подушки.

Чувство дикой, необузданной радости поднялось в нём. Он замер, сверкая глазами. Алексей угадал, что это тарахтит мотор «ушки» — самолёта «У-2». Звук то приближался и нарастал, то слышался глуше, но не уходил. У Алексея захватило дух. Было ясно, что самолёт где-то поблизости, что он кружит над лесом, то ли что-то высматривая, то ли ища места для посадки...

Алексей сделал усилие и сел. Всем телом своим он чувствовал, как бьётся сердце. Он считал круги, совершаемые самолётом, насчитал один, другой, третий и упал на тюфяк, упал, сломленный волнением, и погрузился в сон.

Его разбудил звук молодого басовитого голоса. Он отличил бы этот голос в любом хоре других голосов. Таким голосом в истребительном полку обладал только командир эскадрильи Андрей Дегтяренко.

Алексей открыл глаза, но ему показалось, что он продолжает спать и во сне видит это широкое, скуластое, добродушное лицо друга, с багровым шрамом на лбу, со светлыми глазами. Голубые глаза с недоумением всматривались в дымный полумрак.

— Ну, дидусь, показуй свий трофей ⁵,— прогудел Дегтяренко.

Из-за спины Дегтяренко виднелась бледная, совершенно измученная физиономия деда Михайлы, а рядом с ним стояла медсестра Леночка. Девушка держала подмышкой толстую брезентовую сумку с красным крестом и прижимала к груди какие-то странные цветы.

Стояли молча. Андрей Дегтяренко с недоумением оглядывался, должно быть, ослеплённый темнотой. Раза два взгляд его равнодушно скользил по лицу Алексея.

— Да вот же он, господи, вот лежит! — прошептала Варя, срывая с Мересьева шубу.

Дегтяренко ещё раз недоуменно скользнул взглядом по лицу Алексея.

— Андрей! — сказал Мересьев, силясь подняться на локти.

Лётчик с недоумением, с плохо скрытым испугом посмотрел на него.

— Андрей, не узнаёшь? — шептал Мересьев.

Ещё мгновение Дегтяренко смотрел на живой скелет, обтянутый чёрной, точно обугленной кожей. Он старался признать весёлое лицо друга, и только в глазах, огромных, почти круглых, поймал знакомое, упрямое и открытое мересьевское выражение. Он протянул руки вперёд. На земляной пол упал шлем, посыпались свёртки и свёрточки, раскатились яблоки, апельсины, печенье.

— Лёшка, ты! Лёшка, Лёшка! —он схватил с постели это больное, детски лёгкое тело, прижал его к себе, как ребёнка, и всё твердил: — Лёшка, друг, Лёшка!!

На секунду оторвал от себя, жадно посмотрел на него издали, точно убеждаясь, действительно ли это его друг, и снова крепко прижал к себе.

— Да пустите же его, он еле жив! — сердилась Варя.

А лётчик по-настоящему поверил наконец, что этот чёрный, невесомый человек действительно не кто иной, как Алексей Мересьев, его боевой товарищ, его друг, которого они всем полком мысленно давно уже похоронили. Он схватился за голову, издал дикий, торжествующий крик и вдруг пошёл плясать вокруг стола, напевая мотив лихого гопака.

V.

Дробным старческим тенорком дед Михайла, повидимому, уже не в первый раз, принимался рассказывать:

— Так, значит, выходит, ребятишки наши на вырубке его и отыскали.

— Когда вы его нашли?

— Когда? — старик зашевелил губами.— Когда же? Да как раз с неделю назад.

Лётчик прикинул в уме числа, и вышло, что полз Алексей Мересьев восемнадцать суток. Проползти столько времени раненому, без пищи — это казалось просто невероятным.

— Ну, спасибо тебе, дидусь! — лётчик крепко обнял и прижал к себе старика.— Спасибо, брат!

— Не на чем, не на чем, за что тут благодарить! Ишь, спасибо! Что я, чужак иностранный какой!..

Вопросы.

1. Что случилось с лётчиком Мересьевым во время воздушного боя с немцами?

2. В каком состоянии и как пробирался Мересьев к своим?

3. Что помогло Мересьеву преодолеть огромные трудности и добраться до своих?

4. Как можно назвать такого человека?

5. Что сделал для спасения Мересьева дед Михаила?

6. Как все люди и дети лесной деревни спасали Мересьева?

7. Как можно назвать таких людей?