Одним из помощников В. И. Ленина в деле строительства партии был Николай Эрнестович Бауман (по партийной кличке Грач). После ареста и 19-месячного заключения в Петропавловской крепости и ссылки он бежал за границу. Вернулся он в Россию в 1901 г.

Приехав в феврале 1902 г. в Киев на партийную конференцию, Бауман попал в полосу арестов. С большим трудом удалось ему ускользнуть от агентов охранного отделения и сесть в поезд, захватив всё же чемодан с нелегальной литературой.

Киев — Харьков — Курск — Воронеж: дальним объездом наметил себе обратную, на Москву, дорогу Грач, чтоб сбить со следа погоню. Харьков, Курск миновали благополучно. Поезд подходил уже к Воронежу.

Не раз во время пути проходила по вагонам дозором — будто для проверки билетов — вереница людей в жандармских и железнодорожных шинелях, и по его, Баумана, лицу нагло шарили охранные глаза. Как опознать осанистого, русобородого, пышнобрового, ясноглазого Грача в бритом — накруг и наголо—военном чиновнике, сутулящем свои узкие плечи. Навис над безбровыми, узкими, защуренными глазками, лакированный чёрный козырёк, глядит с красного околышка круглая кокарда солдата. Над головой, на сетке багажной, лежит шпага.

В коридоре, за дверью купе, чей-то голос крикнул:

— Воронеж!

Поп, сосед Грача, припал к мёрзлому стеклу.

Бауман неторопливо надел краснооколышную свою фуражку, шубу и отсел к двери. Перед каждой большой станцией он приводил себя так «в боевую готовность» — на случай, если бы пришлось спешно покинуть вагон.

Но и эта остановка благополучно пришла к концу.

Бауман поднялся и глянул на платформу.

Прямо против вагона стояла кучка людей в офицерских и солдатских шинелях. Жандармы... Перед ротмистром подпрыгивала тощая фигурка — шпик. Шпик говорил что-то с азартом, указывая кивками головы на вагон.

Просвистал впереди кондукторский свисток... Взревел паровоз... Вагон дёрнуло... Дрогнула и поплыла назад платформа. Грач видел: завертелся волчком шпик, ротмистр поднял руку в белой перчатке и крикнул в ту сторону, откуда дошёл свисток...

Бауман понял.

— За-дер-жать!

Подхватив шашку, бегом бежал жандармский унтер-офицер. Но поезд сильней набирал ход. Вдруг в просвет открывшегося входа выдвинулась из коридора высокая фигура. Серое пальто, серебряные погоны, синяя фуражка с красным кантом. Шпоры. Ротмистр. Тот самый. Воронежский.

И сзади, из-под локтя, вороватым глазом своим — шпик.

Ротмистр скользнул взглядом по купе, повернулся, не закрывая дверки, шагнул к окну в проходе, достал портсигар и закурил.

Дело становилось серьёзным: по пустому делу охранники в поезд на ходу прыгать не станут.

Бауман, прикрывшись журналом, ждал.

Ротмистр неподвижно стоял у окна, пуская колечки синего дыма. Наконец, он переступил порог купе.

Расписание поездов валялось на диване. Грач взял, стал перелистывать и тотчас же почувствовал на себе наблюдающий ротмистрский глаз.

«Воронеж — Москва». Грач разыскал табличку.

...До Грязей —ни одной остановки. Взять его, стало быть, попытаются в Грязях... До Грязей—два часа тридцать минут. За это время надо найти выход.

Он засунул руки в рукава, привалился поуютнее к диванной спинке и закрыл глаза.

— Что это вы? — участливо спросил его сосед.— Натоплено, не продохнуть от жары, а вы в шубу кутаетесь...

Грач дёрнул плечами зябко.

— Лихорадка,—сказал он отрывисто.—Я в Мерве служил, в Туркестане: там за год — половина гарнизона, не меньше, вымирает от тропической лихорадки... Вот и я схватил...

— Лихорадка? — сосед бурно прихлопнул ладонями.— Я вас, батенька, в два дня вылечу. Вы что — хинин глотаете?.. Не помогает?.. Правильно! Разве от настоящей лихорадки аптечные снадобья могут помочь! Я вам народное средство порекомендую — это, знаете, наверняка... И средство самое простое: паутина.

Бауман не отзывался. Он продолжал сидеть, откинувшись на спинку дивана, не открывая глаз.

— Паутина?..— звонким голосом переспросил ротмистр.

— Так точно,— поспешил ответить сосед.— Обыкновенная, с вашего разрешения, паучья паутинка-с. Её очищают от пыли, свёртывают комочком этаким и — утром, натощак... Через неделю лихорадки и в помине нет. Изволите слышать?

Последняя фраза явно относилась к Бауману. Бауман ответил, не поднимая век:

— Слышу. Но сейчас я думаю не о паутине, а о приёмном покое. Если припадок усилится, я к Грязям буду пластом лежать... На носилках придётся выносить...

— Ну, что вы, батенька! — воскликнул укоризненно сосед.— Какие носилки, что вы! Чем бы вас развлечь? Вот уж и не знаю. От развлечения всякая болезнь, знаете, отходит... В картишки бы перекинуться, что ли... Хотя у меня, к сожалению, нет...

Поп кашлянул неожиданно:

— У меня, собственно, найдётся...

И он достал из кармана колоду карт. Сосед щёлкнул колодой. Опять звонко прозвучал ротмистрский голос:

— Разрешите, батюшка, я к оконцу пересяду.

— Пожалуйте! — с готовностью отозвался поп, и Бауман почувствовал у своего колена колени придвинувшегося к нему жандарма.

— А вы разве не присоединитесь?..

Бауман открыл глаза.

— Давайте,—сказал он слабым голосом.—Может быть, в самом деле, отвлекусь...

Сосед засуетился:

— Вот и чудесно! Как сядем? На чём играть? На диванчике, попросту?

— Зачем? Мы сейчас чемоданчик приспособим!

Жандарм пошарил разгоревшимися глазами по багажным полкам: — Это ваш, батюшка?

— Где уж нам! Этакий богатый человек! Это ихний.

Ротмистр усмехнулся.

— С вашего разрешения... очень на нём удобно будет... Не беспокойтесь, вы же больной... я сам!

Он потянул за ручку и еле сдержал, подхватив с помощью соседа рухнувший вниз чемодан.

— Ого! Тяжёлый какой! Правильно батюшка сказал: богатый вы человек, хе-хе!

Быстрые цепкие пальцы застучали по дну чемодана, обыскным, привычным приёмом.

— Заграничной работы... Сразу видно...

Чемодан стал торчком между диванами, перегородив проход. Офицер по-хозяйски положил на него руки, охватил ногами с боков и в первый раз посмотрел Бауману прямо в глаза.

Сорок экземпляров № 9 «Искры», сорок экземпляров № 10 «Искры», сто экземпляров брошюры «Женщины-работницы», сто пятьдесят — «Майские дни в Харькове».

Жандармские ноги крепко держали чемодан. Не выпустит.

Придётся списать в расход литературу.

Сердце сжалось жгучей досадой. Со злости сказал жандарму:

— А вы что же... шинель не сняли? Ведь жарко, натоплено... У меня лихорадка, а почему вы?..

Ротмистр не ответил. Он кончил тасовать.

Игра началась.

Сроку — два часа тридцать минут. Колёса стучали. Шелестели карты. За окном бесконечный лес.

Ротмистр раз и другой оглянулся за Бауманом вслед за стекло, затянутое морозным узором.

— Что это вас там... так... отвлекает?

В голосе жандарма была явная издёвка. Может быть, именно это и дало мысли Баумана последний толчок. План действия наметился у него уже раньше, ещё когда он брал карту. Но окончательно решил он только сейчас. Он усмехнулся.

— Грачи полетели, господин ротмистр.

— Грачи?! — воскликнул поп.—Быть не может. Не ко времени.

Бауман повернулся к соседу.

— Меня опять зазнобило. Позвольте, я пересяду: очень от окна дует.

Он протиснулся мимо чемодана, пропуская соседа, и сел у двери. Опять дрогнули беспокойством тонкие ротмистрские губы.

План был. Только — момент поймать. Сроку —два часа тридцать. Главное сейчас — не выйти раньше времени из игры. А это легко могло случиться, потому что на руках у Баумана осталось после покупки билета всего пять рублей. И если их проиграть раньше времени...

Жандарм исступлённо метал, бил; на чемодане топорщились кредитки, в банке было уже около двухсот рублей.

Сосед Баумана положил две двадцатипятирублёвки. Незаметным движением Бауман сунул последнюю свою рублёвку под пухлый на самом виду лежавший бумажник, из которого выдвинулась уголком паспортная книжка.

— Сыграно в тёмную: деньги под бумажником.

Поп подумал, и положил на чемодан три сторублёвых бумажки. В купе стало как-то особенно тихо.

Бауман встал:

— Откройте за меня, будьте добры, при розыгрыше. Я отлучусь на минутку. Уборная направо?

— Фуражечку возьмите,— протяжно сказал поп.— Очень там дует.

— Не стоит. Я ж на секунду.

Он шагнул за дверь.

Коридор был пуст. Бауман, неслышно ступая по ковровой дорожке, пошёл вправо, миновал уборную... Площадка... Он рванул железную, тяжёлую, обмёрзлую дверь. Она поддалась не сразу. Но от второго бешеного напора дверь распахнулась. Дохнуло морозом. Замелькал перед глазами лес. Бауман соскользнул на нижнюю ступеньку, оттолкнулся, что было силы, и прыгнул.

Снег, глубокий, по верху пушистый и рыхлый, ослабил удар: Бауман скатился по откосу высокой насыпи в наметённый вдоль лесной опушки сугроб, нырнул головой и плечами, оправился и стал на ноги.

В купе жандарм, играя в равнодушие, положил трясущимися руками колоду на чемодан. Поп жадно приподнял баумановский бумажник и хихикнул, ткнув пальцем мятую рублёвку.

— Тоже... играть садится. А ещё — чиновник...

Он потянул к себе паспортную книжку и раскрыл.

— «Освальд Генрихович Мейзе». Немец. Ну, тогда понятно. Немец, он всегда прижимистый. Такая уж нация... Правда, господин офицер?

Но ротмистр не слушал. Гремя шпорами, он перешагнул через чемодан, размётывая полами шинели проигранный банк, и тотчас — на звон его шпор — в дальнем конце, у выхода из вагона, забряцали ответные шпоры: из служебного отделения поспешно вышли два жандармских унтера, за ними вывернулся шпик. Ротмистр нахмурился, повернул в противоположную сторону, к уборной. Следом за ним, обгоняя жандармов, побежал шпик. Ротмистр нажал ручку. Дверь в уборную открылась.

Пусто. Он обернулся. У агента от ужаса вылезли на лоб глаза. Офицер спросил коротко и глухо:

— Где?

И, не дождавшись ответа, ударил шпика тяжёлым и зверским ударом в зубы.

Вопросы.

1. Когда ротмистр догадался, что в вагоне сидит Бауман?

2. Почему жандарм усмехнулся при разговоре о чемодане?

3. Какими жестами он выразил уверенность, что «поймал»?

4. Что лежало в чемодане?

5. Когда настал самый напряжённый момент?

6. Каким приёмом с паспортом Бауман сумел на время ослабить напряжённое внимание ротмистра?

7. Как вёл себя ротмистр после ухода Баумана?

8. Почему автор назвал свой рассказ «Грачи полетели»?

9. Как бы можно было озаглавить рассказ иначе?