I.

Листки, призывавшие рабочих праздновать Первое мая, почти каждую ночь наклеивали на заборах; они являлись даже на дверях полицейского управления, их каждый день находили на фабрике. По утрам полиция, ругаясь, ходила по слободе, срывая и соскабливая лиловые бумажки с заборов, а в обед они снова летали по улице, подкатываясь под ноги прохожих. Из города присылали сыщиков; они, стоя на углах, щупали глазами рабочих, весело и оживлённо проходивших с фабрики на обед и обратно. Всем нравилось видеть бессилие полиции, и даже пожилые рабочие, усмехаясь, говорили друг другу:

— Что делают, а?

Всюду собирались кучки людей, горячо обсуждали волнующий призыв. Жизнь вскипала, она в эту весну для всех была интереснее, всем несла что-то новое, одним — ещё причину раздражаться, злобно ругая «крамольников» (Крамо́льники — так называла царская власть революционеров.), другим — смутную тревогу и надежду, а третьим, их было меньшинство,— острую радость сознания, что это они являются силой, которая будит всех.

Павел и Андрей почти не спали по ночам, являлись домой уже перед гудком, оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала, что они устраивают собрания в лесу, на болоте: ей было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуй того или другого. Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы лучше для них, казалось ей...

II.

...И вот пришёл этот день — Первое мая.

Гудок заревел, как всегда, требовательно и властно.

По небу, бледноголубому, быстро плыла белая и розовая стая лёгких облаков, точно большие птицы летели, испуганные гулким рёвом пара. В окно, весело играя, заглядывал юный солнечный луч, мать подставила ему руку, и когда он, светлый, лёг на кожу её руки, другой рукой она тихо погладила его, улыбаясь задумчиво и ласково.

Второй гудок закричал тише, не так уверенно, с дрожью в звуке, густом и влажном. Матери показалось, что сегодня он кричит дольше, чем всегда.

Прибежал Федя Мазин, сверкающий, с красными пятнами на щеках. Полный трепета радости, он разогнал скуку ожидания.

— Началось! — заговорил он.— Зашевелился народ! Лезет на улицу, рожи у всех, как топоры. У ворот фабрики всё время Весовщиков с Гусевым Васей и Самойловым стояли, речи говорили. Множество народа вернули домой! Идёмте, пора! Уж десять часов.

III.

Когда она вышла на улицу и услыхала в воздухе гул людских голосов, тревожный, ожидающий, когда увидела везде в окнах домов и у ворот группы людей, провожавших её сына и Андрея любопытными взглядами,— в глазах у неё стало туманное пятно и заколыхалось, меняя цвета, то прозрачнозелёное, то мутносерое.

С ними здоровались, и в приветствиях было что-то особенное.

За углом улицы, в узком переулке, собралась толпа человек во сто, а в глубине её раздавался голос Весовщикова.

— Из нас жмут кровь, как сок из клюквы! — падали на головы людей неуклюжие слова.

— Верно! — ответило несколько голосов сразу гулким звуком.

— Старается хлопец! — сказал Андрей.— А ну, пойду помогу ему!..

Он изогнулся и, прежде чем Павел успел остановить его, ввернул в толпу, как штопор в пробку, своё длинное, гибкое тело...

С улицы всё больше подходило народа, и один за другим люди, молча, вытягивая шеи, поднимались на носки, втискивались в переулок.

— Полиция! — крикнул кто-то.

С улицы в переулок прямо на людей ехали, помахивая плётками, четверо конных полицейских и кричали: «Разойдись!».

Люди хмурились, неохотно уступая дорогу лошадям. Некоторые влезали на заборы.

— Посадили свиней на лошадей, а они и хрюкают — вот и мы воеводы! — кричал чей-то звонкий, задорный голос.

Андрей остался один посредине проулка; на него, мотая головами, наступали две лошади. Он подался в сторону, и в то же время мать, схватив его за руку, потащила за собой, ворча:

— Обещал вместе с Пашей, а сам лезет на рожон один!

— Виноват! — сказал Андрей улыбаясь.

Заревел гудок, поглотив своим чёрным звуком людской говор. Толпа дрогнула, сидевшие встали, на минуту всё замерло, насторожилось, много лиц побледнело.

— Товарищи! — раздался голос Павла, звучный, крепкий. Сухой, горячий туман ожёг глаза матери, и она одним движением вдруг окрепшего тела встала позади сына. Все обернулись к Павлу, окружая его, точно крупинки железа кусок магнита.

Мать смотрела в лицо ему и видела только глаза, гордые и смелые, жгучие...

— Товарищи! Мы решили открыто заявить, кто мы. Мы поднимаем сегодня знамя, знамя правды, свободы!

Древко, белое и длинное, мелькнуло в воздухе, наклонилось, разрезало толпу, скрылось в ней, и через минуту нал поднятыми кверху лицами людей взметнулось красной птицей широкое полотно знамени рабочего народа...

— Да здравствует рабочий народ! — крикнул он.

Сотни голосов отозвались ему гулким криком.

Толпа кипела; сквозь неё пробивались ко знамени те, кто понял его значение: рядом с Павлом становились Мазин, Самойлов, Гусевы, наклонив голову, расталкивал людей Николай и ещё какие-то незнакомые матери люди, молодые, с горящими глазами, отталкивали её...

— Да здравствуют рабочие люди всех стран! — крикнул Павел. И, всё увеличиваясь в силе и в радости, ему ответило тысячеустое эхо потрясающим душу звуком...

Мать с горячей улыбкой на губах шла сзади Мазина и через голову его смотрела на сына и на знамя. Вокруг неё мелькали радостные лица, разноцветные глаза — впереди всех шёл её сын и Андрей. Она слышала их голоса — мягкий и влажный голос Андрея дружно сливался в один звук с голосом сына её, густым и басовитым:

— Вставай, подымайся, рабочий народ,
Вставай на борьбу, люд голодный!..

И народ бежал навстречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шёл с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни,— той песни, которую дома пели тише других,— на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далёкую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути...

Но вот мать в хвосте толпы, среди людей, которые шли не торопясь, равнодушно заглядывая вперёд с холодным любопытством зрителей, которым заранее известен конец зрелища. Шли и говорили негромко, уверенно:

— Одна рота у школы стоит, а другая у фабрики...

— Губернатор приехал...

— Верно?

— Сам видел,— приехал!..

Кто-то радостно выругался и сказал:

— Всё-таки бояться стали нашего брата! И войско, и губернатор.

— Родные! — билось в груди матери.

Но слова вокруг неё звучали мертво и холодно. Она ускорила шаг, чтобы уйти от этих людей, и ей легко было обогнать их медленный, ленивый ход.

IV.

И вдруг голова толпы точно ударилась обо что-то, тело её, не останавливаясь, покачнулось назад с тревожным тихим гулом. Песня тоже вздрогнула, потом полилась быстрее, громче. И снова густая волна звуков опустилась, поползла назад. Голоса выпадали из хора один за другим, раздавались отдельные возгласы, старавшиеся поднять песню на прежнюю высоту, толкнуть сё вперед:

— Вставай, подымайся, рабочий народ,
Иди ма врага, люд голодный!..

Но не было в этом зове общей слитной уверенности, и уже трепетала в нём тревога.

Не видя ничего, не зная, что случилось впереди, мать расталкивала толпу, быстро подвигаясь вперёд, а навстречу ей пятились люди, одни — наклонив голову и нахмурив брови, другие — конфузливо улыбаясь, третьи — насмешливо свистя. Она тоскливо осматривала их лица, её глаза молча спрашивали, просили, звали...

— Товарищи! — раздался голос Павла.— Солдаты такие же люди, как мы. Они не будут бить нас. За что бить? За то, что мы несём правду, нужную всем? Ведь эта правда и для них нужна. Пока они не понимают этого, но уже близко время, когда и они встанут рядом с нами, когда они пойдут не под знаменем грабежей и убийств, а под нашим знаменем свободы. И для того, чтобы они поняли нашу правду скорее, мы должны идти вперёд. Вперёд, товарищи! Всегда — вперёд!

Голос Павла звучал твёрдо, слова звенели в воздухе чётко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь толпа имела форму клина, остриём её был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего народа... И ещё толпа походила на чёрную птицу,— широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был её клювом.

-----

В конце улицы —видела мать,—закрывая выход на площадь, стояла серая стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло холодом; он упирался в грудь матери и проникал ей в сердце...

Мать оглянулась и увидела, что толпа, раньше густо наполнявшая улицу, стоит нерешительно, мнётся и смотрит, как от неё уходят люди со знаменем. За ними шло несколько десятков, и каждый шаг вперёд заставлял кого-нибудь отскакивать в сторону, точно путь посреди улицы был раскалён, жёг подошвы.

Падёт произвол...

пророчила песня в устах Феди...

И восстанет народ!

уверенно и грозно вторил ему хор сильных голосов.

Но сквозь стройное течение её прорывались тихие слова:

— Командует...

— На руку!—раздался резкий крик впереди.

В воздухе извилисто качнулись штыки, упали и вытянулись встречу знамени.

— Ма-арш!

Мать, не мигая, смотрела. Серая волна солдат колыхнулась и, растянувшись на всю ширину улицы, ровно, холодно двинулась, неся впереди себя редкий гребень серебристо сверкавших зубьев стали. Мать, широко шагая, встала ближе к сыну, видела, как Андрей тоже шагнул вперёд Павла и загородил его своим длинным телом.

— Иди рядом, товарищ! — резко крикнул Павел.

Всё ближе сдвигались люди красного знамени и плотная цепь серых людей.

Мать слышала сзади себя топот бегущих. Подавленные тревожные голоса кричали:

— Расходись, ребята!

— Власов, беги!..

— Назад, Павлуха!

— Бросай знамя, Павел! — угрюмо сказал Весовщиков.— Дай сюда, я спрячу!

Он схватил рукой древко, знамя покачнулось назад.

— Оставь! — крикнул Павел.

Николай отдёрнул руку, точно её обожгло. Песня погасла. Люди остановились, плотно окружая Павла, но он пробился вперёд. Наступило молчание, вдруг, сразу, точно оно невидимо опустилось сверху и обняло людей прозрачным облаком.

Под знаменем стояло человек двадцать, не более, но они стояли твёрдо, притягивая мать к себе чувством страха за них и смутным желанием что-то сказать им...

— Возьмите у него, поручик, это! — раздался ровный голос высокого старика.

Протянув руку, он указал на знамя...

Несколько солдат выскочили вперёд. Один из них взмахнул прикладом,— знамя вздрогнуло, наклонилось и исчезло в серой кучке солдат.

— Эх! — тоскливо крикнул кто-то.

И мать закричала звериным воющим звуком. Но в ответ ей из толпы солдат раздался ясный голос Павла:

— До свиданья, мама! До свиданья, родная...

— Жив! Вспомнил! — дважды ударило в сердце матери.

— До свиданья, ненько (Не́нько — украинское слово, ласкательное: мать родная.) моя!

Поднимаясь на носки, взмахивая руками, она старалась увидеть их и видела над головами солдат круглое лицо Андрея,— оно улыбалось, оно кланялось ей.

— Родные мои... Андрюша!.. Паша!..— кричала она.

— До свиданья, товарищи! — крикнули из толпы солдат. Им ответило многократное, разорванное эхо.

Вопросы и задания.

1. Какое событие описывается в этом произведении? Как к нему готовились рабочие? Что делала полиция?

2. Какие речи произносили на улице Павел и его товарищи Андрей, Николай Весовщиков? Прочитайте их.

3. Что говорил Павел и его товарищи о труде и жизни рабочих?

4. Назовите черты Павла как вожака. Выделите из произведения отдельные отрывки (цитаты) о Павле. Найдите сравнения в этом отрывке и используйте их в рассказе о Павле.

5. Как М. Горький относится к Павлу и его товарищам?

Озаглавьте каждую часть рассказа.

Расскажите (напишите), как прошёл последний праздник Первого мая теперь в вашей местности (городе, селе).