I.

Дитя улицы.

Когда-то, лет сто назад, Париж был полон бездомных детей, как лес полон птичек. Птичек зовут воробьями, ребят «гаменами»^*.

В те времена на бульваре Тампль можно было часто встретить мальчика лет одиннадцати-двенадцати, настоящего гамена. На нём были длинные мужские штаны и женская кофта. Но штаны были не отцовские, а кофта не материнская. Чужие люди из жалости одели его в эти лохмотья. А были у него и отец, и мать. Но отец о нём не заботился, а мать его не любила, так что его смело можно было назвать сиротой.

Привольно он чувствовал себя только на улице. Это был бледный и болезненный мальчик, но проворный, ловкий, смышлёный и большой шутник.

Он постоянно был в движении: бродил, распевая песенки, по улицам, рылся в сточных канавах, смеялся, когда его называли шалопаем, и сердился, когда его обзывали бродягой.

У него не было ни крова, ни хлеба, некому было пригреть и приласкать его, но он не тужил. Однако, как ни был он заброшен, и ему иногда приходило в голову: «Пойду повидаю мать». Он расставался с привычными местами, с шумными площадями, бульварами, спускался к набережным, переходил мосты и в конце концов добирался до предместья, населённого беднотой.

Там, в убогой лачуге, жила семья весёлого мальчугана. Он приходил, видел вокруг горе и нищету, но, что всего печальнее — он не видел здесь ни одной приветливой улыбки; холоден был пустой очаг, и холодны были сердца.

Когда он появлялся, его спрашивали: «Откуда ты?». Он отвечал: «С улицы». Когда он уходил, его спрашивали: «Куда ты?» — «На улицу»,-— отвечал он.

Мальчик жил, не видя любви и заботы, точно бесцветная травка, которая растёт в погребах. Он не сградал от этого и никого не винил. Он даже не знал точно, какие должны быть отец и мать.

Этого гамена звали Гаврош.

Гаврош опекает малышей.

В один студёный апрельский вечер Гаврош стоял на многолюдной улице перед ярко освещённой витриной большой парикмахерской. Он видел, что в парикмахерскую вошли два мальчика, меньше его: один лет семи, другой около пяти, оба неплохо одетые. Трудно было разобрать, чего они хотят — оба говорили разом. Младший не переставал плакать, а у старшего от холода стучали зубы. Парикмахер сердито обернулся, ничего не слушая, вытолкал ребят на улицу и крикнул им вдогонку:

— Шатаются зря, только холоду напускают!

Дети, плача, пошли дальше. Тем временем набежала туча, стал моросить дождь. Гаврош догнал ребят:

— О чём плачете, малыши?

— Нам негде ночевать,— ответил старший.

— Велика беда! — сказал Гаврош.— Стоит из-за такой ерунды плакать! Вот глупыши! — И ласковым, но покровительственным тоном добавил: — Идём со мной, мелюзга.

Они шли медленно. На углу улицы Балле какой-то высокий человек окликнул Гавроша:

— А, это ты, Гаврош? Куда держишь путь?

Гаврош указал на ребят: — Веду их на ночлег.

— А куда?

— К себе.

— Куда это?

— Да к себе!

— У тебя есть жильё?

— Конечно!

— Где же?

— В слоне,— ответил Гаврош.

— Как в слоне?

— Да обыкновенно — в слоне. Что ж тут непонятного?

В слоне.

В те времена на площади Бастилии стояло странное сооружение— огромный деревянный слон, оштукатуренный сверху. Па спине у него помещалась башня, напоминающая домик; когда-то она была выкрашена в зелёный цвет, а дожди и непогода перекрасили её в чёрный.

Слон стоял в пустынном углу большой площади. Широкий лоб, длинный хобот, клыки, башня на исполинской спине, ноги, похожие на четыре столба,— всё это превращало его ночью в страшное сказочное чудовище.

Гаврош подвёл своих питомцев. Он понимал, что малышей испугает такой великан, и потому сказал:

— Не бойтесь, ребятишки!

Сначала он сам прошмыгнул в отверстие решётки, окружавшей слона, а затем втащил детей. Перепуганные ребята покорно и доверчиво следовали за своим оборванным покровителем, который обещал им ночлег.

Гаврош указал своим гостям на лестницу и дыру.

— Полезайте,— сказал он.

Дети в испуге переглянулись.

— Струсили, малявки! — воскликнул Гаврош. И прибавил: — Ну, смотрите!

Он обхватил руками шероховатую ногу слона и мигом, без всякой лестницы, добрался до отверстия, вполз туда, как уж вползает в щель, и скрылся, а спустя минуту его бледное личико показалось в тёмной дыре.

— Ну,— кричал он,— ползите скорей, козявки! Увидите, как здесь хорошо! Влезай ты первый,— обратился он к старшему,— я втащу тебя за руки.

Дети жались друг к другу. Они и побаивались Гавроша и верили ему, а так как дождь превратился в ливень, то старший мальчик набрался, наконец, храбрости. Когда маленький увидел, что брат полез наверх, а он остался совсем один между лапами громадного зверя, ему стало страшно и хотелось заплакать, но он не посмел.

Старший неуверенно карабкался по перекладинам лестницы; Гаврош старался ободрить его, покрикивая:

— Не бойся. Вот так! Ну ещё! Поставь сюда ногу, крепче держись рукой! Смелей!

Как только мальчик очутился достаточно близко, Гаврош ухватил его за руку и с силой потянул к себе.

— Готово дело! — сказал он.

Мальчуган пролез в отверстие.

— А теперь подожди меня,— сказал Гаврош.— Присаживайтесь, сударь.

Сам он вылез из дыры так же. как влез туда, проворно, точно обезьяна, спустился вдоль ноги слона, спрыгнул в траву, схватил пятилетнего малыша на руки, поставил его на середину лестницы и стал подниматься за ним, крикнув старшему:

— Я его поддерживаю, а ты тащи!

В одну минутку малыша подняли, подтянули, впихнули и втащили в отверстие; он даже пикнуть не успел.

Гаврош захлопал в ладоши и закричал:

— Вот мы и дома! Ура!

Это и был дом Гавроша.

Часто, проходя по площади Бастилии, разряженные господа бросали презрительный взгляд на слона и говорили: «Кому он нужен? Пора снести его!» Оказывается, он был нужен для того, чтобы уберечь от дождя, холода, снега, града, защитить от зимнего ветра, избавить от ночлега в грязи и слякоти, от ночлега на снегу маленького мальчика без отца, без матери, без пищи, без одежды, без крова.

— Прежде всего,— сказал Гаврош,— надо показать, что нас нет дома.

Гаврош нырнул куда-то в темноту; двигался он так уверенно, что видно было — он хорошо знает своё жилище.

Достав откуда-то доску, он закрыл ею дыру. Затем снова исчез во мраке.

Гаврош зажёг фитилёк, смоченный в смоле. Хотя такая свеча больше коптила, чем светила, всё же при этом огоньке можно было рассмотреть внутренность слона.

Гости Гавроша с удивлением и страхом озирались вокруг.

Младший мальчуган прижался к старшему и прошептал:

— Ой, как темно!

Слова эти возмутили Гавроша. А вид у ребят был такой испуганный, что Гаврош счёл нужным пробрать их.

— Это что за новости? Чем вы недовольны? Вам дворец нужен, что ли? Чего кукситесь, поросята вы этакие!

Встряска иногда помогает от страха. Немного успокоившись, дети прижались к Гаврошу.

Он был растроган их доверчивостью и по-отечески ласково обратился к младшему:

— Дурачок, темно на улице, а не здесь; там идёт дождь, а здесь дождя нет; там холодно, а здесь ни ветерка; на улице людно, а здесь нет ни души; там даже луны нет, а здесь горит моя свечка.

Теперь дети уже не с таким страхом оглядывали свой приют.

— Ну, живее! — торопил Гаврош, подталкивая их в дальний угол своей «квартиры», где помещалась его постель.

Постель у Гавроша была самая настоящая, с матрацем, одеялом и пологом.

Матрацем служила соломенная цыновка, одеялом — большая, почти новая и очень тёплая попона из грубой серой шерсти. А полог был сделан из сетки, мастерски укреплённой на трёх шестах. Тяжёлые камни прижимали сетку к полу, так что проникнуть внутрь было невозможно.

Гаврош отодвинул несколько камней и приподнял сетку.

— Ну, малыши, лезьте на четвереньках! — скомандовал он.

Гаврош бережно впихнул гостей в клетку, влез за ними сам, снова сдвинул камни и наглухо закрыл вход.

Все трое улеглись на цыновке. Клетка была низкая. Даже самый маленький из ребят не мог бы встать в ней во весь рост. Гаврош всё ещё держал в руке свечу.

— Теперь спите,— сказал он: — я тушу свечу.

— Сударь,— спросил старший мальчик, указывая на сетку,— зачем это?

— Это от крыс,— ответил Гаврош деловым тоном.—Спите!

Однако немного погодя, он вспомнил, что гости его очень неопытны, и решил объяснить подробнее:

— Это всё из зверинца в ботаническом саду. От диких зверей. Там сколько угодно сеток. Надо только вскарабкаться на стенку, влезть в окно и нырнуть в дверь, а там бери что хочешь.

Рассказывая, он успел укутать краем попоны младшего мальчика.

— Ой, как хорошо, как тепло! — пролепетал малыш.

Гаврош самодовольно оглядел одеяло:

— Одеяло тоже из ботанического сада. Я взял его в долг у обезьян.

Показав на толстую, искусно сплетённую цыновку, на которой они лежали, он добавил:

— А это я стянул у жирафа.

Немного помолчав, Гаврош продолжал:

— У зверей всего вдоволь. Я и взял у них всего понемногу, и они не рассердились. Я им сказал: это нужно слону.

Дети с изумлением и боязливым восторгом смотрели на Гавроша, на этого ловкого и смелого мальчика, такого же бездомного и заброшенного, как они, но в то же время всемогущего.

Младший мальчик тоже не спал, но не говорил ни слова. Он лежал с краю, и одеяло сползло с него; Гаврош снова заботливо укрыл малыша, а под голову вместо подушки подложил ему всякое тряпьё. Затем обратился к старшему:

— Правда, здесь недурно?

— Да, да! —ответил старший, с восхищением глядя на Гавроша.

Бедные ребята озябли и промокли, а теперь начали согреваться.

— Вот видишь! — сказал Гаврош.—И чего вы, спрашивается, скулили?

Указывая на малыша, он добавил:

— Ну, такому клопу ещё можно похныкать, а тебе, большому, стыдно реветь, ты ведь не телёнок.

— Мы не знали, куда нам деваться.

— Послушай,— наставительно продолжал Гаврош,— что бы ни случилось, никогда не скули. Я вас не оставлю. Увидишь, как мы весело заживём.

Он снова уложил детей и приказал:

— Ну, теперь хорошенько завернитесь в одеяло и спите. Я тушу свечку. Готовы?

— Да,— прошептал старший.— Мне очень хорошо, прямо как на перине.

Гаврош натянул им одеяло до самого носа, снова приказал: «Спите!» — и задул свою свечку.

Едва погас свет, как сетка, под которой лежали дети, затряслась, послышался странный шорох, какое-то дребезжанье, как будто медную проволоку царапали ногтями и грызли зубами. При этом со всех сторон раздался визг и писк.

Пятилетний мальчуган, услышав над головой такую возню, задрожал от ужаса, толкнул локтем старшего брата, но тот уже спал, как приказал ему Гаврош. Тогда малыш, не помня себя от страха, осмелился тихонько позвать Гавроша.

— Сударь!

Ну? спросонья проворчал Гаорош.

— Что это?

— Крысы.— ответил Гаврош и повернулся на другой бок.

А крысы не унимались: они бегали по сетке и старались прогрызть её. Малыш от страха не мог уснуть.

— Сударь! — снова окликнул он.

— Ну? — отозвался Гаврош.

— Что это такое — крысы?

— Это мыши!

Такое объяснение немного успокоило мальчика. Ему случалось видеть белых мышей, и их он не боялся.

— Сударь...— всё-таки заговорил он немного погодя.

— Ну?

— Почему у вас нет кошки?

— Была у меня кошка, а они её сожрали...

Мальчик снова затрясся от страха.

— Сударь?

— Ну?

— Кого сожрали?

— Кошку.

— Кто сожрал?

— Крысы.

— Мыши?

— Да, крысы.

Потрясённый мышами, которые едят кошек, мальчик не унимался:

— Сударь, а нас они не сожрут?

— Не бойся, они сюда не пролезут. Да и я ведь тут. На, возьми меня за руку. Молчи и спи!

Гаврош протянул мальчику руку, и ребёнок, прижавшись к его руке, успокоился. Кругом всё затихло.

Вопросы.

1. О каком времени говорится в рассказе?

2. Почему писатель сравнил Гавроша с воробьём?

3. Опишите наружность Гавроша и его одежду.

4. Где и как проводил он время?

5. Где Гаврош устроил себе жильё?

6. Что вы узнаёте из рассказа о родителях Гавроша?

7. Почему он стал беспризорным?

II.

Начало восстания.

Это было в 1832 году. В Париже начинались большие события. Измученные нищетой и непосильным трудом рабочие, ремесленники, всякий мелкий люд готовились восстать против правительства. В правительстве сидели банкиры и фабриканты. Они заботились только о своей выгоде, их не трогало то, что народ терпит нужду и голод.

Уже в разных местах Франции вспыхивали бунты. Их подавляли. но они опять возобновлялись.

Огромный Париж походил на пушку, когда она заряжена: достаточно одной искры, чтобы раздался выстрел.

И вот однажды утром предместье Сент-Антуан приняло грозный вид. Каждый вооружался чем только мог. Рабочие, проходя по улице, говорили топотом друг другу:

— Где у тебя пистолет?

— Под блузой. А у тебя?

— Под рубахой.

На улицах перед мастерскими толпился народ и шептался. Рабочие дожидались представителей восставших.

Вот показалась процессия. Несли знамёна. Дети размахивали зелёными ветками. Дальше грозными толпами тянулись рабочие: грузчики, каменщики, плотники, маляры, стекольщики, наборщики.

Буржуа^** в испуге глядели на них с балконов и из окон домов.

Правительство было настороже и держало войска наготове: двадцать четыре тысячи солдат в городе и тридцать тысяч в его предместьях. Когда толпа и войска встретились, полетели камни, началась перестрелка. Драгуны пустили в ход сабли. Толпа разбежалась. Во всех концах Парижа поднялся воинственный клич:

— К оружию!

Рабочие разгромили оружейную фабрику и три оружейные лавки. В несколько минут тысячи рук расхватили и унесли сотни ружей, пистолетов и сабель. Восставшие катили бочки, мебель, доски. Не прошло и часа, как бесчисленные баррикады словно выросли из земли. К вечеру треть Парижа была в руках восставших. Буржуазию охватил страх. Везде запирались двери, окна и ставни.

Наступила ночь. Восстание грозным пламенем озаряло Париж.

По улицам шли толпы вооружённых рабочих.

Вот показался оборванный мальчуган. Это был Гаврош. Он присоединился к толпе рабочих и студентов.

Впереди всех шёл человек с обнажённой саблей в руке. Гав- рош спокойно спросил:

— Куда мы пойдём?

— Идём с нами,— ответил он.

Гаврошу больше всех понравился человек в красном жилете. Товарищи звали его Багорелем.

Когда он увидел наклеенное на стене какое-то воззвание правительства, то сорвал его.

Гаврош был в восхищении. С этой минуты он глаз не сводил с Багореля.

Гаврош помогает строить баррикаду.

Шумная толпа углубилась в сеть старых улиц, мрачных, извилистых и узких.

Мимо проехала телега, нагруженная бочками с известью. Гаврош и Багорель быстро её опрокинули. Бочки годились для постройки баррикады, их уложили, навалили булыжник, вывороченный из мостовой. Скоро половина улицы оказалась заграждённой стеной выше человеческого роста. Над баррикадой водрузили революционное знамя.

Гаврош, радостный и сияющий, бегал взад и вперёд, карабкался вверх, спускался, шумел, мелькал повсюду. Гаврош был, как вихрь. Он появлялся везде. Звонкий голос его не смолкал ни на минуту. Он смеялся над бездельниками, заставлял работать лентяев, ободрял уставших; одних забавлял, других сердил, третьим надоедал, всех тормошил.

— Смелее! Валите булыжники! Ещё! Побольше бочек! Ваша баррикада мала! Она ни к чорту не годится! Тащите сюда всё, что попало!

Ко всем приставал:

— Дайте мне ружьё! Мне нужно ружьё! Почему мне не дают ружья?

— Тебе ружьё? — засмеялся один из революционеров.

— А почему бы и нет? — ответил Гаврош.

Другой революционер пожал плечами:

— Когда у всех мужчин будут ружья, их дадут и детям.

Гаврош гордо отвернулся и сказал:

— Если тебя убьют раньше, чем меня, я возьму твоё.

Когда баррикада была готова и знамя водружено, кто-то притащил стол. Один из студентов на него взобрался.

Его товарищи принесли сундучок, набитый патронами. Студент, стоявший на столе, улыбаясь, стал раздавать патроны.

Время шло. Наступили сумерки. Надвигалось что-то грозное.

На баррикаде зажгли большой смоляной факел и поставили так, что весь свет его падал на знамя.

Ночь на баррикаде.

Наступила ночь, никто не появлялся. Слышен был лишь смутный гул и порой перестрелка.

Один из революционеров, тот самый, который смеялся над Гаврошем, когда он требовал ружьё, подошёл к нему и сказал:

— Послушай, ты — маленький, тебя не заметят. Выйди за баррикады, проскользни вдоль домов, походи по улицам. Вернёшься и расскажешь нам, что происходит.

— И малыши могут пригодиться,—с заносчивым видом ответил Гаврош.—Что же, я пойду.

Мальчуган отдал честь по-военному и убежал...

На башне пробило десять часов. Двое студентов с ружьями в руках сидели подле лазейки, оставленной между стенами домов и баррикадой. Они молчали, прислушиваясь и стараясь уловить звук самых глухих и отдалённых шагов.

Вдруг, среди мрачной тишины, раздался звонкий, юный, весёлый голос. Он распевал народную песенку:

...У них мундиры синие
И сабли на боку,
Огонь по линии!
Ку-ка-ре-ку!

— Это Гаврош,— сказал один из студентов.

— Он подаёт нам сигнал,— ответил другой.

Поспешные шаги нарушили тишину безлюдной улицы. На баррикаду ловко, как обезьяна, вскарабкался Гаврош. Он соскочил внутрь баррикады. Едва переводя дух, мальчуган сказал:

— Моё ружьё! Они идут!

Ему дали большое ружьё.

Сорок три человека, в том числе и Гаврош, стали на колени внутри баррикады.

Прошло ешё несколько минут, потом явственно раздался звук шагов, мерных, тяжёлых, многочисленных. Он приближался безостановочно, спокойно и грозно. Вдруг он смолк. Внезапно из темноты раздался зловещий голос:

— Кто идёт?

В ту же минуту послышалось бряцанье ружей. Начальник баррикады ответил звучно и гордо.

— Французская революция...

— Пли! — раздалась команда.

Страшный залп раздался над баррикадой. Красное знамя свалилось. Залп был так силен и густ, что срезало древко. Пули, отскочившие от карнизов домов, попали на баррикаду и ранили несколько человек. Атака была жестокая и заставила призадуматься самых отважных. Было очевидно, что придётся иметь дело с целым полком.

— Товарищи,— крикнул начальник баррикады,— поберегите порох! Не стреляйте, пока они не покажутся на улице! И прежде всего,— прибавил он,— поднимем знамя!

Осаждавшие бросились на баррикаду. Вскоре две трети её были заняты солдатами. Но перескочить через ограждение не решались. Они как будто боялись, что там их ждёт ловушка.

Большинство осаждённых взобралось на окна первого этажа и на чердак, откуда им было удобнее стрелять. Самые смелые гордо прислонились к стенам домов и смотрели на гвардейцев, стоявших у баррикады.

Офицер обнажил шашку и сказал:

— Положите оружие!

— Пли! — скомандовал начальник баррикады.

Два залпа раздались одновременно, и всё исчезло в едком, удушливом дыме.

Раздались стоны раненых и умирающих.

Когда дым рассеялся, стали видны сражавшиеся.

Внезапно раздался громовой голос:

— Уходите, или я взорву баррикаду!

Все обернулись в ту сторону, откуда донёсся голос. Начальник баррикады взял бочонок с порохом, воспользовался дымом, окутавшим баррикаду, и проскользнул вдоль неё до того места, где горел факел. В одно мгновенье он его вырвал и поставил на его место бочонок с порохом.

Теперь офицеры и солдаты с удивлением глядели, как он, стоя с факелом в руках, наклонил горящий факел к бочонку с порохом и закричал:

— Уходите или я взорву баррикаду!

Но на баррикаде никого уже не было. Покинув мёртвых и раненых, гвардейцы в смятении и беспорядке отступили в самый дальний конец улицы и исчезли в темноте. Это было настоящее бегство. Баррикада была освобождена.

Осаждённые расставили часовых и принялись перевязывать раненых.

Атака.

В той стороне, откуда ждали атаки, царила глубокая тишина. Начальник велел всем занять боевые посты.

Вдоль каменной стены раздались короткие, сухие звуки. Это заряжали ружья.

Ждать пришлось недолго. Стук цепей, зловещее громыхание, звон меди о мостовую, грохот — всё возвещало о приближении артиллерийских орудий.

Показалась первая пушка.

— Пли! — скомандовал начальник баррикады.

С баррикады раздался дружный залп. Дым, словно лавина, закрыл от взоров пушку и людей; через несколько секунд облако рассеялось, пушка и люди появились снова.

— Зарядите ружья! — скомандовал начальник.

В то время как революционеры вновь заряжали ружья, артиллеристы заряжали пушку.

Пушка выпалила, ядро полетело.

— Нагните головы ближе к стене! — крикнул начальник.— Станьте на колени вдоль баррикады!

Но залп раздался раньше, чем приказ успели выполнить. Двух человек убило и трёх ранило.

Артиллеристы быстро подкатили вторую пушку и поставили её рядом с первой.

Несколько секунд спустя оба орудия открыли пальбу.

— Необходимо обуздать эти пушки,—сказал начальник и крикнул:— Пли в артиллеристов!

Все давно были готовы: с баррикады принялись бешено и радостно палить. Шесть или семь залпов последовали один за другим; улица наполнилась ослепляющим дымом. Через несколько минут сквозь туман удалось различить две трети артиллеристов, лежавших под колёсами пушек. Оставшиеся в живых продолжали обслуживать орудия, но пальба стала реже.

— Как удачно! — сказал один из рабочих, обращаясь к начальнику баррикады.— Полный успех!

Начальник покачал головой и ответил:

— Ещё четверть часа такого успеха, и на баррикаде больше не останется и десятка патронов.

Маленький герой.

Гаврош слышал эти слова. Он взял корзинку для бутылок, вышел через лазейку и спокойно принялся опоражнивать в свою корзинку патронташи убитых.

— Что ты такое делаешь? — крикнули ему с баррикады. Гаврош поднял голову:

— Граждане, я наполняю корзинку.

— Не видишь ты, что ли, картечи?

Гаврош ответил:

— Дождик идёт, велика важность!

Начальник крикнул:

— Вернись!

— Сейчас,— сказал Гаврош,— и пустился бегом по улице.

Около двадцати мертвецов валялось вдоль улицы на мостовой. Десятка два патронташей: это запас пороха для баррикады. И Гаврош принялся пересыпать патроны в свою корзинку.

Улица была окутана дымом, словно туманом. Туман медленно поднимался и снова наползал. От него на улице среди бела дня было почти темно. Сражавшиеся по обе стороны этой короткой улицы едва могли различать друг друга.

Темнота пригодилась Гаврошу.

Под покровом дыма и благодаря своему маленькому росту он мог пробраться довольно далеко, не замеченный солдатами. Первые шесть или семь патронташей он опустошил, не подвергаясь большой опасности.

Он полз на животе, пробирался на четвереньках, держа корзинку в зубах, корчился, скользил, извиваясь, пробираясь от одного мертвеца к другому и опоражнивая патронташи.

От баррикады он был пока ещё недалеко, но его не решались звать, боясь привлечь к нему внимание. Он пробирался всё дальше и дополз до места, где стоявший от выстрелов туман был не так густ.

В ту минуту, как Гаврош освобождал от патронов убитого сержанта, в труп попала пуля.

— Чорт возьми! — воскликнул Гаврош.— Моих мертвецов убивают.

Вторая пуля ударила в мостовую подле него. Третья — опрокинула его корзинку.

Гаврош оглянулся и увидел, что стреляют с угла улицы.

Он поднялся, выпрямился во весь рост. Ветер развевал его волосы. Глядя на целившихся в него гвардейцев, Гаврош весело и громко запел песенку.

Потом поднял корзинку, положил обратно все выпавшие из неё патроны и, приблизившись к стрелкам, принялся опустошать другой патронташ. Четвёртая пуля просвистела мимо, а Гаврош всё пел.

И на пятую пулю он ответил песенкой.

Зрелище было страшное. В мальчика стреляли, а он дразнил стрелков. На каждый выстрел он отвечал куплетом. В него целились непрерывно и никак не могли попасть. Гвардейцы смеялись, стреляя в него. Он ложился, вскакивал, прятался в подворотне, исчезал, появлялся снова, спасался бегством, прибегал назад, грозил кулаком, опустошал патронташи и наполнял свою корзинку. С баррикады со страхом следили за ним. Пули догоняли его, но он был проворнее пуль. Он играл в прятки со смертью.

Но, наконец, коварная пуля настигла мальчика. Гаврош пошатнулся и упал. Крики ужаса раздались на баррикаде. Гаврош приподнялся, струя крови лилась по его лицу, он протянул руки и, глядя в ту сторону, откуда раздался выстрел, снова запел.

Он не успел кончить своей песенки. Вторая пуля заставила его смолкнуть.

На этот раз он упал лицом на мостовую и больше не шевелился.

Маленький герой был убит.

^* Гаме́н — уличный мальчишка.

^** Буржуа́ — зажиточный гражданин, принадлежащий к классу собственников.

Вопросы и задания.

1. Где это было и когда?

2. Какое положение было во Франции?

3. Кто строил баррикады? Как?

4. Как Гаврош помогал строить баррикады?

5. Когда началась осада баррикады? Как?

6. Почему осаждавшие баррикаду отступили?

7. Как вёл себя Гаврош во время атаки баррикады?

8. Почему автор называет Гавроша героем?

9. Какие ещё рассказы о детях-героях вы читали в этой книге?

Расскажите последовательно все главы очень кратко, последнюю главу расскажите подробно.