М. Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН (1826 — 1889)

ЖИЗНЬ М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА

Одним из самых замечательных писателей второй половины XIX в. был М. Е. Салтыков-Щедрин.

Детство и юность

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин родился 15 января 1826 г. в селе Спас-Угол бывшей Тверской губернии. Безотрадно тяжёлым было детство писателя. Отец его, безвольный человек, и мать, «кулак-баба», постоянно ссорились друг с другом, детей делили на «любимчиков» и «постылых», кормили впроголодь, жестоко наказывали за малейшие проступки; воспитанием детей занимались невежественные, грубые гувернантки.

С детства будущий писатель видел вокруг себя во всей наготе ужасы крепостной кабалы, страшные картины помещичьего произвола, семейного деспотизма. «Я видел глаза, которые ничего не могли выражать, кроме испуга, я слышал вопли, которые раздирали сердце. В царстве испуга, физического страдания и желудочного деспотизма нет ни одной подробности, которая бы минула меня, которая в своё время не причинила бы мне боли».

Первым учителем ребёнка был крепостной живописец, обучавший его азбуке.

Когда мальчику исполнилось десять лет, он был определён в Московский дворянский институт, откуда его через два года, как отличного ученика, перевели в Царскосельский лицей. Лицей, во времена Пушкина бывший своеобразным очагом вольнолюбия в самодержавной России, теперь стал, по словам Салтыкова, «рассадником министров», «заведением для правящих младенцев».

Передовые, просвещённые преподаватели, когда-то воспетые Пушкиным,— Куницын, Галич и другие, давно уже были изгнаны из лицея, и их место заняли «наставники и преподаватели... до того изумительные, что нынче таких уже на версту к учебным заведениям не подпускают... Для нас,— вспоминал впоследствии Салтыков,— нанимали целую уйму Вральманов, Цыфиркиных, Кутейкиных (конечно, несколько совершенствованных), а общее руководство, вместо Еремеевны, возлагали на холопа высшей школы. Вральманы пичкали нас коротенькими знаниями, а холоп высшей школы внушал, что цель знания есть исполнение начальственных предначертаний».

Как ни старалось начальство воздействовать на лицеистов при помощи системы «постепенного ошеломления и медленного ‘оглушения», часть воспитанников, и среди них Салтыков, жила напряжённой духовной жизнью. По свидетельству одного из товарищей Салтыкова, «не было ни одной запрещённой иностранной книги, которая не появилась бы в лицее». Не случайно то, что из числа воспитанников лицея вышел Петрашевский и некоторые другие видные члены его кружка. Многие из лицеистов горячо увлекались литературой. «Пушкина, Лермонтова, Гоголя знали, конечно, почти наизусть»,— вспоминал позднее один из лицейских товарищей Салтыкова. Да и сам писатель в одной из автобиографических записей сообщал: «Влияние литературы было в Лицее очень сильно: воспоминание о Пушкине обязывало... Журналы читались с жадностью... в особенности сильно было влияние... критики Белинского».

Страсть к чтению в юноше Салтыкове соединялась со страстью к творчеству. В лицее он «запоем», по собственным словам, писал стихи. Некоторые из них были им напечатаны в тогдашних журналах, но эти свои первые произведения сам Салтыков впоследствии сурово критиковал.

В лицейские годы Салтыков по праздникам посещал петербургские литературные кружки, где часто видел и слышал Белинского. Влияние Белинского на формирование мировоззрения будущего сатирика было исключительно велико. Вспоминая эти годы, он писал: «То было время поклонения Белинскому».

Из школы Белинского, революционера и социалиста, гневно отрицавшего гнусную николаевскую действительность, вынес Салтыков ненависть к самодержавию и крепостничеству, горячее желание счастья порабощённому народу, понимание большой общественной роли литературы, взгляд на писателя как на судью и воспитателя общества, признание «подлинным искусством» лишь «искусства действительности», т. е. реализма.

В 1844 г. Салтыков окончил лицей и, воспитанный на статьях Белинского, примкнул к кружку социалиста-утописта Петрашевского. С Петрашевским его связывала ещё лицейская дружба. Члены кружка духовно жили идеями социалистов-утопистов, а в николаевской России они, говоря словами писателя, только «существовали», «имели образ жизни».

Начало литературной деятельности

Первыми крупными произведениями Салтыкова явились повести «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело» (1848). Повесть «Противоречия», как и напечатанные до неё стихи, оказалась не вполне зрелой в художественном отношении. Сильной стороной повести была поставленная в ней тема социального неравенства. Нагибин, герой повести, задумывается над тем, почему одни люди «в каретах ездят, а мы с вами пешком по грязи ходим». Нагибин мечтает об иной действительности, «не только возможной, но и непременно имеющей быть». Та же тема социального неравенства поставлена, но в гораздо более совершенной форме, и в повести «Запутанное дело». Салтыков смело выступил в ней с критикой общественного неустройства, с обличением хищничества господствующих классов. Повесть проникнута горячим сочувствием к униженным и оскорблённым, наполнена негодованием и протестом против угнетения человека человеком. Недаром один из реакционно настроенных современников Салтыкова сказал о повести: «Не могу надивиться глупости цензоров, пропускающих подобные сочинения. Тут ничего больше не доказывается, как необходимость гильотины для всех богатых и знатных».

Напечатанная в мартовской книжке журнала «Отечественные записки» за 1848 г., т. е. немедленно после событий февральской революции 1848 г. во Франции, повесть привлекла внимание особого цензурного комитета, назначенного Николаем I для борьбы с крамолой, и была запрещена. Салтыков же был арестован и выслан в Вятку за то, что «в противность существующих узаконений без дозволения и ведома начальства помещал в периодических изданиях литературные свои произведения, обнаруживающие его вредный образ мыслей и пагубные стремления к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие». Так «вину» писателя определил царь.

Ссылка

Ссылка в Вятку спасла Салтыкова от более сурового наказания: в 1849 г. правительство жестоко расправилось с кружком Петрашевского.

«В 1849 г.,— писал Герцен,— новая фаланга молодых людей- героев отправилась в тюрьму, а оттуда в каторжные работы и в Сибирь». Нет сомнения, что Салтыкову, не будь он арестован и выслан до разгрома кружка Петрашевского, пришлось бы изведать все ужасы пребывания в тюрьме или на каторге. Память о Петрашевском Салтыков-Щедрин сохранил на всю жизнь.

Уже после смерти Петрашевского Салтыков-Щедрин хотел написать рассказ, героем которого был бы «Чернышевский или Петрашевский, все равно. Сидит в мурье среди снегов».

В вятской глуши Салтыкову пришлось пробыть около восьми лет, и это были мучительные своей безысходностью годы в жизни писателя. Он попал в «мир зловоний и болотных испарений, мир сплетен и жирных кулебяк», погибал «среди нелепых бумаг губернского правления и подлейшего бостона». Но годы ссылки не сломили Салтыкова и не прошли для него бесплодно: они закалили его характер, помогли накопить огромный запас наблюдений и фактов из жизни господствующих классов, узнать и изучить жизнь, характер и язык народа. Цель и смысл своей жизни он по-прежнему видел в служении народу, в борьбе за его счастье.

«Губернские очерки»

Смерть Николая I освободила Салтыкова из ссылки. В начале 1856 г. он вернулся в Петербург, а уже в августе этого года в журнале «Русский вестник» начали печататься его «Губернские очерки», к работе над которыми Салтыков приступил ещё в Вятке и которые сразу принесли ему широкую известность. В «Губернских очерках» Салтыков подверг жестокому бичеванию произвол и лихоимство властей, дикую, постыдно праздную жизнь провинциального чиновничества, показал ужасающее бесправие и угнетённое состояние народа. Хотя цензура зачеркнула почти третью часть «Губернских очерков», впечатление, произведённое ими, было потрясающим. «Никто,— писал Чернышевский,— не карал наших общественных пороков словом более горьким, не выставлял перед нами наших общественных язв с большей беспощадностью».

«Губернские очерки» появились тогда, когда между революционными демократами и сторонниками правительства разгорелась ожесточённая борьба по вопросу о характере крестьянской реформы. В этой борьбе Щедрин был на стороне Чернышевского и Добролюбова. Понятно поэтому то озлобление, какое вызывало его имя в рядах реакционеров. «Нельзя не сознаться,— писали они,— что у нас есть свои домашние Герцены, которые едва ли не опаснее лондонского».

Служебная деятельность Щедрина накануне реформы 1861 г.

После создания «Губернских очерков» Щедрин, стремясь принять личное участие в проведении крестьянской реформы, занимает пост вице-губернатора в Рязани, а потом в Твери. Его задача, как он сам определяет её,— «не дать в обиду мужика». Деятельность Щедрина в Рязани и Твери вызывала ненависть к нему со стороны дворян-крепостников, называющих его «вице-Робеспьером». Рязанский губернатор Муравьёв, сын усмирителя польского восстания 1863 г. Муравьёва-вешателя, «величайший подлец», по словам Щедрина, собирался даже судить писателя за демократизм.

Окружённый бездельниками и .мерзавцами, Щедрин писал одному из своих друзей: «Мне... так гадко жить, как вы не можете себе представить. Тупоумие здешних властей по крестьянскому вопросу столь изумительно, что нельзя быть без отвращения свидетелем того, что делается».

Щедрин в редакции «Современника» и «Отечественных записок»

В 1862 г. Салтыков выходит в отставку и задумывает основать передовой журнал, одним из главных сотрудников которого должен был стать Чернышевский. Правительство, как огня боявшееся свободного слова, не разрешило издания журнала, задача которого заключалась в том, чтобы «иметь постоянно в виду народ и его потребности».

В том же году арестован был Чернышевский и на восемь месяцев закрыты «Современник» и «Русское слово». Когда издание «Современника» возобновилось, Щедрин вошёл в редакцию опального журнала. За два года работы в журнале (1863—1864) Щедрин напечатал в нём большое количество рассказов, очерков, статей и рецензий, вёл ожесточённую полемику с либеральной и реакционной печатью, оттачивая оружие сатирической литературы, непревзойдённым мастером которой ему суждено было стать. «Жить для него — значило писать или что-нибудь делать для литературы».

После трёхлетнего перерыва в журнальной деятельности Щедрин вместе с Некрасовым с 1868 г. стал во главе «Отечественных записок». «Отечественные записки», руководимые Некрасовым и Щедриным, остались верными великим традициям «Современника». Журналу Щедрин отдал все свои силы, знания и талант: он правил рукописи начинающих авторов, вёл переписку с иногородними сотрудниками, объяснялся с цензурным комитетом, сам много писал. Именно в эти годы (1868—1884) были созданы им такие замечательные произведения, как «История одного города», «Благонамеренные речи», «Господа Головлёвы», большинство «Сказок», «Господа ташкентцы» и многие другие. «Отечественные записки» — лучший, самый передовой журнал эпохи — сгруппировали вокруг себя плеяду замечательных писателей. Сам Щедрин писал: «Это был единственный журнал, имевший физиономию журнала, насколько это в Пошехонье возможно... Наиболее талантливые люди шли в «Отечественные записки», как в свой дом».

В условиях постоянных цензурных притеснений «Отечественные записки» всё-таки умели говорить читателю опасную для правительства правду. Роль Щедрина в журнале была огромна. Суровый и беспощадный со всеми либеральными краснобаями, он необыкновенно внимательно и заботливо помогал творческому росту близких ему по духу молодых писателей. Всё передовое и прогрессивное, что было в тогдашней России, считало «Отечественные записки»- своим органом. Студенты Дерптского университета писали сатирику: «Ваш голос разделил всё мало-мальски мыслящее на две резко различающиеся половины, и под Ваше великое честное знамя стало всё молодое, горячее и искренне ищущее правды и света».

Писатель-борец, исключительно и беззаветно преданный литературе, Щедрин был примером для своих товарищей по журналу. Некрасов писал: «Журнальное дело у нас всегда шло трудно, а теперь оно жестоко; Салтыков нёс его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли». Значение боевой журнальной деятельности Щедрина прекрасно понимали и его политические враги. «Отечественные записки»,— писала реакционная газета «Гражданин»,— это не что иное, как Щедрин».

Правительство принимало все меры к тому, чтобы парализовать «вредное направление» журнала; сочинения Щедрина и других сотрудников журнала урезывались и запрещались цензурой.

Издание «вредного» журнала несколько раз приостанавливалось, но, несмотря ни на что, связь между писателем-гражданином и его печатным органом и «другом-читателем» всё более и более крепла.

В апреле 1884 г. журнал, которому Щедрин отдал шестнадцать лет жизни, был закрыт навсегда. «Это был почти единственный орган русской печати, в котором сквозь дым и копоть цензуры светилась искра понимания задач русской жизни во всём их объёме. За это он должен был погибнуть и погиб»,— писалось в одной из прокламаций о закрытии «Отечественных записок».

Последние годы жизни писателя

Закрытие «Отечественных записок» было страшным ударом для Щедрина. «Теперь у меня всё... отняли... Можно ли представить себе что-нибудь более жестокое, унизительное, позорное»,— писал он. Революционные студенческие организации пытались призвать общество к протесту против расправы над «Отечественными записками». В нелегальном издании «Сказок» Щедрина было напечатано воззвание московского студенчества по поводу закрытия журнала. Но напуганное репрессиями общество не посмело выступить в защиту самого выдающегося органа тогдашней литературы. Щедрина пытались заставить замолчать, журналам запрещалось принимать его в качестве сотрудника. «Негде писать, совсем негде»,—писал сатирик. Под градом преследований писатель, у которого, по его словам, «запечатали душу», всё же продолжал делать своё великое дело. «Я — литератор действующий, я труженик, обязанный держать перо в руке ежеминутно»,— писал он. Щедрин продолжает работу над своими изумительными сказками, создаёт цикл очерков «Мелочи жизни», пишет огромное полотно, разоблачающее основы помещичьего предрефор- менного быта,— хронику «Пошехонская старина» (1887—1889).

Замечательный писательский и общественный подвиг гениального сатирика был по достоинству оценён лучшей частью тогдашней России: в ноябре 1886 г. Щедрина посетила делегация революционной студенческой молодёжи, в составе которой были брат и сестра В. И. Ленина — Александр и Анна Ульяновы,— и передала измученному цензурным гнётом и тяжёлой болезнью писателю слова горячей любви и глубокого уважения.

До последней минуты своей жизни он работал, оставаясь суровым врагом произвола, двоедушия, лганья, хищничества, предательства. Скончался Щедрин 28 апреля 1889 г. Его смерть болью и скорбью отозвалась в сердцах всех передовых русских людей. Среди многих писем, полученных вдовой писателя, было и письмо группы тифлисских рабочих. Они писали: «Россия лишилась лучшего, справедливого и энергичного защитника правды и свободы-, борца против зла, которое он своим сильным умом и словом разил в самом корне... На могиле великого родного писателя, в венке славы, воздвигнутом потомством, будет и наш цветок, пусть видят и знают, что мы, рабочие, любили и ценили его...»

«ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА»

«История одного города», печатавшаяся в «Отечественных записках» в течение 1859—1970 гг.,— величайшее сатирическое произведение. Щедрин обратился к историческому прошлому России, чтобы с большей силой и гневом обличить современный ему государственный строй. Он видел, что основы государственного строя и общественной жизни не изменились, что и в «эпоху великих реформ», как величали её либералы, «эпоху конфуза», как называл её Щедрин, «возможна такая история, содержанием которой является беспрерывный испуг», что и теперь «градоначальники секут, а обыватели трепещут». «История одного города» — сатира на государственный строй, рождающий Угрюм-Бурчеевых и Перехват-Залихватских. Это сатира, бичующая народную пассивность и долготерпение, художественное произведение, призывающее к активному революционному действию. Сатира Щедрина наполнена подлинными фактами и событиями русской жизни, поднятыми на уровень грандиозного обобщения.

«Мрачные идиоты» и «прохвосты», правившие городом Глуповым,— правдивое воплощение деспотизма, мракобесия и произвола в царской России.

Именно поэтому картина, созданная Щедриным, отображала не только русскую действительность, но и современную писателю жизнь западноевропейских буржуазных государств: Франции, стонавшей «под бандитской пятой» Наполеона III, Германии, придавленной солдафоном Бисмарком.

«История одного города» написана писателем, горячо любящим народ, страстно ненавидящим угнетение и произвол.

Суровыми, горькими, полными осуждения словами порицал Щедрин благодушие, смирение и пассивность народа, «выносящего на своих плечах Бородавкиных, Угрюм-Бурчеевых» и им подобных.

Он твёрдо верил в то, что русский народ «широкую, ясную грудью проложит дорогу себе». Сатира Щедрина и ставила своей целью приближение того дня, когда народ положит конец существованию царских властей. Его сатира не только не убивала веры в народ и в возможность его освобождения, но и звала к борьбе и протесту.

Революционный демократ, каким был Щедрин, знал, что только революционной борьбой масс может быть завоёвана свободная и счастливая жизнь. «Из Глупова в Умнов дорога лежит через Буянов, а не через манную кашу»,— утверждал сатирик.

«Изображая жизнь, находящуюся под гнётом безумия,— писал Щедрин,— я рассчитывал на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия». О том, какое впечатление производила сатира Щедрина на читателей, очень верно сказал Тургенев: «Я видел, как слушатели смеялись до судорог при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то почти страшное в этом смехе, потому что публика, смеясь, в то же самое время чувствовала, как бич хлестал её самоё».

Художник и «человек партии», как он сам себя определял, Щедрин, пародируя высказывания официальных историков и используя изумительное богатство народного языка, создал стройное и цельное произведение.

Корни сатиры Щедрина глубоко национальны; он явился достойным преемником и продолжателем Пушкина, давшего замечательный образец сатиры в «Истории села Горюхина», и Гоголя, каравшего своим смехом господствующие классы самодержавной России. Но он шёл дальше своих великих учителей в деле отрицания и бичевания самодержавно-полицейского государства. Поэтому глубоко прав был Горький, писавший о Щедрине: «Это огромный писатель, гораздо более поучительный и ценный, чем о нём говорят. Широта его творческого размаха удивительна... Щедрин шёл в ногу с жизнью, ни на шаг не отставая от неё, он пристально смотрел в лицо ей и — горько, пророчески хохотал надо всеми и всем. Это не смех Гоголя, а нечто гораздо более оглушительно-правдивое, более глубокое и могучее... невозможно понять историю России во второй половине XIX в. без помощи Щедрина».

Сатира Щедрина занимает одно из первых мест в мировой литературе, славной творениями Свифта, Вольтера и Рабле.

РОМАН «ГОСПОДА ГОЛОВЛЁВЫ»

«Господа Головлёвы» и «усадебная» литература 60—70-х годов

Помещичья усадьба, «дворянские гнёзда» и их обитатели находятся в центре внимания многих писателей 60—70-х годов. Эта тема многократно разрабатывалась в романах и повестях И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Л. Н. Толстого, С. Т. Аксакова, в стихотворениях А. А. Фета и т. д.

Щедрин также не мог пройти мимо «усадебной» темы. Мужик и барин самой жизнью поставлены были в центре писательского внимания. Но ученик Чернышевского, друг и соратник Некрасова, он совсем не так, как Тургенев, Гончаров, Аксаков и Толстой, подходит к этой теме. Враг дворянства, он на усадьбу смотрит глазами «человека, который ест лебеду»,— глазами голодного и разорённого барином мужика. Воспитанный в «дворянском гнезде», он на всю жизнь сохранил ненависть к отчему дому. Праздность, непригодность к какому бы то ни было делу, пустословие и пустомыслие — вот типичные черты, характеризующие, по мысли Щедрина, жизнь дворянства.

Тема сюжет и идея романа

Тема романа «Господа Головлёвы» — жизнь дворянской семьи в условиях дореформенной и пореформенной России. Изображение распада «дворянского гнезда» дано Щедриным с позиций крестьянского демократа. В романе показано, что ничто не может предотвратить и остановить этот распад. Эта мысль проходит через весь роман.

Тема распада дворянской семьи, её морального и физического разложения определила сюжет и композицию романа, показывающего историю никчёмного существования и нелепой смерти членов головлёвской семьи.

В первой главе умирает Степан, во второй — Павел, в третьей— Владимир Головлёвы, в четвёртой — Арина Петровна и Пётр; в последней рассказывается о смерти Любиньки, умирает Порфирий Головлёв и агонизирует последняя в роде Головлёвых— Аннинька.

В их судьбе раскрывается идея романа: паразитические классы, и в первую очередь дворянство,— «это сама смерть, злобная, пустоутробная... Все... отравы, все язвы — всё идёт отсюда». На прогнившей, отравленной .хищничеством и праздностью почве не может сформироваться здоровая, полноценная личность, общественно полезный человек. С господствующими классами народ произведёт суровый, справедливый и беспощадный «расчёт».

Образ Арины Петровны Головлёвой

В коллекции «слабосильных людишек» головлёвской семьи исключение представляет Арина Петровна Головлёва. Властная и энергичная женщина, она «случайным метеором» блеснула на фоке «безвыходного неблагополучия», «паскудства» и пьяной неурядицы головлёвской семьи.

Полновластная хозяйка дома, она деспотически и бесконтрольно управляет крестьянами и домочадцами.

Вся её жизнь отдана стяжанию. Всю жизнь слово «семья» не сходило у неё с языка, в конце же концов оказывается, что семьи у неё никогда не было. Муж её, человек безалаберный и озорной, вёл жизнь праздную и был ей совершенно чужд. Его она иначе не называла, как «ветряной мельницей» и «бесструнной балалайкой». Дети для неё — обуза, они «не затрагивали ни одной стороны её внутреннего существа». Своих сирот-внучек она кормит протухлой солониной, преследует их упрёками: постылые, нищие, дармоеды, ненасытные утробы. Дворовых она тиранит, ест поедом; домашние перед ней трепещут. Головлёво, которым владеет Арина Петровна, представляется её сыну Степану «гробом». «Заест она меня,— думает он о матери,— ...заест не мучительством, а забвением. Не с кем молвить слова, некуда бежать — везде она, властная, цепенящая, презирающая».

Грубость и привычка повелевать прекрасно выражаются в её речи, в стремлении давать окружающим прозвища; обидные клички. «Говори! не виляй хвостом... сума перемётная!» — приказывает она бурмистру. «Что я без поганок-то без своих делать буду?» — тревожится она при первых слухах об отмене крепостного права. Бурмистру, докладывающему о том, что Степан Владимирович «нехорош», она отвечает: «Небось, отдышится, ещё нас с тобой переживёт! что ему, жеребцу долговязому, сделается! Кашляет! иной сряду тридцать лет кашляет, и всё равно, что с гуся вода!»

Грубость соединяется в её характере с лицемерием и ханжеством. Боясь худой славы, осуждения со стороны соседей, она берёт к себе в дом осиротевших внучек и при этом говорит: «У бога милости много... сиротки хлеба не бог знает что съедят, а мне на старости лет — утешение. Одну дочку бог взял — двух дал!» И в то же время пишет сыну Порфирию: «Как жила твоя сестрица беспутно, так и умерла, покинув мне на шею своих двух щенков...»

Образ Арины Петровны — образ типический. Такие характеры неизбежно возникали и развивались в условиях усадебного хозяйства, бесконтрольного распоряжения жизнью и имуществом сотен и тысяч крепостных.

К новым условиям жизни такие натуры приспособиться не могли. С отменой крепостного права рушится «семейная твердыня, воздвигнутая неутомимыми руками Арины Петровны», и сама она становится приживалкой в доме младшего сына. Эта перемена сказалась и на её внешности: «Голова её поникла. спина сгорбилась, глаза потухли, поступь сделалась вялой, порывистость движений пропала». Изменяется и характер её речи, ставшей теперь льстивой, просительной. Бывшая полновластная хозяйка огромного имении становится «лишним ртом», существом, всем чуждым, ведущим постылую, никому не нужную жизнь.

Образ Иудушки

Bо всей литературе найдётся немного образов, по своему художественному совершенству равных образу Иудушки. В его характере уже в годы детства проявляются те черты, которые дали основание Стёпке-«балбесу» прозвать его Иудушкой и кровопивушкой.

Предательство и хищничество воспитываются в Иудушке не только головлёвским бытом, но и тридцатилетней службой «в тусклой атмосфере департамента». Жестокость сочетается в его характере с холодной расчётливостью. Прикрываясь маской покорности и послушания, он окружил, опутал Арину Петровну, обрёк на одичание и медленную смерть брата Степана. Потом, улучив удобный момент, выгнал из дома собственную мать, заставив её предварительно истратить свой «капитал» на округление его имения.

«Подвиги» Иудушки на этом не кончаются: он зорко следит за тем, как запой убивает Павла, и, улучив удобный момент, приезжает к умирающему брату в Дубровино. Елейно, ласково, «по-родственному» доводит он Павла до исступления и оставляет его только тогда, когда убеждается, что Павел ещё не успел распорядиться своими деньгами и они, следовательно, достанутся ему вместе с Дубровиным. «Лицемер... лишённый всякого нравственного мерила», он без всякого сожаления грабит своих сирот-племянниц, обрекая их и Арину Петровну на прозябание в «упалой» усадебке Погорелки.

Никаких родственных чувств и привязанностей у него нет. Ждать от него помощи, сочувствия, участия нельзя. Он хладнокровно доводит до самоубийства одного сына, на позор и смерть в тюрьме обрекает другого, третьего, «незаконнорождённого», прикрываясь лицемерными рассуждениями, отправляет на неизбежную гибель в воспитательный дом.

Порвав все связи с внешним миром, он предаётся «деловому бездельничеству», «умственному распутству», тиранит окружающих, зудит, пристаёт и досаждает. Им овладевает «запой праздномыслия», главную роль в котором «играла какая-то болезненная жажда стяжания». Иудушка думает только о деньгах. В мире «фантастических притеснений», куда входили и штрафы, и ростовщичество, и безжалостная эксплуатация крестьянской нищеты, «...Порфирий Владимирович был счастлив».

Свои хищнические поступки Иудушка неизменно прикрывает ссылками на бога. Но подлинной религией Иудушки, как и всех Головлёвых, является собственность. В истребительной войне за неё Иудушка уничтожил всех своих родственников и готов опутать «целый мир сетью кляуз, притеснений и обид».

Набожность и религиозность не только не мешают, но даже помогают ему обездоливать и мучить людей, грабить их на «законном основании». Так грабит Иудушка мужика Фоку, приехавшего просить у него ржи до нового урожая, постоянными штрафами и сутяжничеством обездоливает своих крестьян.

Хищник, приспособившийся к новым условиям жизни, он знает, что законы помещичьего самодержавного государства на его стороне. «Я не граблю... а... по закону действую. Лошадь его (крестьянина.— Ред.) в своем лугу поймал — ну и ступай, голубчик, к мировому! Коли скажет мировой, что травить чужие луга дозволяется,— и бог с ним! А скажет, что травить не дозволяется,— нечего делать! Штраф пожалуйте! По закону я, голубчик, по закону!»

«Много-таки на Руси нуждающегося народа! — восклицает писатель,— ах, как много!.. И вот... около этой-то перекатной голи стелет Иудушка свою бесконечную паутину».

Он любит «вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь», лжёт и пакостничает, мучит всех окружающих, мысленно мстит не только живым, но и мёртвым, во всём всегда лицемерит. Лицемерие и хищничество, с одной стороны, пустословие и праздномыслие— с другой, составляют важнейшие черты характера Иудушки. Свои подлые действия он прикрывает не только внешней благопристойностью, но и целой массой словесного гноя. «Словами-то он сгноить человека может»,— говорят о нём крестьяне. Лицемерно-ласковыми, ханжескими словами уснащена речь Иудушки. Умирающему Павлу, назвавшему его предателем, он говорит: «Ах, брат, брат, какая ты бяка сделался!.. А-а-ах, грех какой! И как это язык у тебя, дружок, повернулся, чтобы этакое слово родному брату сказать! Стыдно, голубчик, даже очень стыдно». Ограбленной и выгнанной из дому матери Иудушка кричит вслед: Маменька... Так вы, голубушка, не забывайте нас... попросту, знаете, без затей! Мы к вам, вы к нам... по-родственному!» Об убитом им сыне он говорит: «Ах, Володя! Володя! Всем ты был пайка, только тем не пайка, что папку оставил!» Лживая, «пустопорожняя» речь Иудушки полна ласкательных и уменьшительных слов, лицемерных вздохов, упоминаний имени бога, повторений одних и тех же выражений. Вот типичный образец его речи: «Кому нехорошо, а нам горюшка мало. Кому тёмненько да холодненько, а нам и светлёхонько и теплёхонько. Сидим да чаёк попиваем. И с сахарцем, и со сливочками, и с лимонцем. А захотим с ромцом — и с ромцом будем пить... У нас здесь и светленько и уютненько... Сидим мы здесь да посиживаем, ладком да мирком. В карточки захотелось поиграть— в карточки поиграем; чайку захотелось попить — чайку попьём... Милость божья не оставляет нас. Кабы не он, царь небесный, ...было бы нам и тёмненько и холодненько... В зипунишечке каком-нибудь, кушачок плохонький, лаптишечки... Сидели бы теперь в избушечке, да горела бы у нас не свечечка, а лучинушка».

Иудушка, по словам Щедрина, не разговаривает, а тянет канитель, пустословит, лебезит, растабаривает, калякает, разглагольствует, пристаёт, досаждает, зудит. «Не простое пустословие это было,— замечает сатирик,— а язва смердящая, которая непрестанно точила из себя гной».

Гениальный мастер речевых характеристик, Салтыков-Щедрин так соткал речь Иудушки, что она вызывает физическое ощущение липкой словесной паутины, «точащегося гноя» и «зудения», выматывающего душу.

Иудушка, как и все Головлёвы,— социальный и нравственный урод, и речь его — средство маскировки подлых мыслей и поступков, она прикрывает жестокие и низменные расчёты и желания. Грабя, притесняя и обездоливая, он не забывает при этом употреблять слова: голубчик, дружок, по-божески, милый друг маменька, душенька, по-родственному, родная.

Однако как ни ловко хищничает и предательствует Иудушка, и он не может уйти от рокового «расчёта», отделаться от вопроса: зачем он всю жизнь лгал, пустословил, притеснял, скопидомствовал? Его поражает страх перед действительностью, «какая-то смута, почти граничащая с отчаянием», овладевает им, он постепенно опускается и дичает, в его облике появляется что-то жуткое. «Запой праздномыслия» влечёт за собой подлинный запой: печать вырождения всё яснее проступает в его облике.

В образе Иудушки Щедрин собрал и с огромной художественной силой обобщил те черты, с которыми великий сатирик вёл непримиримую борьбу всю жизнь: предательство, жестокость, лицемерие, пустомыслие и пустоутробие. Образ Иудушки—лицемера и предателя — крайнее выражение пошлости и низости, до каких может скатиться человек. С огромной художественной силой вылеплен этот образ великим сатириком. В образе Иудушки нашли своё выражение безмерное презрение и ненависть писателя к предательству, двоедушию, хищничеству и лганью.

Образ Иудушки в использовании В. И. Ленина

В. И. Ленин превосходно знал и любил творчество Щедрина. В борьбе с врагами Коммунистической партии В. И. Ленин сотни раз использовал образы, созданные великим сатириком. Особенно же часто использовал В. И. Ленин образ Иудушки. Ещё в 1894 г. в своей работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» В. И. Ленин заклеймил российских бюрократов, проявлявших лицемерную «заботу» о крестьянстве, именем Иудушки.

В 1901 г. В. И. Ленин писал о том, что официальные заявления царского правительства относительно «помощи» крестьянам «похожи, как две капли воды, на бессмертные речи бессмертного Иудушки Головлева, отчитывавшего обираемых им крестьян» (В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 236).

Бичуя кадетов, В. И. Ленин писал в 1907 г.: «Жаль, что не дожил Щедрин до «великой» российской революции. Он прибавил бы, вероятно, новую главу к «Господам Головлевым», он изобразил бы Иудушку, который успокаивает высеченного, избитого, голодного, закабаленного мужика: ты ждешь улучшения? Ты разочарован отсутствием перемены в порядках, основанных на голоде, на расстреливании народа, на розге и нагайке?.. Неблагодарный!» (В. И. Ленин, Сочинения, т. 12, стр. 304—305).

В борьбе с меньшевиками, гневно и страстно разоблачая предательское нутро этих «социалистов», В. И. Ленин снова использует образ Иудушки. «Ученейшим Иудушкой Головлевым» называет он германского социал-демократа Карла Каутского, а его статьи — «сладенькими Иудушкиными речами».

С уничтожающей силой именем Иудушки В. И. Ленин многократно клеймил предательство, лицемерие, двурушничество Троцкого.

Образ, созданный великим сатириком, каждый раз возникал в сознании В. И. Ленина, когда он боролся против политического предательства, бесстыдства и лицемерия. В изменяющихся исторических условиях В. И. Ленин клеймил образом Иудушки то царских бюрократов, то кадетов, то русских и заграничных меньшевиков, то, наконец, злейшего врага трудящихся Троцкого.