И. С. ТУРГЕНЕВ (1818 —1883)

БИОГРАФИЯ

Иван Сергеевич Тургенев родился в городе Орле 28 октября 1818 г. Его детские годы прошли в имении матери — селе Спасском-Лутовинове, недалеко от уездного города Мценска.

Умной, образованной, но своевольной, привередливой, властолюбивой женщиной была мать Тургенева. Она прожила сиротливую несчастную молодость, но, став наследницей громадного состояния, дала волю своему деспотическому и тяжёлому для окружающих нраву. Её образ в пору «скучающей старости» зарисован в нескольких рассказах Тургенева («Муму», «Первая любовь». «Собственная господская контора», «Степной король Лир», «Пунин и Бабурин»). В автобиографическом рассказе «Первая любовь» Тургенев изобразил своего отца.

Жестокость и причуды помещичьего быта, запавшие в память с детства, внушили Тургеневу его «раннюю ненависть к рабству и крепостничеству». Почти единственным отрадным воспоминанием детских лет остались у него те часы, которые он проводил в старом усадебном саду, где знал он каждое дерево, где дворовый, секретарь его матери Фёдор Иванович Лобанов, обучал его русской грамоте и читал ему старинные стихи.

Домашнее воспитание Тургенева было поручено гувернёрам и учителям. В доме — громадном барском особняке в сорок комнат, сгоревшем в 1839 г. при пожаре усадьбы, — была большая библиотека.

В ней всего полнее была представлена французская литература.

В 1827 г. вся семья Тургеневых переехала в Москву. Сначала в частном пансионе, затем в пансионе при Лазаревском институте и, наконец, с учителями, приглашаемыми на дом. прошёл Тургенев свой среднешкольный курс и в 1833 г. поступил в Московский университет.

Студентом словесного факультета Московского университета Тургенев пробыл, однако, всего один год. Он закончил свой университетский курс по историко-филологическому факультету в Петербурге (в 1837 г.). В эти студенческие годы формируются ранние литературные вкусы и симпатии молодого Тургенева. Он пишет стихи, переводит Шекспира и Байрона.

В 1838 г. Тургенев уехал «доучиваться» в Берлин и едва не погиб по пути (при пожаре парохода). В Берлинском университете он изучал историю и филологию и особенно — философию Гегеля. По возвращении в Россию Тургенев живёт, в Москве, готовится держать экзамен на степень магистра философии, пишет стихи, усердно посещает московские литературные кружки. В 1842 г. он сдает магистерские экзамены при Петербургском университете. Но литературные интересы взяли перевес, и Тургенев стал не профессором философии, а писателем. Он близко сходится с Белинским. «Этот человек необыкновенно умный,— отзывался о нём Белинский.— Беседы и споры с ним отводили мне душу... Отрадно встретить человека самобытное и характерное мнение которого, сшибаясь- с твоим, извлекает искры». В 1843 г. вышла поэма Тургенева «Параша» (под инициалами Т. Л. — Тургенев-Лутовинов). Критика отметила в молодом авторе несомненный и большой талант.

Знакомство с талантливой певицей Полиной Виардо сыграло исключительно важную роль в личной судьбе Тургенева: до конца своей жизни он остался близким другом семьи Виардо, что и обусловило его дальнейшее почти постоянное проживание за границей.

В 1847 г. он уехал в Берлин. Сюда в мае приехал к нему Белинский. Вместе они путешествовали по Германии, жили в Зальцбрунне, где Белинский лечился. С лета этого года местопребыванием Тургенева становится Париж и дача Виардо — Куртавнель.

Если в Берлине, в студенческие годы, Тургенев уходил в интересы науки и философии, то теперь во Франции, близкий свидетель февральской революции 1848 г., он живет в атмосфере больших европейских политических событий, сближается с Герценом, приехавшим в Париж и ставшим эмигрантом..

В 1850 г. он вернулся в Россию, жил то в Спасском, то в Москве, то ,в Петербурге. Его пьесы («Завтраку предводителя», «Холостяк», «Провинциалка», «Где тонко, там и рвётся») шли с успехом на сцене.

В 1852 г. умер Гоголь. Тургенев написал некролог и, когда петербургская цензура не разрешила его печатать, переслал его в Москву, где он и появился в газете «Московские ведомости». «По высочайшему повелению» Тургенев «за ослушание и нарушение цензурных правил» был арестован и выслан в своё имение (Спасское). В сущности, настоящей причиной этой ссылки были «Записки охотника», печатавшиеся в 1847 г. в «Современнике» и вышедшие отдельной книгой в 1852 г.

Ссылка Тургенева длилась до ноября 1853 г. Чтение, литературная работа, музыка, шахматы (Тургенев был отличный шахматист), приезды гостей и охота, бывшая страстью Тургенева, скрашивали ему насильственное деревенское уединение. Получив «объявление свободы и позволение выезжать в столицы», он приехал в Петербург. Деятельный и ближайший сотрудник «Современника», знаменитый теперь автор «Записок охотника», Тургенев печатает новые рассказы («Муму», «Затишье» и др.) и роман «Рудин», открывающий собой ряд последующих его романов, из которых каждый был крупным событием русской литературной жизни («Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети». «Дым», «Новь»).

В 1856 г. Тургенев снова уехал за границу, где с начала 60-х годов и прожил всю остальную свою жизнь, почти ежегодно наезжая в Россию. Спасское — Москва — Петербург — вот его обычный маршрут. Он никогда не бывал ни на Кавказе, ни в Крыму, зато среднюю полосу России знал отлично. За границей Тургенев постоянно кочевал. Он вёл огромную переписку, внимательно следил за литературно-общественной жизнью, русской и западноевропейской.

В его многообразных литературно-общественных взаимоотношениях и связях с выдающимися современниками в России и на Западе в 60—70-е годы было немало и ссор, и тесной дружбы. Были затяжные и резкие конфликты с Л. Толстым, Достоевским, Гончаровым, Герценом, Некрасовым. Идейноклассовая, политическая и литературная борьба той эпохи нашла своё выражение в разрыве Тургенева с журналом «Современник», в его ссоре с прогрессивной литературной общественностью после выхода романа «Отцы и дети».

Тургенев был сложной и противоречивой натурой. Идейно разойдясь с «Современником», ставшим органом революционных демократов, он, узнав о временном запрещении журнала в 1862 г., писал одному из своих друзей: «Моё старое литературное сердце дрогнуло, когда я прочёл о запрещении «Современника». Вспомнилось его основание, Белинский и многое...» Уже порвав с «Современником», он радовался появлению на его страницах новых талантов. Познакомившись с первым произведением Помяловского, Тургенев писал: «Я прочёл в «Современнике» повесть «Молотов» и порадовался появлению чего-то нового и свежего». Будучи идейным противником революционных демократов, он горячо сочувствовал тем, кто боролся за возвращение Чернышевского из ссылки.

Тургенев был противником революции, но с пристальным вниманием и искренним восхищением следил за деятельностью революционеров, и это внимание и восхищение отчётливо сказались в его произведениях.

Тургенев был неизменно в центре внимания русской критики. Вокруг его крупнейших произведений всегда разгорались ожесточённые споры. Живя за границей, Тургенев — первый из русских писателей — получил признание как «великий романист». В Париже он особенно тесно сблизился с передовыми французскими писателями-реалистами (П. Мериме, братьями Гонкурами, А. Доде, Э. Золя, Мопассаном и особенно Г. Флобером, его ближайшим другом). Была у него связь и с русской эмигрантской средой. Литературные интересы, всегда кровно близкие Тургеневу, выражались в его щедрой поддержке молодых, начинающих русских писателей, в его творческой и материальной помощи им. Популяризация русской художественной литературы на Западе во все эти годы оставалась ревностной и постоянной его заботой.

В свой приезд в Россию весной 1879 г. Тургенев встретил восторженный приём. После долгих лет охлаждения к нему как писателю молодёжь 70-х годов вернула ему и горячие симпатии, и признание его литературно-общественных заслуг. Восторженная оценка творчества писателя вызвала недовольство в правительственных кругах, и Тургеневу дали понять, что желателен его скорейший отъезд из Петербурга. Летом того же года его торжественно чествовали в Англии, в Оксфорде, где ему была присуждена учёная степень доктора обычного права.

В 1880 г. он приезжал в Москву на открытие памятника своему великому учителю Пушкину, перед которым благоговейно преклонялся. Это был его предпоследний приезд на родину.

Тургенев часто и подолгу болел. В 1882 г. появились первые признаки болезни, долгой и мучительной (рак позвоночника), сведшей его в могилу. Тургенев умирал на чужбине, томясь по родине. Зная, что он болен неизлечимо, Тургенев писал одному из своих друзей, поэту Я. П. Полонскому: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу — родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу».

Тургенев умер 22 августа 1883 г. Из Франции его тело было перевезено в Петербург и 27 сентября, при небывало огромном стечении народа, погребено на Волковой кладбище. Похороны приобрели характер крупного общественного события, вызвав немалую тревогу в правительственных кругах.

Смерть Тургенева стала событием, отозвавшимся во всём культурном мире. «Европа единодушно дала Тургеневу первое место в современной литературе»,— писал лондонский журнал «Атенеум». Прощаясь с прахом Тургенева, один французский писатель сказал: «Ваше сердце принадлежало всему человечеству. Но Россия занимала первое место в ваших привязанностях. Ей именно вы служили прежде всего и преимущественно...»

Отмечалась и ещё одна — чрезвычайно важная — заслуга Тургенева. Один зарубежный журнал писал: «Если теперь за границей читают Пушкина, Лермонтова, Достоевского и Писемского, то это вследствие того, что сочинения Тургенева проложили путь за границу его предшественникам и преемникам».

«Тургенев,— писал Щедрин в некрологе, посвящённом памяти умершего писателя,— был человек высокоразвитый, убеждённый и никогда не покидавший почвы общечеловеческих идеалов. Идеалы эти он проводил в русскую жизнь с тем сознательным постоянством, которое и составляет его главную и неоценённую заслугу перед русским обществом. В этом смысле он является прямым продолжателем Пушкина и других соперников в русской литературе не знает».

Царское правительство ненавидело Тургенева. Александр II называл писателя «бельмом на своём глазу»; Александр III, узнав о смерти Тургенева, сказал: «Одним нигилистом меньше».

А в прокламации народовольцев, распространявшейся в Петербурге в день похорон Тургенева, прозвучал голос русской революционной молодёжи: «Барин по рождению, аристократ по воспитанию и характеру, «постепеновец» по убеждениям, Тургенев, быть может, бессознательно для самого себя своим чутким, любящим сердцем сочувствовал и даже служил русской революции. Не за красоту слога, не за поэтические и живые описания картин природы, наконец, не за правдивые, неподражаемо талантливые изображения характеров вообще — так страстно любит Тургенева лучшая часть нашей молодёжи, а за то, что Тургенев был честным провозвестником идеалов целого ряда молодых поколений, певцом их беспримерного, чисто русского идеализма, изобразителем их мук и душевной борьбы... Многие герои Тургенева имеют историческое значение... Он сомневался в её (революции) близости и осуществимости путём геройских схваток с правительством, быть может, он даже не желал её и был искренним «постепеновцем»... Для нас важно, что он служил русской революции сердечным смыслом своих произведений, что он любил революционную молодёжь...»

К самому Тургеневу, не раз обращались с просьбой дать свою биографию. Он ограничивался обычно короткой справкой о немногих внешних фактах своей жизни, а однажды ответил: «Вся моя биография — в моих сочинениях».

«ЗАПИСКИ ОХОТНИКА»

В первом номере «Современника» за 1847 г., когда журнал только что перешёл от П. А. Плетнёва в руки Н. А. Некрасова и И. И. Панаева, был напечатан очерк Тургенева «Хорь и Калиныч», с пометкой после заглавия: «Из записок охотника». Исключительный успех этого очерка побудил Тургенева продолжать серию «охотничьих» рассказов. Позднее в «Современнике» было напечатано ещё двадцать рассказов, а в 1852 г. «Записки охотника» вышли отдельной книгой.

«Записки охотника» стали крупнейшим событием не только литературной, но и общественной жизни своего времени. Тургенев дал в них широкую картину народно-крестьянского и помещичьего быта крепостной деревни и усадьбы, с длинной вереницей реалистически и мастерски зарисованных образов крестьян и помещиков на фоне среднерусского пейзажа, входившего существенно важным элементом в композицию почти всех рассказов.

Рассказы не были связаны единством сюжета. Но на протяжении всей книги явно выступало глубокое сочувствие автора к забитому и бесправному народу, убедительное и смелое разоблачение «дикого» барства, всевластного хозяина крепостных «душ».

«Стройным рядом нападений, целым батальным огнём против помещичьего быта» называли «Записки охотника» современники Тургенева. Увольнением цензора Львова за пропуск книги, ссылкой Тургенева ответило правительство Николая I на «опасное» сочинение о русском барине и русском мужике. В секретной бумаге министра народного просвещения сообщалось о книге: «Значительная часть помещённых в ней статей имеет решительное направление к унижению помещиков, которые представляются вообще в смешном и карикатурном или, всё. чаще, в предосудительном для их чести виде».

Иными, наделёнными духовной одарённостью и глубокой человечностью были показаны русские крестьяне. Таким образом, отчётливо выступало намерение автора показать моральное превосходство закрепощённого крестьянства над «культурным» и «благородным» рабовладельческим сословием.

Образы крестьян

Умный, хозяйственный, отвоевавший свою независимость от барина Хорь и «мечтатель», «идеалист», «романтик» Калиныч («Хорь и Калиныч»); «странный», «удивительный» карлик-старик, правдоискатель, наделённый тонким чувством понимания красоты в природе, Касьян («Касьян с Красивой Мечи»); даровитый самородок-певец, впечатлительный и страстный, «художник во всех смыслах этого слова» Яшка-Турок, чьё пение в Притынном кабаке с такой лирической и красочной силой описано в «Певцах»; крестьянские ребятишки в ночном у костра, стерегущие табун, коротающие время страшными рассказами и заставляющие автора невольно любоваться их доверчивой любознательностью, мечтательной грустью, смышлёностью, смелой удалью, милой детскостью их простых и наивных душ («Бежин луг»),— вот образы, которые рисовал Тургенев, показывая «золото — сердце народное», таившееся в глубине тёмного крепостного мира.

Но здесь же проходила перед читателем вереница жертв крепостного насилия и удушья. Горько сложилась жизнь мельничихи Арины. У жены помещика Зверкова, «пухлой, чувствительной, слезливой и злой» петербургской барыни, было «положено правило: замужних горничных не держать». Арина же, любимая горничная, осмелилась проявить «чёрную неблагодарность» — нарушить «порядок в доме», не «постыдилась» пойти против воли своей госпожи. Она «возмутила» своего барина, помещика Зверкова, тем, что, полюбив, просила позволения выйти замуж. За такое ослушание она была наказана и сослана в деревню. Её жизнь была разбита. Горемычно доживает свой век «заброшенный» Стёпушка, один из «подданных» господ Шумихиных, ютясь в клети позади курятника летом и в предбаннике зимой, а в сильные морозы ночуя на сеновале. Всё его жалкое существование— один вечный страх перед голодной смертью («Малиновая вода»). Какой-то издевательской причудой была вся жизнь Сучка, который по барской капризной воле перебывал во множестве всяких должностей — «казачка», «фалетора», садовника, доезжачего, сапожника, повара, «кофишенка», «ахтёра», буфетчика, кучера. Его зовут Кузьма, но барыня «приказать изволила», чтобы его звали Антоном. Он не был женат, потому что барыня, будучи сама старой девой, «никому не позволяла жениться», считая женитьбу «баловством». Последняя должность Сучка — «господский рыболов»... на реке, где нет рыбы («Льгов»).

Безысходную крестьянскую нищету приоткрывает Тургенев в бегло нарисованных, но запоминающихся образах: мужика Власа, безуспешно ходившего к сердитому барину в Москву с просьбой вызволить из горькой нужды («Малиновая вода»), старика Антипа с сыном, разорённых и замученных бурмистром и униженно просивших заступничества у своего барина Леночкина («Бурмистр»), и того задавленного «голодухой» мужика, который срубил в барском лесу дерево и был пойман суровым лесником («Бирюк»).

Глубоким драматизмом проникнут образ Бирюка («Бирюк») — угрюмого, честного подневольного слуги своих господ. Бирюк сознаёт, что на нём лежит тяжёлое бремя долга. «Справляя» свою должность крепостного лесника, он обязан стеречь барское добро: он не хочет «даром господский хлеб есть», он знает, что «воровать никому не след» и «баловать воров не приходится». Но вот однажды Бирюк увидел крепостного крестьянина, укравшего дерево в барском лесу. Он. поймал «вора» — бедняка-мужика, погибающего с «голодухи». Бирюк должен его наказать, но он хорошо понимает, чем вызвано «воровство», и в глубине души сочувствует «преступнику». В конце концов Бирюк его отпускает. Это вызвало у лесника великую нравственную муку, и сцена, где показан происходящий в душе Бирюка конфликт между чувством долга и чувством высшей правды, полна истинного, волнующего драматизма, корни которого в жестоком укладе крепостных отношений.

Из среды дворовых крестьян, развращённых близостью к барской жизни, и крестьянской «администрации» взяты Тургеневым такие образы, как камердинер Виктор, отвратительный в своём самодовольстве и бессердечии («Свидание»), бурмистр Софрон, «зверь», «пёс», «мошенник беспардонный» — по словам крестьян, и «молодец», «государственный человек» — по оценке его барина Пеночкина. На разорении крестьян, которых он жестоко эксплуатирует, и на обмане помещика, которому он умеет подобострастно льстить, строит Софрон своё благополучие— богатеет, промышляя и «скотом, и дёгтем, и маслом, и пенькой и чем-чем...» («Бурмистр»).

В замыслы автора «Записок охотника» входило желание показать не только забитость и покорность крепостного крестьянства, но и вспышки его протеста против помещичьего гнёта. Был, например, задуман Тургеневым рассказ «Землеед» — о расправе крестьян с жестоким помещиком. «В этом рассказе,— писал Тургенев,— я передаю совершившийся у нас факт, как крестьяне уморили своего помещика, который ежегодно урезывал у них землю и которого они прозвали за то «землеедом», заставив его скушать фунтов семь хорошего чернозёма». Но тема крестьянского протеста могла остаться, разумеется, только в замыслах автора: рассказа на эту тему не пропустила бы цензура.

Образы помещиков

Но главная сила удара по крепостному строю сосредоточена Тургеневым в изображении им хозяев усадьбы и деревни — помещиков-крепостников. Рисуя их образы, Тургенев иногда бросает как бы мимоходом лишь быстрый, но много говорящий штрих, вкрапливая его в ткань повествования; иногда же он даёт цельное раскрытие образа, поскольку это позволяют рамки небольшого рассказа. Выразителен образ мелкого помещика Полутыкина, сватающегося за всех богатых невест в губернии и неизменно получающего отказ. Это страстный охотник, поклонник «французской кухни», «тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом...» Каждый день Полутыкин «оттягивает» своего «доброго мужика» Калиныча на охоту, не давая ему возможности вести хозяйство и оплачивая его подневольное сотрудничество гривенником на лапти... «в прошлом году».

Запоминается Зверков, занимавший важное место в Петербурге, слывший человеком «дельным», горделиво убеждённый, что он «знает своё собственное отечество» и народ, и с таким тупым и слепым лицемерием загубивший жизнь несчастной Арины в угоду дикой прихоти своего «ангела» — жены. Подстать им молодой помещик Аркадий Павлович Пеночкин — «мерзавец с тонкими манерами», по характеристике Белинского, едва ли не самый отвратительный из всех «благородных господ» в «Записках охотника». Тургенев даёт ему подробную характеристику. Он, гвардейский офицер в отставке, получил «отличное» воспитание, «отлично и со вкусом» одевается, «удивительно хорошо себя держит», «собою весьма недурён», «мастерски» играет в карты, любит музыку, выписывает французские книги и газеты. Пеночкин «потёрся в высшем обществе» и «дурным обществом решительно брезгует». Свой деревенский дом он содержит «в порядке необыкновенном», задаёт «отличные обеды», ласково принимает гостей. Дом его «построен по плану французского архитектора», «люди одеты по-английски», свою речь он постоянно пересыпает французскими фразами. Пеночкин «считается одним из образованнейших дворян и завиднейшим женихом... губернии»; «дамы от него без ума и в особенности хвалят его манеры». Но когда однажды камердинер Фёдор подал к завтраку ненагретое красное вино, «образованнейший дворянин» Пеночкин «вполголоса и с совершенным самообладанием» проговорил «сквозь свои прекрасные раздушённые усы» вошедшему на его звонок слуге: «Насчёт Фёдора... распорядиться...»

Несчастного Фёдора ожидала порка. И тогда ясно читателю, почему дворовые люди Пеночкина «посматривают... исподлобья», почему, когда крестьяне Шипиловки увидели приехавшего барина, то «тревожное волнение, видимо, распространилось по селу», а мальчишки с воплем убегали в избы и оттуда уже не показывались. И понятно читателю, почему так по сердцу пришёлся Пеночкину его «государственный человек» — бурмистр Софрон, у которого всё барское хозяйство было «в отличном порядке» и только «унылы» были лица мужиков.

В статье «Памяти графа Гейдена» В. И. Ленин использовал образ Пеночкина, дав превосходное применение этого образа при характеристике либерального аристократа «гуманиста» Гейдена: «Перед нами — цивилизованный, образованный помещик, культурный, с мягкими формами обращения, с европейским лоском. Помещик угощает гостя вином и веде г возвышенные разговоры. «Отчего вино не нагрето?» — спрашивает он лакея. Лакей молчит и бледнеет. Помещик звонит и, не повышая голоса, говорит вошедшему слуге: «Насчёт Фёдора... распорядиться». Вот вам образчик гейденовской «гуманности»... Тургеневский помещик тоже «гуманный» человек... по сравнению с Салтычихой, например, настолько гуманен, что не идет сам в конюшню присматривать за тем, хорошо ли распорядились выпороть Фёдора. Он настолько гуманен, что не заботится о мочении в солёной воде розог, которыми секут Фёдора. Он, этот помещик, не позволит себе ни ударить, ни выбранить лакея, он только «распоряжается издали», как образованный человек, в мягких и гуманных формах, без шума, без скандала, без «публичного оказательства»... Совершенно такова же гуманность Гейдена» (В. И. Ленин, Сочинения, т. 13. стр. 40—41).

Отталкивающее впечатление производит и помещик Мардарий Аполлоныч Стегунов, хлебосол и балагур, низенький, пухленький, лысый старичок с «порядочным брюшком», «двойным подбородком» и «мягкими ручками», владелец пятисот «душ», живущий, «как говорится, в своё удовольствие». «Я человек простой,— говорил Стегунов о себе,— по-старому поступаю. По- моему: коли барин — так барин, а коли мужик — так мужик...» На деле это значило: «плохих» и «опальных» мужиков можно «не жаловать» и расправляться с ними по барской воле. Что их жалеть? Ведь они, по беспредельно циническому замечанию живущего «в своё удовольствие» Стегунова, «не переводятся... Плодуши проклятые». И когда от конюшни, где. по приказу Стегунова. «шалунишку наказывают... Васю-буфетчика», доносятся звуки «мерных и частых ударов», то Мардарпй Аполлоныч с добрейшей улыбкой вторит этим звукам: «Чюки-чюки- чюк! Чюкн-чюк! Чюки-чук!»

Образы крепостников-самодуров и капризных барынь, у которых под управлением плутов и грабителей-бурмистров стонут забитые и обнищавшие крестьяне, перемежаются образами помещиков иного типа. Это неудачники, люди с вывихнутой жизнью, выпавшие из проторённой колеи по милости случая, ложности и нелепости своего воспитания или просто по бесхозяйственности п разорению. Тема помещичьего разорения вообще' проходит красной нитью в большинстве рассказов «Записок охотника», давая Тургеневу материал для образов оскудевших, «бывших» помещиков, обращавшихся иногда в приживалов при тех. кто ещё уцелел и держится на поверхности жизни.

Так неудачно сложилась судьба человека «доброй и тёплой души» — помещика Радилова, бросившего своп дом и уехавшего куда-то со своей золовкой. Бестолковой, конечно, станет вся жизнь племянника Татьяны Борисовны «художника» Андрея Ивановича Беловзорова, попавшего не на свою дорогу и жиреющего на даровых хлебах у своей тётушки. Свихнулся Пётр Петрович Каратаев. Деревню его продали с аукциона, и он мечтает об одном: «умереть в Москве!»

Прихотливой ненужностью, доживая свой век в деревне, стал Василий Васильевич — «Гамлет Щигровского уезда». В нищете и одиночестве доживает последние дни «столбовой дворянин Пантелей Чертопханов», у которого «последние денежки перевелись, последние людишки поразбежались».

К типу «заброшенных», «бывших», жалких приживалов принадлежит Фёдор Михеич. «Тоже был помещик,— говорит о нём Радилов,— и богатый, да разорился... А в своё время считался первым по губернии хватом; двух жён от мужей увёз, песельников держал, сам певал и плясал мастерски...» Но всё уже давно пропето и проплясано, и старенький Фёдор Михеич, бывший «первый хват», увеселяет гостей Радилова в роли домашнего шута. Пожизненным приживалом был и Недопюскин, ремеслом забавника «послуживший на своём веку тяжёлой прихоти, заспанной и злобной скуке праздного барства».

Два мира — крестьянский и помещичий — стоят друг против друга в «Записках охотника», и сочувствие автора безраздельно отдано первому из них. Герцен справедливо назвал книгу Тургенева «обвинительным актом Крепостничеству» и добавлял: «Никогда ещё внутренняя жизнь помещичьего дома не выставлялась в таком виде на всеобщее посмеяние, ненависть и отвращение».

«Записки охотника», по словам Салтыкова-Щедрина, «положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды». В этой книге Тургенев поставил самые жгучие национальные вопросы своего времени, выступил как писатель-гражданин и великий художник-новатор. «Записки охотника» открывали читателю новый мир: крестьянскую Русь, народ, достойный иметь человеческие права.

В заключительном очерке («Лес и степь») Тургенев развёртывает широкое полотно пейзажа. Этим композиционно как бы замыкалась вся книга. Бодрой молодостью, свежестью чувств овеян и насыщен здесь пейзаж: «Свежо, весело, любо!»; «Как вольно дышит грудь... как крепнет весь человек, охваченный свежим дыханьем весны!»; «Голова томно кружится от избытка благоуханий...»; «Как весело сверкает всё кругом!» Даже в осеннем пейзаже нет здесь мрачности, уныния, грусти, тления. И осенью лес «хорош», и «радостно» мчатся синие волны реки, и запах осенний «подобен запаху вина», и сердце может вдруг задрожать, забиться и «страстно броситься вперёд...» В пейзаже— в заключительном аккорде книги — Тургенев раскрывал жизнеутверждающую правду природы, её неиссякаемую мощь, её неумирающую красоту. Тёплым и мягким светом поэзии освещает он тех, кто стоял ближе к природе: и «романтика» Калиныча, и Касьяна, умеющего «перекликаться» с птицами, и Лукерью, которая слышит, как «крот под землёю роется», и мальчиков у ночного костра на Бежином лугу.

РОМАНЫ ТУРГЕНЕВА

«Рудин»

Самым значительным литературным вкладом Тургенева были его романы. (Стихам, которыми он начал свою литературную деятельность, сам Тургенев не придавал большого значения и даже не включал их в собрание своих сочинений. В 40-е годы, однако, его повести в стихах «Параша», «Разговор», «Помещик», «Андрей») были заметным литературным явлением и сочувственно отмечались критикой (особенно Белинским). В период 1843— 1852 гг. Тургеневым было написано десять пьес. В истории русской драматургии, в период от Гоголя до Островского, драматические произведения Тургенева были замечательной попыткой создания русской бытовой и психологической драмы. «Нахлебник», «Завтрак у предводителя» «Месяц в деревне» — лучшие из пьес Тургенева — запрещались николаевской цензурой.) В 1856 г. в «Современнике» был напечатан «Рудин», где в образе главного героя Тургенев дал одного из типичных представителей русской дворянской интеллигенции 30—40-х годов. Деятельный и влиятельный участник литературно-философских московских кружков этой поры, идеалист, увлекательный и вдохновенный оратор, с мыслями, «обращёнными в будущее», Рудин — одна из разновидностей «лишних людей», созданных русской жизнью и уже воплощённых в героях русской литературы — Онегине, Печорине, Бельтове, Агарине (в поэме Некрасова «Саша»).

В людях этого сложного типа большое духовное богатство растрачивалось бесплодно. Никто из них не нашёл своего призвания и настоящего дела. Они мучительно искали, но ни в чём — ни в одной сфере деятельности, ни в любви (которая играла в их жизни часто первую роль) — они не осуществили своих надежд, своих запросов. Всё кончилось скукой, разочарованием, сознанием своей бесполезности и неумением найти своё место в том мире, где они жили,— в русской действительности. Рудин — продолжение, но не повторение онегинско-печоринского типа (лишних людей из дворянской аристократической среды). Он, сын бедного помещика, учился в Московском университете, скитался за границей, «был весь погружён в германскую поэзию, в германский романтический и философский мир». Он проповедник и энтузиаст. Он умеет и себя, и других увлекать словами о свободе, о самопожертвовании, о «блаженстве деятельности», звать и зажигать особенно молодые сердца. Но он или не умеет действовать, или, чаще всего, не может действовать вследствие неблагоприятных для него общественных условий. За что бы он ни брался, всё кончается неудачей. Ничем кончились, например, его агрономические затеи (усовершенствования, нововведения) в имении богатого барина, с которым случайно столкнула его судьба. Как мыльный пузырь, лопнуло задуманное им «общеполезное дело» — превратить в одной из губерний несудоходную реку в судоходную. Постигла его неудача и на педагогическом поприще, где он тоже хотел «коренных преобразований», став преподавателем гимназии. Жестокое крушение терпит он и в любви.

Горячо и смело полюбила его Наталья, семнадцатилетняя дочь богатой и знатной помещицы Ласунской, увлечённая его восторженным идеализмом. И Рудин полюбил Наталью. Придя на свидание, девушка сказала ему, что мать её объявила, что скорее согласится видеть свою дочь мёртвой, чем женой Рудина. На свой вопрос, что же ответила на это Наталья, Рудин услышал: «Я ей ответила, что скорее умру, чем выйду за другого замуж...» И вот, когда Наталья готова бросить родной дом и идти за любимым человеком, веря ему до конца, когда она на всё решилась и спрашивает Рудина, что же делать,— Рудин отвечает, что надо покориться, расстаться, раз «матушка не согласна»: ведь он беден, и, видно, им не «суждено» жить вместе, и счастье не для него.

«Да, природа мне много дала, но я умру, не сделав ничего достойного сил моих... Всё моё богатство пропадёт даром... Первое препятствие — и я весь рассыпался...» — так сам о себе говорит Рудин, сам признаётся, что он «родился перекати-полем», что его «сгубила» фраза, что он «кончит скверно». Он кончил безымённой жертвой: был убит на парижских баррикадах в 1848 г. с красным знаменем в руке.

В лице Рудина Тургенев давал героя уже отошедшей эпохи: в романе выступал человек 30—40-х годов. Тургенев подытоживал и «судил» уже пройденный этап в развитии русской общественной жизни. Многое ему оставалось близким и дорогим в этом прошлом, и Герцен недаром отметил, что Тургенев «создал Рудина по своему образу и подобию».

Автор осудил в своём герое его неприспособленность к жизни, его волевую пассивность, чрезмерный перевес воображения над способностью видеть и понимать действительность, его фразёрство. Но устами Лежнева в заключительных главах романа и всей искренней теплотой тона этих глав Тургенев высоко оценивал то лучшее, что было в бескорыстном бедняке Рудине: «огонь любви к истине», всегдашнюю готовность «жертвовать своими личными выгодами», трудиться и бороться, неутомимо стремиться к идеалу. И за этого неудачника в жизненной практике, но сеятеля «доброго слова, которое — тоже дело», подымал Лежнев свой тост: «Пью за здоровье товарища моих лучших годов, пью за молодость, за её надежды, за её стремления, за её доверчивость и честность, за всё то... лучше чего мы, всё-таки, ничего не узнали и не узнаем в жизни... Пью за тебя, золотое время, пью за здоровье Рудина!»

«Дворянское гнездо»

Вторым тургеневским романом было «Дворянское гнездо». Роман написан в 1858 г. и напечатан в январской книжке «Современника» за 1859 г. Нигде поэзия умирающей дворянской усадьбы не разливалась таким спокойным и грустным светом, как в «Дворянском гнезде». Роман имел исключительный успех. Им «зачитывались,— по словам современника,— до исступления, он проник повсюду и сделался таким популярным, что не читать «Дворянское гнездо» было непозволительным делом».

Перед читателем проходила подробно рассказанная жизнь доброго и тихого русского барина Фёдора Ивановича Лаврецкого, сына богатого и родовитого помещика, который был женат на крепостной крестьянке. Мать умерла, когда Феде не было и восьми лет. Отец дал ему «спартанское» воспитание по им самим придуманной «системе». «Система» сильно повредила молодому Лаврецкому, сделала его человеком могучего здоровья, с виду суровым и в то же время застенчивым и робким, чуть не ребёнком. Он вырос в' искусственном уединении и «втайне чувствовал себя чудаком». После смерти отца перед ним открылась жизнь. Ему шёл двадцать четвёртый год. Он поступил в Московский университет. Встреча с красавицей девушкой Варварой Павловной круто перевернула всю его судьбу. Он женился, но женитьба очень скоро кончилась разрывом по вине Варвары Павловны. Нелегко пережил он свою семейную драму. После нескольких лет заграничной жизни он вернулся на родину — в своё родовое поместье. И вот пришла новая любовь, история которой и составляет сюжетное ядро романа: Лаврецкий встретил Лизу Калитину.

Лиза выросла в затишье губернского города и была девушкой глубоко религиозной, что и обусловило весь замкнутый круг её миросозерцания. Её отношение к жизни и людям определялось безропотной покорностью чувству долга, страхом перед «грехами» жизни, боязнью причинить кому-либо страдание, обиду. И даже когда в ней заговорила любовь и Лиза узнала, что она любима, её охватил страх, а не радость. Введённый в заблуждение неверным известием о смерти Варвары Павловны, Лаврецкий был у порога второй женитьбы, сулившей ему полноту счастья. Но неожиданное возвращение Варвары Павловны опрокинуло всё. Наступил печальный финал. Лиза ушла в монастырь, Лаврецкий перестал думать о собственном счастье, утих, постарел, замкнулся. Он, впрочем, нашёл и дело: занялся хозяйством и «упрочил быт своих крестьян». Но всё же последней, дорисовывающей его образ чертой остаётся его горькое обращение к самому себе: «Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!»

Тонкий анализ душевных переживаний, волнующий лиризм сцен я описаний, мягкость повествовательного тона составили ту подкупающую прелесть художественного мастерства, которая определила силу и обеспечила выдающийся успех «Дворянского гнезда».

«Накануне»

В начале I860 г. Тургенев напечатал роман «Накануне». «Г. Тургенев — любимец русских читающих людей,— писал критик журнала «Русское слово»,— и они уже давно привыкли восторженно встречать каждое новое произведение его, полагая найти в нём ответ на заветные думы». Тургенев упрочил уже за собой репутацию не только крупнейшего писателя-художника, но п писателя, который', по словам Добролюбова, «быстро угадывал новые потребности, новые идеи, вносимые в сознание общества, и в своих произведениях обыкяовенно обращал (насколько позволяли обстоятельства) внимание на вопрос, стоявший на очереди и уже смутно начинавший волновать общество».

Романом «Накануне» как нельзя более Тургенев оправдал эту оценку. Новое его произведение явилось «новым словом» в русской литературе, вызвало шумные толки и споры (и в критике и у читателей). Роман читался с жадностью. «Самое название его,— по словам критика «Русского слова»,— со своим символическим намёком, которому можно придать очень обширный смысл, указывало на мысль повести, заставляло догадываться, что автор хотел сказать что-то больше того, что заключено в его художественных образах». В чём же была идея, особенности, новизна третьего романа Тургенева?

Если в «Рудине» и «Дворянском гнезде» Тургенев изображал прошлое, рисовал образы людей 40-х годов, то в «Накануне» он давал художественное воспроизведение современности, откликался на те заветные думы, которые в период общественного подъёма второй половины 50-х годов волновали всех мыслящих и передовых людей.

Не идеалисты-мечтатели, а новые люди, положительные герои, подвижники дела были выведены в романе «Накануне». По словам самого Тургенева, в основу романа была «положена мысль о необходимости сознательно-героических натур... для того, чтобы дело подвинулось вперёд».

В центре, на первом плане, стоял женский образ. Весь смысл романа таил в себе призыв к «деятельному добру» — к общественной борьбе, к отрешению от личного и эгоистического во имя общего.

В героине романа, «удивительной девушке» Елене Стаховой, выступал «новый человек» русской жизни. Елена окружена даровитой молодёжью. Но ни Берсенев, только что кончивший университет и готовящийся стать профессором; ни талантливый скульптор Шубин, в котором всё дышит искромётной, умной лёгкостью и счастливой весёлостью здоровья, влюблённый в античность и думающий, что «вне Италии нет спасения»; ни, тем более «жених» Курнатовский, эта «служебная честность и дельность без содержания»,— не разбудили чувств Елены.

Свою любовь она отдала Инсарову, иностранцу-болгарину, бедняку, у которого в жизни была одна великая цель — освобождение родины от турецкого гнёта и в котором жила «сосредоточенная обдуманность единой и давней страсти». Инсаров покорил Елену тем, что ответил на её смутное, ко сильное стремление к свободе, увлёк её красотой подвига в борьбе за «общее дело».

И Шубин, и Берсенев отступили перед Инсаровым, отдавая должное его прямой и смелой «железной» силе. Шубин признаётся: «Нет ещё у нас никого, нет людей, куда ни посмотри. Все — либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоеды, либо темнота и глушь подземная, либо толкачи, из пустого в порожнее переливателп да палки барабанные!» Он спрашивает: «Когда ж наша придёт пора? Когда у нас народятся люди?» — и слышит ответ собеседника: «Дай срок... будут».

Выбор, сделанный Еленой, как бы указывал, каких людей ждала и звала русская жизнь. Среди «своих» таких не было — и Елена ушла к «чужому». Она, русская девушка из богатой дворянской семьи, стала женой бедняка-болгарина Инсарова, бросила дом, семью, родину, а после смерти мужа осталась в Болгарии, верная памяти и «делу всей жизни» Инсарова. В Россию она решила не возвращаться, спрашивая: «Зачем? Что делать в России?» На её вопрос время ответило романом Чернышевского, «русскими Инсаровыми», поднявшими борьбу с отечественным «турецким гнётом».

В замечательной статье, посвящённой разбору романа «Накануне», Добролюбов писал: «Появляются уже такие понятия и требования, какие- мы видим в Елене-, требования эти принимаются обществом с сочувствием; мало того — они стремятся к деятельному осуществлению. Это значит, что уже старая общественная рутина отживает свой век: ещё несколько колебаний, ещё несколько сильных слов и благоприятных фактов,— и явятся деятели... Тогда в литературе явится полный, резко и живо очерченный образ русского Инсарова. И недолго нам ждать его: за это ручается то лихорадочное, мучительное йетерпение, с которым мы ожидаем его появления в жизни. Он необходим для нас, без него вся наша жизнь идёт как-то не в зачёт, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придёт же он, наконец, этот день!»

Через два года после «Накануне» Тургенев написал роман «Отцы и дети».