Переговоры с большевиками прерваны. Разложение в войсках началось, хотя эксцессов и не было. Фронт агонизировал. Положение тревожное. Кубанцы оставляли позиции и наводняли Адлер.

Утром 19 апреля я посетил кубанского атамана, он готовился к отъезду в Батум. Из штаба 4-го Донского корпуса получено сообщение, что завтра, 20 апреля, ожидаются транспорты для погрузки частей в Крым. Сообщение было неуверенное, а потому на всякий случай приходилось готовиться к худшему и искать выхода: _или уходить в горы, или пробиваться в Турцию. Положение осложнялось еще тем, что я был обременен больными и ранеными офицерами, а у некоторых, кроме того, были и семьи. Необходимо было принять меры к их своевременной эвакуации тем или иным способом. Выход был один - найти подходящее судно. Для этой цели я с письменного разрешения генерала Букретова реквизировал одну из больших турецких парусных фелук, находившихся в Адлере. В нее были погружены больные и те, кто не мог следовать походным порядком. Эту фелуку я рассчитывал иметь в своем распоряжении при движении бригады вдоль берега моря. Комендантом я назначил энергичного офицера с приказанием, держась берега, отойти в хутор Веселый и стать на рейде, держа со мною связь. Фелука была перегружена и служила предметом зависти некоторых кубанских групп, бросивших фронт и переполнявших в это время Адлер. Кубанцы даже сделали попытку отнять фелуку, и отстоять ее удалось, только выставив пулеметы. Около 14 часов фелука, подняв паруса, отплыла. Полки бригады получили распоряжение перейти на ночлег в район хутора Веселого. Я со штабом бригады и несколькими казаками конвойной сотни выехал в Русскую Деревню, находившуюся у самого берега моря, верстах в 5-6 от хутора Веселого. В эту же деревню был отправлен на ночлег и 28-й конный полк.

Перед отъездом из Адлера я зашел еще раз к кубанскому атаману узнать, выехал ли он уже, как предполагалось, из Адлера. Дома атамана я не застал, и хозяйка квартиры сообщила мне, что генерал час тому назад уехал на пароходе. Почти одновременно со мной в квартиру атамана явился кубанский офицер с 10-12 казаками для ареста атамана по постановлению членов Кубанской Рады, как он мне объяснил. Но в это время атаман был уже на пароходе с кубанскими юнкерами и готовился к отплытию в Батум.

Подъезжая к Русской Деревне, я услыхал пулеметную стрельбу, а при въезде в деревню увидел нескольких казаков, бегущих от берега к избам. У берега стояла моя фелука, а на песке одиноко красовался пулемет. В дальнейшем выяснилось, что за час до отплытия нашей фелуки из Адлера на лодке по тому же пути отправились два неизвестных типа, которых комендант нашего судна отказался взять с собою. При проезде мимо Русской Деревни они сообщили казакам, что командир бригады и штаб решили бросить казаков, и сели в фелуку с целью уехать за границу. В 28-м полку началось брожение, пулеметчики установили пулемет и обстреляли плывшую вблизи берега фелуку. На барке поднялась тревога. Комендант приказал причалить к берегу.

В это время из деревни послышались крики: “Командир бригады здесь!” Сконфуженные казаки разбежались, бросив пулемет. Я прискакал к берегу, обругал и разогнал оставшихся казаков и приказал фелуке опять сняться, идти в хутор Веселый и стоять на рейде, вне выстрелов. Все обошлось сравнительно благополучно, но, по-видимому, у казаков еще не совсем исчезло сомнение, подогреваемое, конечно, подстрекателями, что их хотят бросить, хотя вслух они и не высказывали этого. В этом отношении надо отдать справедливость казакам, что у них есть врожденное чувство такта, сдержанности и собственного достоинства, что проявлялось даже в таких исключительно тяжелых обстоятельствах, когда еще свежо было сообщение генерала Старикова и Писарева, что донцов приказано не грузить в Крым. Таким образом, основание к недоверию и сомнению было. В корабли, прибывающие из Крыма для погрузки, также слабо верили. Чувствовалось известное напряжение.

Когда поднявшая паруса фелука отделилась от берега, я еще некоторое время оставался на пристани, чтобы убедиться, что судно отошло достаточно далеко от берега и вне выстрелов.

Вдруг из деревни показался разъезд около 15 коней, во главе с бравым подхорунжим 28-го полка из вольноопределяющихся, фамилии я его не помню, но за его подвижность и порывистость казаки его прозвали “броневиком”.

Разъезд неожиданно налетел на меня.

— Куда?

Не ожидавший встретить меня подхорунжий, смутившись, доложил, что он послан остановить отплывшую без разрешения фелуку.

— Кем послан?

Но кем, подхорунжий, по-видимому, не знал или не отдавал себе отчета.

— Фелука ушла по моему приказанию, с больными и ранеными, - заметил я спокойно.

“Броневик” молчал, и лицо его выражало нерешительность.

— А как ваше производство? Нет еще приказа? — спросил я, желая переменить тему разговора.

— Никак нет, ваше превосходительство, хотя представление сделано четыре месяца тому назад, - оживился подхорунжий. Очевидно, я попал в больное место.

— Если через месяц приказа не будет, вы мне лично напомните в Крыму.

— Покорно благодарю, ваше превосходительство!

— А теперь поезжайте по квартирам и завтра на погрузку.

— Счастливо оставаться, ваше превосходительство! - и разъезд повернул обратно в деревню.

Часов около семи вечера ко мне явился временно командующий 28-м конным полком сотник Короткое и сконфуженно доложил, что казаки 28-го полка желали бы поговорить со мной о положении и что, по его мнению, настроение у них спокойное.

Я приказал собрать полк на поляне, пригласил с собою нескольких офицеров штаба с ординарцами без оружия, но у каждого по два револьвера и по две бомбы в карманах, и явился на беседу.

На площадке собралось около 200 казаков 28-го полка. Раздалась команда “смирно!” Поздоровался. Ответили дружно: “Здравия желаем, ваше превосходительство!”

— Что угодно? Что хотите знать?

Объяснил обстановку здесь и в Крыму, сказал, что завтра предполагается погрузка, что часть кораблей уже в Веселом.

Начались вопросы делового и довольно мирного характера. Особенно смущал казаков вопрос о лошадях: тяжело было им, природным конникам, расставаться с верными друзьями, с которыми проделали две тяжелые войны.

Наконец один из казаков заискивающим тоном сказал:

— Мы, ваше превосходительство, вместе с вами восстание поднимали, вместе воевали, вместе, если надо будет, и в плен пойдем!

Я ответил, смеясь:

— Правда, мы вместе воевали, вместе поднимали восстание, если Бог приведет, еще вместе будем воевать, но в плен мне с вами, пока жив, не по пути!

Кто-то из задних рядов что-то бормочет, слышны слабые реплики.

—Кто это там, сзади? Что хочешь сказать, иди сюда, чего прячешься за спины других?

Никто не показывается. Казаки смущенно смеются. Беседа окончена.

— Итак, завтра на погрузку, а теперь по домам!

Командующий полком командует: “Смирно! Кругом! По домам шагом марш!”

Энергичная команда, уверенный тон, а главным образом привычка к дисциплине делают свое дело. Казаки медленно, будто нехотя, но мирно расходятся.

Вообще надо заметить, что казаки при всех своих положительных военных качествах и доблести при неудачах восстаний, как это подтверждает нам история, часто стремятся рассчитаться головами своих вождей и начальников. В этих случаях только самообладание, решимость и авторитет начальника могут сдержать толпу от выступлений. Малейшее колебание, уступчивость или робость, как масло, налитое в огонь, увеличивают пламя.

Эти обстоятельства я всегда учитывал, ибо уже несколько раз бывал в таком положении во время военных неудач при противоболыпевистских восстаниях и еще раньше, при военных волнениях в начале революции.

Наступает тревожная ночь. Конвойцы мне докладывают, что казаки 28-го полка собираются группами и шепчутся, большинство из них не желает грузиться без лошадей. Полковник Красовский поздно вечером мне сообщил, что он у себя за окном слышал разговор, что надо арестовать офицеров, на что один из собеседников заметил: “Как их арестуешь, каждый из них раньше двадцать человек убьет!”.

Ночь тяжелая. Большинство казаков не спит. У меня во дворе мои конвойцы собираются группами и совещаются. Около 12 часов ночи из хутора Веселого возвратился бывший в штабе корпуса для связи сотник Фокин. Докладывает мне о порядке завтрашней погрузки, а также о том, что он обратил внимание, что у выхода из нашей деревни стоят часовые, а против моей квартиры также пост, но укрыто, в кустах, дабы его не было видно. Советует мне, по предложению командира корпуса, не дожидаясь утра, лично переехать ночью же в хутор Веселый, а части, желающие грузиться, подойдут утром. Если часовые решатся воспрепятствовать, то двух хороших ударов шашкой будет достаточно заставить их очистить путь. Я, конечно, не могу на это согласиться, так как не хочу, чтобы кто-нибудь и когда-нибудь мог бы сказать, что в критическую минуту генерал Голубинцев бросил своих казаков. Сотник Фокин отправляется в Адлер сам с докладом командиру корпуса о положении. Меня особенно беспокоило обстоятельство, что со мной находилась жена; правда, она уже сделала верхом около тысячи верст и в мужском платье, но все же создается известное затруднение. Жена безмятежно спит, не сознавая тревожной обстановки. У меня, конечно, план готов на случай, если решатся арестовать меня: израсходую две бомбы и разряжу два револьвера, оставив только два последних патрона - один для жены, другой для себя.

На рассвете, около 3-3 1/2 часов, слышу, кто-то входит и слабый стук в дверь.

— Войди!

Входит конвоец, урядник Ильин.

— Что скажешь, Ильин?

— Пришел проститься с вами, ваше превосходительство. Мы, тюковновцы, сейчас уходим в горы. Решили без лошадей не грузиться, а сдаваться большевикам не желаем. Я пришел от имени всех тюковновцев проститься с вами.

Простились. Расцеловались.

Тюковновцы составляли 1-ю полусотню моей конвойной сотни. С самого начала восстания все казаки хутора Тюковного Усть-Хоперской станицы славились своей консервативностью и ненавистью к большевикам, служили у меня в конвое как люди самые верные и надежные.

Я взглянул в окно. В предрассветных сумерках промелькнуло несколько конных казаков, направлявшихся к окраине деревни, где был назначен сборный пункт тюковновцев.

Утром, в 8 часов, я отдал распоряжение строиться и выступить на погрузку в хутор Веселый. Перед моей квартирой построилась оставшаяся 2-я полусотня конвойцев, в порядке, подтянутая, отлично вооруженная. Ближе к выходу из деревни строится 28-й конный полк, на три четверти растерявший свои винтовки.

Во главе с командующим полком сотником Корот-ковым полк выступил по направлению на хутор Веселый, свернул налево по шоссе, оставив на повороте маяк для нас. Через 10 минут выступил штаб бригады с конной сотней и, не сворачивая на шоссе, двинулся напрямик, параллельно берегу моря, по лесной дороге с проводником из местных жителей. Проезжая мимо двора, занятого пулеметчиками, я обратил внимание, что они готовы, но медлят с выступлением.

— Чего ждешь, Мельников, почему не ведешь команду?

— Боюсь, ваше превосходительство, начальник штаба меня расстреляет за то, что обстрелял фелуку, - откровенно заявляет пулеметный урядник.

— Нет, не бойся, обещаю поставить на этом крест, веди команду!

Пулеметчики засуетились и стали выходить со двора.

Я поехал в хвосте конвойной сотни, как бы в арьергарде, ибо не особенно доверял пулеметчикам, считаясь с тем, что они могли открыть огонь по хвосту колонны. По мне же, я был уверен, они не решатся, ибо вообще я пользовался известным уважением и доверием среди казаков бригады.

Перейдя вброд реку Псоу ниже моста почти у самого ее впадения в море, штаб бригады около 11 часов прибыл к месту погрузки.

На рейде стояло несколько английских военных кораблей. Погрузка на военные суда уже началась. Грузился Калмыцкий полк. Английские матросы на шлюпках перевозили на корабли только людей с винтовками, даже седел не разрешалось брать с собою. Тяжело было смотреть, как казаки прощались со своими лошадьми. Многие в последний момент отказывались от погрузки и уходили в Грузию. Все желающие могли погрузиться. За хутором слышна была беспорядочная стрельба из винтовок и пулеметов.

При проходе частей на погрузку на шоссе через мост на реке Псоу происходило беспорядочное столпление; некоторые казаки митинговали и пытались остановить шедшие на погрузку сотни. Когда к мосту подошел 29-й конный полк, несколько казаков, занимавших мост, пытались было остановить командира полка есаула Акимова, ехавшего во главе полка, желая схватить за узду коня.

— Прочь! Руки обрубаю всякому, кто посмеет дотронуться до уздечки! - заревел есаул, выхватывая шашку.

Смельчаков остановить коня не нашлось, и полк беспрепятственно прибыл в хутор Веселый.

Не так благополучно обошлось с 28-м полком; часть полка не пожелала грузиться без лошадей и ушла сдаваться большевикам, уведя с собою и временно командующего полком сотника Короткова. Как мне передали потом, сотник Коротков при попытке скрыться от полка был убит своими же казаками.

Большая часть казаков 29-го и 30-го конных полков и около половины 28-го полка погрузились на английские суда, а часть ушла в Грузию, не желая бросать лошадей.

Во время погрузки в полуверсте от берега происходили митинги, ибо разложение в связи с приказом генерала Морозова о сдаче коснулось почти всех частей и контакт с большевиками через генерала Морозова налаживался. Часть шла на погрузку, часть уходила в горы или в Грузию, часть готовилась к сдаче.

К вечеру погрузка закончилась, англичане забрали на суда всех пожелавших грузиться в Крым, и на другой день английские броненосцы “Кородок” и “Мальборо” доставили нас в Феодосию. Здесь командир корпуса произвел смотр частям 4-го Донского конного корпуса, прибывшим в Крым.